Глава 10. Год спустя.
Спустя год.
Год пролетел незаметно. Я восстановил селение, зализал раны и наладил торговлю со старшим селением, которое также еле смогло отбиться от охотников за рабами, понеся большие потери людьми и имуществом.
Множество других мелких селений, похожих на моё, были разорены и бежавшие оттуда люди маялись неприкаянными, скитаясь по Африке. Таких я собирал, специально отправив для этого по всем окрестностям своих эмиссаров, состоящих из бывших пленных воинов, которые теперь были преданы мне и душой и телом.
Эти воины рассказывали повсюду о том, как хорошо у нас жить и о том, что мы принимаем любых убогих, согласных на наши условия, а такими были почти все вынужденные переселенцы, среди которых воины практически отсутствовали.
Такие люди и пополняли моё селение, вливаясь маленькими ручейками в мою небольшую, но крепкую реку, обогащая нас своими умениями и знанием разных ремёсел, а также разнообразили мою безрадостную жизнь женщинами, чтобы мне не было так грустно сидеть в своей одинокой хижине.
От Нбенге, которая стала превращаться в высокую и стройную девушку, с достаточно правильными и тонкими чертами лица, я отмахивался, а она доставала меня своими рассказами о том, что уже почти взрослая. Она почти пытала всех женщин, что временами находились со мной, вызнавая какие-то, только ей интересные, подробности моей личной жизни.
В своём селении я стал запрещать всякие дикие обычаи, а по сути, являющиеся завуалированными, издевательства над женщинами, придуманные мужчинами, типа удлинение шеи или мочек ушей, а то и губ, которые и так у них были огромными, на зависть любой гламурной красотке.
Это, мягко говоря, было не принято некоторыми представителями мужского населения. Но уговаривать я никого не собирался, а просто изгонял из своего селения, без всякой жалости, вместе со всей семьёй.
Больше желающих соблюдать издевательские обычаи не находилось. Обратно я никого не принимал, кроме детей, остальные могли хоть умирать, но обратно не принимались. Всё селение за год я окружил изгородью и высадил вдоль неё колючие кусты, которые быстро разрослись во влажном и жарком климате Африки.
Моя деревня медленно расширялась, постепенно превращаясь в село, ну, в русском понимании этого слова. Со стороны реки живая изгородь полностью закрывала многочисленные хижины, обмазанные глиной. По периметру селения мы установили сплетённые из ветвей и тонких стволов деревьев смотровые вышки, и они возвышались над всей окружающей местностью. На вышках постоянно дежурили воины или подростки.
Чтобы не демаскировать себя, я приказал, чтобы над забором видна была только голова часового, а тело было скрыто. Заметив, что кто-то забывался, я тут же применял к нему репрессивные меры различного характера, особенно, морального.
Делалось это очень просто. Мне было скучно, развлечений никаких, а чтобы не деградировать и не отупеть, превратившись в одного из типичных представителей моего племени, надо было оттачивать свой ум и язык. Вот я и занимался этим.
В центре деревни очищалась площадка, на которой собирались все желающие и свободные от работы люди. Приводили провинившегося, я выходил, вставал напротив и начинал рассказывать о его провинности. Далее, в зависимости от его реакции, начинал смеяться, выставляя его слабые стороны, чем вызывал ещё больший смех у всех собравшихся.
Поначалу, некоторые, доведённые до отчаяния насмешками, негры бросались на меня, но таким я быстро остужал горячие головы хорошим ударом в челюсть, показывая, кто в племени вождь, а кто нет. Довольно скоро все желали попасть скорее на моё копьё, чем на мой язык, и исправно выполняли порученные обязанности, не отлынивая и не прячась.
То же касалось и работ в поле. За год мы значительно расширили свои посевы и сохранили домашний скот, даже немного прикупив его, обменивая на плохое оружие или на новые щиты, которые очень хорошо научились делать.
Зная, что в основной своей массе, негры – это те ещё любители все приукрасить, я сделал упор на красоту, и женщины вскоре научились раскрашивать в разные узоры щиты, которые изготавливались нашими мастерами. Краски я нашёл методом сбора информации о древних рецептах и смешивании всего подряд, пока не добился нужных мне сочетаний цветов.
Время шло, и мне нынешнему и прошлому уже исполнилось 23 года, что радовало и, одновременно, навевало грустные мысли. Чтобы придать более – менее приличный вид своим соплеменникам, у себя в селении я ввёл обязательное ношение юбок всеми женщинами, включая и девочек, которые изготавливали из растительных волокон, типа соломы.
У мужчин было все также просто, помимо наличия набедренных повязок, и то не у всех, на их телах больше ничего не было. И они не берегли то самое дорогое, что у них было, подставляя своё естество и солнцу, и муравьям, и клопам. Особенно этим страдали вновь прибывшие в селение, засовывая своё хозяйство в какие-то совершенно дикие мундштуки, изготавливаемые из любых подручных средств. Вплоть до коровьих рогов, кому не "повезло" быть богатым на это дело.
Поначалу я безостановочно смеялся, глядя на то, как они бегают с луком или копьём на тренировке, имея из одежды только загнутый футляр между ног. Потом мне это надоело, и я решил ввести какое–нибудь подобие формы. Из-за того, что мои требования не выполнялись, и к тому же, наткнувшись на яростное сопротивление со стороны мужского населения, я решил собрать всех мужчин и объяснить им по-простому, в чём они не правы.
Собрав всех на очередную сходку, я популярно объяснил, почему это мне надо, сказав, что я собираюсь создать армию и покорить все соседние племена, а для этого мне нужно отличать своих воинов от чужаков, ну и чтобы побеждать, моим воинам ничего не должно мешать воевать.
Сам же я ходил в холщовых шортах, которые заменяли мне и трусы, и брюки (что поделать, ткань здесь была очень большим дефицитом). Кроме этого, я стал налаживать производство кожаных безрукавок, поясов, портупей и остальной амуниции, вплоть до кожаных коротких штанов. Материал поставляли охотники или приобретался за счет натурального обмена с другими селениями, а нитки были из жил животных, либо из их шерсти.
Рядом с нашим селением протекала река, была она, в основном, мелкой, увеличиваясь только в сезон дождей, и поначалу меня это очень огорчало. Но потом я понял, что это было и огромным плюсом и исключало незаметного приближения к деревне врагов по воде. А то развелось тут всяких викингов недоделанных, всем злата и рабов подавай. Щщас, кучерявые мелкие волосы назад. Мне самому нужны и первое, и вторые.
Так, в суете и повседневных хозяйственных заботах промелькнул и второй год, пока не стали лавинообразно наступать новые события. В один из дней, очищая от ржавчины на пороге хижины свой карамультук, которым оказался, как впоследствии я узнал, английский Снайдер-Энфилд, образца 1866 года, я был озадачен новостью, которую мне принёс мальчишка.
Хотя это он два года назад был мальчишкой, а теперь постепенно превращался в крепкого воина.
– Старший вождь умер, – сказал он.
– Скатертью ему дорога, – я равнодушно пожал плечами.
– Там делят власть, – продолжил парень, которого, вроде, звали Мабаи, и блеснул неожиданно умными глазами.
Хм, это было уже интересно.
– Ещё что-нибудь известно?
– Побеждает Махамамбуру, которого прислал верховный вождь народа банда.
Я скептически поднял свою жёсткую, словно из проволоки, бровь.
– И что?
– Он сказал, что как только победит, то подчинит себе все окрестные селения, а кто не подчинится, того он уничтожит. С ним двести воинов, и следующим будет селение Вана.
Ван – это я. Местные так и не смогли выговаривать Ваня, а Ваалон мне категорически не нравился, поэтому называли меня просто Ван, а моё селение, соответственно, селением Вана. Вот это уже было интереснее и я, отпустив молодого воина, задумался. За два года моё селение выросло, с семидесяти, до почти пятисот жителей, благодаря постоянному притоку переселенцев.
Зная о враждебной среде, я стал активно учить военному делу всех подростков, попавших в мои чёрные руки, создав что-то среднее между школой скаутов и военизированным детским лагерем. В нём были и девчонки, но больше для понимания и осознания военной жизни и связанных с ней неудобств. Женское население было мне благодарно, хоть и тщательно скрывало это.
В своём селении я отменил женское обрезание (совершенно жестокий обычай, делающий из женщин бесчувственных машин для воспроизводства потомства) и тщательно следил, чтобы его соблюдали. Нет, я не сам ходил смотреть. У меня были Мапуту и Нбенге. Они узнавали о совершении жестоких обрядов по своим каналам, а потом узнавал и я.
Закон есть закон. Я здесь вождь, и я есть закон. А закон неумолим. Так что, при первом нарушении, я чуть не обрезал, гневно размахивая руками, виновному негру его же отросток, которым он и заделал своего ребёнка. Но всё обошлось, виновный выжил, а остальные перестали страдать ерундой. Но женская тайная служба продолжала работать, ежедневно докладывая мне обо всём, включая подробности, которые мне и вовсе были ни к чему.
Но, что поделать: «Полез в кузовок, разинув роток, не говори, что не едок».
Но возвращусь к теме обороны. У меня сейчас было около ста пятидесяти воинов, половине из которых едва исполнилось восемнадцать. Но все они были спаяны дисциплиной и умели воевать в строю, ну как спаяны, если бы не моё крепкое деревянное копьё, регулярно гуляющее по их головам и постоянные насмешки, то, наверное, всё было бы гораздо хуже.
Воевать в строю они, на самом деле, не умели, но, по сравнению с другими черными племенами, были ого-го какими умелыми. К тому же, любому, выпавшему из строя, грозил персональный дротик, со слабым парализующим ядом, которым я щедро делился с ними. Методом многочисленных проб и ошибок я смог вывести его работающую формулу.
И это помогало! Никому не хочется валяться обездвиженным, в страхе, что с ним будут делать что угодно. Но я не зверь, точнее, уже почти зверь, но пока ещё белый и пушистый, в душе прямо как милый котик, с острыми зубами, цепкими когтями… и чуткими ушами. Поэтому, никаких издевательств не позволял ни себе, ни другим.
К сожалению, вся моя власть зиждилась, в основном, на страхе, и чуть-чуть на уважении к моим знаниям и умениям, но если бы не страх перед некоторыми моими умениями, я бы давно уже пылил по дорогам какого-нибудь Сомали, чтобы осчастливить своим присутствием копи царя Соломона.
Прецеденты, увы, были. Были попытки натравить на меня очередной отряд охотников за рабами, когда я сам был на охоте. Ну, да где теперь эти охотники, уже, наверное, все в желудках гиен давно переварились, но всё же, всё же.
Доброжелатель, был, кстати, мной быстро вычислен, схвачен и прилюдно казнён. Если вкратце, то это было так. Собрав народ на площадке перед хижинами, я выступил перед ними с пламенной речью о том, как плохо предавать своего вождя. Слова лились из меня словесным поносом, ещё более ужасным из-за того, что это была правда, хоть и горькая.
Воины к этому времени вывели предателя, который, как и все на его месте, вымаливал пощаду и уверял, что ни в чём не виноват, но сведения были точные. Их мне сообщил один из охотников, напавших на меня. Дело было так.
В один из дней, воин, по имени Момбу, прибежал ко мне с известием, что недалеко от деревни он видел молодую самку гепарда с двумя щенками. Самка была ранена и всё равно бы погибла, а из молодых щенков, если их правильно приручить, могли получиться отличные помощники на охоте, да и в качестве охранников, вместо собак, они бы тоже подошли.
Я поверил ему и даже не подозревал о вероломстве, ведь он ходил вместе со мной в бой и ничем плохим до этого случая не выделялся. Но, видно блага, которые предложил за мою смерть главный вождь, в лице его ставленника Махамамбуру, пересилили в нём как страх передо мной, так и чувство благодарности за приобретенную сносную жизнь.
Убить меня была направлена пятёрка воинов, из личного войска Махамамбуру, которые и организовали засаду. Как они вышли на Момбу, я пока ещё не знал, но, скорее всего, используя цепочку общих родственников, либо через торговцев, которые изредка посещали мою деревню.
Они не учли только одного, что я никогда не расслаблялся, этому меня научила служба в Моздокском погранотряде, на границе с Грузией. Заснёшь на посту, а потом просыпаешься, а головы – то уже и нет, она рядом валяется, отрезанная "добрым" и "человечным" горцем, или, не менее толерантным, арабом.
Притаившиеся в засаде воины выскочили с разных сторон, когда я шёл по следу, как я думал, раненого гепарда. Дико заорав в предвкушении победы, славы, почестей и наград за мою смерть, они яростно бросились на меня.
Я, конечно, не испугался… Вру, я чуть не обложался от страха и неожиданности, и едва успел отбить копье, направленное на меня, своим щитом. Но потом, видно от адреналина, лошадиная доза которого моментально проникла в мою кровь, стал бешено сражаться.
Отбив направленное на меня лезвие, я удобнее перехватил своё копьё и, воспользовавшись моментом, изо всей силы швырнул его на бегущего ко мне чужого воина. Копьё пронзило тонкий щит и насадило его обладателя на своё длинное лезвие. Тот упал, корчась в пыли от боли.
Следующий атакующий получил от меня удар мечом по голове, я же, отбежав от них и увеличив дистанцию, начал швырять в негров свои метательные ножи. Четырёх штук хватило, как раз, чтобы вывести из строя ещё двух нападавших. Оставшийся в живых, одинокий вражеский воин попытался сбежать от меня, как и оба моих воина, сопровождавших на охоте, которые при первых признаках боя бросили меня на растерзание врагов.
Но, увы, это ему не удалось, у меня, всё-таки, ноги оказались длиннее и я весь пылал праведной местью, был злее, чем он, за счет чего и быстро поймал его, сразу разоружив. Пленник долго не хотел говорить, пока я не стал угрожать, что парализую его и оставлю живым умирать в саванне.
Я в красках расписал его незавидную участь о том, как он умрёт, и как будет мучиться, в специально обставленном антураже для особых гурманов, в роли которых выступали гиены и их летающие друзья грифы-стервятники. Ну, а в роли приманки выступали его погибшие ранее сородичи, или товарищи, короче, я не вникал в их отношения.
Он, естественно, сначала мне не поверил, но я не разочаровал, воткнув дротик в его раненого товарища, который тут же задёргался и захрипел. Затем, один из двух моих воинов, которые вернулись, когда опасность миновала, (естественно, они получили за это от меня свой фунт лиха), по моему приказу, стал его тягать туда-сюда, а парализованный никак не реагировал, даже кричать не мог, а только вращал глазами от ужаса.
Этот ужас передался и моему новому другу – охотнику, когда он осознал, что его ждёт, и слова раскаяния в содеянном против меня полились из него, не то, что ручьём, а широчайшей рекой, прорвавшей хлипкую плотину. Узнал я многое… явки, пароли, размер груди его жены, какая погода будет завтра, но и то, что было нужно, он мне тоже рассказал. Пришлось его отпустить.
Я же не зверь, я добрый. Вернее, добренький, как назвала меня одна из девушек, после очередного, внезапного для неё, расставания. Так что, всем не угодишь, а мне лень было прогибаться перед каждым.
Перед тем, как отпустить "доброго самаритянина", я немножко ввёл ему яда в кровь, парализовав одну руку, а то вдруг он не поверил, что мои слова – это только сплошная правда, и это кровопускание поможет говорить другим обо мне правду и только правду.
А именно, что не надо связываться с Ваном, он – то, конечно… добрый, но уж очень справедливый, так что, живите спокойно, пока меня не трогаете. Вроде, незадачливый охотник всё понял как надо, и даже пообещал познакомить меня со своими боссами. Я бы с его дочерями, или сёстрами лучше бы познакомился, но тут уж, как говорится, не свезло. Я за взаимовыгодное сотрудничество, а не за беспредел.
Как говорится "любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, да, да, да!"
Так что, хочешь царствовать, будь сильным и жёстким, но справедливым. Ну, так вот, предатель был выведен на "чистую дождевую африканскую воду", заклеймён позором и привязан к позорному столбу. История позорного столба тоже довольно примечательна. Это бревно выловили из реки негры, притащили его и попытались сделать смотровую вышку.
Но я вовремя успел увидеть это безобразие, отнял бревно и обозвал их дебилами, чего они не поняли, наверное, подумали, что это я их похвалил. Ну да, дебил – это ещё не самая тяжёлая форма умственной отсталости, есть и похлеще, так что, действительно, наверное, я их похвалил, глядя на кривое и гнилое дерево.
Кроме, как в роли позорного столба, эта насмешка над растительным миром использована быть и не могла. Так что, эта дрянь была вкопана на импровизированной площади, где и напоминала всем об их несуразном подходе к жизни.
Вот к этому столбу мои воины и привязали несчастного предателя. Будучи привязанным, он неожиданно признался в содеянном, и тут же выдал своих сообщников, которые тоже, не от большого ума, припёрлись на площадь, чтобы развлечься и, заодно, посмотреть на мучения своего товарища, что ж – каждому своё.
Недаром это латинское изречение было написано на воротах немецкого концлагеря. Эти недалёкие сообщники были тут же схвачены и брошены на колени передо мной.
Но с ними я собирался разобраться попозже, а пока они остались просто зрителями. Я опять произнес речь о вреде предательства и о жестоком наказании за него, её подхватили все жители селения, громко скандируя – "предателю смерть".
Во время этого скандирования мои воины расстреливали предателя отравленными стрелами, а тот висел, привязанный к столбу, и медленно умирал. Мне было отвратительно на душе, но ещё горестнее было осознавать и видеть, что это необходимо делать. Наконец, посчитав, что наказание сыграло свою воспитательную роль, я отдал приказ убить предателя, как того раненого охотника, служившего примером для развязывания языка. Мучения предателя были прерваны и все разошлись.
Вот такими жесткими методами приходилось поддерживать лояльность ко мне, и это становилось всё более необходимым, при увеличении количества людей в моем подчинении и расширении власти. Но ситуация усугубилась, и пора было выходить из своего селения, как из скорлупы, чтобы принять участие в дележе власти, а то эта власть вскоре могла заявиться и к нам.
Время пришло, и пора было брать бразды правления не только одним племенем в свои руки, а значит, готовиться к повторному походу. Эх, ничему этих негров жизнь не учит. Но сначала я хотел провести разведку боем и поохотиться на носорога. В общем, было чем заняться и над чем подумать.
Сначала должен быть носорог, и я любовно погладил свою тяжёлую однозарядную винтовку. У меня к ней было, всего лишь, четырнадцать патронов, и я её берёг, как зеницу ока, тщательно вычищая шомполом и смазывая жиром бородавочника.
К сожалению, я был одинок в своём пристрастии к чистоте вообще, и к чистоте оружия, в частности. Большинство моих поданных категорически не любили мыться и содержать территорию селения в порядке, не убирая грязь и разбрасывая мусор, где придётся.
Приходилось с этим бороться, применяя разные методы. Но все мои усилия так ни к чему и не приводили, пока я не нарезал участки улиц, за которые несла ответственность каждая семья, и не назначил над ними надсмотрщика, а потом уже спрашивал с него за порядок. Когда я опять замечал грязь, то мои воины хватали этого надсмотрщика и пару самых нерадивых селян, и вели к позорному столбу, чтобы прикрутить к нему на целые сутки, этого обычно было достаточно, и чистота снова радовала мой взыскательный вкус.
Глава 11. Охота на носорога.
В племени существовал обычай, перед важным событием всегда нужно было организовать охоту, и чем больше было племя, тем грандиознее охота. Ну, и по ее результатам судили об успешности задуманного дела. Негры, в большинстве своём, были прекрасными охотниками, и если бы не их природная лень, они многого могли бы добиться, наверное, но, увы и ах, имеем, что имеем, а кого, и так понятно.
Не все в моём селении были воинами, но почти все мужчины были охотниками, и в прямом, и переносном смысле. Кому была охота поохотиться, кому была охота поспать, а кому и с женщинами была большая охота. В общем, у каждого была своя охота.
А, как известно, одна охота другой не мешает, так что, со мной поохотиться собрались десять охотников-загонщиков и двадцать воинов. Ну, и мини-отряд страхующих меня, из трех, преданных лично мне, молодых воинов, вооруженных усиленными луками, выменянными у купца – суданца.
Одним из этих воинов была Нбенге, у которой папа явно был не из племени банда, а, наверное, из племени зулусов, и которой давно не давали покоя лавры амазонок, упомянутые мной как – то, мимоходом.
Может быть, на это были и ещё какие – то веские причины, но эта симпатичная, стройная и высокая девушка со всей серьёзностью напросилась в отряд страхующих воинов на будущей охоте. Меня это изрядно порадовало, потому что я был уверен в ней и знал, что она не пропустит опасного момента и не даст прозевать его другим.
Вернувшийся из саванны разведчик сообщил, что увидел в километрах тридцати от нашего селения не просто носорога, а белого носорога, такого же редкого, как и белый тигр в Индии.
Это был знак, и не просто знак, а значище, но никто, кроме меня, его понять не смог. Носорог был большим, старым самцом, который покинул стаю и ушел в свободное плавание, уступив место более молодому, и сейчас бродил по саванне в поисках еды, высокой и сочной травы.
Вечером мы, раскрасив своё тело в разные цвета, танцевали дикие танцы вокруг костра, отдавая дань одному из богов племени банда, этих богов у племени было много, и я их не запоминал. Мне хватало и того, что я и сам всячески запугивал суеверных негров волей богов, и тем, что они мне во всем очень помогают.
Вдоволь наплясавшись и напевшись, и даже совершив обряд жертвоприношения, зарезав пойманного в ловушку гепарда, я завалился спать, как и все остальные. На следующий день все участвующие собрались, и мы выдвинулись на охоту. Командой загонщиков руководил пожилой негр, по имени Наобум, ну его имя было что-то вроде Нгобум, но я его называл этим именем, немного изменив старое.
Саванна была не пустынна, то тут, то там мелькали в высокой траве различные животные. Антилопы, слоны. Медленно прошагали вдалеке высокие жирафы, вытягивая в такт шагам свои длинные шеи, мелькнула и скрылась в траве стая гиен, прошуршала, убираясь с нашей дороги, ядовитая змея.
А мы шли вперёд, выискивая белого носорога. Через полдня пути белый носорог был найден. Он мирно пасся возле большого баобаба и периодически тёрся об него своей толстой шкурой. Поправив на плече шкуру лично добытого мною леопарда, висевшую вроде ниспадающей туники, я стал раздавать команды.
– Наобум, забирай загонщиков, и идите влево. Создавайте там шум и гоните носорога на меня. Я буду возле того дерева, – показал я рукой на одинокую африканскую акацию, торчащую вдалеке.
Отдав ещё пару распоряжений, я направился к акации, чтобы занять удобную позицию, а в случае опасности или неудачи, спрятаться на дереве. Моя свита, состоящая из двадцати воинов, держалась позади меня и была готова прийти на помощь, но я сильно сомневался, что они смогут сделать что – то стоящее, даже если будут самоотверженно бросаться на носорога.
Вся надежда была на тройку подстраховщиков, оснащённых запасом ядовитых дротиков и стрел. Я же надеялся на свой английский "слонобой" и копьё, также смазанное парализующим ядом, но на ружьё, всё-таки, больше. Калибр в 14 мм внушал мне уважение и надежду на лёгкую победу.
Заняв позицию, я приготовился к встрече с носорогом и показал условный знак. Его по цепочке передали Наобуму, а тот поднял загонщиков, и размалёванные белой и красной краской негры, непрерывно ударяя в небольшие тамтамы, двинулись на носорога.
Звук тамтамов нарастал и загонщики, вытянувшись в цепочку, стали гнать зверя на меня. Носорог, выпучив свои подслеповатые глазки, оглянулся в их сторону, а потом, зашевелив ушами, пренебрежительно фыркнул и нехотя поплёлся в противоположную от загонщиков сторону.
Через некоторое время он вышел на дистанцию моего прицельного выстрела. Уперев приклад ружья в плечо, я тщательно прицелился носорогу в глаз и, задержав дыхание, нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, но в этот самый момент, белый носорог мотнул головой, отгоняя от себя присосавшегося овода, и пуля не попала ему в глаз.
Чиркнув по морде, она разрезала ему кожу и, ударив в толстую кость, вызвала лишь лёгкую контузию. Носорог взревел и повернул голову в ту сторону, где стоял я.
Форс-мажор! Мои руки задрожали, и когда я откидывал затвор в сторону и лихорадочно выцарапывал пустую гильзу из патронника, тот никак не хотел оттуда выходить. Наконец, я выкинул его и, вытащив из сумки, висящей на поясе, следующий патрон, вложил его в патронную коробку и пропихнул дальше в ствол большим пальцем.
Всё это время, занятый напряженными действиями, я не смотрел в сторону носорога, а подняв глаза, обомлел. Прямо на меня неслась огромная туша зверя. Счёт пошёл на секунды. Вскинув опять винтовку к плечу, я быстро прицелился и выстрелил.
По закону подлости, кто не знает, это один из трёх законов Мерфи, пуля попала носорогу в бровь, окончательно залив кровью его глаз, а может, и выбила его осколками пули, но до мозга она не добралась, и носорог, лишь на секунду притормозив, снова яростно взревел и бросился на меня.
Схватив винтовку, я пулей взлетел на дерево, ну не взлетел, а быстро взбежал, цепляясь за ствол негнущимися от напряжения руками и заскорузлыми пальцами ног. Мои воины, которые должны были охранять меня от покушений, в страхе бросились в разные стороны, как мыши, стараясь спрятаться в траве.
Носорог с разбегу врезался в дерево, а потом ударил его ещё и рогом. Я еле успел повесить винтовку за ремень на одну из веток, как свалился с дерева, как переспевшая груша, не успев даже зацепиться за ветки.
– Нет, – послышался откуда-то женский крик, и в толстую шкуру носорога полетели, одна за другой, стрелы, а потом и дротики. Я свалился с дерева на землю, но носорог не смог меня сразу увидеть, а почувствовал своей шкурой меткие выстрелы и обернулся в их сторону, и благодаря этой неожиданной помощи я уцелел.
Два молодых воина использовали все свои отравленные дротики и, увидев, что с ними носорог стал похож на дикобраза, но дикобраза живого и весьма разъяренного, бросились бежать в разные стороны. Женщина, которая кричала, а это была Нбенге, осталась одна, бесстрашно посылая, одну за другой, отравленные стрелы в носорога.
По счастью, у нее закончились стрелы раньше, чем зверь успел до неё добежать. Потому что, отстрелявшись, она тоже попыталась сбежать, но не успела. Носорог мотнул огромной головой, увенчанной длинным костяным рогом и хрупкое девичье тело отбросило в сторону.
Я только стал подниматься с земли, как, повернувшись, увидел всю эту картину. Девчонка была, всё-таки, дорога мне, а её самоотверженный поступок внёс в мою душу растерянность, которая почти мгновенно переросла в ярость.
Винтовка осталась болтаться на дереве, а возле него валялось копьё с отравленным лезвием, позабытое мною в суматохе. Вне себя от бешенства, я схватил его и, выставив перед собой, побежал на носорога.
В несколько прыжков я преодолел разделяющее нас расстояние, и, пока носорог пытался найти в густой траве Нбенге, чтобы добить, я уже оказался позади него. Я не стал прятаться, или тыкать копьём в его толстый зад. Ударять носорога в брюхо, и так утыканное стрелами и дротиками, хоть и внесшими свою лепту, но настолько малую, что не смогли его ещё до сих пор свалить, тоже было бесполезно.
Я сразу двинулся к его голове. Заметив движение сбоку, он стал разворачиваться в мою сторону, но уже несколько замедленно, видимо, яд постепенно стал на него действовать. Подскочив к носорогу вплотную, я ударил изо всех сил копьём ему в шею и сразу отскочил, а остро отточенное лезвие, обильно смазанное ядом, пробило толстую шкуру и разорвало животному одну из артерий.
Хлынула кровь, и яд стал быстро распространяться по всему его телу. Пока носорог ещё был живой, я бегал вокруг него, нанося удары копьём со всех сторон.
Наконец, яд стал действовать и движения носорога все больше стали замедляться, пока у него не подкосились передние ноги, и он не рухнул на колени. И так и остался стоять, громко и уже не грозно урча, пока его вес не стал мешать удерживать равновесие. Носорог стал заваливаться на бок и так уже лежал, не в силах больше подняться.
Увидев, что носорогу пришёл конец, я бросился искать Нбенге, и вскоре нашёл её неподалеку, лежащей без сознания. Хвала всем богам, она была жива. Только её левая рука была сломана, и из неё торчала острая кость, прорвавшая тонкую чёрную кожу. Перелом был открытым, и девушку срочно надо было спасать, пока она не истекла кровью.
Призвав на помощь все свои познания, в вопросах оказания первой медицинской помощи, в частности, при открытых переломах, я стал накладывать Нбенге на руку жгут, чтобы остановить кровь.
Пользуясь бессознательным состоянием девушки, я вправил сломанную кость обратно, зафиксировав её с помощью своего копья. Потом, выдернув из туши носорога сломанный дротик, я обвязал его волосяными ремнями и прикрутил, как можно плотнее и жёстче.
А в это время, мои… блин, верные воины, где-то прятались по кустам, думая, что их вождь давно убит и сейчас праздно проводит время, в качестве раздавленной лепёшки, но, увы, они жестоко ошибались. Меня нашли возле убитого носорога загонщики, во главе с Наобумом, которые не видели картину нападения носорога на меня и поэтому не сбежали раньше.
Увидев меня живого, а белого носорога мёртвого, они стали кричать и танцевать вокруг него, пока сильный удар моего кулака не напомнил Наобуму, кто здесь вождь и главный охотник, а кто предводитель, всего лишь, загонщиков. После моих криков и разбрызгивания слюной, не чёрной, а белой, один из загонщиков, добежав до покосившейся акации, проворно забрался на неё и снял мою винтовку, а затем отдал мне.
Повесив оружие на плечо, и отдав своё копьё Наобуму, я поручил ему собрать всех разбежавшихся воинов и заняться носорогом, разделать его тушу, снять с него шкуру и отрубить рог, ну и так далее, только не есть! А сам, схватив Нбенге на руки, бросился бежать к селению, где у меня были некоторые растительные ингредиенты, которые помогут мне спасти ей жизнь и ускорить заживление перелома.