Дома смерти. Книга III

По этой причине привлечение доктора Хейнса к токсикологическому исследованию останков Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен не должно вызывать у современного читателя иллюзий – появление в нашем повествовании сего почтенного учёного мужа гарантировало не чистоту порученного исследования, а его соответствие ожиданиям заказчика.

Коронер Чарльз Мэк предложил поручить доктору Хейнсу проведение токсикологической экспертизы останков Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен как наиболее сохранившихся из тел, найденных в земле. Предположение об отравлении упомянутых жертв представлялось логичным, поскольку сложно было представить, чтобы Белль Ганес расправилась с крепким и здоровым фермером Хелгелейном в ходе открытого нападения. Скорее всего, она должна была его предварительно чем-то одурманить или умертвить с использованием яда. Разобраться в этом вопросе надлежало доктору Хейнсу, которому за проведение судебно-химических экспертиз руководство штата согласилось выплатить 1,2 тыс.$. Это были очень приличные деньги по тем временам!

Буквально через день доктор Хейнс прибыл в Ла-Порт и произвёл изъятие печени из тел Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен, после чего убыл обратно в Чикаго. На проведение экспертиз ему отводилось 2 месяца, и в своём месте мы ещё скажем несколько слов о полученных Хейнсом результатах.

Вернёмся, впрочем, в 10 мая 1908 года.

В тот день представитель «Международного детективного агентства Пинкертона» («Pinkerton National Detective Agency») не без апломба сообщил журналистам, что сотрудники его фирмы, работающие в Ла-Порте, установили размер обуви, который носила Белль Ганес. По его заверению это был 9-й размер по американской шкале. Не совсем понятно, что эта информация давала следствию, поскольку ориентироваться при опознании человека на размер его ноги нельзя [человек может иметь привычку носить свободную обувь на полразмера больше нужного, либо напротив, меньшего размера, но растоптанную]. Следует заметить в этом месте, что «пинкертоны» официально не привлекались к расследованию пожара на ферме, поскольку округ попросту не располагал средствами для оплаты их услуг. Частные детективы поработали в Ла-Порте в инициативном порядке, сугубо для привлечения внимания к самим себе и довольно топорной саморекламы. Их успех в установлении размера ноги хозяйки фермы выглядит анекдотично, принимая во внимание то обстоятельство, что служба коронера к этому времени уже была прекрасно осведомлена об антропометрических параметрах тела Белль Ганес, и размер ноги тайной не являлся [о чём выше уже было написано].

Гораздо более важной новостью того дня стал официальный ответ местного отделения «First National bank» -а на запрос о том, при каких обстоятельствах были сняты деньги со счёта Эндрю Хелгелейна. О том, что счёт обнулён, следствие знало от Элси Хелгелейна, но старший брат был не в курсе деталей того, как это случилось. Выяснилось, что 14 января 1908 года Эндрю Хелгелейн явился в отделение банка в Ла-Порте в обществе Белль Ганес и закрыл собственный счёт. В присутствии банковского клерка он выписал чек на всю сумму счёта – она оказалась равна 2893 $ – и передал чек Белль Ганес, которая тут же прошла в кассу и обналичила его.

Чек на сумму 2893 $, подписанный Эндрю Хелгелейном 14 января 1908 года в присутствии банковского клерка и тут же обналиченный Белль Ганес в кассе.

Эту информацию следовало признать очень важной. Во-первых, она однозначно доказывала факт перехода денег Эндрю Хелгелейна в руки Белль Ганес, то есть наличие у этой женщины корыстного мотива для устранения жениха.

Во-вторых, получили подтверждение показания Лэмпхиара о том, что когда он покидал ферму в последний раз, Хелгелейн был жив и здоров. Показаниям батрака о том, что на ферму он более не возвращался, полиция поначалу была склонна верить, поскольку слова его подкреплялись записями в журнале владельца скотобойни в Мигичан-сити. Но теперь, ввиду известия о завладении Белль Ганес деньгами Хелгелейна 14 января, полиция засомневалась в том, что Лэмпхиар действительно навсегда покинул ферму Белль Ганес. Ведь его отъезд делал картину убийства ещё более чудовищной и фантасмагоричной, нежели ранее.

Получалось, что Белль Ганес лично – и притом в одиночку! – убила Дженни Олсен и Эндрю Хелгелейна, разрубила их тела на части, спрятала на некоторое время в тайном месте, а затем – спустя около 2-х месяцев – перевезла к мусорной яме, на дне которой они впоследствии были найдены.

Как обстояли дела с раскопками на ферме?

Поскольку в огромном объёме мусора, заполнявшем подвал под сгоревшим домом, очень сложно было обнаружить зубной протез (золотой мост) Белль Ганес, было решено организовать тщательное просеивания всего, извлекаемого из подвала, чтобы не пропустить во многих кубометрах пепла и мусора мелкий предмет, Для этого был нанят рабочий, имевший опыт такого рода поиска мелких предметов. Это был в прошлом шахтёр, работавший на разработке рудного золота, звали его Уилльям Шульц (William Schultz). Он прибыл со специальным снаряжением – подвесной люлькой с мелким ситом, через которую и предполагалось производить просеивание.

В помощь ему окружная администрация наняла двух рабочих – некоего Шумейкера (Shoemaker) и Уилльяма Брогиски (Willlam Brogiski), этнического поляка, много лет жившего в Ла-Порте. Следствие узнало, что в 1906—1907 годах Брогиски выкопал для Белль Ганес 3 ямы размером 6 на 4 фута (то есть 1,8 на 1,2 метра). Ямы эти якобы предназначались для закапывания мусора, но Брогиски, по его словам, никогда мусор в них не закапывал и не видел, чтобы это делал кто-то другой. Однако, оказавшись на ферме через несколько месяцев, Брогиски случайно увидел выкопанные им ямы, которые к тому времени уже были заполнены консервными банками, битым стеклом, кирпичом и фрагментами досок. Брогиски должен был показать места, в которых выкапывал упомянутые ямы – их предполагалось в дальнейшем раскопать, дабы проверить на возможность использования в качестве захоронений.

Работа этой группы рабочих – Шульца, Шумейкера и Брогиски – началась 11 мая, однако уже 12 мая все новые раскопки на территории фермы было решено приостановить из-за отвратительной погоды и совершенно непомерного количества зевак, наблюдавших за происходившим в режиме 24 часа 7 дней в неделю. Поэтому нанятые рабочие занялись проверкой (фильтрацией) пепла и мусора, извлечённого из подвала в предшествующие дни.

Раскопки на ферме Белль Ганес привели к обнаружению останков 9 мужчин, из которых 5 подверглись грубому расчленению, а остальные 4 были преданы земле без этого. Ряд косвенных соображений, в частности, отсутствие в грунте волос и отдельных мелких костей, наовдили на мысль о перезахоронении останков. По-видимому, изначально трупы прятались в неких иных местах и лишь в марте или апреле 1908 года останки были перенесены в те ямы, где их и обнаружили в конечном итоге правоохранительные органы.

Между тем Департамент полиции Чикаго, начавший собственное расследование событий, связанных с проживанием Белль Ганес [тогда ещё Соренсон, поскольку фамилию Ганес она взяла уже в Индиане] на территории этого города ещё в конце XIX-го столетия, распространил 9 мая заявление, из которого следовало, что в Остине (Austin), западном пригороде Чикаго, был проведён обыск в доме, в котором Белль Соренсон проживала некоторое время. На чердаке были найдены 2 сундука с вещами, предположительно ей принадлежавщими, в одном из них находился топор со следами крови. Также в сундуках обнаружилась довольно обширная переписка, которая нуждалась в тщательном изучении.

Эта информация вызвала оправданный интерес как к деталям первого замужества Белль Ганес, так и к чикагскому периоду её жизни в целом. Шериф Смутцер даже откомандировал в Чикаго одного из своих помощников, перед которым была поставлена задача получить информацию обо всех этих деталях из первых рук. По мнению чикагских детективов, события той поры развивались следующим образом.

В марте 1884 года 42-летний Мэдс Соренсон (Mads Sorenson), вполне приличный и всеми уважаемый владелец небольшого магазина в Остине, бракосочетался с 25-летней Белль Полсеттер и на протяжении нескольких последующих лет этот брачный союз можно было считать совершенно тривиальным. Супруги – выходцы из Скандинавии – являлись активными членами местной лютеранской общины, считались добропорядочными и успешными членами общества. Мэдса можно было считать эталоном американского успеха, «человеком, сделавшим самого себя». Свою трудовую жизнь он начинал как плотник и разнорабочий, а к середине 1880-х годов обзавёлся магазином хозяйственных, строительных и скобяных товаров. Супруги жили зажиточно, торговля Мэдса Соренсона шла очень хорошо, молодая жена во всём ему помогала и проводила в магазине даже больше времени, чем муж.

Однако детей у супругов не было. Что явилось тому причиной – неизвестно, однако Нелли Ларсон, старшая сестра Белль, рассказала в мае 1908 года чикагским детективам о том, что в 1877 году, будучи в возрасте 17 лет, Белль забеременела. Выносить ребёнка она не смогла, у неё случился выкидыш, и вся эта история осталась семейной тайной, но из случившегося старшая сестра делала такой вывод – Белль была способна к деторождению, а все проблемы по этой части были связаны со здоровьем её мужчин.

Как бы там ни было, у Мэдса и Белль долгое время своих детей не было, но в 1894 году они удочерили 8-месячную Дженни Олсен, дочь их соседей и близких друзей. Мать Дженни умирала от чахотки, и Белль уговорила её отдать дочь на воспитание. По прошествии 5 лет Антон Олсен, отец Дженни, предпринял попытку вернуть дочь, для чего он сначала вступил в переписку с Белль, затем подал иск в суд. В конечном итоге но, однако, ничего не добился. Суд посчитал, что девочке будет лучше с приёмными родителями, состоятельными и солидными людьми, нежели с родным отцом и мачехой [Антон к тому времени уже повторно женился]. Судья лично разговаривал с девочкой и убедился, что такое решение будет справедливо.

Слева: Мэдс Соренсон. Справа: Белль Полсеттер.

Дженни знала, что она не родная дочь Белль – на это недвусмысленно указывало то обстоятельство, что они носили разные фамилии – но воспринимала её как родную мать и всегда демонстрировала полную лояльность. Все, видевшие Дженни, характеризовали её как девочку умную, не по годам крепкую, хорошо воспитанную. Однако по воспоминаниям Андерсона – того самого мужчины, что сватался к Белль Ганес и дважды приезжал к ней ферму [в том числе без приглашения] – Дженни выглядела запуганной и очень несчастной. По-видимому, к тому времени, когда Андерсон видел девочку, та уже была посвящена в тайну исчезновения женихов мачехи, понимала, какому риску подвергается молодой мужчина, и, вполне вероятно, опасалась за собственную жизнь.

Несмотря на то, что долгое время супруги не могли завести детей, удача им в этом деле, в конце концов, улыбнулась. В 1897 году на свет появилась Миртл Адольфина Соренсон (Myrtle Adolphine Sorenson), а через пару лет и вторая девочка – Люси Соренсон (Lucy Bergliat Sorenson). То, что первый ребёнок родился только через 13 лет с момента вступления в брак, рождало определённые сомнения в отцовстве Мэдса. Но понимал ли это сам Мэдс, и как он относился к возможной измене супруги, выяснить в ходе расследования 1908 года не удалось. Мужчин, готовых подтвердить существование интимных отношений с Белль Соренсон в то время, не нашлось, что вряд ли кому-то покажется удивительным. Такого рода признание сулило настолько обременительное внимание полиции, что всем, хоть раз согрешившим с Белль Полсеттер Соренсон Ганес, следовало забыть об этом, как о кошмарном сне, и никому никогда ни в чём не сознаваться.

Зато нашлось много свидетелей иного рода. По словам жителей Остина, знавших семью Соренсон, к концу 1890-х годов Мэдс превратился в абсолютно бесправное и бессловесное существо, не имевшее права голоса даже в простейших делах и вопросах. Белль не просто помыкала им, как хотела, но кричала на него в присутствии посторонних и всячески оскорбляла. Многие свидетели заявляли о своей уверенности в том, что жена избивала мужа, оставаясь с ним наедине.

Смерть Мэдса Соренсона оказалась в высшей степени подозрительной. Он скончался около 2 часов ночи на 30 июля 1900 года. Закрыв магазин, он примерно за час до полуночи явился домой и поужинал. Мужчина чувствовал себя нехорошо, жаловался на жар и сильную головную боль. Любящая супруга дала ему хинин – этим средством в те годы лечили лихорадочные состояния самой разной природы. Мэдс выпил порошок и, как показалось Белль, уснул в своей кровати, не раздеваясь. Около 2 часов ночи Белль попыталась его разбудить и раздеть, но Мэдс не демонстрировал признаков жизни. Женщина испытала приступ паники, вызвала семейного врача, который констатировал остановку сердцебиения и уже в 3 часа пополуночи заполнил бланк свидетельства о смерти, в котором указал в качестве причины трагического ухода из жизни кровоизлияние в мозг.

С таким диагнозом посмертное вскрытие не производилось.

Как показало расследование, проведённое в Чикаго в мае 1908 года, в день смерти Мэдса заканчивалось действие договора страхования его жизни на сумму 2 тыс.$ и… в тот же самый день начинал действовать другой договор страхования жизни [заключённый уже с другой компанией] на сумму 3 тыс.$. Кому не лень, возьмите карандаш и подсчитайте, какова вероятность того, что застрахованное лицо умрёт именно в тот день, когда один 2-летний договор страхования заканчивается, а другой – начинается. Понятно, что вероятность такого стечения обстоятельств окажется ускользающе малой.

Шериф Смутцер был не силён в математике, но он безо всяких вычислений понял, что случившееся сильно смахивало на страховое мошенничество, обогатившее Белль Полсеттер-Соренсон на 5 тыс.$. Его чикагские коллеги придерживались той же точки зрения.

Нельзя не признать, однако, что женщина проявила незаурядные выдержку и осмотрительность. Она облачилась в траур и на протяжении многих месяцев демонстрировала скорбь по мужу, так несвоевременно покинувшего её. Без лишней суеты и спешки Белль сначала получила страховые выплаты от двух разных компаний… степенно вступила во владение унаследованным имуществом… аккуратно, не торопясь, провела переговоры о продаже магазина… но магазин внезапно сгорел. И Белль Полсеттер Соренсон получила за него страховку. История с пожаром представлялась в 1908 году не до конца ясной, поскольку страховая выплата была заметно ниже той цены, которую владелица магазина могла выручить от его продажи. Другими словами, поджигать его ради получения страховки казалось неразумным.

Кстати, именно это обстоятельство послужило для страховой компании важнейшим доводом в пользу отсутствия мошеннического умысла у Белль Соренсон. Однако при повторном изучении этой истории в 1908 году детективы обратили внимание на то, что определённый расчёт в её действиях всё же мог присутствовать. Дело заключалось в том, что сделка купли-продажи магазина предполагала оплату в рассрочку, причём растянутую на 3 года. Белль вполне могла решить, что получить единовременно 5 тыс.$ куда лучше, чем 7 тыс.$, но частями, причём на довольно продолжительном интервале времени. В общем, Белль вполне прагматично могла рассудить, что синица в руках лучше журавля в небе.

После получения страховки за сгоревший магазин Белль Соренсон исчезла из Остина. Причём никто толком не мог сказать, когда именно это произошло – она ни с кем не попрощалась, никому не поведала о своих планах, просто собралась и… уехала. И в самом конце весны 1901 года она появилась в 100 км от Чикаго в округе Ла-Порт, в Индиане, уже в образе энергичной, предприимчивой и весьма обходительной 42-летней вдовы с тремя милыми девочками. И плотно набитым кошельком, что оказалось совсем немаловажно для последующего развития событий. Именно это обстоятельство делало её особенно привлекательной в глазах жителей Ла-Порта.

На вторник 11 мая 1908 года было намечено рассмотрение дела Рэя Лэмпхиара Большим жюри округа Ла-Порт, но прокурор Ральф Смит (Ralph N. Smith) сообщил членам жюри об обнаружении рундука с личными вещами Лэмпхиара на ферме Джона Уитбрука возле города Спрингвилла [о чём в своём месте уже сообщалось] и попросил о переносе заседания на 1 неделю. На вопрос одного из членов жюри, для чего этот перенос нужен и что правоохранительные органы ожидают обнаружить в найденных вещах, прокурор многозначительно ответил, что письма из рундука Лэмпхиара могут уличить его в причастности к убийству Хелгелейна.

Сказанного прокурором оказалось достаточным для предоставления желаемой отсрочки. Пресса, разумеется, моментально обо всём узнала – строго говоря, тайны из переноса заседания и причинах этого никто не делал – а потому узнала и вся читающая публика. При этом слова прокурора, произнесённые в предположительной форме, оказались перетолкованы таким образом, что приобрели форму утвердительную. По этой причине в скором времени всё население Соединённых Штатов пребывало в уверенности, что в письмах из рундука Лэмпхиара содержатся некие «железные улики» его причастности к убийствам, хотя на самом деле, как это уже отмечалось в своём месте, ничего подобного там не было.

В тот же день 11 мая неожиданно для всех сделал заявление для прессы доктор Бенджамин Боувелл (B. O. Bowell), являвшийся лечащим врачом Белль Ганес. По его словам, женщина страдала от мозговых нарушений неясной природы, ещё до приезда в Индиану ей был поставлен диагноз «эпилепсия», и здесь она получала от Боувелла соответствующие лекарства. Эпилепсия – болезнь очень серьёзная, сопровождающаяся нарушением стабильной работы мозга и потому влияющая на многие аспекты поведения. Наличие этого заболевания способствует обострению разнообразных негативных черт личности – подозрительности, гневливости, тревожности и тому подобных. Разумеется, не все эпилептики – преступники, но в случае Белль Ганес этот диагноз отлично соответствовал и до некоторой степени объяснял особенности её поведения.

Адвокат Уорден, получивший наконец-таки возможность детально обсудить со своим клиентом сложившуюся вокруг него ситуацию, 11 мая встретился с газетчиками и прямо высказался о том, что было на уме у многих, но никем пока не озвучивалось. А именно – найденный на пожаре обезглавленный женский труп не является трупом хозяйки фермы. И очень странно, что это предположение многими обсуждается и считается заслуживающим доверия, но почему-то официально не озвучивается и не рассматривается.

После сказанного Уорденом журналисты немедленно помчались к офису окружного прокурора, благо идти далеко для этого было не нужно – в маленьком Ла-Порте все административные здания располагались в считанных минутах ходьбы. Ральф Смит не отказался побеседовать с репортёрами. Он снисходительно отмахнулся от обсуждения «версии Уордена», согласно которой обезглавленный тело не является трупом Белль Ганес, заявив, что такого рода утверждения противоречат данным судебно-медицинского вскрытия. Тут прокурор, конечно же, совершенно явно соврал, поскольку о несовпадениях антропометрических показателей женского трупа и Белль Ганес к тому времени уже официально заявил коронер Мэк, но прокурор, очевидно, посчитал, что подобными пустяками можно пренебречь.

Далее окружной прокурор Смит заявил о собственной обеспокоенности тем, что широкая вовлечённость общественности в следственные действия, которые производятся в присутствии многочисленной публики и повсеместно обсуждаются, создаёт объективные трудности для подбора жюри в намеченном уголовном процессе. В этом прокурор был, безусловно, прав, но в неспособности навести порядок ему следовало винить лишь администрацию округа, но никак не публику.

В тот же день 11 мая с прессой оказался вынужден пообщаться и Лэмюэль Дэрроу (Lemuel Darrow), мэр Ла-Порта. Из всех должностных лиц, упомянутых в настоящем очерке, этот человек производит впечатление наиболее разумного и адекватного – он не лез вперёд, не привлекал к себе внимание и если обращался к общественности через прессу, то поступал так вполне оправданно. В своём выступлении 11 мая мэр сообщил жителям города и окрестностей о том, что власти ожидают значительного увеличения числа трупов, чья смерть последовала в результате преступных действий Белль Ганес. В связи с этим городской совет вынужденно рассматривает вопрос о скорейшем осушении водоёмов в районе фермы. Дэрроу имел в виду 2 довольно крупных озера – Клир (Clear lake) и Фиштрап (Fishtrap lake). Первое из них имело наибольшие размеры 630 метров на 820, а другое – 1320 на 370 метров. Водоёмы, как видим, весьма немаленькие!

Но это было не всё. Также городской совет обсуждал возможность осушения небольшого пруда позади одного из кладбищ к северу от города. Кладбище это называлось «Пайн лэйк семетери» («Pine Lake cemetery») и находилось севернее Ла-Порта и севернее фермы Белль Ганес [на удалении около 3,2 км от фермы]. Оно располагалось в уединенной местности и отделялось от фермерских участков протяженным лесным клином. Надо сказать, что в районе Ла-Порта находились и иные кладбища – их было не менее 8 – но все они располагались либо внутри городской застройки, либо в непосредственной близости от жилых кварталов. По этой причине для скрытых манипуляций с телами умерших (закапывания либо извлечения из земли) «Пайн лэйк семетери» подходило лучше прочих.

По мнению Дэрроу, основанном на докладах шерифа Смутцера и коронера Мэка, в указанных водоёмах могло осуществляться сокрытие тел убитых до того, как Белль Ганес приняла решение прятать трупы на принадлежавшей ей ферме. Стараясь быть максимально аккуратным в выражениях, мэр сказал, в частности, следующее: «Я подозреваю, что масштаб трагедии окажется больше выявленного на сегодняшний день. Мы намерены продвигать это расследование так, как его целесообразно проводить. Необходимо прикладывать более организованные усилия для разгадки этой тайны.»⁴

Развивая свою мысль о необходимости изучения окрестностей с целью поиска новых захоронений жертв «чёрной вдовы», мэр Дэрроу отметил также целесообразность ревизии кладбища «Пайн лэйк семетери». Цель ревизии заключалась в том, чтобы правоохранительные органы убедились в целости могил и тем самым исключили предположение о похищении с местного кладбища трупа, впоследствии обезглавленного и подброшенного в дом Белль Ганес.

На следующий день – 12 мая 1908 года – рабочие, занятые просеиванием мусора, извлечённого из подвала ранее, обнаружили бесформенный кусочек золота, который тут же передали шерифу. Далее находку осмотрели как врачи коронерской службы, так и стоматолог, лечивший Белль Ганес. После совещания было принято решение считать, что найденный кусочек золота представляет собой зубной протез владелицы фермы, потерявший первоначальную форму под воздействием высокой температуры.

Исходя из этого, коронер Чарльз Мэк сделал в тот же день официальное заявление, из которого следовало, что обезглавленный женский труп, найденный на пепелище, принадлежит Белль Ганес и никому другому. В пользу этого свидетельствовали не только остатки зубного протеза, но и золотые кольца, найденные на пальцах рук мёртвого тела. Коронер также сообщил, что доказано использование хлоралгидрата для усыпления детей и Белль Ганес.

Репортёры, внимательно следившие за ходом расследования, оповестили 12 мая читателей о том, что тело хозяйки фермы считается опознанным, и таким образом Рэй Лэмпхиар обвиняется в уничтожении всей без исключения семьи Ганес.

Однако заявление Чарльза Мэка следует признать неубедительным. И это сразу же поняли современники, не поверившие выводам коронера и его подчинённых.

О чём идет речь? Известно, что найденный на пепелище кусочек золота имел пробу 18 карат по британской шкале чистоты металла [это 750 проба по современной отечественной шкале], что соответствует стоматологическому золоту, применявшемуся в то время. Белль Ганес имела зубной протез как раз из такого материала. Эта деталь важна, поскольку в те времена золото использовалось в обиходе гораздо шире, нежели сейчас – в ходу были золотые украшения для мужчин и женщин, монеты, разного рода безделушки и поделки. Однако масса найденного кусочка нигде никогда не указывалась, по крайней мере автор не смог отыскать эту величину – и эта недосказанность выглядит очень странно. По этой причине невозможно понять, как велик был найденный золотой кусочек. Хватило бы его массы для мостовидного протеза? Следует понимать, что золото – один из самых тяжёлых металлов, а потому изготовленный из него зубной «мост» должен весить довольно много – 10—12 граммов и даже больше в зависимости от протяжённости и типа протеза.

Но главная проблема заключается даже не в том, что коронер не посчитал нужным сообщать лишние детали – это-то как раз понятно, и на этот пустяк можно закрыть глаза. Гораздо серьёзнее два других аспекта, оставшихся без объяснения, а именно – почему золотой «мост» расплавился и что стало с нижней челюстью, на которую он крепился. Золото является металлом тугоплавким, его температура плавления в чистом виде (без примесей) составляет 1063°С, и введение присадок (легирование) понижает её незначительно. Температура плавления 18-каратного «стоматологического» золота (750-й пробы по современной отечественной шкале) колебалась в довольно широких пределах в зависимости от вида и количества присадок (меди, палладия), но оставалась выше 900°С. Во второй половине XX-го столетия для улучшения технологических свойств стоматологического золота в его состав стали вводить кадмий, что позволило опустить температуру плавления до 800°С, но в интересующее нас время кадмий не использовался. Кроме того, следует понимать. что даже 800°С – это температура тигельной печи, которая недостижима при открытом горении дерева.

Температура пламени обычного костра или горящей деревянной постройки, как в случае пожара на ферме Белль Ганес, приблизительно равна 650—700°С, а при наличии хорошей тяги (притока кислорода) она может подниматься до 750°С. Но ни о каких 900-х градусах при таком виде горения дерева речи и быть не может. Температура пламени могла бы существенно повыситься при наличии на месте пожара заметного количества высокоэнергетического топлива – бензина, спирта, фосфора – но ничего подобного в сгоревшем доме не было.

Этих деталей коронер и работники его ведомства могли не знать – и скорее всего не знали! – но они должны были прийти к правильному пониманию сути явления, основываясь лишь на наблюдательности и здравом смысле. Любой разумный человек того времени не мог не заметить того, что предметы, изготовленные из разных металлов, вели себя при воздействии пламени по-разному, например, оловянная посуда и пуговицы плавились, а латунные дверные петли и элементы декора – нет. При этом любой зубной техник в те времена знал, что температура плавления стоматологического золота выше температуры плавления латуни, а стало быть, зубной протез Белль Ганес не мог расплавиться в огне пожара.

Другая необъяснимая странность была связана с отсутствием той самой нижней челюсти, для которой предназначался якобы найденный зубной протез. Даже если считать, что кость была полностью уничтожена пламенем – что само по себе выглядит сомнительно – совершенно необъяснимым представляется отсутствие зубов. Зубы переносят длительное пребывание в огне без потери формы и прочности. В крематориях для уничтожения зубов, остающихся после кремации человеческих тел, используют специальные мельницы, перетирающие их в порошок. А ведь температура печи крематория не опускается ниже 900°С, и продолжительность процесса сжигания достигает 2 часов. На ферме Белль Ганес, как отмечено выше, таких условий горения быть не могло, а потому зубы должны были остаться. Причём не только зубы, но и нижняя челюсть целиком.

Большая подборка материалов о ходе расследования по состоянию на 12 мая в одной из газет под общим заголовком «Смерть Белль Ганес подтверждена». Подзаголовок ниже гласит: «В развалинах дома найдены зубной протез и кольца, сделанные из золота». В статьях тех дней содержится много неточностей и явных ошибок, обусловленных перекрёстным цитированием журналистов, однако в главном газетчики были правы – коронер Мэк в тот день действительно заявил о том, что считает найденный в руинах дома женский труп принадлежащим Белль Ганес.

Подытоживая всё, отмеченное выше, следует признать, что зубной протез, изготовленный из 18-каратного золота, не мог расплавиться в огне пожара, и тот кусочек золота, что был найден при просеивании золы и мусора 12 мая, не являлся стоматологическим «мостом» Белль Ганес. И это, по-видимому, понимали как сам коронер так и его люди. Именно по этой причине Чарльз Мэк никогда не называл массу найденного бесформенного кусочка золота – таковая даже близко не соответствовала массе настоящего зубного «моста», и коронер не хотел привлекать внимание к данному обстоятельству.

В этом месте следует напомнить, что ещё несколькими днями ранее – буквально 8, 9, 10 мая – коронер Чарльз Мэк убедительно доказывал невозможность того, чтобы обезглавленный женский труп, найденный на пожаре, принадлежал владелице фермы. И тут такой кульбит! Не моргнув глазом, Мэк сделал официальное заявление, шедшее вразрез как с его прежними высказываниям, так и внутренними убеждениями, и сделал он это под явным давлением окружного прокурора Ральфа Смита. Мы не знаем, какой аргументацией воспользовался прокурор, убеждая коронера заявить о «доказанности» смерти Белль Ганес в ночь на 28 апреля, но не подлежит сомнению, что доводы его прозвучали веско. Наверное, это было что-то, связанное с политической целесообразностью объявить женщину-убийцу мёртвой, ведь если сказать, что она обманула правоохранительные органы и успешно скрылась от Закона, то вряд ли такое понравится уважаемым избирателям Индианы.

Следует помнить, что Чарльз Мэк по своему основному образованию и жизненному кредо, если можно так выразиться, являлся баптистским проповедником. Его учили нести в массы малообразованного и суеверного населения основы сектантского вероучения, и более ничем он заниматься не мог и не умел. Таковых проповедников в Америке XIX-го столетия было как чертополоха за старой баней, и основная масса людей этого сорта проживала в условиях крайнего материального стеснения. То, что Мэку к 52 годам удалось занять выборную должность коронера, сулило ему не только уважение окружающих, но известное материальное благополучие. Потерять всё это во имя какой-то там принципиальной убеждённости – это, знаете ли, выбор идеалистов… А Чарльз Мэк к числу таковых не относился. Так что не следует удивляться тому, что прокурор сумел отыскать убедительные доводы для склонения коронера к нужному ему – прокурору – выводу.