…Странное дело, но лица бывшего/будущего мужа Анна Адамовна тоже не вспомнила. Подумала, что нужно посмотреть семейные фотографии. "Скажу лишнего, Астя может обидеться".
В подъезде Анна Паула стянула трусы. Скрутила, спрятала в сумочку. На девушке был длинный широкий сарафан, а потому поводов для опасений не наблюдалось. Старушки на лавочке не могли заподозрить неладного.
Анна подошла к "Победе", постучала по крылу:
"Тук-тук! Кто в теремочке живёт?"
И стала ждать, расположившись на максимальном приближении.
Эдик уронил на физиономию гаечный ключ, обозначил сие обстоятельство нецензурно, принялся выползать из-под машины, перебирая по листу фанеры плечами, как червяк.
Когда добрался до кромки… опешил. Над ним перевернулся купол… купол самой древней и самой загадочной церкви. Две безупречные ноги взлетали в бесконечную высоту, чтобы сомкнуться где-то там… у кучерявого треугольника. Притом, вся эта безумная красота принадлежала только Эдику – ткань сарафана/купола замыкала пространство над храмом. В Мире (в эту секунду) существовали три вещи: перемкнувший мозг Эдика, стройные ноги и кучерявый треугольник.
К несчастью, Природе было плевать на исследовательские эксперименты Анны Паулы. Через месяц она обнаружила, что беременна. Пятый курс института пришлось отложить – взять академический отпуск. На Белый свет должен был появиться новый человечек.
Эдик возложил на алтарь любви свою беспросветную серость, комнату в квартире, "Победу" и неискоренимое желание трахаться.
Трахаться он умел двадцать четыре часа в сутки. Даже во сне.
"Примитивный, но ёбкий, – думала Анна Паула. – Как эти два понятия коррелируются? Нужно задать вопрос Володе".
К несчастью (или всё-таки к счастью?) "личностный разрыв" проявил себя очень быстро. Эдик обнаружил, что ему не о чем говорить с женой. Она умнее, образованнее. К тому же, холодна, как лёд. Даже во время секса остаётся спокойна, как снайпер перед выстрелом.
"Ты хоть бы постонала".
"Зачем?"
"Всё мне полегче… было бы".
"Тебе и так не тяжело".
Анна Паула переворачивалась на спину. Она знала позу, в которой супруг кончал за считанные секунды. "Хватит гимнастических упражнений. Пора спать. Завтра много дел…"
Эдик не выдержал и ушел. Вслед за ним ушел его брат. Собрал вещи и увёл своё весёлое семейство. Асте к тому времени было четыре годика.
Доктор Криг перелистнул тетрадь, побарабанил пальцами по столу. Он находился на стадии превращения.
"Сомневается, – поняла Анна Адамовна. – Почему?"
Михаил Николаевич поднялся, прошел вдоль окна, сел. Сказал, что повода для беспокойства нет ни малейшего, что доктор Бескровный уже готовит Астю к операции.
– Он сделает лучше меня… в смысле подготовит. Проверит досконально…
Анна Адамовна во второй раз подумала, что шторы в кабинете отвратительны, как "истеричные оперы Вагнера".
– Вас что-то беспокоит?
Доктор Криг моментально отрёкся: "Нет!", заявил, что всё в порядке, тут же сказал, что его беспокоит всё: "Решительно всё!"
Что такой операции никто не делал, что трансплантация глазного яблока невозможна и в теории, и на практике не реализовывалась. Что моральный аспект не менее сомнителен, чем…:
– Я не представляю, насколько этично использовать глаза. Их считают зеркалом души.
– Ведь это же орган, – с вызовом проговорила Анна Адамовна.
– Орган, – согласился Криг.
– Значит, гуманно будет пересадить… – только теперь Анна Адамовна осознала, что они говорят вовсе не о швейцарских светочувствительных платинах. Пластин нет, и не будет.
– А парнишка?! – спросил Михаил Николаевич. Развязал тесёмки, папка распалась на две части. Воскликнул: – Да, признаю, я просил коллег из анатомички… – Док опять вскочил, прижал руки к груди, точно просил прощения: – Поверьте, я не знал и даже не предполагал! Я попросил это так… для… на всякий случай, из академического интереса!
Секундная пауза.
– Дурак! – продолжил Криг, сжимая кулаки. – Какой же он дурак! Мальчишка! Молодой мужчина! Придумал забаву, покататься… как этом… как он называется… пёс возьми это дьявольское устройство?.. Прицепился на доске к джипу… доска с колёсиками…
– Скейт?
– Именно! – Криг опять всплеснул руками.
"В таком состоянии он не сможет оперировать", – подумала Анна Адамовна.
– Именно! На повороте адскую повозку… скейт занесло, ударило об дерево, швырнуло… голова несчастного попала под заднее колесо. Я покажу вам снимки! Это труп! Вне всяких сомнений!
Из папки Криг выдернул фотографии. Анна Адамовна всмотрелась: черепная коробка была смята почти в лепёшку. Труп – вне сомнений. Однако колесо прошло боком, глазные яблоки не пострадали.
– Успокойтесь, – вымолвила женщина.
– Что?
– Я! Прошу! Успокоиться! – внутри Анны Адамовны зародился гнев. В третий или в четвёртый раз в жизни. Внешне она оставалась холодна, но ярость прорывалась, взламывала корку льда. – Об этике подискутируем в другой раз. Если потребуется, я подберу тысячи цитат, докажу, что вы поступили правильно.
– Правильно… в чём?
– В том, что вернули моей дочери зрение.
Криг обмяк. Из него вытекала энергия, словно из дырявой автомобильной камеры. Док пошевелил пальцами, перекинул снимки, в эту минуту он сам напоминал слепого. На одной фотографии явственно просматривалась голова погибшего. Угловатым готическим шрифтом на затылке было наколото: "Nur Gott sei mein Richter".
– Что тут написано? Вы не знаете?
– Знаю, – ответила Анна Адамовна. – "Только Бог мне судья".
– Понятно…
– А вам?
– Что мне?
– Кто вам судья?
– Не знаю… не имею представления… – Еврейский мальчик из узбекской деревни потерял себя. Рубеж обстоятельств оказался выше его возможностей.
– Я вам судья, – выговорила Анна Адамовна. – Послушайте меня внимательно. Сейчас вы пойдёте и сделаете операцию. А в следующий понедельник я стану вашей женой.
– Что?
– Я выйду за вас замуж. В понедельник вы свободны?
Криг кивнул, безумными глазами заглянул в ежедневник, что-то там пометил (правильнее сказать, начеркал), сказал "спасибо" адресуясь в пространство. Переоделся в свежий халат и сунул в нагрудный карман бесполезную авторучку.
…Впервые из кабинета выпорхнул не демон, но Ангел с Хризантемой в Петлице.
Анна Адамовна долго сидела в кабинете, рассматривала снимки. Минута от минуты ей было жаль парня. Следом она полагала, что исполнилась Вселенская Справедливость, и фашист убил самого себя. Избавил планету от балласта. Затем приходили думы о родителях погибшего, но… в бумагах он значился, как сирота. Тело не востребовано.
"Одна жизнь ушла, одна вернётся… круговорот нельзя остановить… кто это сказал? кто-то умный?.. цитаты… цитаты мало значат… – Анна Адамовна замечательно разбиралась в предмете. – Но если чужие мысли бесполезны, тогда что значимо?"