– Как в него столько умещается, я не понимаю, – Костя пожал плечами. – Бездонный он, что ли?
– Может и бездонный, – хмуро согласился Кречинский. – Пришли. Ты вот что… ты в разговор не встревай, помалкивай в тряпочку. Если он скандалить начнёт, отойди в сторону, и маман свою отведи. Драка у нас будет, – сказал Кречинский. Подумал и прибавил: – По всему судя.
Меж тем, "контакт" произошел совсем не так, как планировал Кречинский. Он вошел, поздоровался с мамой, протянул руку Баженову – механически отмечая, по сверкающим глазкам, что тот значительно "под мухой", – и приготовил фразу "Рад знакомству".
Баженов руки не пожал, однако глубоко потянул носом, точно почувствовал в комнате запах новый и неприятный. Затем лекарь поднял ладонь Кречинского, но не с тем, чтобы пожать, а ухватил кольцом, с внешней стороны вокруг запястья. На несколько секунд замер. "Пульс считает, – сообразил Кречинский. Волнительный холодок пробежал вдоль его позвоночника. – Странный он какой-то".
Результаты анализа, очевидно, не удовлетворили Баженова. Он сделался серьёзен, из маленьких бегающих глаз исчезло ликование, сменилось озабоченностью. Лекарь попросил снять рубашку и штаны:
– Нагишом давай, – проговорил Баженов, и прибавил слово, кое подействовало гипнотически: – Сударь.
Кречинский стянул штаны, покраснел, заметив на семейных трусах пятно, и задал вопрос, который обречены слышать все доктора, считая от самого первого, жившего в каменном веке:
– Что со мной, доктор?
– Не могу понять, сударь! – Баженов развёл руками. В эту секунду он выглядел, действительно, миловидным испуганным пасечником. – У вас крайне странный пульс. Первичный ток крови свидетельствует о долголетии, а вторичный показывает на скорую гибель. Импульсы удачи и пики счастья как будто отчётливы, но моментально пропадают, лишь только я пытаюсь их сосчитать. Есть признаки благополучия и богатства, но и они противоречивы. А хуже всего ваш запах, сударь.
Костя (он стоял у дверей) энергично засопел, Кречинский на секунду оборотился:
– Что не так с моим запахом?
Вопрос остался без ответа. Баженов наполнил из чайника чашки (выдув из них пыль) и сказал, что Кречинскому следует поберечься.
– Нечистая сила вокруг вас, сударь. Шельма древняя и могущественная… подозреваю. Если вы с кем-то сошлись в последнее время, расторгните отношения немедля! Вы на краю пропасти… насколько я могу судить. Быть может, вас ещё можно спасти, а возможно, уже нет. Берегитесь!
Под ложечкой Кречинского засосало и внутри заездило жерновами. Полчаса он просидел с глуповатой улыбкой на лице, затем вспомнил, что сегодня его вахта – "Я ж работаю!" – скомкано простился и побежал в супермаркет.
В супермаркете, отдышавшись и выпив чаю, Кречинский пришел к выводу, что был излишне доверчив: "Кто он такой? Профессор? Академик? Чего ради я доверился этому проходимцу? Я простыл или перетрудился… мало сплю в последнее время. Откуда серьёзная болезнь? Минутное недомогание, не более. Пройдёт само собой".
– Верно, – мурлыкнула Алла. – Мойры плетут нить твоей судьбы. Если она прочна, ты можешь спрягаться с дюжиной женщин. Если нить оборвалась, то не спасут даже лучшие лекари – дух вон в ту же секунду. Иди ко мне, милый, я хочу тебя.
Два дня спустя, Кречинского вырвало кровью – выскочил крупный, размерами с кулак, сгусток тёмный, скользкий, страшный. В груди зажгло огнём, сквозь кожу лица проступили кости черепа. Кречинский запаниковал, отправился, было, в супермаркет (случилось днём), но передумал и явился к Михайлёву, подчиняясь более животному инстинкту, нежели здравомыслию, на которое в эти минуты разум оказался неспособен – мысли путались, прыгали и метались, точно в горячке.
Костю Кречинский застал дома, чему несказанно обрадовался.
– Женщина… берегись женщину! – Он потрясал перед лицом приятеля кулаками, полагая, что жесты добавляют значимости словам, однако всё вместе: черты лица, горячность, сбивчивая речь – пугали.
– Остановись! – воскликнул Михайлёв. – Успокойся. Выпей воды.
– Ты не поверишь! – Кречинский всхлипнул, расплескал воду. – Я сам не верю до сих пор, клянусь! Знаю, что это чистая правда, а не верю! Боюсь верить! Ведь с самого начала знал, что кончится плохо! Чем иным такая связь может закончиться? Ведь знал, знал! С чего бы ей, красавице, запасть на меня? Я страшный, Костя, несимпатичный, плюгавый, старый. – По щекам Кречинского потекли слёзы. – А она – красавица, каких мало. Но нет! Возомнил о себе, олух! Как же! И во мне есть очарование, ведь я – мужчина! Мужчина… сукин сын…
Костя перепугался, попросил рассказать толком, без спешки, только Кречинский просьбы не услышал. Глаза его вдруг забегали, охранник съёжился, точно ожидая удара, несколько раз оглянулся. Спросил, почему дома нет Баженова.
– Он на пляже. – Костя повёл плечами. – Купается. Он каждый день купается.
– Купается! – выговорил Кречинский и расхохотался. Смех моментально перешел в кашель. Губы залило кровью. – Так и должно было случиться! Он предупреждал, я не послушал… купается.
Пошатываясь, Кречинский вышел из комнаты, несколько раз проговорил это страшное "купается". Дошел до середины двора, вскинулся и упал. Из угла его рта, в дворовую пыль текла кровь, набежало "лебединое озеро".
Кречинский умер.
Часть 3. Костя
Ночной воздух струился сквозь приоткрытую балконную дверь. "Скворечник" о шести квартирах затих и замер, утомившись за день. На террасе лежали спелые персики и одуряюще пахли. За перегородкой, на "женской половине" комнаты бормотал телевизор, мама уснула в кресле. Костя тоже задремал над книгами (готовился держать экзамен); он пребывал в самом сладостном состоянии, кое только возможно на Белом свете – на границе яви и сна. Простим ему эту слабость, ибо три минувших дня были наполнены суетой и нервотрёпкой сверх всякой меры. Ценою огромных усилий (в том числе и финансовых) удалось вернуть Баженова прежним "владельцам" Гольдштейнам. Лекарь (каким образом? какой нечеловеческой интуицией?) прознал о кознях за его спиной и устроил Костику сцену; лез драться и даже хотел отказать маме в лечении… одумался в самый последний момент, отдал порошки, простился… однако покинул дом в крайней степени раздражения.
Избавившись от скандального кудесника, дом моментально воспрял. Соседка принесла персики (те самые, что источали ароматы), мама приготовила сборную солянку, Костик обнаружил в бидончике вино и залпом его прикончил.
…Ему снился сон странный, пленительный и невероятно притягательный. Дыхание моря казалось девичьим дыханием, движения занавески – движениями тела, запах персиков… "так и должна пахнуть чарующая дева", – вообразил Костя и почувствовал естественное мужское влечение. Влечение гармонично сформировалось в образ телесный – из-за занавески выскользнула девушка (полуобнаженная красивая). Косте захотелось спросить, кто она, однако уста оказались запечатаны поцелуем, а рубашка… рубашка куда-то исчезла, равно, как и брюки…
"Какой хороший сон", – улыбнулся Костя, чувствуя, как жар его восходит к сердцу.
Костя усвоил девушку, и она пришлась ему по вкусу в превосходной степени.
Утром мама осведомилась:
– Ты чего возился? Елозил всю ночь? Кошмары снились?
Студент покраснел и ответил, что не помнит.
– Да уж, – пространно заметила мама. – Натворил делов наш кудесник… наркодиспансер по нему плачет, отдельная койка и рубашка для алконавта.