Тяжелая сковорода разгоняется медленно, но даже в самом начале движения, Алла чувствует, что это будет славный удар.
Омлет отделился от нагретой плоскости, скользнул по воздуху, напоминая диск "фрисби", шлёпнулся на кафельную стену и медленно пополз вниз. За ним тянулись желтые сопли…
– Ты помнишь, нас сегодня Орловичи пригласили в театр?
– Что? – Алла вздрагивает, точно от пощёчины. Морок распадается моментально.
Белая французская тарелка "люминарк", струя воды, на руках перчатки, в окно бешено ломится лето.
Женщина косится, поворачивает голову, опасаясь увидеть… нет, всё в порядке. Он расстроен, сидит за столом, из брючины висят… Алла принципиально не опускает взгляд ниже линии стола. Омлет манежится на плите.
– Я видел сегодня сон, – произносит Альберт-Или-Как-Там-Его. – В нём было всё. Ты, я… сегодняшнее утро, тарелка в раковине, старик с чайником…
"Чёрт побери! – хочется кричать. – Такое бывает каждый день!"
– …омлет и даже… – он спотыкается, чешет переносицу, – я видел твои мысли. Тебе хотелось ударить меня сковородой.
Он улыбается – вокруг глаз разбегаются морщинки, словно лучики солнца (так рисуют дети), – потом хохочет. Хохочет не как безумец, но будто бы, действительно, находит смешное в мозгах, размётанных по стенам. Своих мозгах.
Кожа на его шее трясётся, и он поразительно напоминает индюка. А ведь когда-то Фёдор был красавцем… когда-то.
"Время чудесный лекарь, – думает Алла, – но никудышный косметолог".
Кожистый гребень притягивает внимание, Алла смотрит на него… сквозь него. "Он был красив, – припоминает женщина. – Вне всяких сомнений. Этот мужчина, а не его гребень. Гребня, как раз, не было вовсе".
Высокий, широкий в плечах, громогласный, грубый, ласковый, нежный, говорливый, гусарски расточительный он брал от жизни всё, что она могла ему дать, и даже ухватывал сверх меры. Валялся в усладах, как молодой жеребец в спелом овсе.
Любил женщин, вино, азарт, деньги, любил вкусно поесть. Последнее, пожалуй, стало особой страстью, поэтому к пятидесяти годам он весил далеко за сотню. Над ремнём повисло брюхо.
"Ерунда! – отмахивался от намёков. – Куплю подтяжки. Добрый хозяин, – демонстративно сжимал кулак перед лицом жены с каким-то своим мужицким намёком, – завсегда рабочую конягу под навесом держит".
…Плов готовили в огромном казане, и ели руками. Первые годы Алла сопротивлялась, потом привыкла и даже находила в этом удовольствие – касаться пищи руками, запускать пальцы вглубь дышащей тёплом пирамиды.
Ревновала? Конечно ревновала. Однажды, в порыве неконтролируемой ярости, разодрала ему лицо, располосовала на борозды. Поэтому, когда он устроился работать директором на заправочную станцию выдохнула с облегчением: вонь бензина, масло, грязные мужики в робах и фартуках, железные коробочки на колёсиках – и ни одной бляди в радиусе километра.
Нашлась одна. Приехала на красненькой маленькой машинке. Попросила помочь заправиться.
"Воображаю, как он ей заправил… конь!"
Алла заподозрила неладное, когда Борис начал худеть.
Скинуть вес в пятьдесят – дело безнадёжное (так сказал доктор).
С доктором сформировались приятельские отношения, и даже больше. В смысле, ближе, только это – совсем иное. Женский доктор для женщины – сейф, в который можно поместить самое грязное бельё и оно никогда не просочится наружу. Никогда.
Док закурил, привычно заметил, что она была великолепна. Алла решила, что обстоятельства подходящие, спросила.
"Худеть? Хм… Наш организм дьявольски вредная штука. Он заточен природой, чтобы пожрать и потрахаться с претензией на потомство. Худеть?.. хм… С каким весом встретишь своё сорокалетие, с таким и в гроб положат. Во всяком случае, не меньше".
"Он начал худеть", – повторила Алла.
"Говорю тебе, – вспылил док, – это невозможно! Легче очистить от говна подошву гриндерсов, чем похудеть в его возрасте".
Однако…
Пришлось устроить засаду. Этот-Как-Его-Там предупредил, что вечером задержится: "Сегодня принимаем топливо". Алла примостилась в скверике. В бинокль было прекрасно видно заправку, кабинет директора и даже его силуэт (через жалюзи). Около восьми часов появился красненький "порше".