Пространство от нашего дома и до самых валов укрепления, как и на Центральном острове, покрыто трупами, но тут картина несколько иная: примерно треть составляют убитые в форме мышиного цвета. Значит, давали здесь камрадам прикурить красноармейцы… Насколько я помню диспозицию, – Восточный форт полностью окружён: главный вал и прилегающие к форту территории полностью в руках немцев. Ждать сдачи русских можно до морковкиного заговенья: припасов, людей и патронов у защитников много, просто так это укрепление не взять.
Наступает ночь, однако пространство вокруг форта освещается взлетающими тут и там ракетами. Периодически, где-то со стороны главного вала, хлопает миномёт, запуская осветительную мину. Она взмывает вверх и плавно опускается, надолго заливая светом Северный остров. Нельзя сказать, что светло как днём, но выбраться из форта незамеченным практически невозможно.
Внезапно, на лестнице раздаётся шорох: кто-то поднимается на второй этаж. В мгновение ока сдёргиваю со стола пулемёт и направляю ствол в дверной проём. Русские?
– Парни, где вы тут? – раздаётся в темноте жалобный голос.
– Чёрт, Хефнер! Я тебя чуть не пристрелил! – громко возмущаюсь я, но палец со спускового крючка убирать не спешу.
В дверях появляется худая фигура нашего стрелка.
– Да мне что-то стало страшновато одному, – признаётся Карл, осторожно входя в комнату.
– Одному? А где остальные?
– Так нет больше никого, – пожимает плечами Хефнер, – Гётце и Шлимана забрали на правый фланг, – там, вроде как, возможен прорыв русских к Восточным воротам.
– Ты хочешь сказать, – нас всего трое здесь? – интересуется Рюдигер.
– Получается, что так, – соглашается Хефнер.
– Прекрасно! – в сердцах бросаю я.
– Да вряд ли русские будут прорываться здесь, – пытается успокоить меня стрелок, – к тому же там, за домом, самоходка стоит, – её починили.
– Откуда сведения?
– С танкистами говорил. Обещали, в случае чего, огоньком прикрыть. Правда, снарядов у них всего четыре, зато к пулемёту, – полный боекомплект!
– И где они сейчас?
– Вроде как, спать легли.
– Отличное прикрытие, – ворчит Рюдигер.
– Ничего: стрельба начнётся, – проснутся, – переставляя свой MG-34 обратно на стол, замечаю я.
– Это точно, – радостно скалится Хефнер.
– Ох, и струсят тогда с перепугу, – мерзко хихикает Рюдигер.
– Ладно, смех – смехом, а звезда – кверху мехом. Втроём бодриться – точно не выспимся. Нужно поделить ночь на смены.
– Какая звезда? – недоумённо интересуется Отто.
Вот ведь морда нерусская, – матерюсь про себя, но вслух отвечаю:
– Долго объяснять. Значит, делимся так: до нулей сторожит Хефнер, до двух – я, до четырёх утра – Рюдигер. Вопросы? Вопросов нет. Бдим на первом этаже, в случае чего, – стреляем, не стесняемся.
Отправив Хефнера вниз, укладываемся на кровати. Мне не спится, а Отто, такое ощущение, потерял сознание сразу, как только коснулся головой подушки. Сначала было нормально, но потом Рюдигер затеял такой храп, что хоть уши затыкай. Промучился до смены, но уснуть так и не смог.
– Во даёт! С лестницы слышно! – восхищённо произнёс Хефнер, поднявшись наверх.
– Ага, удачи заснуть! – буркнул в ответ, – Давай винтовку, пойду дежурить. Всё спокойно?
– Как никогда! – заверил меня стрелок, забираясь на кровать, – Тишина и спокойствие!
Я спустился вниз. На первом этаже царил такой же беспорядок, как и на втором. Выглянул во двор: никого, метрах в двадцати стоит самоходка. Низкая, приземистая, грозная. Танкисты, похоже, и впрямь спят: даже охранения не выставили. Вот вояки! Возвращаюсь в дом. Всё тихо. Обосновавшись в комнатке – близнеце той, в которой сейчас спали мои камрады, я принялся наблюдать за освещаемым неестественным светом ракет фортом.
Прошло минут сорок, мои глаза начали потихоньку слипаться. Встряхивая головой, пытаюсь взбодриться. Взгляд скользит по испещрённой воронками земле. Опа! Здравствуйте! Сон как рукой сняло: замечаю фигуру, бодро двигающуюся в нашу сторону. Судя по характерной форме фуражки, – это явно русский, причём не рядовой. Вскидываю маузер к плечу, упираясь цевьем в подоконник. Фигура в прицеле особо и не прячется, – пригнувшись и прижимая колотящий по бедру планшет, неизвестный командир уверенно перебежал от воронки к дереву. Так мне его не видно, – пусть высунется немножко… Палец замер на спусковом крючке. Сердце бешено колотится, во мне проснулся охотничий инстинкт. Ещё одна перебежка. До русского, – метров пятьдесят. Нужно подпустить поближе, чтобы наверняка. Стоп! Меня будто обжигает изнутри. Это же наш, русский! Какой ещё ваш? – нетерпеливо вопрошает меня внутренний голос, принадлежащий явно Максу Ланге, – давай, стреляй! Так, стоять! Я, – вообще-то, тоже русский! Или ты забыл? С трудом, но запихиваю своего внутреннего немца в глубину подсознания. Нельзя мне стрелять! Попробуем по-другому.
Неизвестный, тем временем, приближается. До него уже метров пятнадцать. Так, залёг в воронке. Ещё чуть-чуть – и можно брать. Руки вспотели. Отставив винтовку, вытираю их об штаны. Вот, вылезает! Но что это? Русский встал на край воронки и поднял руки, зажав в каждой по белой тряпке. Он что, – сдаётся? Видя, что никакой реакции его появление не произвело, начинает медленно двигаться к моему дому, помахивая своими портянками. Пора! Вполголоса, чтобы не услышали камрады сверху, командую:
– Halt!
Потенциальный пленный сразу останавливается, испуганно пялясь в темноту, и начинает частить, мешая русские и немецкие слова:
– Сдаюсь! Капут! Не стреляйте! Капитулирен!
Распрямляюсь в окне, чтобы тот меня увидел. Внимательно оглядываю пространство за русским: вроде бы, никого. Так, сдающийся, наконец, меня заметил. Держа винтовку одной рукой, делаю приглашающий жест второй:
– Komm!
Перебежчик кивает: мол, понял, и торопливо семенит к дому, беспрестанно повторяя, что сдаётся. Жалкое зрелище, честно говоря. Встречаю его в дверях, стволом указывая на комнату:
– Komm!
Пропускаю сгорбленную фигуру пленного мимо себя, настороженно прислушиваясь, – не слышат ли мои камрады наверху? Нет, всё тихо. Толкаю стволом в спину, – иди уже, предатель хренов! Русский, вздрогнув, послушно делает несколько шагов вперёд.
Блондин, худощавый, но не измождённый. Судя по внешнему виду, голод и лишения его не коснулись. Так, звёзды на рукавах, три кубика в петлицах… Политрук? Да он отважный парень! Сдаться в таком виде, – это гарантированно подписать себе смертный приговор! Не успел я об этом подумать, как политрук начал «колоться»: добровольно и безо всякого принуждения:
– Я – комиссар Восточного форта! Имею важные сведения об обороне! Отведите меня к своему командованию! Я всё знаю, всё расскажу!
Вот так фрукт! Толкаю его к стене, чтобы тот упёрся в неё руками:
– Schweigen, kommissar!
Тот послушно замолкает. Обыскиваю. Первым делом, достаю из кобуры пистолет. Что там у нас? Ага… Тульский Токарев, он же ТТ. Сегодня один, извини: очень быстро разбирают. Фу ты! Подсознание, – что ты делаешь? Прекрати! Вот сейчас вообще не к месту! Снимаю планшет.
– Там очень важные документы! – дёргается политрук, пытаясь повернуть голову ко мне, – Их нужно непременно доставить вашему командованию! Там план форта и расположение всех помещений!
– Молчать! – не выдерживая, перехожу я на русский.
– О! Так Вы понимаете по-русски?! – обрадовано восклицает перебежчик.
– Немного, – бурчу в ответ, проклиная себя за несдержанность.
Из нагрудного кармана достаю удостоверение личности и партийный билет. Ну, и кто же ты такой, ясный сокол? Чёрт, видно плохо. Лампу бы сюда…
– Политрук Скрипник, Степан Сергеевич! Заместитель командира 3-й пулемётной роты 333-го стрелкового полка по политчасти! – видя, что я вожу носом по его документам, радостно отрекомендовался блондинчик.
Вот бы преступники так кололись на допросах, как ты тут поёшь! – с неприязнью подумал я. А вот фамилия мне твоя знакома… Да, я слышал её, – похоже, это действительно комиссар Восточного форта. Но, насколько я знаю из официальной истории, – он же в форту и застрелился, чтобы не попасть в плен? Хм, похоже, слухи о его смерти оказались всего лишь слухами. Вот, товарищ Скрипник собственной персоной стоит передо мной: живее всех живых. Грохнуть, что ли, его? Исключительно для исторической достоверности, конечно. Ладно, – пусть живёт пока. Не буду руки пачкать.
Дальнейший обыск ничего не дал: остальные карманы оказались пусты. Ну что же, будем работать с тем, что есть. Итак, планшет. Открываю. Несколько карандашей, листы бумаги. Фотография семьи, неотправленное письмо, – это всё неинтересно. Ага, вот оно! Схема укреплений Восточного форта! Аккуратно, по линеечке, вычерченный план, на котором скрупулёзно отмечены и подписаны все огневые точки. Было же время так стараться! И почерк, – почерк-то какой! Каллиграфия высшей пробы! Явно не под артобстрелом писал. Отсек с ранеными, продовольствием, здесь женщины и дети, тут колодец, здесь склад боеприпасов… Подготовился, молодец! На обратной стороне, – количество вооружения и личного состава. Командир – майор Гаврилов. Подчёркнуто красным карандашом. Чтобы не забыть, наверное. Ну, гадёныш… Наши там, не щадя жизни, уничтожают врага, а этот…
– Пулемёт! Ещё я вывел из строя их зенитный пулемёт, господин офицер! Теперь они не смогут держать под обстрелом подступы к внутреннему двору! Я специально! Прошу учесть мою помощь, господин офицер!
Вот же мальчиш-плохиш! Таких тварей я ещё никогда не видел. Офицером меня назвал? Подлизывается, что ли, или в званиях не разбирается? Глядя на угодливую улыбку Скрипника, я понял, что последнее. Ну, сволота… Отступив на шаг назад, я со всей дури врезал прикладом в эту мерзкую рожу. Нелепо взмахнув руками, политрук упал как подрубленное дерево, опрокинув стоящий рядом стул. Как таких земля носит? Нагнувшись к телу, проверил пульс. Живой.
Так, и что теперь делать? В голове, – полный сумбур. Нужно успокоиться. Что мы имеем на данный момент? Я подобрал с пола схему Восточного форта. Нашим здесь ещё держаться два дня. Потом, – налёт авиации, двухтонная бомба и конец последнему очагу обороны. Майор Гаврилов останется жив и попадёт в плен только в конце июля… Значит, шанс выбраться из форта всё-таки есть. Главное, – держаться майора и всё будет пучком. Вот он, – подходящий момент для перехода! Раз Скрипник смог незамеченным пробраться до немецких позиций, – то и я смогу тем же путём дойти до форта. Что уж я там буду говорить Гаврилову, – покажет обстановка, но находиться дальше в шкуре немца становится чревато. Рано или поздно, мне придётся стрелять и убивать своих предков, а на это, как говорил один киношный персонаж, «я пойтить не могу». И так считаю подарком судьбы тот факт, что за пять дней войны мне посчастливилось не замараться уничтожением своих. Итак, – решено.
Теперь нужно создать комфортные условия перехода. За Скрипника я не переживаю, – этот меня вряд ли запомнил, а, если и запомнил, – дальнейшая судьба его незавидна. После того, как он всё выложит немцам, – его просто расстреляют. Уж я-то этот приказ «о комиссарах» помню. Так что планшет и документы оставлю здесь. А вот схему Восточного форта с пометками предателя, – возьму с собой. Будет чем удивить Гаврилова. Политрук, конечно, на допросе расскажет, что рисованный им план пропал, но мне это, честно говоря, будет к тому времени уже совершенно фиолетово.
Смотрю на часы: скоро два, пора будить Рюдигера. Скрипник пока в ауте, так что можно смело идти наверх. Поднимаюсь по лестнице, – из комнаты доносится богатырский храп. Надо же, – Хефнер мало того, что умудрился уснуть рядом с Отто, так и сам выдаёт не хуже Рюдигера, – только занавески развеваются! Тщетно пытаюсь растолкать своего второго номера, – не просыпается! Шуметь нельзя, поэтому решаюсь на хитрость. Наклоняясь к самому уху Рюдигера, шепчу:
– Отто! Проснись! Чеснок украли!
Не знаю, что уж больше возымело на него действие: мои слова или штык, которым я покалывал в бедро своего напарника, но Рюдигер моментально проснулся.
– Что? Где? – вскакивая, зашарил руками Отто, нащупывая свою винтовку.
– Тсс! Тихо! Смена. Хефнера не разбуди! На месте твой чеснок, пошутил я. Пошли, – чего покажу.
Убедившись, что чеснок и Родина в безопасности, кряхтя, как столетний дед, Рюдигер встал с кровати. Почёсывая бедро и отчаянно зевая, Отто стал спускаться вниз по лестнице.
– Чего-то задница болит.
– Ну, я не знаю чем вы тут с Хефнером занимались, пока я дежурил…
– Что?! – сонливость с Отто как рукой сняло.
– Да расслабься, – шучу я! Хотя… Любовь, как известно, зла…
– Дурак! – беззлобно выругался Рюдигер.
– Ладно, смотри, – зайдя в комнату, я показал на лежащее тело.
– Ох, мать моя – женщина! Кто это? – подпрыгнул от неожиданности Отто, пытаясь сдёрнуть с плеча винтовку.
– Комиссар, – лаконично ответил я.
– От… откуда он здесь?
– В гости зашёл, пока вы спали. И я его, – того… В плен взял. Прикладом по башке.
– И что теперь с ним делать?
– Сейчас приведём в чувство, – и веди его к Раушу. Насколько я понял, – это перебежчик из форта, хочет что-то важное сообщить.
– Так ты его допрашивал? – глаза Рюдигера от удивления чуть не вылезли из орбит.
– Немного. Моего русского недостаточно для полноценного допроса, но кое-что понять удалось.
– Ну, ты даёшь! – восхищённо произнёс Отто, наклоняясь к лежащему Скрипнику.
– Укусит! – пугаю я Рюдигера. Тот, как ужаленный, отскакивает от политрука, ударяясь каской об стол.
– Да что ты ведешься-то постоянно? – еле сдерживая смех, шёпотом выдавливаю я.
– Ну тебя к чёрту!
– Ладно, давай будить это тело.
– Обыскивал?
– Обижаешь! Вот его планшет, документы и оружие. Кстати, – сними-ка с него ремень и портупею.
Отто, чертыхаясь, переворачивает политрука на спину:
– Тяжёлый, зараза! Откормленный!
– Это потому, что он без сознания. Обмяк, – вот и кажется тяжёлым. Давай его амуницию сюда.
Вкладываю ТТ в кобуру, документы убираю в планшет и протягиваю всё это Рюдигеру:
– Держи, передашь Раушу. И этого отведёшь, – сейчас мы его поднимем.
Пинаю лежащего в бок, – никакой реакции. Да, хорошо я его приложил. Придётся потратить драгоценной влаги. Отвинчиваю пробку и брызгаю на лицо политрука. Тот моментально приходит в сознание, делает глубокий вдох и со стоном открывает глаза, пытаясь подняться, но тут же падает обратно. На этот раз пинок под рёбра приводит его в чувство.
– Ааа, – держится Скрипник за голову и пытается встать.
Помогать я ему не собираюсь, поэтому процесс обретения предателем вертикального положения в пространстве затягивается.
– Aufstehen!
После призыва подняться, – дело идёт на лад. Пусть немецкий язык и не мелодичен, но команды на нём действуют на людей просто магическим образом! Особенно, – на войне.
Политрук уже не так словоохотлив, – видимо, удар прикладом по голове пошёл на пользу. Ну и славненько: успеет ещё наговориться.
– Веди его!
– Komm! – машет стволом Рюдигер и Скрипник, пошатываясь, выходит в коридор.
– Дворами веди, – одёргиваю я Отто, который уже было собрался продефилировать с пленным вдоль дома со стороны форта – не проснулся ещё, что ли?
Отто испуганно кивает и заворачивает политрука в другую сторону. Прощай, камрад! Надеюсь, больше не увидимся.
Так, у меня на всё – про всё, минут десять. Бесшумно взлетаю на второй этаж и быстро достаю из ранца фляги с водой: колодец в форту, – это хорошо, но вода лишней не будет точно. Цепляю фляги к поясу: я готов. С сожалением смотрю на пулемёт, но тащить его с собой смысла не вижу. Предстоит хорошенько поползать, и лишний вес мне сейчас ни к чему. Да и коробки с патронами мобильности явно не добавят… А немцы пусть думают, что рядового Макса Ланге взяли в плен безумные русские. Здорово придумал? Я тоже думаю, что ерунда полная. Ну, да ладно. Прощайте, – камрады! Здравствуйте, – товарищи! Надеюсь, меня не пристрелят…
Часть IV Восточный форт
Глава 1
Бесшумно выскользнув из двери, я на секунду замер: пока всё тихо. В небо, по-прежнему взлетают ракеты, периодически постреливает пулемёт где-то на главном валу. Так, до форта отсюда метров двести… Ну что, – начнём?
Пригнувшись, добегаю до воронки перед домом, где отсиживался политрук Скрипник перед тем, как сдаться в плен. Сердце бешено колотится, грозя выпрыгнуть из груди. Спокойнее, спокойнее… Подгадав время между ракетами, совершаю ещё одну перебежку. То ли камрады подустали, то ли сигналки экономят, но в освещении территории появились паузы. Это мне на руку. Аккуратно выползаю из очередной воронки и двигаюсь дальше. Никогда не думал, что скажу это, – но спасибо немецкой артиллерии! Количество разнообразных следов попаданий снарядов на этом отдельно взятом клочке земной поверхности просто поражает. Да тут можно и в свете прожекторов, кажется, ползать: никто не заметит. Двигаюсь дальше и, вскоре, достигаю подножия внешнего вала. На удивление, путь сюда занял всего несколько минут. Нужно осмотреться. Осторожно пробираюсь мимо развалин какого-то строения. Странно: мне казалось, что никаких построек в этом месте быть не должно. И что же здесь такое? Ага, руины когда-то были трансформаторной будкой.
Довольно странно, но никаких следов защитников форта я не вижу. На гребне вала совершенно точно есть стрелковые ячейки, однако они сейчас пусты. Днём, – понятно: их занимают немцы, чтобы с наступлением темноты вновь покинуть, – боятся, что русские контратакуют. В этом случае, миномётный обстрел и огонь прикрытия с главного вала вызвать будет невозможно, из-за боязни накрыть своих. Но почему ночью, когда противник отходит, – обороняющиеся не выставляют здесь хотя бы посты? Загадка.
Спереди-справа вижу подковообразный дворик и двухэтажный каземат, вмурованный во внутренний вал. Именно оттуда защитники и ведут столь губительный, судя по количеству валяющихся перед фортом трупов в фельдграу, огонь по наступающим немцам. На втором этаже должен стоять зенитный четырёхствольный пулемёт, который аннигилирует фашистов, пытающихся приблизиться со стороны домов начсостава. Значит, там, скорее всего, и сидят сейчас наблюдатели. Вариантов два: или они меня пока не заметили, или уже держат на прицеле. Первое мне нравится намного больше, но за основную версию лучше, всё-таки, взять второе. Как говорится: готовься к худшему, но надейся на лучшее.
Итак, остался последний рывок. Вопрос, – куда рвать? В сторону каземата точно не стоит, – убьют. Лезть на гребень? Ну, и что это даст? Там можно сидеть до посинения, но, в итоге, дождёшься только утреннего прихода немцев. Значит, всё вышеперечисленное отпадает. Ещё есть возможность забежать в пространство между внутренним и внешним валом, но тогда меня застрелят из горжевых казематов. Да уж, – ситуация…
Посмотрев на нехитрые укрепления вблизи, мне пришла мысль, что форт действительно невозможно взять теми силами, которые сейчас есть у немцев. Полковые пушки эти валы не пробьют, а артиллерия повышенной мощности уже ушла. Ладно, это всё хорошо, конечно, – но мне-то что сейчас делать? Из домов комсостава картина виделась несколько иначе: главное, – добраться до форта, а там уж внутрь попадём! Ага, щас! С разбегу – об телегу. Проползти двести метров открытого пространства оказалось намного проще, чем попасть к обороняющимся. Как поётся в одной песне… Стоп! Поётся? А ведь это идея! Откашлявшись, я подполз к краю воронки и затянул:
«Расцветали яблони и груши
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой!»
Прислушался. Тишина. Ну что же, времени ещё полно и песен я знаю много:
«Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла!»
Усилия мои не пропали даром: после четвёртого куплета, наконец, послышался хриплый голос, который поинтересовался:
– Эй, певец! Ты кто такой и откуда здесь взялся?
Хороший вопрос, но объяснять реальное положение дел в данный момент, – излишне, поэтому ответить постарался как можно проще:
– Свой я! С Центрального острова!
В принципе, – даже душой кривить не пришлось. Как-никак, – больше двух суток просидел в Цитадели!
– С Центрального, говоришь… Один?
– Как перст!
– Ну, коли так, – то ползи сюда!
– Я бы с радостью, – да, боюсь, срежет меня ваш пулемётчик вон из того каземата, что внутренний двор простреливает.
– Гляди, – какой глазастый! Ладно, жди пока здесь, а с пулемётчиками сейчас договоримся!
Пока неизвестный ползал «договариваться», мне пришла в голову очередная умная мысль. Заключалась она в том, что мой внешний вид может быть воспринят нашими бойцами с, как бы половчее выразиться, – некоторой агрессией, что ли. Примут меня за немца, – и всё: поминай, как звали, даже мяукнуть не успею. Поэтому, нужно срочно избавляться от формы. Как я раньше об этом не подумал? Но, – лучше поздно, чем никогда.
После военно-полевого стриптиза, которого, я надеюсь, никто не видел, мой внешний вид кардинально преобразился. Чёрные трусы до колен, ремень и сапоги. На поясе, – три фляги, штык и пистолет. Майку тоже пришлось снять, потому что немецкий орёл на груди выдавал Штирлица с головой. На всякий случай, оставил зольдбух Ланге, спрятав его в сапоге. Надеюсь, по-жёсткому обыскивать меня не будут. Прикопав форму со снаряжением тут же, в воронке, я стал ждать возвращения своего недавнего собеседника. Через несколько томительных минут, хриплый голос сообщил:
– Всё в порядке, давай сюда, – только без шуток! А то мы, – люди нервные…
– Какие уж тут шутки! Иду! Встречайте!
Шумно выдохнув, я осторожно приподнялся из своего укрытия, с опаской глядя на каземат. Тишина. Перевалившись через край воронки, пополз вперёд, ориентируясь на то место, откуда, вроде бы, раздавался голос неизвестного красноармейца. Чёрт, – да где он? Немцы исправно запускали ракеты, но даже в их свете я никого не наблюдал. Воронки, трупы, раздутая мёртвая лошадь… Куда ползти? Ага, – вижу! Справа от меня, буквально в паре метров, замечаю неподвижную фигуру в фуражке, которая держит меня на прицеле автомата. Здрасте!
– Куда дальше? – шёпотом интересуюсь у бойца.
– Ползи до лошади, – там встретят, – не отрываясь от ППД, даёт ориентир обладатель хриплого голоса.
Забираю влево и оказываюсь на краю очередной воронки. Чьи-то сильные руки хватают меня с двух сторон и затягивают вниз.
– Да он голый! – вырывается чей-то удивлённый возглас.
– Не голый, а раздетый! – поправляю я неизвестного, пытаясь вырваться из цепкого захвата.
– Ша, живчик! Веди себя прилично, – ты в гостях! – на меня наваливается всем телом кто-то тяжёлый, вдавливая в землю.
– Да бл…
– О! Вроде, и правда наш! – радостно констатирует тот, кто назвал меня голым.
– Не мороси, Сёма: сейчас будем посмотреть, какой он «наш».
Меня бесцеремонно переворачивают на спину и начинают обыскивать.
– Трусы оставьте, демоны!
– Не ссы: моряк ребёнка не обидит! – сопит в ухо напарник Сёмы.
– Опа! А ремешок-то, – немецкий, – присвистнув, констатирует он.
– Какой есть, – огрызаюсь я.
– Микола! – окликает морячок бойца с ППД.
– Всё в норме, Костя, – он один! – отвечает тот.
– И это радует, что один. Братва, к нам в гости пришёл очень интересный персонаж! Сдаётся мне, что его будет очень рад видеть наш командир. Так что, придётся вам тут пока побыть с Сёмой вдвоём, без отеческого присмотра. Справитесь?
– Давай, веди. Обойдёмся без тебя как-нибудь, «папаша», – ухмыляется Микола.
– А ну, пошли, фраерок, – тыча в поясницу моим же «люгером» командует тот, кого назвали Костей.
– С Одессы, что ли? – интересуюсь у своего конвоира, – больно говор у тебя своеобразный.
– А что, – земляков ищешь? – усмехается Костя.
– Почему нет? – пожимаю плечами, – Земляка встретить, – как дома побывать.
– С неё самой! Одесса – мама! Давай, топай, голодранец!
– Куда идти-то?
– Держи курс прямо, – не ошибёшься.
Ну, что же: прямо, – так прямо. Слева, – внешний вал, справа, – внутренний: куда дальше? В кирпичной стене чернеет прямоугольник дверного проёма.
– Заходим! – командует одессит.
Сразу за порогом расположился пулемётный расчёт, лежащий за уменьшенной копией ДШК. Я такой уже видел, правда, – издалека. Что за система, – хоть убей, не знаю. В нос бьёт запах лошадиного навоза: похоже, здесь была конюшня. Вспоминаю план, начерченный Скрипником: чуть дальше должен располагаться каземат с женщинами и детьми, потом лазарет, ещё пара отсеков и продовольственный склад. И, как раз за ним, – помещение штаба, где сидит майор Гаврилов. Идти прилично, если, конечно, мы именно туда двигаемся.
Казематы на всём протяжении представляют из себя коридор, одной стороной обращённый в пространство между валами. С другой стороны, – непосредственно отсеки. Валы соединяются между собой потернами, – крытыми ходами, с бойницами по обеим сторонам. Сейчас мы, как раз, проходим мимо одной из них. Бойцов, кроме дежурных у амбразур, не видно. Тихо. Только из госпитальных отсеков доносятся крики и стоны. Проходим дальше. Так, – здесь, судя по часовому и закрытым дверям, – какой-то склад. Сдаётся мне, что меня точно ведут к командиру форта.
Красноармейцы, встречаемые по пути, с интересом смотрят на нашу процессию.
– Шпиёна поймал, Константин? – интересуется один из бойцов.
– Командир разберётся, – шпиён это или наш, пролетарий, – усмехается тот.
Наконец, подходим к очередному каземату, у двери в который сидит пограничник. При нашем появлении, он поднимается и поправляет свою СВТ:
– Куда?
– Пригляди пока за мальцом, Андрюха, а я майору доложусь.
– К стене! – командует мне пограничник, снимая винтовку с плеча.
Послушно выполняю команду. Судя по всему, – служба здесь поставлена как надо. Костя стучит в дверь и, после разрешающего «войдите», скрывается внутри. Буквально через минуту, вновь появляется в дверях и кивком головы приглашает войти:
– Залетай, фраерок!
После полумрака коридора, щурюсь от неяркого света горящей на столе керосиновой лампы. Костя заходит следом. Оглядываюсь. Довольно просторный каземат, в центре стоит стол с лампой, чуть поодаль, в углу, – ещё один, с телефонами. Интересно, – с кем они тут связь держат? На столе лежит мой ремень с флягами и оружием. Сбоку, вдоль стены, – две армейские металлические койки, на одной из которых кто-то спит, беззаботно похрапывая. Оперевшись руками на стол, напротив меня стоит невысокий, с густой чёрной шевелюрой, плотно сбитый командир. Вспоминая когда-то виденную фотографию, – понимаю, что это и есть Гаврилов. Гимнастёрка с двумя шпалами в петлицах подтверждает правильность догадки.
– Здравия желаю, товарищ майор!
– Мне доложили, что Вы прорвались к нам из Цитадели? – кивнув на моё приветствие, спросил Гаврилов.
– Вам не соврали, – дипломатично ответил я.
– Ваше имя, звание, номер части?
– Прежде, чем я начну отвечать на Ваши вопросы, – прошу дать команду посторонним покинуть помещение, – я показал головой на Костю, который стоял за моей спиной.
– Хм, – это что-то новенькое, – удивлённо покачал головой Гаврилов, садясь за стол.
– Информация, которой я располагаю, предназначена только для Вас.
– Даже так? Лично для меня?
– Совершенно верно. Поэтому, – говорить буду только с Вами. Прикажите бойцу выйти.
Вижу, что майор колеблется. Попробую аккуратно надавить, – главное, не переборщить.
– Я настаиваю на этом, – твёрдо глядя командиру Восточного форта в глаза, гну свою линию.
– Слышь, ты, настойчивый… – начал было за спиной Костя, но майор не дал ему закончить, оборвав того на полуслове:
– Вороненко!
– Я, товарищ командир!
Испытующе посмотрев на меня, Гаврилов, наконец, принял решение:
– Подожди за дверью.
– Так… Тащ майор…
– Выйди я сказал!
– Есть!
Дождавшись, пока за моей спиной хлопнет закрывшаяся дверь, удовлетворённо киваю:
– Спасибо за доверие, товарищ майор!
– Присаживайтесь, – указав на стул, предложил Гаврилов.
– Спасибо, не откажусь.
– Итак, – что же такого Вы хотите мне сообщить, что попросили убрать свидетелей? Я Вас слушаю, – Гаврилов положил руки на стол и с интересом уставился на меня.
– В то, что я сейчас скажу, возможно, будет сложно поверить, но я постараюсь быть убедительным.
– Я весь во внимании.
Если честно, что говорить, – абсолютно без понятия. Логичным показалось признаться в своём иновременном происхождении, причём сделать это так, чтобы майор Гаврилов мне поверил. Как этого добиться? Нужно рассказать ему что-то, о чём знать никто, кроме него, не мог. Поразить осведомлённостью, грубо говоря. К сожалению, о каких-либо фактах из жизни командира Восточного форта я не осведомлён, кроме, пожалуй, одного…
– Как Вы думаете: кто в Крепости, кроме меня и Вас, конечно, – может знать о том, что на сегодня, 27 июня 1941 года, дивизионной парткомиссией назначено слушание дела командира 44-го стрелкового полка майора Гаврилова? Тема обсуждения, – тревожные настроения, распространяемые среди подчинённого личного состава.
Глаза майора сузились, он весь подался вперёд, сверля меня взглядом, и, наконец, процедил:
– Никто, кроме самой дивизионной парткомиссии. Вы что, – оттуда? Больно уж молодо выглядите для партийного работника!
– Нет, Пётр Михайлович, – берите ещё выше.
– Выше? – майор удивлённо поднял брови.
– Я – из будущего.
– Это что, – шутка?
– Было бы смешно, если бы не было так грустно. К сожалению, – это правда. Давайте попробую Вас в этом убедить.
– Да уж постарайтесь, – скептически ухмыльнулся Гаврилов, скрестив руки на груди.
– Я Вас умоляю, Пётр Михайлович: не смотрите на меня как на врага народа! Я не контужен, не умалишённый и, уж тем более, не Петросян.
– Вы знаете нашего завсклада?
– Это однофамилец, не обращайте внимания. Итак, давайте договоримся: я не буду рассказывать о таких вещах, о которых мог бы знать любой человек.
– В том числе, – немецкий шпион!
– Совершенно верно. Говорить буду о Вас, точнее, – о том, что Вы делали с 22 июня и по настоящее время.
– Почему именно с 22-го?
– Потому что именно на этот период времени сделан упор в Большой Советской Энциклопедии.
– В каком смысле?
– В смысле, – статья написана, по Вашим воспоминаниям. Издания, если я не ошибаюсь, 1979 года. Это, кстати, и год моего рождения.
– Голова кругом! И что же там написано? – место скепсису уступил интерес. Это хорошо.
– Ну, процитировать я её не смогу, конечно, но, в общих чертах, суть изложу. Сразу после первых разрывов, Вы поняли, что началась война. В соседний дом угодил снаряд, посыпалась штукатурка, взрывной волной выбило оконные рамы. Успокоив больную жену и сына, – отправили их в подвал, а сами, одевшись, побежали в штаб полка на Центральный остров. Добравшись, Вы не обнаружили там ни секретных документов, ни знамени полка, – внутри полыхал пожар и, видимо, всё сгорело. Собрать своих подчинённых также не удалось, – от силы, их набралось человек двадцать. Пока верно излагаю?