Дома смерти. Книга III

8 мая в полицию города Оклахома-сити, штат Оклахома, удалённого от Ла-Порта почти на 1,2 тыс. км, явились два брата – Эмиль и Фредерик Грининги (Emil Greening, Fred Greening) – которые сделали официальное заявление, согласно которому они стали свидетелями подозрительной деятельности Белль Ганес во время своей работы на её ферме. Братья утверждали, будто летом минувшего 1907 года на протяжении нескольких месяцев батрачили в Индиане. Около 10 недель они жили на ферме Ганес, где занимались починкой крыш сараев, а также иной работой, каковую им поручала хозяйка фермы. За это время они стали свидетелями того, как около дюжины мужчин приезжали на ферму и… никто из них так и не уехал!

Конечно, можно было допустить, что кто-то из гостей покинул ферму пешком, оставшись незамеченным, благо расстояние до железнодорожной станции не превышало 2,5 км, и мужчина с небольшим саквояжем мог его преодолеть без особых затруднений. Но вот чтобы все 12 или около того мужчин ушли пешком, и братья этого не заметили… Такое выглядело маловероятным, тем более что некоторые из гостей Белль Ганес имели при себе довольно солидный багаж.

То, что мужчины приезжают к хозяйке, и никто из них не уезжает обратно, уже тогда показалось братьям Гринингам необычным и отчасти подозрительным. Эту странность они даже обсуждали между собой, пытаясь понять, как такое может происходить. В конечном итоге они заподозрили некую грязную игру, хотя, разумеется, о возможном убийстве увиденных ими людей никто даже не подумал.

Полицейский нотариус – а в штатах крупных полицейских подразделений того времени существовали такие должности – зафиксировал заявления Эмиля и Фредерика Гринингов. В тот же день из Оклахома-сити в Ла-Порт ушла телеграмма с кратким изложением их содержания, а заверенные копии заявлений были отправлены шерифу Смутцеру курьером.

Другим важным свидетельством явились показания некоего Андерсона, фермера из Миссури, данные 10 мая полиции Чикаго. Хотя Андерсон проживал в городе Сент-Джозеф (St. Joseph), Миссури, он специально прибыл в Чикаго, чтобы сделать официальное заявление полицейским органам и предъявить им свою переписку с Белль Ганес. В отличие от братьев Гринингов, этот свидетель во время общения с Белль Ганес выступал в роли не наёмного рабочего, а потенциального жениха. Его рассказ проливал свет на то, как женщина-убийца строила свои отношения с потенциальной жертвой.

Согласно официальному заявлению Андерсона, всё началось с того, что летом 1906 года он прочитал брачное объявление, которое, как выяснилось позже, разместила Белль Ганес. Тогда он проживал возле городка Монтейт (Monteith), штат Мичиган, где владел фермой площадью 320 акров [~130 гектаров]. Позже он продал ферму и переехал южнее – в Миссури. Прочитав объявление от имени хозяйственной женщины, самостоятельно управляющей фермой в округе Ла-Порт, написал в газету и, оплатив комиссионный сбор, получил интересующий его адрес. Мужчина быстро отправил потенциальной невесте письмо, получил ответ – так возникла переписка, впрочем, не очень продолжительная.

В конце концов, Андерсон собрал дорожный саквояж да и отправился в дорогу. Познакомиться, так сказать, посмотреть на дамочку да и себя показать.

Белль Ганес оказалась не совсем такой, какой он её представлял. Это была властная, сильная женщина, распространявшая вокруг себя ауру энергии и уверенности. Присутствовавшая при их общении девочка 10 или чуть более лет – это явно была Дженни Олсен – выглядела, напротив, обеспокоенной и запуганной. Она странно смотрела на Андерсона, и тот не мог понять её взгляда.

Владелица фермы явно не была склонна терять время на лишние реверансы. Уже в ходе первого разговора она довольно бестактно поинтересовалась, какой суммой располагает потенциальный жених. Андерсон в то время был на мели, кстати, поиск пары в разделе брачных объявлений во многом объяснялся тем, что мужчина искал женщину, готовую инвестировать в становление его бизнеса. Но признаться в этом Андерсон, разумеется, не мог, поэтому он солгал, будто имеет заначку в «несколько сот долларов». Это была вполне неплохая заначка для фермера тех лет, но к его удивлению ответ явно разочаровал Белль. Та ответила, что этого «недостаточно», дескать, пусть Андерсон продаст свою ферму и с вырученными деньгами возвращается.

Распрощавшись вежливо, но довольно холодно, Андерсон уехал. У него имелись кое-какие дела в Индиане, но после их окончания он решил ещё раз заехать к Белль Ганес. Тогда ему было 37 лет, он был полон сил и энергии и потому ценил себя довольно высоко. Ему не очень-то понравилось, что женщина, будучи намного старше него, демонстрировала слишком много строптивости, самоуверенности и даже гордыни. В общем, мужчина решил «воспитать» привереду, если можно так выразиться…

Спустя несколько дней после первого визита, уже поздним вечером, он опять появился на знакомой ферме – на этот раз без предупреждения. Однако попытка застать Белль Ганес врасплох привела совсем не к тому результату, на который рассчитывал Андерсон. К его удивлению в доме Белль Ганес оказался некий худой и довольно неприятный мужчина, который, как и Андерсон, был явно моложе женщины. Визитёр и неизвестный мужчина обменялись неприязненными взглядами. Хозяйка не представила их друг другу, поэтому имени этого человека Андерсон не узнал, хотя, по его мнению, это был Рэй Лэмпхиар, портрет которого он в мае 1908 года увидел в газете.

Рэй Лэмпхиар. В мае 1908 года жалкий батрак из Индианы стал известен на всю страну. В те дни, наверное, не было газеты, не опубликовавшей его фотографию или портрет на своих страницах хотя бы раз. Поэтому не следует удивляться тому, что Андерсон, фермер из далёкой миссурийской глубинки, заявил, что опознал Рэя и хорошо помнит о своей встрече с ним двумя годами ранее.

Белль Ганес довольно неприязненно поинтересовалась, привёз ли Андерсон с собой деньги. Этот деликатный разговор она завела в присутствии незнакомого мужчины, что выглядело крайне бестактным. Андерсон без лишних реверансов ответил, что денег у него с собой нет и сбережений, о которых он упоминал во время предыдущего приезда, также не существует. Признание это вызвало прилив гнева Белль, она даже в лице переменилась от услышанного. Казалось, сейчас последует какая-то крайне неприятная сцена, но… всё получилось иначе!

Женщина взяла себя в руки и после некоторой паузы сказала, что Андерсон может остаться в её доме до утра. Ну, в самом деле, не выгонять же путешественника из дома на ночь глядя!

Хотя предложение прозвучало не очень-то любезно и было больше похоже на одолжение, мужчина остался на ночь. Под утро произошла пугающая и не понятая тогда Андерсоном сцена. Он внезапно проснулся и, открыв глаза, увидел Белль Ганес, стоявшую подле его кровати и внимательно смотревшую ему в лицо. Он не знал, как долго женщина стояла так, но её беззвучное появление крайне напугало Андерсона. Он рывком сел в кровати, а Белль Ганес неожиданно закричала и… бросилась вон из комнаты.

Случившееся до того потрясло Андерсона, что он не смог более сомкнуть глаз. Оставшееся время он провёл в крайнем напряжении и с великим облегчением встретил восход солнца. Быстро собрав вещи, он покинул ферму, не увидев никого из её обитателей.

В своём заявлении мужчина подчеркнул, что считает, будто во время второго появления на ферме видел Рэя Лэмпхиара, но не настаивает на точности опознания и готов принять участие в очной ставке с последним, если в том возникнет необходимость.

Также можно упомянуть и о довольно большом количестве заявлений, поступивших в полицию Чикаго от лиц, утверждавших, будто они были знакомы с Белль Ганес до её переезда в Ла-Порт. Останавливаться на их детальном разборе вряд ли нужно в силу самых разных причин [прежде всего потому, что сообщения эти касаются событий, произошедших задолго до интересующего нас времени], но следует отметить любопытную деталь, объединяющую эти рассказы. Свидетели, описывая характер Белль, помимо положительных черт – работоспособности, ума, практической смётки – отмечали присущую этой женщине быстроту смены настроений и несдержанность в гневе. По-видимому, это действительно было нечто, способное напугать человека, плохо знавшего Белль. Совершенно ничтожный повод мог спровоцировать поразительный всплеск её гнева, и в приступе ярости она была по-настоящему страшна – в такие минуты от неё убегал муж, и все, находившиеся рядом, старались под любым предлогом куда-нибудь уйти.

Это очень интересное наблюдение, заставляющее подозревать наличие у Белль Ганес какого-то гормонального сбоя, вызывавшего потерю управления эмоциями и утрату до некоторой степени контроля волевой сферы. В этом месте автор позволит себе небольшое отступление, напрямую связанное с этой деликатной темой.

Читая показания свидетелей о «приступах бешенства» Белль Ганес, автор поймал себя на той мысли, что хорошо представляет, о чём именно идёт речь. На протяжении ряда лет мне пришлось вблизи наблюдать женщину, страдавшую такими точно неконтролируемыми вспышками гнева. У неё были какие-то проблемы с щитовидной железой [о точном диагнозе автор судить не берётся]. Женщина пыталась лечиться, и лечение это, возможно, помогало, но не решало проблему в принципе. Дамочка эта, зная, что нездорова, имела обыкновение предупреждать: «У меня гиперфункция щитовидки! Ты меня не зли! Я за себя не отвечаю, у меня и справка будет, если что…» Такого рода предупреждения могли бы показаться оригинальной шуткой, но ровно до первой вспышки гнева.

Когда в принтере заканчивался картридж, её разухабистую матерную брань можно было слышать в противоположном конце здания этажом ниже и выше. Когда во время одного из «корпоративов», то есть весёлой пьянки руководящего состава организации, любовник неосторожно перебил её в момент произнесения тоста, дамочка взяла со стола бутылку водки и… разбила её о голову любовника! Таким ударом могла бы и убить, но не убила. Любовник этот умер через 3 года, и гневливая дамочка заявила, что приедет на отпевание, которое должно было состояться в одном из крупнейших петербургских соборов в присутствии весьма высокопоставленных лиц. С учётом того, что там же должны были присутствовать вдова и дети умершего, появление дамочки с гиперфункцией щитовидки допустить было никак нельзя – сие грозило колоссальным публичным скандалом. Но и отказать дамочке, зная её дикий нрав, никто не посмел. В результате была проведена настоящая конспиративная операция – женщину эту в 5 утра привезли на служебной машине в закрытый морг, запустили внутрь, оставили на некоторое время наедине с покойным, после чего отвезли обратно домой.

Сказанное выше представляет собой лишь несколько штрихов к её довольно необычному портрету. Объективности ради следует отметить, что упомянутая дамочка нравилась мужчинам и внешне представляла собой эдакую «45-летнюю Мэрилин Монро», если использование такого образа допустимо. Гормональные нарушения, по-видимому, повлияли определённым образом на её сексуальность, поскольку при живом муже она постоянно имела любовника, и порой даже нескольких в одно время. Один из них на вопрос, как он может заниматься сексом с такой безбашенной тёткой, не без ухмылки ответил что-то вроде: «В постели она настоящее животное, за такое простить можно всё!»

Остаётся добавить, что семейная жизнь этой дамочки была полна своих причуд и скелетов в шкафу. Не считаю нужным глубоко вдаваться в эту тему, но замечу, что интересующая нас женщина являлась матерью 2-х дочерей, очень симпатичных. Сестрёнки жили дружно и весело, но общение их характеризовалось тем, что одна из них частенько обращалась к другой, называя её «жертвой инцеста». Согласитесь, это довольно необычное для родственников обращение. При этом из сопутствующих комментариев можно было понять, что провокатором инцеста являлся вовсе не отец девочек, а их матушка. Такая вот, понимаешь ли, загогулина в отдельно взятой петербургской семье.

Белль Ганес кажется автору очень похожей на описанную выше дамочку. С одной стороны – неукротимая экспрессия, огромная трудоспособность, быстрота во всём, умение нравиться мужчинам и при этом – перепады настроения, неконтролируемая ярость в минуты раздражения и жестокость в наказании. И в основе этих психологических скачков – некий серьёзный гормональный сбой.

Автор не настаивает на точности собственного предположения, поскольку те данные о поведении Белль Ганес, что имеются в нашем распоряжении – это не медицинские документы, а всего лишь воспоминания людей, наблюдавших Белль в быту, житейские зарисовки, так сказать. Но мне кажется, что высказанное суждение имеет право на существование, поскольку хорошо объясняет причину того очень противоречивого впечатления, которое производила эта женщина на разных людей в разной обстановке.

Выше было отмечено, что 8 мая раскопки на ферме были остановлены из-за наплыва народа, и общее число зевак, явившихся тогда на место пожара, достигло 15 тысяч человек. На самом деле это не самое главное событие того дня, и ажиотаж публики в ту субботу оказался связан не только с газетными публикациями предыдущих дней.

В первой половине того дня было сделано очередное интригующее открытие, ничего не объяснявшее и лишь запутывавшее общую картину произошедшего на ферме преступления. Подвал под сгоревшим домом был заполнен разнообразным мусором и фрагментами не полностью сгоревших деревянных конструкций, провалившихся под собственным весом. Начиная с 28 апреля их постепенно извлекали наверх, обнажая стены, и в процессе этой работы 8 мая несколько кирпичей стенной кладки… выдавились из подвала наружу. Они не выпали из кладки, но по характеру их смещения можно было понять, что за кирпичной стеной находится пустота. После извлечения кирпичей в получившееся отверстие был направлен луч света, и стало ясно, что за стеной не локальная аномалия в грунте, а большое пустое пространство. Там оказалась самая настоящая комната!

Быстро разобрав фальшивую стену, рабочие обнаружили довольно большую камеру со сторонами приблизительно 2,5 на 5,5 метров, в которой ничего не было. Вообще ничего – ни столов, ни стеллажей – хотя использовать это помещение как холодную кладовую было бы весьма разумно. Таковым, по-видимому, первоначальное назначение этой комнаты и являлось. Но кто, для чего и когда заложил вход в это помещение кирпичом, наглухо изолировав его? Любая версия, призванная реконструировать события на ферме Белль Ганес, должна обязательно включать в себя непротиворечивое объяснение предназначения этого помещения и причины его маскировки.

Совершенно случайное обнаружение тайной комнаты побудило шерифа и коронера задуматься над тем, что на ферме могут существовать и иные секретные помещения или тайники. Даже удивительно, что эта довольно очевидная мысль не посетила их светлые умы ранее! Рабочие старательно обстучали каждый кирпичик в подвале, но ничего подозрительного более не отыскали.

Именно обнаружение тайной комнаты 8 мая и послужило одной из причин того наплыва публики, что отимечался в последующие дни. Часть людей, что поначалу покинула ферму, услыхав о сделанном открытии, устремилась назад, в результате чего как на самой ферме, так и на прилегающей территории собралась многотысячная толпа. Присутствие огромного числа зевак, ловивших каждое слово «законников» и непрерывно наблюдавших за действиями рабочих, сделало продолжение работ в тот день невозможным.

Несколько фотографий, сделанных во время разбора мусора, заполнившего подвал под жилым домом. Вверху: первоначальный вид подвала в первые дни мая 1908 года. Если принять рост мужчины на фотографии равным 1,8 метра, то несложно прикинуть размеры открытой части подвала [приблизительно 7,5 метров на 5 метров]. При этом хорошо видно, что подвал был заполнен мусором настолько, что головы людей находились выше уровня земли. В середине: фотография из газеты от 9 мая, демонстрирующая раскопки после обнаружения фальшивой стены. Теперь уже головы людей находятся примерно на 1 метр ниже уровня почвы. Внизу: это фотография подвала после извлечения из него мусора и обнажения пола. Легко заметить, что подвал под жилым домом был весьма велик и имел потолок на высоте 3 метров или даже чуть более.

Следующий день – 9 мая – оказался весьма богат на всевозможные события, в той или иной степени связанные с расследованием. Окружной прокурор Ральф Смит, до того наблюдавший за разворачивавшимися событиями со стороны, выступил в тот день с официальным заявлением. Из сказанного им следовало, что Смит не верит в возможность спасения Белль Ганес из горящего дома и призывает жителей не увлекаться фантастическими версиями. По его мнению, хозяйка фермы была убита Рэем Лэмпхиаром, а устроенный последним поджог был призван замаскировать преступление.

Как отмечалось выше, окружная прокуратура обычно подключалась к расследованию уголовных дел после того, как коронерское жюри принимало решение о признании самого факта преступления, и заявление Ральфа Смита явно задело самолюбие коронера Чарльза Мэка. Прокурор словно бы отодвигал коронера в сторону и не давал тому сделать свою работу. Понятно, что 52-летнему Мэку такое поведение Смита, годившегося коронеру в сыновья, понравиться не могло и потому коронер не пожелал оставить сказанное прокурором без ответа.

В тот же день Чарльз Мэк обратился к газетчикам с весьма обстоятельным разъяснением, призванным ознакомить их [а через них общественность] с причинами возникших сомнений в принадлежности обезглавленного трупа Белль Ганес. Коронер сообщил, в частности, что от портных и обувщиков, работавших над заказами Белль Ганес, правоохранительные органы хорошо осведомлены о сложении её тела и антропометрических показателях. Сравнение этих цифр с обмерами обезглавленного женского трупа выглядит весьма красноречиво. Так, например, женское тело, найденное на пепелище, имело охват бицепса равный 9 дюймам [229 мм], а Белль Ганес – 17 дюймов (432 мм). Охват груди неизвестного трупа равнялся 36 дюймам [~91 см], а охват груди Белль Ганес составлял 46 дюймов [117 см]. Окружность талии обезглавленного тела равнялась 26 дюймам [66 см], а для Белль Ганес аналогичный показатель составлял 37 дюймов [94 см]. Обмеры нижних конечностей также показывали значительное несовпадение показателей. Так, например, длина ноги от таза до пятки у обезглавленного трупа была равна 35 дюймам [89 см], а у Белль Ганес значительно больше – 39 дюймов [99 см], что определённо указывало на то, что хозяйка фермы имела гораздо более высокий рост. Наибольший охват бедра трупа, найденного на пепелище, был равен 40 дюймам [101,6 см], а для Белль Ганес этот показатель составлял 54 дюйма [~137 см]. Охват икры соответственно равнялся 10 дюймам [~25,4 см] и 12,5 дюймов [31,8 см]. Ещё более показательным выглядело сравнение охватов запястий – у обезглавленного тела таковой составлял 6 дюймов [15,2 см], а у Белль Ганес – 9 [22,9 см].

Ранее коронер не предавал огласке детали судебно-медицинских экспертиз. Сейчас же он пошёл на этот шаг, очевидно, из желания противопоставить себя строптивому прокурору, осмелившемуся самочинно вмешиваться в дело, о котором он вряд ли имел сколько-нибудь полное представление. Примечательно то, что Мэк, сделав это в высшей степени красноречивое заявление, воздержался от каких-либо выводов. Он формально даже прокурору Смиту не возразил, а просто выпалил в мировой эфир несколько весьма познавательных цифр и предложил всем, способным думать, самостоятельно сделать логичный вывод.

Должностные лица, расследовавшие пожар на ферме Белль Ганес (слева направо): шериф Альберт Смутцер, врач коронерской службы Уилльям Мейер, коронер Чарльз Мэк.

Шериф Смутцер, узнав о заявлениях прокурора и коронера, тоже решил не молчать. Он поделился с журналистами кое-какими своими соображениями о расследуемом деле. В частности, шериф поведал о весьма важной находке, сделанной утром 9 мая – речь шла об обнаружении топора со следами крови на лезвии. Топор находился в одном из сараев и явно был спрятан. Его удалось отыскать лишь благодаря тому, что все постройки на территории фермы после обнаружения тайного помещения в подвале были осмотрены самым тщательным образом. Шериф полагал, что найденный топор использовался для отрубания головы женщине, чей труп впоследствии был обнаружен на пепелище жилого дома.

На следующий день – 10 мая 1908 года – с шерифом Смутцером связался Альберт Петерсон (Albert Peterson), проживавший в штате Миннесота и специально прибывший в Индиану для встречи с представителями следствия. Это был двоюродный брат Мэдса Соренсона, первого мужа Белль Ганес, который посчитал нужным проинформировать правоохранительные органы о деталях, представлявших, возможно, некоторый интерес. Так, по его словам, его брат был застрахован в компании «United Workmen» на сумму 2 тыс. $, и судьба этой страховки ему неизвестна. По-видимому, её получила жена, точнее, вдова [он имел в виду Белль Ганес]. Кроме того, Альберт рассказал о том, что с ним проживает ребёнок Мэдса от предыдущего брака, который мог рассчитывать на наследование фермы Белль Ганес. При этом Петерсон опасался возможной конкуренции в этом вопросе родной сестры Питера Ганеса – Дженни Сванхильды Ганес (Jennie Swanhilda Gunness) – и считал, что та может организовать похищение или убийство ребёнка Соренсона.

Ввиду обоснованных опасений за жизнь ребёнка вся информация о нём – место проживания, имя, возраст и даже пол – были скрыты от газетчиков. Желание Альберта Петерсона, действовавшего от имени опекаемого им двоюродного племянника или племянницы, заполучить богатую ферму в хорошо обжитом регионе страны представляялось хорошо понятным, но весьма спорным с точки зрения наследственного права. Ребёнок бывшего мужа, не являющийся кровным родственником завещателя при наличии у прежнегго совладельца родной сестры, имел весьма призрачные шансы заполучить хоть что-то, если только его доля не была прямо прописана в завещании.

Логика Петерсона, всерьёз опасавшегося убийства ребёнка, которого он считал потенциальным наследователем фермы Белль Ганес, отдаёт изрядной долей паранойи. Вряд ли эти страхи имели под собой хоть какое-то здравое обоснование. Тем не менее об Альберте Петерсоне и его обращении к шерифу Смутцеру упомянуть следовало, поскольку связанная с этим человеком история весьма выразительно характеризует как то время, так и людей из интересующей нас фермерской среды. Видно, что люди эти были, с одной стороны, простоваты, но с другой – не лишены злобной подозрительности и жажды стяжания.

В тот же день коронер Мэк согласовал с руководством Департамента юстиции штата весьма важный вопрос – привлечение к проводимому расследованию доктора Уолтера Хейнса (Walter S. Haines), опытного судебного химика и токсиколога из Медицинского колледжа Раша (Rush Medical college) в Чикаго. Помимо химии, доктор преподавал там лечебное дело и токсикологию. Хейнс, родившийся в 1850 году, получил докторскую степень по химии в возрасте 26-и лет, и к описываемому моменту времени занимался научной и педагогической деятельностью уже более трети века. С 1900 года он являлся членом федеральной комиссии, разрабатывавшей национальные стандарты в области фармакопеи [его работа в этой комиссии растянулась на 20 лет!]. В 1904 г. Уолтер Хейнс стал соавтором 2-томного «Учебника судебной медицины и токсикологии», в котором он написал раздел, посвящённый ядам и их обнаружению в биологических образцах.

Это, так сказать, краткое изложение его официальной биографии, а если точнее, то её «лакированного» варианта. Всё из перечисленного выше можно прочесть в многочисленных биографиях Уолтера Хейнса, доступных в самых разных источниках, в том числе и в «Википедии». Публикации эти имеют тон весьма комплиментарный и всячески превозносят заслуги Хейнса во всех делах, за которые он брался. Однако помимо этого блестящего фасада, личность крупного учёного Уолтера Хейнса имела и свою тёмную сторону, о которой вряд ли кто-то, кроме читателей очерков Ракитина, сейчас помнит.

Между тем, читателям моих криминальных очерков американский врач и выдающийся химик-токсиколог Уолтер Хейнс хорошо знаком – он оставил след во многих сенсационных уголовных расследованиях конца XIX-го – начала XX-го столетий. В частности, Уолтер Хейнс оставил определённый след в расследовании таинственного исчезновения жены «колбасного короля Чикаго» Адольфа Лютгерта². Эта криминальная драма произошла в конце XIX столетия, и Хейнсу, выступившему в её расследовании в роли главного судебно-химического эксперта, пришлось тогда исследовать вопрос о принципиальной возможности полного уничтожения человеческого тела поташем. Сначала эксперт проводил свои исследования на частях человеческих тел и отдельных видах тканей (костной, мышечной, жировой), а затем осуществил натурный эксперимент по растворению человеческого трупа в присутствии комиссии, состоявшей из представителей различных ведомств (полиции Чикаго, окружной прокуратуры, офиса коронера). Для проведения этой очень необычной демонстрации он получил невостребованный мужской труп, соответствовавший своим весом женскому (~58 кг), который успешно и растворил за 2 часа 20 минут в концентрированном кипящем растворе поташа. Несмотря на это весьма убедительное подтверждение официальной версии, история расследования исчезновения Луизы Лютгерт имеет и свой бэкграунд, заставляющий подозревать некую грязную игру со стороны правоохранительных органов. Не вижу смысла останавливаться сейчас на подробном обосновании написанного – эти детали разобраны в упомянутом чуть выше очерке – но обойти молчание данное обстоятельство было бы неправильно.

Нельзя не отметить и того, что Хейнс изрядно накосячил – уж простите автору низкий слог! – при расследовании таинственных заболеваний и смертей членов богатейшей семьи Своуп в Канзас-сити в конце 1908 года. Истории этой посвящён мой большой очерк «Персональная бактериологическая война доктора Хайда»³. В нём я постарался доказать, что именно недобросовестная работа Уолтера Хейнса, решившегося на фальсификацию судебно-химической экспертизы в угоду стороне обвинения, в конечном итоге позволила убийце, чья вина изначально выглядела довольно очевидной, избежать наказания. Опять-таки, как и в случае с «делом Лютгерта», я не вижу смысла углубляться в изложение деталей – это уведёт настоящее повествование сильно в сторону – но считаю невозможным не сделать акцент на недобросовестной работе Хейнса по «делу доктора Хайда».

Имелись на счету уважаемого токсиколога и иные огрехи, явно допущенные в угоду тем, кто его нанимал. Прекрасным примером такого рода огреха можно считать его работу при расследовании предполагаемого отравления врачом-стоматологом Сиднеем Гудмансоном (dr. J. Sidney Goodmanson) собственной жены. Это преступление произошло 26 сентября 1894 года в городе Пендере (Pender), штат Небраска. Жена на глазах свидетелей выпила стакан воды, находясь в кабинете мужа, и скончалась через 15 минут в сильных судорогах. Последнее обстоятельство навело правоохранительные органы на подозрение об отравлении стрихнином.

Для проведения судебно-химической экспертизы был приглашён из Иллинойса профессор Хейнс, который лично отправился за 800 км, чтобы изъять для исследования печень трупа. Проведя токсикологическую экспертизу, маститый специалист нашёл сверхдозу стрихнина, подтвердив тем самым предположение об отравлении. В общем, Гудмансон пошёл под суд, который несколько раз откладывался, но, в конце концов, состоялся-таки, и 6 мая 1897 года стоматолог был признан виновным в убийстве 1-й степени и приговорён к пожизненному заключению.

Этот приговор был оспорен ввиду предвзятости суда, что подкреплялось большим количеством убедительных доказательств.

Верховный суд штата назначил новый суд в другом округе и постановил провести повторное судебно-химическое исследование. В ходе нового судебного процесса выяснилось много интересного, не звучавшего ранее. Оказалось, что умершая женщина имела врождённое заболевание сердца и ещё за 8 дней до смерти обращалась к врачу с жалобами на самочувствие. Никакой сверхдозы стрихнина повторная экспертиза не обнаружила. Наличие же этого яда в следовых количествах объяснялось тем, что женщина принимала его в составе стимулирующих таблеток [в те годы стрихнин в небольших дозах назначался при сердечнососудистых и лёгочных заболеваниях в качестве эффективного стимулятора]. Назначение этого лекарства было подтверждено лечащим врачом. То, что женщине стало плохо во время стоматологических манипуляций, удивлять, в общем-то, не должно – такое происходит и сейчас, несмотря на наличие весьма эффективных обезболивающих средств. Судороги, замеченные свидетелями, не соответствовали симптоматике действия «судорожного яда», и объяснялись они отнюдь не приёмом стрихнина, а агонией…

Газетные публикации, посвящённые суду над Сиднеем Гудмансоном.

Уже в июле 1897 года, в ходе 2-го судебного процесса, доктор Гудмансон был полностью оправдан и вышел на свободу. История эта широко освещалась прессой и стала довольно известна. Однако на репутации Уолтера Хейнса, едва не отправившего невиновного человека на пожизненное заключение, она не сказалась – профессор и далее признавался компетентным экспертом по широкому кругу медицинских вопросов, токсикологии и химии в целом.

Остаётся добавить, что это не единственный пример того, как результат судебно-химической экспертизы, проведённой доктором Хейнсом, не просто ставился под сомнение, но полностью опровергался.

Заканчивая это отступление – подзатянувшееся, но, наверняка, не лишённое для читателя определённого интереса – хочется отметить, что уважаемый химик и токсиколог, судя по всему, принадлежал к категории тех научных специалистов, которые при получении хорошо оплаченного заказа «брали под козырёк» и обеспечивали тот результат, который от них ожидали заказчики. Хотя химия относится к разряду точных наук, хороший специалист различными ухищрениями может «подкручивать» результат опытов в весьма широком диапазоне. Доктор Хейнс отлично владел этой премудростью и потому сколотил немалое состояние на выполнении заказных экспертиз. За свою работу брал он цену немалую – от 1 тыс.$ – что было лишь немногим менее его годовой профессорской ставки в Медицинском колледже Раша. Понятно, что его приглашения для проведения судебно-химических экспертиз напрямую зависели от того, насколько охотно и успешно он выполняет пожелания заказчиков.