– Мне всё равно, – ответил заказчик. – На твоё усмотрение.
"Судя по скорости ответа, – понял Криндер, – Фёдор Паренский перебрался из категории "настоящее" в категорию "прошлое"… и хорошо, и правильно. Быть посему".
Возникли неприятные сложности с концертным графиком. Криндер функционировал в составе Губернаторского симфонического оркестра. Стоял октябрь – сезон выступлений. Проще всего было сказаться больным и потребовать неделю вакаций, однако такое оправдание унижало человеческое достоинство. Криндер соврал, что у него умер двоюродный брат. Нечто киношное ("Берегись автомобиля") присутствовало в примитивном вранье, однако сработало оно безукоризненно – пять дней дирижёр выделил без звука. Даже пожал руку, сочувственно заглядывая в глаза.
…На последней странице партитуры у дирижера лежала записка (быть может, это враньё?): "Скрипки – слева, виолончели – справа". Дирижер заведовал симфоническим оркестром без малого пятьдесят лет; за такой период времени не мудрено забыть несущественные нюансы.
Билеты и гостиницу Криндер забронировал на свою фамилию. Почему? Присутствовали два момента. Во-первых, риск был минимален. Криндер знал адрес, в бумажнике лежала фотография. Небольшой толчок, и (несчастный случай) Паренский попадает под машину. Или укол шилом в печень – смерть быстрая и лёгкая, а, главное, без малейших шансов обыскать убийцу.
Во-вторых, присутствовали обоснованные сомнения: "Да или нет?.. Аксаков сказал: Федька. Не Фёдор и не господин Паренский. Сказал, что Федька дал показания. Значит сомневается. Нет, не так, сомнений нет, но остались отношения. Паренский – часть его молодости. Убив его, я уничтожу кусок Аксакова. Позднее, через год или два, это ему не понравится".
Ночью (перед сном) наплыло предположение, что психология отношений "заказчик-заказанный" не касается киллера: "Как же не касается? Я и есть основной психолог… утрясающий конфликты".
От вокзала до гостиницы – рукой подать. Прогулочной яхтой Криндер фланировал мимо кряжистых ясеней, отстукивал кончиком зонта по мостовой в такт шагам и казался самому себе пожилым дворянином (к слову, кое-какие породистые корни у него имелись), вернувшимся в родное гнездо после затяжных и утомительных гастролей.
В голове вертелась мелодия… что-то старое, наполовину игривое: "Не слышны в саду даже шорохи… ах, Самара-городок неспокойная я…" – вроде этого.
"Сие практически невообразимо!"
Каменные колонны забора (с вазами на вершинах), витые кованые прутья, над кустами клубники, на т-образных подставках натянуты струны-верёвки, объёмная ситцевая баба в фартуке вешает бельё. К колышку привязана коза с осмысленным выражением в глазах. Поодаль синеет маковка церковки, звонарь взбирается на колокольню, трясёт клобуком.
"Поленов, – подумал. – И никак иначе. Московский дворик, рай… а вокруг этого оазиса грохочет двадцать первый век с его нелепым нагромождением стекла на бетон".
Гостиница контактировала с улицей посредством "шлюза" – глухой деревянной двери на чугунных петлях; запирался этот "барьер" металлической гнутой щеколдой и она тоже умилила своей провинциальностью.
Мадемуазель за стойкой регистрации подала анкету и проговорила: "Цените! В каждом номере у нас произведения искусства!" – женщина хвасталась, но Криндер не обратил внимания, и улыбнулся, только войдя в номер. На стене висела роскошная репродукция Айвазовского. К счастью, не "Девятый вал", а "Лунная ночь".
Криндер пересёк комнату, тронул штору, прочитал записку на столе. Записка предупреждала, что холодильником следует пользоваться бережно и осмотрительно; мужчина опять улыбнулся – он попал в заповедник. Тридцать пять лет тому назад, когда Криндер выполнял первый заказ, он жил (и волновался) в точно такой же гостинице: "Только рамы были деревянные… пластик появился позже".
Лёг на кровать поверх покрывала, ботинки не снял (так захотелось), взгромоздил их на спинку. Вынул из бумажника фотографию и вгляделся, пытаясь вообразить, как изменился господин Паренский за прошедшие годы. Паренский носил фамилию Плауман (ныне). Игорь Арамович Плауман.
"И.А. Плауман. Пиджаки, жилеты, брюки". Ниже, очевидно позднее было дописано: "Ателье". Ещё ниже: "Располагаем приличным материалом. Недорого".
Криндер пробежал глазами по табличке (без малейшего интереса) и вошел. Внутри было тихо и светло. В плетёном кресле сидела женщина, читала книгу. Рядом на круглом столике стояла фарфоровая чашка, она светилась – луч солнца попадал прямо на неё.
Ателье занимало нижнюю часть трёхэтажного жилого дома, и было как-бы… утоплено в землю. "Цокольный этаж" – так называются подобные помещения, но Криндер позабыл слово "цокольный".
Вдоль стены, к узким высоко расположенным окнам хозяйка устроила цветочную горку. Цвели "фиалки!" – мужчина узнал цветы и обрадовался своему узнаванию.
Хозяйка отложила книгу:
– Что вам угодно? – спросила.
– Я слышал, вы неплохо шьёте.
– Кто вам сказал?
Женщина смягчала букву "л", она звучала почти как "у", получилось: Кто вам сказау?
Криндер не удивился вопросу:
– Ходят такие слухи, – ответил. Спросил в свою очередь: – Это неправда?
– Нет, почему же… – она замолчала.
По комнате пролетел ангел.
Чем именно – непонятно, но Криндер определённо не понравился женщине, это чувствовалось однозначно. Хотя и тщательно скрывалось.
– Хотите костюм? – заботливо спросила она. – Или просто пиджак?
Разговор строился исключительно из вопросов, и это было забавно.
Криндер спросил, как она догадалась. Она уточнила:
– Догадалась о чём?
– Разве мой пиджак так плох?
– А чего в нём хорошего?
Из задней комнаты появился мужчина (Плауман-Паренский), Криндер узнал его без труда. Игорь Арамович что-то жевал, к подбородку прилипли крошки. В воздухе появилась луковая нотка.
– Будем шить пиджак? – сходу спросил он.
После такой реплики Криндер не выдержал и рассмеялся. Потребовал объяснений, что не так с его пиджаком.
– Шерсть на правом плече вытерлась, – проговорил портной Плауман. – Точно её побило воспитанной молью. На груди схожая плешивая область… Мне продолжать?
Подняв ладони, Криндер капитулировал, сказал, что отдаётся на волю портному.
– Делайте со мной, что хотите, но я не виноват! – Признался: – Я виолончелист. Правое плечо вытерла лямка чехла.
– Он тяжелый?
– В чехле я ношу ноты.
– А грудь?
– В эту точку, – Криндер непроизвольно поднял руку, коснулся, – упирается виолончель.
– Теперь понятно, откуда у вас мозолистые пальцы.
– От струн! – воскликнул Криндер. – Струны виолончели титановые!
– Ляля, ты приготовишь нам чай? – вопрос адресовался женщине. Та кивнула и вышла из комнаты.
Из кармана жилетки возник портновский метр, в микроскопическом блокнотике мастер оставлял пометки. Спросил, надолго ли Криндер приехал:
– Мне стоит поторопиться?
– Пожалуй, нет, – неопределённо ответил Криндер и задумался. Ему хотелось осмотреть городок. – Когда-то здесь жили мои пращуры. Прадед мял кожи, возил продавать в Москву.
– Ностальгия? – предположил Плауман.
– Наверное… хотя я не представляю, что означает это слово.
Ляля принесла чай (в тех же красивых фарфоровых "светящихся" чашах), Плауман рассказал, что его жену зовут Павла Андреевна, но…
– Я зову её Ляля или Лялечка. Так корче и не столь высокопарно. Когда я слышу "Павла Андреевна", душа моя невольно сотрясается, мне представляется императорский выезд: трубят рога, распахиваются ворота, император Павел появляется на белой лошади в зелёном охотничьем костюме. Свора собак окружает его со всех сторон.