Глава 13. За счёт других.
Оставив опустошённое селение, некогда бывшее чем-то вроде районного центра, а теперь полностью безжизненное, я бодро шёл во главе колонны, помахивая копьём. Дорога обратно несколько затянулась, из-за медленно передвигающейся толпы людей, но за неделю мы дошли до места, съев все запасы продовольствия, не понеся потерь в живой силе.
По прибытии, я выслушал доклад Наобума и осмотрел двадцать пленных воинов, отметив их забитый, но не истощённый вид. Затем стал размещать прибывших, предварительно загнав их в реку и отмыв от грязи, пота и страхов перед крокодилами, которых тут не было уже второй год.
Внутрь своей деревни прибывших я не пустил, а решил основать рядом другое селение, что-то вроде городов – спутников, чтобы негры понимали, кто пришёл ко мне добровольно, а кто по принуждению, и по моей милости. Таким образом, я закладывал кастовую систему, но социальный лифт должен был оставаться доступным для всех. Гарантией его служила личная преданность мне и моему делу, ум и сообразительность, ну и умения, как хорошего воина, так и хорошего ремесленника.
Все захваченные мной пленные, в количестве ста двадцати человек, остались у меня, за исключением двух сбежавших. Ну, и хрен с ними. Через полгода у меня уже было около четырёхсот пятидесяти хорошо обученных и храбрых воинов, причём, преданных мне лично, что было немаловажно.
Конечно, моё войско не могло сравниться ни с армией России, ни с любой другой европейской армией, или американской, но уже с арабской оно могло конкурировать. Оружие было только холодное, а единственный «карамультук» был только у меня, патронов к нему осталось всего десять, и достать их было, к сожалению, негде.
Главный вождь сделал вид, что ничего не произошло, тем более, что предмет спора исчез сам собой, ведь селение было уничтожено и народ так туда и не вернулся, а значит, и проблемы не было. А то, что младший вождь мутит что-то у себя в селении, так пусть себе мутит, лишь бы к нам не лез.
Вернувшись в деревню и разместив людей на новом месте, я стал их приучать к труду, что было нелегко, но решаемо. По реке мы стали получать всякую всячину, в том числе и саженцы фруктовых деревьев, которые стали культивироваться в германском Камеруне.
Через полгода я начал разбивать плантации бананов, сахарного тростника, сажать небольшие посадки с кофе, какао и фруктовые деревья. Понемногу наладилась связь с другими дальними селениями. Разгромленный посёлок бывшего старшего вождя постепенно заполнили беглые негры и беженцы. И я взял его под свое управление, даже не появляясь там. Все деревья были высажены в его окрестностях, так как климат там был более влажным, чем возле моего селения.
Первый урожай должны были дать бананы, но в малом количестве, и то, только через три месяца, для остальных высаженных культур необходимы были годы, которых, к сожалению, у меня не было. Постепенно я подчинил себе огромную территорию, с центром в своей деревне, население которой превысило уже тысячу человек и продолжало увеличиваться в геометрической прогрессии.
Главный вождь не вмешивался в мои дела и не пытался занять мою территорию, изображая нейтралитет. Я не интересовался причинами его такого поведения. Хотя, конечно, надо было бы. Сейчас я был занят самым важным делом, а именно, ковал свою личную армию, не жалея ни сил, ни средств.
Ну, средств, положим, у меня было немного, но были. Наладив торговлю, я получал в обмен многие вещи, кроме огнестрельного оружия и боеприпасов. Мне, правда, и особо предложить было нечего.
Добывали мы, в основном, шкуры диких зверей, которые водились в саванне, устраивая на них облавы. Ловили детёнышей гепардов и леопардов, даже слонёнка как-то поймали, для Берлинского зоопарка, и переправили его дальше, в Камерун. Это то, что касалось вещей, нужных для европейцев.
Для местных племён мои ремесленники создавали произведения искусства из дорогих пород дерева, вытачивая деревянных идолов и посуду. Гончары создавали кувшины и миски, различные расписные чашки и ложки.
Ложки были чисто моей затеей. Сделанные из твёрдых пород дерева, они были разные, и большие, и маленькие. Обожжённые на огне, покрытые растительными красками и вытяжками из глины, они радовали глаз совершенно безумной расцветкой.
На очереди был самогонный аппарат, но мне всё никак не удавалось вспомнить его конструкцию, да и материалов для его изготовления у меня не было.
Кроме этого, я наладил, с помощью своих ремесленников, изготовление отличных щитов, и смог поставить его практически на поток. Меняли мы и продовольственные излишки, которые благодаря моим скромным познаниям в животноводстве, в частности, в ветеринарии и сельском хозяйстве, принесли, наконец, нужный эффект, но слабый.
Больше предложить мне было нечего. Зато, с территории вокруг озера Чад мы стали получать пищевую соль, которую использовали для заваливания мяса и его копчения.
На этом мои достижения и успехи закончились, а тучи продолжали сгущаться. Изредка мне приносили красивые мелкие камешки, в которых я узнавал изумруды и алмазы, и что с ними делать, я не знал, но продолжал их искать и собирать, настраивая на их поиск своих поданных.
Наверное, можно было выйти на немцев, находящихся в Камеруне, или бельгийцев, захвативших Конго, а были ещё и англичане, которые находились в Судане, контролируя, совместно с египетскими войсками, все его крупные города. Ещё были португальцы и нищие оборванцы, громко именующие себя исследователями Африки, и другие различные авантюристы, которые изредка появлялись на просторах континента и также быстро терялись на его необъятных территориях.
Но, если бы они обнаружили, что на моих землях, а точнее, на территории, непосредственно примыкающей к моей, есть залежи драгоценных камней, как сюда сразу бы ринулся поток солдат удачи и войск, собранных корпорациями, для извлечения прибыли.
Так что, мне это не подходило. Надо было действовать тоньше, но пока я не видел как. И моя деревня, не имевшая даже названия, а сейчас почти превратившаяся в город, все еще оставалась такой же нищей, как и большинство остальных больших и малых селений, за исключением тех, где вовсю развернулись белые люди, добывая богатства чёрной Африки.
В Южном Судане были золотые россыпи, со всеми вытекающими, для них же, последствиями. Но вскоре события сгустились и для меня, когда прошло три года, как я очутился в Африке, в своём нынешнем теле. Сейчас мне было двадцать пять, и у меня было пятьсот человек воинов, разбитых на полусотни.
Были почти постоянные женщины и Нбенге, которая, наконец, стала входить в девическую пору и расцветать, как женщина. Со жгучей ненавистью в шоколадных глазах провожала она каждую новую пассию, желавшую разделить со мною постель.
Когда она смотрела на меня, в её глазах я отчетливо видел только осуждение и обиду. Никого к себе она не подпускала, что было, по местным понятиям, ненормальным. Но после того, как один из чересчур наглых женихов, устав её уламывать на секс обычным способом, решил воспользоваться своей силой и заставить её, она дала ему такой бешеный отпор, что чуть не убила, и сбежала ко мне.
Я как раз занимался воинами, когда ко мне подбежала заплаканная Нбенге, с разорванной кокетливой соломенной юбкой и синяками, которые отливали желтизной на её чёрной коже. Мне даже не пришлось её расспрашивать. Взглянув на неё один раз, я всё понял и, рассвирепев, взял за руку и побежал вместе с ней искать наглого и безнравственного чудака.
Вскоре он нашёлся, в безумстве своей глупости он продолжал искать Нбенге и думал, что сможет завершить задуманное. О… как жестоко он ошибался.
Обнаружив его возле одной из хижин, я опрокинул негодяя на землю одним ударом кулака и стал избивать его, приговаривая, что Нбенге принадлежит мне, и если ещё её кто-то тронет, хотя бы пальцем, то я… засуну этот оторванный мною палец ему в самоё тёмное отверстие, которое у него находится сзади, внизу и строго посередине его тела.
Дальше из меня полился такой поток нецензурных выражений, что все негры, присутствующие при этих разборках, прониклись их смыслом, хотя не понимали и половины того, что я изрыгал в ярости. Несмотря на побои, Нбенге словно расцвела и, приосанившись, с гордостью смотрела по сторонам, показывая, кто её хозяин, и кто теперь она, и кто её будет всегда защищать.
Я не собирался делать однозначного выбора, но Нбенге была мне дорога, и я готов был убить любого, кто ненароком, или специально, собирался её обидеть. Она постепенно расцветала и, будучи не замордованной с юного возраста тяжёлой работой и ранним деторождением, расцвела в полной мере.
Сейчас она стала стройной и высокой девушкой, гибкой, как лоза, и лёгкой, словно газель. С нежной бархатной чёрной кожей и гибким телом, очень тонким в талии. С округлыми аккуратными бёдрами с упругими ягодицами и длинными, очень красивыми ногами, с маленькими ступнями.
Лицо было слегка вытянутым, с острым подбородком и пухлыми негритянскими губами, но без излишеств, с маленьким носиком и красивыми выразительными темными глазами, ну и так далее.
В общем, надо было беречь такую красоту, но её цветок я не спешил срывать, готовя из неё свою принцессу, обучая русскому языку, элементарным правилам приличия, грации, воспитывая в ней стремление к чистоте, как физической, так и нравственной.
К сожалению, сам я был циником, хоть и разборчивым. Но в сердце каждого мужчины, даже самого разнузданного и циничного, живёт мечта о достойной женщине, которая сможет украсить его жизнь, а тем более, жизнь чёрного царя, ну, или претендента на создание царского трона.
Все эти события шли своим чередом. Нбенге всегда была рядом и спала в моей хижине. Но пока я её берёг. Мне хватало и других, а Нбенге только семнадцать, что с неё взять. Вот будет восемнадцать, тогда и посмотрим.
Как я уже упоминал, события сгущались над Африкой, точнее, над территорией, на которой я жил. Через пару месяцев, около 1884 года, в Камеруне поднялось восстание против угнетающих их немцев, а потом и в Судане, против египтян и поддерживающих их англичан, и дальнейшие события закрутились, как в многогранном хаотичном калейдоскопе.
Активизировались охотники за рабами, и в стране появились первые беженцы, голодные и готовые на всё. Пришлось готовиться и мне в поход. На мою территорию пришёл очень крупный отряд охотников за рабами, из Дарфурского султаната, в количестве не меньше трёхсот человек.
Дарфурцы рыскали вокруг в поисках добычи и случайно наткнулись на один из моих отрядов, который работал в лесу, добывая брёвна для различных поделок и строительства. Он состоял из беженцев, осевших на месте старшего селения, впоследствии переименованного в Бырр. Здесь была сборная солянка из камерунцев, беглецов из Дарфура и Куша, ну и, собственно, из племени банда.
Им повезло, и они почти все успели сбежать, пользуясь умением прятаться. Однако, двое были схвачены дарфурцами. Остальные со всех ног бросились в Бырр и подняли тревогу. Оттуда уже и прибежали гонцы ко мне.
Это была моя территория, и я стал собирать своих воинов. Четыреста пятьдесят человек стояли передо мной, разбитые на полусотни. Их строй был почти монолитным, и они были зачатками моей будущей армии, которая приведёт меня на трон. Трон Чёрной Африки. Но до этого было ещё очень далеко.
Строй стоял, не шелохнувшись, и преданно смотрел на меня. Я проявил оригинальность и десятки и полусотни формировал по цвету кожи, а не по племенной или родственной принадлежности. Отобранные, с практически одинаковым цветом кожи, они дальше были разбиты на десятки по росту. Дальше уже делились на копейщиков, мечников, лучников и пращников. Всё по канонам игры Total War.
С собой я взял десяток воинов, отобрав самых быстрых и выносливых. Была у меня одна задумка, как и рыбку съесть, и все остальное успешно сделать.
Для этих целей я взял с собой и Нбенге, которая бегала все так же быстро, как и раньше. Собравшись, вооружив воинов и Нбенге, я отправился в Бырр.
В селении почти никого уже не осталось. Захватив всё самоё ценное, люди побежали к главному вождю. Глупые, они там были никому не нужны. Но это было мне и надо. Гонцы рассказали, что отряд охотников за рабами был не только многочисленный, но и отлично вооружённый.
Судя по описаниям, охотники были выходцами из Египта, вперемешку с чёрными суданцами и представителями бедуинских племён. И у них было огнестрельное оружие, хоть и не у всех. Лакомый кусок, но опасный.
Собрав оставшихся женщин и стариков, которые не смогли убежать, я увёл их, буквально, из-под носа отряда охотников за рабами, и повёл тоже к старшему селению, на секунду показавшись перед близкими преследователями, вызвав тем самым их радостные крики. Началась погоня.
Суданцы всё-таки задержались в опустевшем селении, но ничего в нём не обнаружив, только ещё больше обозлились. И завывая, словно волки, бросились за нами.
Вскоре нам пришлось оставить стариков, которые не могли дальше бежать. Они были готовы принять свою участь и обещали мне, что, встретив преследователей, скажут: "беглецов очень много, воинов среди нет, и они несут очень много ценных вещей".
Мои воины помогали женщинам бежать, и к вечеру мы стали догонять жителей Бырра, ранее покинувших селение. Здесь наши планы надо было менять. От преследователей мы смогли оторваться на некоторое время и, нагнав бежавших ранее из Бырра его жителей уже ночью, я снова поднял всех на ноги и мы ринулись вперёд, сквозь непроглядную ночь.
К утру мы разделились. Основная масса отряда из беженцев повернула налево и быстро затерялась в бескрайней саванне. Мне же оставили часть скота и тех, кто больше не мог идти и готовился умереть, приняв свою судьбу. Поспав всего пару часов, мы двинулись дальше. Несколько коров и коз двигались впереди, а мы, подгоняя их, с тревогой оглядывались назад. Преследователи догоняли нас.
Приходилось оставлять в саванне несчастных жителей Бырра, отданных мне для спасения, когда они не могли идти. И я ничего не мог поделать с этим. Их бросили свои же, отдав мне, чтобы спастись самим, это было просто перекладывание ответственности на другого, без всяких шансов на успех.
Всех спасти я не мог, а погибать вместе со слабыми и чужими мне людьми было бессмысленно. Так мы и шли, оставляя позади себя следы нашей безнадёжности и бессилия. Всем остававшимся я давал слабый яд, который парализовывал их язык, растворяясь в слюне, и не оставлял им возможности рассказывать преследователям о нас и наших планах.
Суданцы шли по нашим следам, как шакалы. Завывая по-звериному, они радовались каждому найденному негру. И, обнаруживая вместо крепких рабов обессиливших людей, они просто убивали их, всё больше и больше разъяряясь, в запале преследования уподобляясь хищным зверям.
Я же только подыгрывал им. Вскоре пришлось бросать и скот, но до цели, к которой мы стремились, оставалось ещё два дневных перехода. Пришлось охладить пыл преследователей, ставших чересчур прыткими. Отправив отряд из беженцев подальше, я залёг на одном из невысоких холмов и, достав винтовку, взял на прицел преследователей. У меня оставалось десять патронов. И я решил использовать половину из них.
Суданцы, не опасаясь никакого подвоха, растянулись цепочкой, загоняя, как они думали, беспомощную жертву в ловушку. Но я так не считал и, взяв на прицел ближайшего бородача из бедуинского племени, плавно нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел. Облачко белого дыма обозначило место, откуда я стрелял.
Мишень упала, сбитая метким выстрелом, и больше не поднималась. Не слушая раздававшихся яростных криков, я хладнокровно отщёлкнул затвор и вытащил бумажную гильзу, затем взял следующий патрон и быстро загнал его в патронник. Следующим в прицеле оказался высокий негр, наверное, из Дарфура, широко размахивающий кривой саблей. Грянул второй выстрел и, застывший от попавшей в него пули, негр безвольно упал на землю.
Остальные, заметив место, откуда велась стрельба, толпой бросились в мою сторону. Третьим выстрелом я свалил воина в чалме. Четвёртый… четвёртый дал осечку. И, с сожалением выкинув негодный патрон, я был вынужден достать шомпол и прочистить ствол, чтобы произвести пятый выстрел. Но стрелять не стал.
Расстояние между мной и спешащими ко мне охотниками очень сильно сократилось, и стрелять было уже бессмысленно. Рывком, закинув свой карамультук за спину, я побежал догонять свой отряд и вскоре быстро оторвался от преследователей.
Вслед мне раздалось два выстрела, но пули просвистели мимо. Я смог выиграть время и, догнав свой отряд, поздним вечером мы остановились на короткую остановку, где я тут же заснул крепким сном. С первыми лучами солнца мы, наскоро собравшись, кинулись бежать дальше. Вскоре пришлось бросить весь скот, не выдерживающий бешеного темпа. Но скотина нам была больше и не нужна.
Бросив всё, мы увеличили темп и снова стали отрываться от преследователей, которые не отставали, разозлённые нашей неуловимостью. К вечеру мы достигли условленной точки, которую нам помог найти один из воинов, бывший родом отсюда.
Ночью мы обозначили направление своего дальнейшего бегства, а потом растворились в ночи, резко сменив маршрут, и стали заметать следы, чтобы нас не обнаружили. Лишь, оторвавшись от преследователей, мы устроились на ночлег и легли спать, предварительно выставив часовых.
Утром я забрался на высокий баобаб и начал внимательно оглядываться, стараясь рассмотреть наших преследователей. Наконец, я увидел еле заметные точки, двигающиеся по заросшей редкими деревьями саванне. Впереди проглядывались засеянные поля города, в котором жил верховный вождь.
Городом это сборище хижин можно было назвать чисто условно. Но, для того времени, и для Африки в целом, это большое селение являлось полноценным городом.
Я смог навести одних своих врагов на других. Теперь пусть сами между собой разбираются, кто из них сильнее. Двое суток назад я отправил самого быстрого моего воина в заданную точку, недалеко от Бырра, который должен был там найти три ожидающие полусотни и привести их ко мне сюда.
Я ожидал их прибытия на окраине тропического леса, в который плавно перетекла с таким трудом преодолённая нами саванна. Праздно проводя своё время и обучая Нбенге русскому языку, я ожидал известий, кто победит из двух столкнувшихся моих врагов. Дружба, как и обычно… не победила, уступив место алчности, самолюбию и жадности.
Глава 14. Бой с охотниками за рабами.
Участь селения главного вождя решилась через три дня. После ожесточённых боев, длившихся два дня, с небольшими перерывами, оно пало. Ещё через сутки прибыло и моё ожидаемое небольшое войско, в целости и сохранности. Все эти сутки главный город племени банда безжалостно разграблялся.
Но прислужники главного вождя меня удивили. И когда я уже собирался напасть на победителей, к городу подошёл отряд, собранный его главным визирем, чтобы отбить город и похоронить своего вождя, павшего в битве с врагом. Разгорелся жаркий бой, в ходе которого победа переходила из рук в руки, словно неразумная невеста, не знающая, за кого выйти замуж, за красивого, или богатого. Хотя выбор был очевиден, выходить замуж надо за умного!
Суданцы, хоть и потрепанные предыдущими боями и отягощённые добычей, всё же были профессиональными воинами, не раз, и не два ходившими в подобные походы и закалёнными в жарких схватках. Не растерялись они и в этот раз, дав достойный отпор неграм племени банду. Понеся тяжёлые потери, негры бежали, рассеявшись по окрестным селениям.
Но и отряд суданцев был наполовину уничтожен и имел много раненых. Поняв, что всю добычу забрать не смогут, они похватали самое ценное и самых здоровых рабов и уже собирались возвращаться назад, безжалостно оставляя за собой разграбленный и разрушенный город. Я поджидал их и напал, как раз тогда, когда они выходили из города, вытянувшись в колонну.
Мои воины, сомкнув щиты, внезапно поднявшись из густой травы, стремительно их атаковали, умело захватив охотников за рабами врасплох. Дикий визг пронёсся над землёй, и брошенные рабы бросились врассыпную.
– Стрелами, огонь! – скомандовал я. Легко рассказывать об этом (на самом деле, я кричал совсем не огонь, уважая читателя, не привожу настоящие команды, потому что африканцы воспринимают всё достаточно буквально).
Лучники спустили тетивы и стрелы полетели в суданцев, начав собирать свою кровавую жатву. В ответ стали раздаваться немногочисленные выстрелы. Но щиты моих воинов, усиленные тройным слоем кожи, держали удар, хоть и пробивались почти насквозь, но всё же, не давали пуле впиться в хрупкое человеческое тело, спрятанное за ним.
Прицелившись, я выстрелил в мощного египтянина, который командовал отрядом. Пуля пробила ему голову, бросив на землю уже мёртвое тело. После этого сопротивление потеряло порядок и стало хаотичным. Каждый начал сражаться за себя.
Мои воины медленно шли вперёд, острыми копьями расчищая дорогу и сдерживая яростных суданцев своими щитами. Я стоял за ними, решив израсходовать свои последние патроны ради победы и надеясь восполнить их запас, или поменять после боя ружьё, за счёт трофеев.
Рядом со мной стояла Нбенге и, натягивая лук, посылала стрелы в гущу битвы. Я успел застрелить ещё троих, у которых увидел огнестрельное оружие, стремясь обезопасить своих наступающих воинов от его безжалостного огня.
Очередной охотник смог заметить в гуще боя меня и мою лучницу. Вскинув ружьё к плечу, он стал целиться в Нбенге из винтовки. Увидев его движение, я быстро спрятал девушку за свою спину и закрылся щитом. Грянул выстрел и пуля, ударив в самый центр щита, наткнулась на спрятанный под трёхслойной кожей деревянный круг из железного дерева, не смогла его пробить и застряла в нём.
От удара пули меня отшатнуло назад, и я чуть не свалился на Нбенге. Восстановив равновесие, я закинул свою винтовку, с единственным оставшимся патроном, за спину и, вытащив из-за пояса свой медный хопеш, бросился на врагов.
Нбенге я приказал держаться возле меня, за спиной. Мои воины, тем временем, уже смогли обратить в бегство врагов и, вступив в короткий и яростный бой, мы погнали суданцев, которые, не выдержав своих потерь и отсутствия предводителя, бросились бежать.
Свалив пару воинов своим хопешем, я стал преследовать охотников, на ходу отмечая винтовки, которые были у некоторых павших и убегающих воинов. Битва практически закончилась, и охотники, бросив всё, что им мешало, бежали, стремительно увеличивая свою скорость, только пятки сверкали.
Было их немного. Может, человек пятнадцать из всего отряда. Один из них обернулся и, заметив меня, вдруг вытащил из-за пояса однозарядный револьвер и, почти не целясь, выстрелил из него.
Я не ожидал, что у кого-то из отступающих будет пистолет, и не успел отреагировать. Пуля, стремительно преодолев небольшое расстояние, впилась мне в грудь, попав в один из метательных ножей, и, рикошетом отскочив от него, разорвала мне кожу на груди, безжалостно вырвав из неё кусок мяса с кожей.
Мне повезло, что оружие было старым однозарядным пистолетом системы Смит-и-Вессон. Засунув его обратно за пояс, суданец бросился бежать дальше, но такая ценная добыча не должна была от меня ускользнуть, даже несмотря на моё ранение.
Оттолкнув Нбенге, которая, заметив ранение, с плачем кинулась ко мне, я быстрым рывком снял винтовку и, прицелившись, нажал на спусковой крючок. Курок винтовки ударил по бойку, но произвёл только сухой щелчок. Выстрела не было. Опять осечка!
– Сука! Выругавшись, я бросил винтовку и стал преследовать суданца. Кровь непрерывно струилась по груди, но мне было наплевать. Я был в ярости. Разогнавшись, я сократил расстояние между нами и, выхватив висевший на груди метательный нож, швырнул его во врага. Клинок, совершив два оборота, впился в спину убегающего и свалил его с ног.
Добежав до раненого суданца, я отбил его саблю своим хопешем и прикончил его, разбив голову. Не сумев успокоиться, я присел возле трупа, бурно дыша всей грудью. Из-за пояса убитого торчала рукоять огромного пистолета. Вытащив его, я стал рассматривать пистолет и был так рад своей находке, что практически забыл о ране.
Подбежала Нбенге и, причитая на своём, а потом, путая русские и слова своего языка, стала смывать с меня кровь и перевязывать рану, не представляющую, впрочем, ничего опасного.
Обыскав труп, я стал счастливым обладателем трёх десятков патронов и отличной сабли. Поднявшись на ноги, стал собирать остальные трофеи. Меня интересовало, главным образом, огнестрельное оружие. Всего было найдено пять винтовок, разных систем и разного состояния, и к ним множество разномастных патронов.
Как ни странно, у предводителя суданцев не нашлось ничего, кроме нескольких золотых монет и двух, довольно крупных, алмазов редкой розовой окраски. Из холодного оружия мне досталась отличная старая сабля, с характерным узором дамасской стали на клинке и красивой рукоятью, в виде орлиного клюва. К ней были обнаружены богато украшенные, сделанные из дерева и обшитые кожей, ножны. Сабля представляла собой разновидность шамшира и, наверное, была родовой, передаваясь по наследству, от отца к сыну.
Ну что ж, придётся и мне основать династию, если раньше не остановят. Порыскав по трупам и собрав всё имеющееся оружие, я стал решать, что делать дальше.
Освобождённые рабы ждали своей участи, со страхом наблюдая за мной и моими воинами. Их можно было понять, за последние дни они пережили столько событий, которые и за всю жизнь можно не получить. И сейчас опять переходили из рук в руки, словно какой-нибудь переходящий приз, что по факту и было.
Я дал знак своим воинам, и те стали организовывать сбор погибших. С нашей стороны погибло около тридцати воинов, и около пятидесяти было ранено. Суданцы потерпели сокрушительный разгром и бежали, побросав своих раненых. Сколько их было, осталось для меня загадкой, но восемьдесят трупов, собранных рабами, и десяток пленных раненых, имели место быть.
Спастись удалось не больше, чем тридцати охотникам, и то, вряд ли. Наверняка, большинство из них были ранены и самостоятельно не смогут добраться до своих, проходя через саванну и дикие джунгли.
Собрав с трупов всё наиболее полезное, я приказал сжечь их. В ответ увидел недовольные рожи негров. На их выразительных физиономиях была отражена вся гамма испытываемых чувств, от надежды до разочарования. Конечно, столько мяса пропадает, и таких сильных врагов, чьё сердце надо было непременно съесть. А тут начальник их сжечь предлагает.
Тогда я принял решение трупы закопать, но глядя на явно обрадованные рожи своих соплеменников, отказался от этой мысли. С них станется, ещё и выкопают трупы, или попросту обманут меня и съедят втихаря их органы. Вроде как, сердце врага наполнит их отвагой, которая была у воина при жизни. Разозлившись на это, потому что вся моя борьба с каннибализмом не стоила ни гроша, и я пока не в силах был бороться с вековыми традициями и образом жизни, к которому они привыкли с детства.
Жрать людей и гадить в реку – это нормально, а выращивать маис, бананы и батат – это тяжело. Этот родоплеменной строй меня стал очень доставать, а если прибавить к этому ещё их нелепые понятия о красоте, в виде тарелок в губах и прочих уродствах, от которых хотелось плеваться, то вообще, хоть вешайся.
Был бы я один из них, то всё было бы нормально. Но я на них был похож только телом, а душа и мозги были совсем другими. Обматерив всех и каждого, пнув парочку особо тупых, я пригрозил им всяческими карами и что их душа навеки заблудится между небом и землёй, и будет мучить каждого, кто имел с ними родственные отношения.
Моих слов испугались, и уже не возражая, бодро потащили всех убитых к реке.
– Опять крокодилам повезло, – с грустью подумал я, – сначала они нас едят, а потом мы их. А кожу на воротник. Тьфу, на жилетку кожаную и ремни.
Сбросив трупы в реку, и махнув им рукой, глядя, как они уплывают на корм животным, а не людям, я двинулся на захват города, который упал мне в руки почти без борьбы. Город назывался Бирао. Как я упоминал выше, он был довольно крупным для этой части Африки, но уже основательно разграбленным.
Главный вождь селения и его визирь были убиты, всё войско разбежалось по округе, а частично было взято в плен и обращено в рабство. Жителей в городе почти не осталось, они либо сбежали, либо были убиты, либо только сейчас вошли в город, освобождённые мною.
Вместе с ними мы вели и десять раненых суданцев, попавших к нам в плен. Что с ними делать я не знал, пока мои воины не стали с ними разбираться, услышав от рабов об их издевательствах. Разумеется, разбираться они стали по – своему.
Я еле успел спасти всего одного, и то потому, что он был сообразительнее остальных и сразу бросился ко мне, вычислив во мне вождя, не страшась моей раскрашенной в разные цвета и перекошенной от гнева рожи.
– "Вождь, вождь". Я с трудом понимал его лепет на ломаном наречии. Временами он перемежал туземную речь и слова одного из европейских языков, но я никак не мог понять какого.
Какие-то обрывки из иностранных слов я кое – как понял и начал с простого.
– Ду ю спик инглишь?
Глаза у загорелого отморозка загорелись, услышав от меня слова европейского языка.
– Ты по-русски понимаешь… урод?
Глаза его сразу потускнели, а горбатый нос уныло повис.
– Идишь? – он помотал головой в отрицании очевидного. Ну, я это так спросил, чтобы поприкалываться. Его лицо напоминало кого угодно, но только не еврея, даже эфиопского.
– Шпрехен зи дойч? – опять неудача.
– Парле ву франсе? – и любители свежих круасанов, устриц и бёдер гигантских лягушек тоже не оказались его соплеменниками.
Может, он датчанин, или эстонец? Таджик, иранец, араб? – но я не знал ни слова на этих языках. Ладно, а если на этом.
– Аблас испаньол?
– Нау, нау. Эу, португэш!
Ять…, так он португалец! Вот ведь, сын бешеной собаки, как далеко от Лиссабона его занесло. То-то, я смотрю, рожа у него знакомая. Вроде, не негр, хоть и загорелый до черноты, и не араб, волосы другие и черты лица европеоидные, хотя, издалека можно и спутать, особенно, если чалму на башке будет носить.
Да… занесло брателлу, далеко от родных берегов. Сейчас наврёт мне, с три короба, рассказав, какой он белый и пушистый. Ну не белый, а скорее, чёрный, но всё равно, пушиииистый, аж жуть. А у самого, наверное, руки по локоть в крови, и пройдоха, каких и свет не видывал, авантюрист и изгой.
Зовут Луиш. Ну, стандартное имя для португальцев. Меня вот, Ваня зовут, но что-то никто тут так и не смог это произнести. Ван, и всё тут, хоть ты что. Хоть бей, хоть не бей, хоть лей, хоть не лей. Эх, тоска – то, какая.