Колышутся на ветру

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

11. Всеволожск. Работа. Увлечения

Хоть официально на работу выходить с августа, оставаться два месяца дома с мамой и её малолеткой было выше моих сил.

Мама изменилась. Если б я верила в привороты и прочую лабуду – подумала, что её приворожили. Она стала зависимой от этого парня, вилась вокруг него и смотрела щенячьими глазками. Противно. А Алёша тянул с неё деньги на свои смелые проекты и выставки, которые не окупались. Пил сам и пил с мамой. Скрипела кровать, а я в своей комнате пыталась уснуть. Просыпалась от кошмаров, которые так и продолжали сниться пару раз в неделю. Но лучше видеть ужасы, чем слышать мамины стоны под каким-то хлыщом.

Остаться в Питере по распределению я и не рассчитывала. Тёплые местечки достаются не достойным, а, как заведено, тем, кто что-то предлагает взамен. Но всё же, мне выпал не самый худший вариант.

Всего в тридцати километрах от Питера, словно контрастом со своим знаменитым соседом, разбросал, среди сплошной зелени, свои домики город Всеволожск. Я, честно, не слышала даже о нём. Говорят, первое впечатление самое верное. Можно ли это отнести к впечатлению о городе? А оно было двойственным. Привыкшая к суете и многолюдности больших городов, я растерялась, попав на улочки Всеволожска. Другой, неизвестный мир. Большущая деревня среди природных красот.

Прямо с вокзала моим гидом стала бодренькая старушка – тётя Зоя, с которой я договорилась о квартире. Она встретила и любезно предложила прогуляться до её дома. В прошлом экскурсовод, она, возможно, желала тряхнуть стариной. Однако, как оказалось, ей приходилось в основном выливать на меня исторические факты, потому что смотреть здесь особо нечего.

Мои пожитки умещались в небольшую дорожную сумку и пакет – никогда не имела привычки тягать за собой мелочи вроде шампуней, кремов, духов. Обходилась парой обуви по сезону, несколькими майками и джинсами. Всё остальное было решено приобрести на месте.

Незабываемые тридцать минут мы шли по однообразным узким улочкам, среди редких домиков в высоких кустах.

– Хорошо, что дождя не было накануне, так бы грязищи повыплыло, – говорит тётя Зоя. – Стало быть, ты лечить нас приехала, милочка? В больницу али в поликлинику?

– На скорую, тёть Зоя.

– О, братец моей подруги там работал. Давно это было. Спился. Ни каждому, знаешь, такая работка по силам. А ты-то смотри какая мелкая, куда тебя занесло?

– Будем брать не силой, а умом, тёть Зоя.

– Делать-то у нас тут особо нечего, молодёжь в Ленинград, то есть в Петербург бежит. Кстати, я на Ленинградской улице и живу. Город-то переименовали, а улицу Санкт-Петербургской и не пере… переназовёшь. Вот и память и красота остались. У нас тут всё ласкает слух, но редко ласкает глаз. Акромя природы разве что. Чего стоит шоссе этое – Дорога Жизни. Вслушайся только. А теперь посмотри – я как раз обходила ямы на дороге – разве ж это жизнь? И что за дорога у нас, что привела в такую жизнь?…

– А высотки-то тут вообще есть?

– А как же. У нас тут пока так: тысяч сорок населения, но посмотришь, через десять лет будет в два раза больше. Лес рубят, высотки ставят, новые районы обещают. Двадцать первый век! И никакого конца света.

Городской пейзаж хоть казался однообразным и сельским, однако дышалось здесь хорошо.

– Городом Всеволожск стал только в 1963 году. Кстати, сейчас это самый молодой город в области. А началось всё с поселения в 1500 году на реке Малая Охта, ныне Лубья. Со строительством Ириновской железной дороги в 1892 году и открытием в 1895 станции, носящей фамилию владельца земли – Павла Александровича Всеволожского…

Я перестала её слушать. Женщина приятная, но, как и многие старики, не особо беспокоящаяся о интересах собеседника. А история – то, к чему интереса у меня не было никакого и никогда. История – это перегной, это прошлое. Да, он питает почву и даёт основу настоящему, но не более.

«Настоящее, сегодняшний день – вот что должно занимать человека, а не копание в датах и именах» – так говорил когда-то Саша. И ещё: «История – это история войн, а войны, я считаю, самое глупое занятие на планете». Я, конечно, была с ним согласна.

Добрались до дома Зои Петровны. Квартира на седьмом этаже.

– Вот, Мариночка. Располагайся.

Она провела меня по квартире. Одна комната, ванная, туалет, небольшая кухня, балкон. Вид на Дорогу Жизни. Чисто и уютно. Вполне.

– Приходить я буду раз в месяц, живи как тебе нужно, ни в чём не стесняйся. У меня только одна просьба: собак не заводи.

– Аллергия?

– Можно сказать и так. Есть у меня, как это называется…, ну страх когда?

– Фобия? Вы боитесь собак?

– Просто не люблю.

– Поняла. Я тоже кошек больше люблю.

– Кошку можно. У кошек есть чему поучиться. Не зря ещё в Древнем Египте кошки считались священными. Ну да ладно, задержалась я. Если что, номер мой у тебя есть.

***

В 2001 году я, выпускница медицинского факультета, пришла работать на скорую помощь города Всеволожска.

В разогретом до тридцати градусов воздухе витал запах новой жизни, а я больше не витала в облаках. Моя голова наполнена знаниями, но казалось, что ничего-то на самом деле уже и не помню.

Утром сделала причёску, надеясь, что не будет дождя, подобрала к длинной юбке белую блузку, погладила белый халат, аккуратно уложив в пакет, захватила небольшой обед и вышла на полчаса раньше, чем планировала. Мне начинал нравиться этот город. Тихо двигалась жизнь, как поток машин, которые не знали, что такое пробки. Рядом с домом – магазин и остановка. Я радовалась таким простым вещам, возможно поэтому считала себя везучей. Стоит чего захотеть – обязательно выйдет. Пусть порой в искажённой форме, не в тех цветах и ракурсах, но выйдет.

А на другой стороне Дороги Жизни расположилось здание Всеволожской ЦРБ – моего первого в жизни рабочего места.

Идти туда было страшно, но не более, чем перед выходом на сцену театра с сотнями зрителей. Пять минут пешком до работы – роскошь, которую в Москве и Питере не имеют девяносто восемь процентов жителей.

***

Открыв дверь на станцию, будто стала муравьём и заползла в свой муравейник, но, конечно, пока не была своей. Броуновское движение. Тёмно-бордовые и синие формы, шумные разговоры. Хмурые лица, видимо тех, кто с ночи, улыбающиеся лица заступивших на смену. Наверное, со стороны казалось, что девушка заблудилась. На самом деле, ей, может, нужна парикмахерская или салон красоты, или она проверяющая из санстанции.

Мужчина, похожий на молодого Клуни, красивый, с пышной вьющейся шевелюрой, подошёл ко мне.

– Вам что-то подсказать?

– Да, мне нужна Галина Сергеевна.

– Это Вам на второй этаж. Ага, подниметесь, повернёте налево, дверь в углу. Ага, там написано приёмная. Как поняли?

– Ага, спасибо, – с улыбкой отвечаю я.

Смешной.

Постучала и вошла в приёмную заведующей станции.

– Здравствуйте, я Марина Цветкова – ваш новый врач.

– Садись.

Напротив меня, за столом, в белом кожаном кресле сидела полная женщина, с короткими, цвета свёклы волосами. Глубокая, как ущелье, складка разделяла её брови. Она смотрела, прищурив глаза, говорила:

– Девочка, я не знаю что ты забыла здесь, поэтому давай, работай, а если вдруг передумаешь, мы тебя в поликлинику переведём, будешь там со своими этими глазками сидеть в чистом кабинетике.

Я поёжилась, такого приёма не ожидала.

– Ольга, вызови мне Слепцова и Тюрина, – видимо секретарше велела Галина Сергеевна.

Через долгую минуту в дверь постучали. Первым вошёл сурового вида мужчина в очках, за ним – уже знакомый мне, Клуни.

– Здравствуйте.

– Здоровей видали, Андрюша. Вы там что на вызове у этой Дольской устроили? А? Совсем страх потеряли?

– А что мы?

– Что-что? Какого чёрта лысого она мне звонит и жалуется, что не осмотрели её, сказали обратиться к психиатру, да стол испачкали сумкой грязной?!

– Галина Сергеевна, ну вы ж знаете, она ненормальная, каждый день к ней ездим, никакой управы. То в магазин просит сходить, то давление измерить перед сном, то невкусно пукнет, простите.

– Ладно, ладно, Олег, всё, не рвите мне нервы. Вот, знакомьтесь, ребята, ваша начальница на ближайшее время: Марина… эээм

– Викторовна. Марина Викторовна. Цветкова.

– Почти Цветаева, – вставил Клуни

– Рады, так сказать, приветствовать. Я Андрей, фамилия Тюрин, это Олег.

– Пойдём, покажу, где можно переодеться.

Молодого Клуни звали Олег. Он посмотрел на мой пакет, в котором виден был белоснежный халат.

– В этом долго не проработаешь, – пальцем тыкнул он, – но на сегодня должно хватить. Надо к сестре-хозяйке зайти, форму тебе выбить.

***

Ребята устроили экскурсию по станции, показали укладку с лекарствами и аппаратуру.

Андрей был очень основательным и неторопливым. Олег – его противоположность. Но вместе они составляли прекрасный дуэт. Забавно заканчивали друг за другом фразы. Чип и Дейл. Как узнала позже, они десять лет проработали вместе с предыдущим врачом, который ушёл на пенсию. Опыта у них – на несколько учебников неотложной помощи. И мне нужно стараться выглядеть на их фоне достойно. Казалось, моё образование, хоть более основательное и глубокое, явно не дотягивает до их практического опыта. Вот о чём я думала при первом знакомстве с фельдшерами.

Ловила на себе понятные взгляды мужчин и холодные взгляды женщин. Конечно, я выделялась. Как всегда и везде. В любом новом коллективе. Будто к городским голубям и воронам приземлилась экзотическая птица с разноцветными перьями и ещё никто не знает, чего от неё ожидать. Для себя решила быть милой и приветливой, поэтому со всеми здоровалась, слегка улыбаясь.

***

– Бригада Цветковой на вызов.

Андрей мне кивает в сторону диспетчерской, имея в виду брать карту вызова.

– Здравствуйте.

– Вот, начнём с аритмии. Добро пожаловать! – цедит с отсутствующим выражением лица диспетчер. Её волосы, как шерсть у белого пуделя – похожи на нелепый парик.

***

К вызову четвёртому уже чувствовала себя в своей тарелке. Интернатура не прошла бесполезно. Первые пациенты оказались простыми и понятными для меня. Мы быстро их обслужили. Ещё раз отметила, что с фельдшерами повезло. Олег уместно и смешно шутил, что само по себе талант, но, казалось, излишне старался произвести на меня впечатление. Андрей говорил мало, только по делу, делал минимум движений и казался отрешённым, занятым своими мыслями. Украдкой рассматривала их двоих, пытаясь представить, о чём на самом деле думают они, какое впечатление произвожу я.

Что мне всегда нравилось в работе – тебе не нужно думать о чём поговорить с пациентом, у тебя всегда готовы вопросы и действия на определённый случай. С остальными же людьми было сложнее. Говорить со зрителями не то же самое, что танцевать для них.

– Девятый свободен, – звонко и бодро вещаю по рации.

– Девятый, возьмите. Улица Магистральная десять. Возле первого подъезда плохо женщине.

Через семь минут мы на месте. Женщина, лет пятидесяти, сидит на лавочке согнувшись и стонет.

– Здравствуйте, что случилось у Вас?

– Ой ребята, умираю, сердце сдавило.

– Как вас зовут?

– Любовь Аркадьевна.

Андрей выкатил носилки и они уложили женщину.

– Любовь Аркадьевна, чем вы болеете, какие лекарства принимаете? Когда и как началась боль?

– Да ничего не принимаю, не болею. Минут пятнадцать назад. Шла домой. Что-то сдавило, как камень, дышать нечем, в пот бросило.

Осматриваю её в машине. Женщина бледная, тяжело дышит. Андрей накладывает электроды. На ЭКГ – высокие купола во всех грудных отведениях – признак трансмурального инфаркта. В принципе, уже по анамнезу было ясно, что дело плохо.

– Сейчас мы вас обезболим, дадим лекарства и в больничку поедем.

– Ой, а может не надо в больницу, я пойду, дома полежу, пройдёт, такое бывает.

– Нет, это не обсуждается, – отрезает Андрей.

До больницы минут десять. Всё, что требовалось от нас – сделали. Может она этого и не осознает никогда, но наши уколы и таблетки улучшили её прогноз на семьдесят-восемьдесят процентов, – размышляю я, дописывая направление.

– Марина Викторовна, у нас проблема!

Женщина выгибается, принимает неестественную позу, теряет сознание.

– Иваныч, притормози.

– Пульса нет!

– Олег, ЭКГ.

Женщина только что разговаривала с моими фельдшерами, рассказывала, что муж бухает, а она ухаживает за матерью – инвалидом, что очень устала, и в следующий миг отключается.

Олег ловко накидывает электроды.

– Фибрилляция!

– Андрей, дефибриллятор! Воздуховод! Амбу!

Не успела ещё договорить, Олег заряжает дефибриллятор, на мониторе светится красный диод – двести джоулей.

Андрей крепко прижимает утюги к грудной клетке женщины, нажимает кнопки, ноги женщины делают судорожное движение.

– Что там?

– Фибрилляция, триста давай!

– Андрей, амиодарон!

– Готов!

– Разряд!

Время замедлено, пространство становится нереальным, зрение цепляется за предметы, увеличивается резкость. Движения точны, словно машина из рук, глаз и коротких фраз.

Сжимаю мешок Амбу, выжимаю из него, как последнюю каплю воды в зной, воздух.

Ток проходит через сердце этой уставшей женщины. Пахнет горелой плотью. Пахнет, будто кто-то поджёг волосы. Пахнет смертью и жизнью.

– Есть, синусовый ритм.

– Любовь Аркадьевна, вы нас слышите?

Женщина открывает глаза, но они словно не видят, резким движением пытается встать. Олег придерживает за одну руку, я – за другую. Лицо Олега покрыто плёнкой пота. Большими каплями стекает он, попадая в глаза, падая на носилки. Олег смотрит на меня, улыбаясь одной половиной лица.

– Ну, с почином, Марина Викторовна!

– Иваныч, позвони диспетчеру, пусть нас встречают.

***

– Мам, привет.

– Привет, доча. Подожди секунду.

Слышу как мама, прикрыв трубку рукой, что-то шепчет. Разбираю только пару слов, но, судя по тону, на кого-то ругается.

– Да. Привет. Как ты?

– У меня хорошо всё, первую смену успешно отработала.

– Да? Хорошо.

– Мам, у тебя всё нормально? С кем ты там?

– Да, знаешь, Лёша тут… неважно, всё нормально.

– Ну да. Взрослая, сама разберёшься?

– Где они, Лора!?? – кричит мамин дружок.

– Зайка, я перезвоню тебе, ладно?

Не дождавшись моего ответа, мама кладёт трубку.

Не в первый раз, разговаривая с мамой, мне кажется, что моя «взрослая» не во всём может разобраться. Очень уж часто она то будто заплаканная, то осипшая, то не слушает меня вовсе, отвлекается на перебранку со своим ухажёром. Не знаю, говорит, что любит, говорит – опора. С деньгами нет проблем. Лёша наконец оценён и продаёт своё искусство, что-то там современное, модное – я так и не поняла до конца.

Иногда мне хочется быть с ней рядом. Вернуть папу и нашу беззаботную жизнь. Но я здесь. Здесь и сейчас, как говорится.

***

Работа на скорой – совершенно особый вид деятельности.

Ты никогда не знаешь, как сегодня придётся себя проявить. Не знаешь, что ждёт на вызове. Мы разъезжаем по городу, заходим в дома к нуждающимся в самую трудную минуту. Облегчить боль, предотвратить катастрофу, спасти жизнь. Мы поднимаемся на высокие этажи, тащим носилки, вдыхаем запахи блевоты и дерьма, выслушиваем порой несвязные обвинения и проклятия. Не спим по ночам, убивая себя ради других. Иногда мы слышим «спасибо». Иногда не верим в искренность этого «спасибо», а иногда оно и не требуется. Иногда ты через молчание и благодарно-восторженный взгляд родственников чувствуешь, что сделал максимально возможное в данный момент. И гордишься собой. Ты на своём месте. Это вдохновляет, улучшает настроение. Я улыбаюсь на вызовах, разговариваю с бабульками, что вызывают в основном поболтать, подыгрываю безобидным алкашам с абстинентным синдромом, нахожу общий язык с детьми и их беспокойными мамочками.

– Марина Викторовна у нас просто ангел – смеётся Олег.

– Не слушай его, наслаждайся этим чувством, – как-то очень серьёзно говорит Андрей, – к сожалению, оно пройдёт.

– Ну нет! Почему? Ты думаешь я стану как Мышка?

Мышкой мы называли старшего врача нашей смены. Бескомпромиссная, жёсткая, будто каменная, женщина предпенсионного возраста. По станции ходила шутка, что свою улыбку Мышка обменяла у дьявола на способность диагностировать на нашем уровне то, что не сразу ставили даже питерские консилиумы. За свой талант она была негласно удостоена неприкосновенности. Так что никакие жалобы за бестактность и прямоту ей были не страшны.

Прозвище её сначала показалось несоответственно милым и ласковым, но Олег объяснил, что оно произошло от первичного «мышь летучая». Думаю, дальше разъяснять не стоит.

Как Мышка становиться не хотелось. Не хотелось становиться как большинство на скорой. Постепенно узнавая фельдшеров, врачей, санитаров, мне становилось страшно. Видела людей озлобленных, уставших, недовольных. Недовольны они были условиями труда, зарплатой, неадекватными пациентами, адекватными пациентами, тяжёлыми вызовами, новыми водителями, старыми водителями, графиком, приёмным покоем, начальством, отсутствием шкафчиков, новой формы, сумок для кардиографов.

– Не слушай их жалобы, не разговаривай с пессимистами, они давно выгорели. В их головах сгорели предохранители. Все ходят на работу работать, а не помогать болеющим, – говорит Андрей.

Мы с ним бывает тихо разговариваем, сидя рядышком в общей комнате.

– А ты?

– А у меня это типо миссия, долг, если хочешь.

– Долг кому?

– Себе, миру… Не важно. Мы сейчас не об этом. Просто останься собой. Не поддавайся общему настроению бессмысленности и апатии.

***

Мне нравилось общаться с Андреем. С ним легко. Хоть он и старше лет на десять. А может именно поэтому. Знаете, бывают такие люди: вы вроде разные и знаете друг друга пару недель, но это чувство близости, понимания, совпадения – оно делает вас… родными что ли. Почти о всех коллегах уже успело сложиться мнение: от кого что можно ожидать, кто на что способен, с кем лучше не связываться. Андрей среди всех стоял обособлено, выделялся. Было в нём что-то тайное, немного страшное, великое. Он не болтал вместе со всеми, не обсуждал вызовы после их завершения. В свободную минуту сидел с толстой книжкой на скамейке возле фикуса. Ещё всегда очень вовремя и грамотно подсказывал мне то, что по неопытности не знала. От других о нём никогда не слышала ничего плохого, хотя слухи в большом коллективе – дело обычное. Андрей мне нравился: его голос – негромкий, глубокий, манера двигаться, спокойная уверенная походка, крепкие жилистые руки, увитые венами, эти интеллигентные очки и главное – добрая широкая улыбка, от которой забавно морщинилось его лицо.

– Наверное я влюбилась, мама.

– Это хорошо, хорошо. Но фельдшер…, какой-то фельдшер… Ты торчишь там, в богом забытом Всеволожске… Какие перспективы, какой рост? Езжай хотя бы в Питер, найди себе богатого, настоящего мужика. Ты же у меня красавица. А ездишь там, в грязи в этой ковыряешься… Болото. Болото затягивает. Не успеешь оглянуться и уже с пузом, в съёмной квартире, с мужем-алкашом.

Мама странно растягивает слова, запинается.

– Мама, у тебя всё в порядке?

– О, да, у меня всё хорошо, у нас всё хорошо. Лёша любит меня. А что ещё надо одинокой женщине? Одиночество, оно знаешь, смертельно в моём возрасте.

– Я приеду скоро. Давай сходим куда-нибудь, развеемся.

– Хорошо. Пока, Мари.

– Я люблю тебя.

Последние слова упёрлись в короткие гудки, будто спасая меня от неискренности.

Что объединяет нас с родителями? Как мы чувствуем родственность, кровную связь? Не знаю. Иногда кажется, что я ничего не чувствую. И мне страшно. Неужели я такая неблагодарная дочь?

***

Огромная серая птица села на высокое дерево. Дерево зашаталось и заскрипело. Птица расправила мощные крылья и поднялась в небо. В следующий миг уже я лечу, становлюсь этой птицей. Подо мной – словно огромный механизм, состоящий из рук и ног – это люди среди маленьких домиков что-то делают. Кто-то сажает в землю семена, другие разводят огонь, третьи наполняют водой ржавые баки. Посреди большой зелёной поляны – шпиль церкви, внутри – существо похожее на медузу, щупальца которой протянуты к механизму. Медуза словно играет с ним или на нём. Я лечу, знаю, что выше их странных дел, меня не касаются их игры. Но видеть больше не хочу, боюсь, потому что знаю, что скоро механизм сломается. Пытаюсь закрыть глаза, но понимаю, что они и так закрыты, и попадаю в сеть, бьюсь, а в небе разносится механический рёв: «Белая ночь, белая нооооочь!» В унисон кричу на птичьем языке и просыпаюсь от этого крика.

Я отличаю сон от яви. Но бывает очень страшно. Сердце от таких пробуждений выпрыгивает из груди. Дурацкие сны! Раньше они снились реже.

На часах три часа ночи, завтра на работу. Пью воду, закрываю глаза.