Ладно, оставлю дармоеда, глядишь, и польза какая от него будет, а не будет… тогда в котёл, на закусь, в качестве бешбармака для моих соплеменников, надо же их когда-то и баловать, не всегда же бить за одно и то же.
Звали его Луиш Амош, о чём он сразу сообщил, как только почувствовал, что его не собираются убивать. Родом из небольшого городка Латуш, из морского порта которого, восемнадцатилетний Луиш и отбыл в португальскую колонию Гвинея-Биссау.
Где он шарахался после, и как попал в компанию охотников за рабами, да ещё и из Судана, он не рассказывал… пока. Подвижный, сухопарый, загорелый до черноты, роста примерно метр семьдесят пять, с тонкими чертами лица и тёмно-карими глазами, он производил впечатление проныры и авантюриста, которым, скорее всего, и являлся.
Ранен он был легко. Копьё проткнуло его ногу и слегка задело правую руку. Посмотрев на раненых, я отдал приказ кипятить воду и приступил к первичной обработке ран и оказанию медицинской помощи. При этом особенно никого не жалел и делал всё грубо, но правильно.
Крики и молитвы о помощи я старательно игнорировал, иногда даже кричал прямо в лицо страдающему. Ибо, нечего тут стонать, вождь есть вождь, а вождь, оказывающий лично медицинскую помощь и спасающий их чёрные шкуры, это вождь в кубе, если не святой.
Но у статуса святого тоже есть недостатки, которые мешают жить, поэтому воздержусь. Так что вождь… Просто вождь, но большой, смелый, сильный, ловкий, однозначно, справедливый, но иногда… уж очень страаашный и жестокий.
В вещах суданцев даже нашли немного крепкого вина, которым я смачивал и промывал раны, а нарезанные тряпки из их одежды прокипятил в котле и стал перевязывать ими раны.
Страждущим дал немного вина и вовнутрь, добавив туда настои лекарственных трав. Остальные обошлись и так. Луиша я тоже перевязал, но увидев отвалившейся кусок мяса от его руки, срезанный копьём и висящий на лоскутке кожи, покачал головой и достал инструмент, вызывающий у меня особую гордость. Это была большая "цыганская" игла, чудом выменянная у торговца, к ней прилагался небольшой моток суровых ниток.
Посмотрев на Луиша с кровожадным сладострастием, приступил к оказанию ему первой хирургической помощи. Он, конечно, не хотел, и даже начал брыкаться, но дружеский удар по голове помог ему отключиться и дал мне возможность без помех закончить зашивать его рану.
Удовлетворенно оценив шов, получившийся, правда, немного кривоватым, я ещё раз промыл его и перевязал чистой, вываренной в кипятке тряпицей, которую предварительно сполоснул в отваре лекарственных трав, с любовью собранными негритянскими девственницами на утренней заре.
Да уж, размечтался, ни девственниц, ни холодной утренней зорьки здесь в упор не наблюдалось. Потому что, в двенадцать здесь уже рожают, и никого это не удивляет и не возмущает. А девушки бестолковы и ленивы, до невозможности.
Так что, травы собирала Мапуту, под моим чутким руководством, и Нбенге, которая вызывалась ей помочь, но если бы не мои указания, то, наверное, у неё получился бы отличный сбор для поноса, или остановки сердца, ну или, может быть, отличное рвотное средство.
В общем, не верьте рекламе, она двигатель не прогресса, а пылесоса, что непрерывно сосёт из ваших карманов деньги, похлеще опытной и разбитной проститутки. Так что, да, реклама – это проститутка торговли. Все знают, что она падшая женщина, но никто, при этом, не отказывается от её услуг.
Оказав хирургическую помощь, я отправился отдыхать, чувствуя себя невероятно вымотанным за целый день. Португалец Луиш был последним из раненых, больше никому помощь оказывать было не надо, и я со спокойной душой подошел к насыпи, за которой начинался мой город, под названием Бирао.
Глава 15. Город "мечты".
О, как ты красив! Как шумят над тобой могучими раскидистыми кронами древние баобабы, как скачут по их ветвям не менее могучие негры. О, простите! Я сказал негры? Нет, нет! Я оговорился. Конечно, нет, это были не африканцы, а много, много диких обезьян, с вызывающе красными задами и торчащими из них, как недоумение, длинными хвостами.
Да, кажется, я выпал из реальности. Что ж, иногда это со мной бывает. Хочется, знаете ли, иногда помечтать. В действительности же, передо мной предстала картина нагромождения огромной кучи лачуг, покрытых всем, чем угодно, кроме того, что действительно было нужно.
Если бы человеческое дерьмо могло бы засохнуть и укладываться пластами, то, наверное, оно было бы здесь главным строительным материалом!
Оглядев разрушенные хижины, лачуги, убогие мазанки и огромный шалаш, игравший в этом убожестве роль моего дворца, я только с грустью усмехнулся жестокой действительности и разразился проклятиями в адрес отца моей бывшей подруги, который, без всякого сомнения, приложил к моим несчастьям свою подлую руку.
– "Чтоб у тебя, ирод, никогда не стоял, ни на жену, ни на других женщин. И жизнь свою чтобы ты кончил в нищете, бомжом на Речном вокзале в Москве, где качал бы права перед таджиками и киргизами, а голые бабы не приходили бы к тебе даже во сне, НИКОГДА!"
Упыхавшись от изощрённых ругательств, я обрёл относительное спокойствие и стал искать себе место для сна. С кем переспать, в этом проблем сейчас не было, а вот где поспать – это, действительно, было серьёзнейшей проблемой, в виду наличия огромного количества пауков, клопов, змей и скорпионов, которые частенько забредали в гости.
А, как всем известно, что незваный гость хуже татарина, то такие гости меня совсем не радовали, от слова совсем. Лучше бы татары пришли.
– О, Ванюша. А ми тут ходим туда-сюда. Кюшать ищим.
Их бы, конечно, тоже пришлось выгонять, ну это уже детали.
Бирао строился вдоль реки. Ну как, строился. Где кто хотел, там свою лачугу и строил. Те, кто победнее – возле реки, те, кто побогаче – дальше от реки. Хотя, эти границы были здесь весьма условны. Богатым себя чувствовал тот, у кого статус был повыше, кто обладал домашними животными, умениями, или был воином. На крайний случай, приходился родственником вождю, или его советником.
В городе улиц не было, присутствовали лишь протоптанные тропинки, между навесами, громко названными хижинами. В центре они лепились друг к другу, по краям было более-менее свободно, и там блеяло и мычало шатающееся домашнее стадо, вперемешку с человеческим.
Ну, а в остальном, нормальный такой африканский город. С полной антисанитарией, несмотря на близость большой реки, которая была загажена на километр в обе стороны, отсутствием понимания о канализации и туалетах, а также возможности приготовления нормальной пищи.
Побродив по центру этого города, попинав ногою хилые хижины, при этом, свалив, нечаянно, парочку, я, распугав немногих возвратившихся жителей, отправился на окраину, пребывая в очень плохом настроении.
Конечно, для начала я заглянул в шалаш верховного дождя, но, кроме жалких остатков былой "роскоши", в виде рваных тряпок, устилавших грязный пол, по которому ползали различные насекомые, ужасной вони, от пота и других человеческих испражнений, ничего не обнаружил.
Конечно, в воздухе присутствовали слабые нотки благовоний, из которых уже совсем выветрился первый слог, и осталась лишь последняя часть слова, а также запах мускуса, ну и конечно, чувствовался запах гиндоры африканской.
В общем, весь букет экзотики, начиная от внешнего вида и заканчивая внутренним убранством "дворца", присутствовал в полной мере. Чтобы не выходить из образа злого и жестокого завоевателя, я спалил это недоразумение и ещё пару десятков более-менее добротных хижин, располагающихся вокруг него. Разумеется, случайно.
Просто мои воины не могли ещё контролировать себя в полном мере и сжигали всё подряд, не скрывая детского восторга при виде огня, пожирающего всё вокруг. Да и тушить возникающие пожары, они, к сожалению, не умели. Когда огонь перестал полыхать, то перед моими глазами предстала изумительно ровная площадка, равномерно покрытая чёрным пеплом и трупиками сгоревших насекомых, завсегдатаев царских хоромов.
Вид этого унылого зрелища заставил меня уйти на окраину города, где я, практически собственноручно, соорудил себе хижину, из разобранных остатков десяти других. И залёг туда, как в берлогу, спать.
Проснулся я уже ночью, оттого, что кто-то настойчиво в меня тыкался, чем-то очень мягким и одновременно упругим. Нет, не надо думать ничего плохого. Тыкались мне этим в грудь, и сразу двумя штуками.
В испуге, схватив руками непонятное оружие, я обнаружил, что держу действительно оружие, но женское, а именно, грудь Нбенге, которая в темноте испуганно смотрела на меня глазами, из которых я видел одни только белки. Ну, может, она смотрела на меня и не испуганно, а сладострастно, тут уж в темноте не разглядишь, поэтому приходится ориентироваться на догадки.
Оказывается, она ночью очень испугалась и, подождав пока я усну, велела двум воинам, охранявшим мой сон, пропустить её, объяснив, что это я приказал её привести, чтобы она охраняла меня от злых духов этого города, которые могли напасть на меня ночью.
Так как все знали, что я не равнодушен к Нбенге, и она, к тому же, частенько спала в моей хижине, её пропустили, а увидев, что я дрыхну без задних ног, и без передних тоже, она сразу решила воспользоваться неожиданной оказией и прилегла ко мне, прижавшись всей грудью, которую усиленно отращивала последние месяцы. Видимо, вычислила мой любимый размер, а может, её природа сама по себе наградила красивой формой груди, а может, это была компенсация за все мои тяготы и лишения суровой африканской жизни, в общем…
И скупая мужская слеза побежала по моим чёрным щёкам от переизбытка чувств, да и ветер донёс до меня невыносимую вонь, от моих не сильно чистоплотных воинов, охранявших мой покой перед хижиной. Повод воспользоваться невинностью девушки, так усиленно меня домогавшейся, был.
Взятие города, победа над суданцами, ранение и острые кончики грудей, что словно издеваясь над моей мужской сущностью, вызывающе торчали, уставившись в мои глаза.
Мы видели друг друга. Я и её грудь. Вот и встретились два одиночества, точнее, четыре, если уж считать количество глаз и грудей. Короче, я не выдержал этого испытания и заключил её в свои объятия, наградив самым ценным, что у меня было – любовью.
Любовь у меня была многоразовой и очень насыщенной. И Нбенге, в полной мере, ощутила всю её настойчивость и безапелляционность. Но она сама хотела такого поворота событий и, думаю, осталась довольна, если не сказать больше.
В чём я смог убедиться поздним утром, когда проснулся от великих трудов, в прямом, и в переносном смысле. Нбенге сияла и надела на грудь красивую побрякушку, сделанную местными мастерами из ракушек, бусин и ещё какой-то ерунды, которую я ей как-то подарил. Теперь этот подарок гордо раскачивался на её груди и подпрыгивал при ходьбе так же радостно, как и соседки по бокам.
Я хоть и был дурак дураком в африканских обычаях, но сияющее лицо выдавало её с головой, и этот подарок, очевидно, был не так просто надет, а нёс в себе какой-то скрытый смысл. Возможно, он был подтверждением её, уже теперь, высокого статуса, который она тут же и начала использовать, усевшись перед хижиной и приступив к приготовлению мне завтрака, покрикивая, при этом, на воинов, чтобы они принесли котелок, чистую воду и продукты.
Если Нбенге потеряла девственность, то я, судя по её поведению, потерял гораздо большее и, незаметно для себя, приобрёл статус женатого мужчины, естественно, по их африканским обычаям. Задумчиво почесав голову, покрытую мелкими и жёсткими кудряшками, я горестно хмыкнул и пошёл заниматься делами.
Дел было много. Набрать в своё войско крепких молодых мужчин, найти продовольствие, накормить голодных, разместить возвращающихся жителей. Поначалу я даже взялся строить хижины, руководствуясь своим проектом, но быстро бросил это занятие, поняв его бесполезность. Окрестные деревни отказались признавать мою власть и продолжали жить сами по себе, а недобитые суданцами вожди и сторонники старшего вождя попрятались по дальним селениям и собирали воинов.
У меня, после всех сражений, осталось сто тридцать человек и за спиной моя деревня, которой я все не мог подобрать подходящее название. Жители Бирао никак не хотели смириться с тем, что я теперь их главный вождь, хоть я и объявил себя его приемником. Требовалось жестокое отношение к жителям города, наведение порядка и улучшение жизни в городе. На это нужны были средства.
Но казны здесь не существовало в принципе, а немногочисленные ценности были уже разграблены. Что-то я смог вернуть, разбив суданцев, что-то они унесли с собой. Что-то забрали местные жители и сбежавшие сторонники старшего вождя. В целом, мне досталось разрушенное селение, в котором ничего не было, кроме голодных и диких негров.
Вокруг меня неумолимо сжималось кольцо недоброжелателей, последней каплей стало известие, что главный вождь, который обитал на западе страны, направил на борьбу со мной огромное, по местным понятиям, войско, целых пятьсот воинов. У меня же их было всего сто тридцать, да в моей деревне осталось около трёхсот. Так что, силы были явно не равными, да и на поддержку от местного населения надеяться было бессмысленно.
И я решил уйти обратно.
Глава 16. Отступление.
Хорошо все взвесив, я стал собираться в обратную дорогу, продовольствия у меня осталось крайне мало, и надо было поспешить. И, тем не менее, я взял с собой всех желающих, включая женщин с детьми, не взял только стариков и убогих, посчитав их балластом. Со мной согласились пойти также ещё тридцать негров, изъявивших желание стать воинами.
Всего, вместе с воинами, получился караван из трёхсот человек. Оставив всё ненужное, я приказал отправляться в дорогу, и мы двинулись, растянувшись длинной колонной, словно тело огромной змеи, ползущей под палящим африканским солнцем.
Двое суток мы двигались по саванне, следуя вдоль реки, из-за большого количества женщин и детей невольно сбавив темп. На третьи сутки мои разведчики сообщили, что за нами есть погоня. Главный вождь, действительно, направил за нами вдогонку большой отряд, который жаждал мести.
Хотя, с чего бы это. Я вождя не убивал, его визиря тоже, суданцев разгромил, добычу отнял, женщин, детей, стариков спас, город захватил, старшим вождём себя провозгласил! А тут такая чёрная неблагодарность, без всяких намёков на белое пятнышко признания моих заслуг перед партией и правительством. Ну, в смысле, перед народом и собой.
Да, не любят меня негры, ой, не любят. Ну да ладно, ещё пару суток форы у меня есть, а там посмотрим, как чёрная карта ляжет, вверх рубашкой или вниз рубашкой, всё равно, она с двух сторон чёрная, как ни посмотри.
Свою новую паству никому отдавать я не собирался, отобранные были здоровыми и крепкими мужчинами и женщинами, с детьми и подростками, что должно было увеличить количество моих поданных. Но, увы, воины были из них хреновые, как пиво пенистое из хмеле продуктов, в котором присутствует только спирт и искусственный пенообразователь.
Я старался не впасть в отчаяния, но у меня осталось катастрофически мало воинов, на помощь нам никто не успеет, до нашей деревни оставалось ещё суток восемь пути. Ох, как не хочется опять в бой. А у меня ведь, и ружья теперь есть, если считать с моим, без патронов, то целых шесть, а если только те, что с патронами, то целых пять.
А так как кроме меня, из них никто стрелять не умеет, то целых… одно, и револьвер однозарядный. Итого, два выстрела в минуту, а у догоняющих в пять раз больше людей, в пять раз! Если были бы у меня в отряде русские, то я бы громко смеялся над чёрными дураками, но у меня в отряде были такие же дураки, что догоняли сейчас меня, только мною уже обученные, но ещё недостаточно, чтобы дать отпор противнику, пятикратно превышающему нас своей численностью.
Ночь прошла спокойно и мы, поднявшись вместе с первыми лучами солнца, которое показалось на востоке еле заметной светлой полоской, вскоре вошли в селение.
Мы ускоряли темп движения насколько это было возможно, но, увы, быстро передвигаться на большие расстояния и сохранять для этого силы умели только мои воины, остальные участники нашего каравана, к сожалению, этим похвастаться не могли. Через день я знал, что враги не отстают и постепенно нас нагоняют.
Надо было незамедлительно принимать какое – то решение, либо бросать отстающих, судьба которых будет, скорее всего, печальна, либо продолжать двигаться дальше и принимать бой, отбиваясь всеми имеющимися силами. Или оставлять заслон, в надежде задержать врагов и дать возможность уйти всем остальным.
Поколебавшись, я принял третье решение и, оставив себе полусотню воинов, остальных отправил бежать в селение и прислать мне помощь. Нбенге уговаривала меня оставить ее со мной, но я был непреклонен. Насладившись ночью её телом в полной мере, рано поутру она вместе со всеми ушла за подмогой.
Когда последние крохотные фигурки растворились за линией горизонта, я стал готовиться к обороне. Раненый португалец Луиш тоже остался со мной. Он бегал вокруг меня и ругался, наверняка, обзывая меня идиотом, и применяя другие, более жёсткие, эпитеты.
– «Идиото, идиото, идиото» то и дело восклицал он. Общаться мне с ним было тяжело, так как мы разговаривали на разных языках. Он знал пару десятков слов из языка народа банда, я знал столько же фраз на английском и испанском. Так что, коверкая язык, мы больше понимали друг друга по жестам. В изображении которых он был истинный умелец.
Заламывая руки передо мной, он показывал, что надо бежать, а не сражаться, и недвусмысленно намекал, что бросать надо женщин и детей, а не воинов, но не переубедил меня. Осознав, что всё тщетно, а он один не спасётся, будучи одиноким и раненым, он смирился со своей судьбой и, картинно упав на колени, принялся молиться Деве Марии, вдруг вспомнив, что является католиком.
Глядя на него, я по привычке отмахнулся крестом, в известной русской манере, чем вызвал у него неописуемое удивление. Луиш бросился ко мне, и беспрерывно тараторя на португальском, стал задавать мне разные вопросы, которые я не понимал, но догадывался об их смысле.
Пожав широкими плечами, я сказал:
– Руссо туристо, облико морале.
–Руссо, восе Руссо?
Стукнув себя в грудь, я с трудом объяснил ему, что в душе я русский, хоть и негр. И чёрный я только снаружи, а внутри белый, чем вызвал в его душе потрясение. Часто, часто заморгав глазами, он вдруг согласился со мной и стал требовать оружие, чтобы встретить смерть лицом к лицу.
Оружия у меня было много, и я дал ему разрешение подобрать себе что-нибудь подходящее.
Суетливо копаясь в том, что я отнял у своих воинов он, наконец, подобрал себе оружие по вкусу. Это оказался длинный узкий нож, круглый кожаный щит, нашего производства, и палаш, раньше бывший собственностью одного из суданцев, ну и винтовка.
Вооружившись, он подошёл ко мне, имея вид скорее не бравый, а забавный. На голове его была намотана грязная чалма, а тело прикрывала какая-то дикая смесь куртки и войлочного халата, ноги были обуты в деревянные сандалии, из которых торчали грязные и почерневшие от солнца пальцы. Вооружённый всем вышеперечисленным, Луиш был похож на разбойника с большой дороги, кем, в принципе, и являлся.
Я же, как раз, перебирал все пять однозарядных винтовок системы Гра, которые были захвачены в бою. На моих чёрных воинов надежды не было, они не только не понимали, как из этого стрелять, но и откровенно боялись огнестрельного оружия, считая, что оттуда вылетает огненный джин и убивает на расстоянии.
Ни времени, ни боеприпасов, чтобы их научить, у меня не было. Надо было делать засаду, но мы находились посреди саванны, и копать ямы было бесполезно, а больше ничего стоящего противопоставить нашему врагу мы и не могли.
Была у меня мысль соорудить переправу через реку и, укрепившись на противоположном берегу, безнаказанно расстреливать оттуда нападавших. Но, взглянув на мутную жёлтую воду, с изредка торчащими на её поверхности широкими ноздрями крокодилов и учитывая её глубину, я отказался от этой мутной, как и вода реки, идеи.
Лес был далеко и никакого подходящего материала для изготовления плота не наблюдалось. Собравшись, мы отправились искать подходящее место для обороны. Им оказался небольшой холм. Совсем небольшой, но зато широкий, имеющий ровную площадку наверху. Выставив часовых, мы стали устраиваться на ночлег.
Утро нас застало ещё спящими. Лишний час отдыха ничего не решал, а отряд главного вождя, по моим подсчетам, должен был нас настигнуть где-то перед обедом, так, в принципе, и произошло. Я отлично выспался и скучал, лёжа в траве на вершине холма, предварительно расчистив свой сектор стрельбы, когда они, наконец, появились вдали, двигаясь чёрной цепочкой, как мелкие муравьи.
Рядом со мной расположился Луиш и, по очереди, чистил все пять наших винтовок, подготавливая их к бою. Остальные воины почти все были вооружены луками, каждый из них получил по две-три отравленные стрелы, которые должен был использовать только тогда, когда уже пристреляется, получив на это чёткие указания.
Больше у меня не было ни яда, ни стрел. Жаль, что мои собственные зубы не могли выделять яд, а то было бы очень неплохо покусать нескольких паршивцев, а потом радостно наблюдать, как они гибнут.
Зарядив винтовки, мы стали ждать, когда цепочка вражеских воинов окажется на расстоянии прицельного выстрела. Чтобы не стрелять с Луишем в одного и того же воина, я заранее распределил наши цели и очередность выстрелов. Конечно, в душе меня мучили сомнения насчёт верности португальца, но, прикинув весь сложившийся расклад и положение, в котором он отказался, я решил, что его предательство было бы верхом глупости, а Луиш показался мне далеко не дураком, хотя и был он очень хитрым и изворотливым.
Вскоре преследователи приблизились к нам на нужное расстояние и бой начался. Грянуло подряд два выстрела, и один из воинов, идущих в начале колонны, упал, а второй бросился бежать, громко что-то выкрикивая и держась за своё плечо.
Схватив следующие две винтовки, мы снова выстрелили, от метко выпущенных пуль упали ещё двое, а остальные, поняв, что происходит, бросились врассыпную и вскоре исчезли в густой траве. Перезарядив винтовки, мы стали ждать дальнейшего развития событий, нервничая и пытаясь понять, что предпримут нападающие негры.
Первая атака на нас была банальна и проста. Пытаясь незаметно окружить холм, отряд главного вождя обнаружил себя и был засыпан стрелами и пулями. Потеряв ещё человек десять убитыми и ранеными, они отступили и стали ждать отставшую основную часть отряда, находясь в пределах нашей видимости, но не в пределах досягаемости наших пуль.
Следующая атака была так же предсказуема, как и первая. Надеясь на своё численное превосходство, они, почти полностью окружив холм, бесстрашно побежали на нас, подбадриваемые своим военным вождём и, видимо, шаманом, который беспрерывно прыгал и верещал где-то на заднем плане.
Мы их радушно встретили стрелами и пулями, на этот раз бой длился гораздо дольше и прекратился только тогда, когда у нас осталось с десяток патронов и ни одной заряженной винтовки, а у моих воинов уже закончились все отравленные и почти все обычные стрелы. Устелив подножие холма трупами, они отступили, растеряв в жаркой схватке весь боевой пыл и заставив меня использовать все свои козыри.
После неудавшейся атаки, мы насчитали не меньше пятидесяти трупов врагов и неизвестное количество раненых, которые смогли самостоятельно убежать с поля боя. У меня погибло двое бойцов, и было ранено пятеро.
Подсчитав потери с обеих сторон, я получил соотношение один к восьми, не в мою пользу, и никакой надежды на победу. Медленно саванну накрывала душная ночь, и, не дожидаясь очередного нападения, я решил нанести удар сам.
Растворившись в сумраке, мы направились в сторону предполагаемого лагеря, где могли остановиться преследовавшие нас воины главного вождя. В наступившей ночи, чёрное на чёрном не видно, и их лагерь найти было непросто.
Местоположение вражеского лагеря выдал проблеск огня костра. Подкравшись почти вплотную, я выстрелил из своего револьвера в часового. Яркая вспышка и неожиданный грохот переполошили всё вокруг. Вытащив хопеш, я бросился в бой, мои воины последовали за мной. Закрывшись щитами, мы напали на врагов.
Всё смешалось, отовсюду слышались звуки боя, скрежетали сабли и ножи, сталкиваясь друг с другом в воздухе и рассыпая искры от ударов в ночной тьме. Выли и кричали раненые и умирающие, свистел воздух от яростных ударов. Блестели в свете ночных звёзд мокрые от пота тела негров.
Вокруг творился хаос, я успевал отбивать удары щитом и с размаху опускать хопеш на голову или грудь очередного врага. Вокруг меня сражались и падали мои воины. Масса народу металась из стороны в сторону, не зная, что делать или куда бежать.
Неожиданно из темноты на меня выбежал воин, вооруженный коротким копьём и ударил меня. Я успел подставить под удар щит, копьё погрузилось в него и застряло. Взмахнув хопешем, я перерубил древко и собирался нанести удар этому воину, но он успел поднырнуть под поднятую руку и резко полоснул меня в грудь ножом.
Нож, ударившись об один из метательных ножей, висевших на груди, соскользнул и пропорол мой бок. В ярости от дикой боли, охватившей меня, я оттолкнул нападающего щитом и, наконец, раскроил его череп одним ударом.
К следующему, напавшему на меня, я применил прием и ударил его ногой, вспомнив уроки тхэквандо, которые отрабатывал в подростковом возрасте. Негр упал, а я, так и не найдя предводителя вражеских воинов и воспользовавшись паникой, подал сигнал к отступлению.
В этом ночном бою мы потеряли четверть своих воинов, остальные собрались у реки, в условленном месте. Там же нас ждал португалец, с тремя воинами, которые несли винтовки и копья, с нетерпением и страхом, напряженно, всматриваясь в темноту. На месте сбора мы задержались, чтобы оказать помощь раненым. Кровь стекала у меня по ноге, причиняя мучительную боль. Пришлось остановиться и промыть её целебным раствором, а потом перевязать.
Дальше, наш основательно поредевший отряд, отправился вдоль реки, стараясь не оставлять видимых следов. Мы шли всю ночь и только на рассвете остановились на привал, от усталости попадав в разные стороны.
Нас никто не преследовал, и я приказал двигаться дальше. К вечеру мы достигли Бырра, где нас ожидала сотня воинов. Нбенге была среди них, остальные отправились дальше, в мою деревню.
Увидев меня, она бросилась мне на шею, шепча в ухо: "Я теба лублу".
– Не надо меня лублить, – сказал ей я, но она не поняла меня, а только участливо трогала руками мою повязку на ране. С помощью Нбенге я нагрел воды, обмыл рану и прижёг её раскалённым ножом. Боль была сильная, но сделать это было необходимо, над одним из раненых уже вились мухи, чувствуя, что его рана загнивает в жарком климате. Пришлось её вскрыть, несмотря на его крики, мольбы и уговоры.
Основательно прочистив и срезав мёртвую кожу, я залил место вскрытия лекарственным настоем и перевязал, больше ничего я сделать не мог. Всех своих раненых я отправил дальше, в селение. А сам остался со сто пятьюдесятью воинами. Сутки мы бездействовали и набирались сил, а потом нам сразу привалила куча счастья, в виде преследующего отряда. Вот только воинов там стало, после всех наших стычек, почти вполовину меньше.
Рассмотрев нашу шеренгу, ощетинившуюся щитами и копьями, и сосчитав воинов, предводитель наших преследователей посчитал нужным не связываться с нами и повернул свой отряд обратно. Ну и правильно, даже негры иногда могут принимать здравые решения.
В Бырре я провёл ещё неделю, опасаясь их возвращения с подкреплением, но они так и не вернулись, а посланные вслед им разведчики доложили, что враг остался сначала в оставленном мною Бирао, а потом и вовсе оттуда ушёл, назначив нового вождя и оставив там полсотни воинов, для наведения порядка. Так что, пусть они сами разбираются со своими поданными, а мне со своими пора разобраться, как со старыми, так и с вновь прибывшими.