Колышутся на ветру

* * *

Пару дней хотелось увидеть этого парня снова, а потом забыла даже, как он выглядел. Не до этого было. Но где-то через месяц, неожиданно встретила, тут же узнав. Красавчик сидел в компании нескольких мальчишек, в соседнем дворе на лавочке. Он выделялся среди всех: казался старше и серьёзнее остальных. Специально прошла рядом, но будто не замечая, стараясь идти красиво, как на сцене. Может это выглядело глуповато, но тогда казалось хорошей идеей.

Краем глаза засекла, что он посмотрел в мою сторону и отвернулся. Может не узнал? А с чего я вообще взяла, что ему интересна? Вот дура! Мама же предупреждала: «Никогда не строй воздушных замков с парнями». Наверное, это и значило не рассчитывать, что каждый, кто нравится, при моём появлении должен лететь сломя голову, стелить мне красную дорожку.

Мама твердила, что «женщина не должна зависеть от мужчины, а реализация независимости – это или успех в искусстве, либо хорошее образование и работа».

Папа же смеялся над ней, в шутку называя «стервой – феминисткой» и говорил, что «без любви все деньги мира и успех – это пустой звук, это пук, от которого сам задохнёшься. Любовь же открывает окна и впускает свежий воздух». Такие вот отцовские метафоры запоминались лучше, чем мамины житейские мудрости.

Следующая наша встреча случилась осенью.

Солнце пригрело, заставив снять тёплый кардиган, и я шла, заглядываясь на своё отражение в витринах магазинов, оценивая как выгляжу в своей пёстрой маечке и вдруг налетела на препятствие.

– Ой, извините пож…

Не успев договорить, я теперь увидела, что препятствием был тот самый парень.

– Привет, ты чуть не сломала мне нос, но я готов простить, если позволишь проводить.

Он улыбнулся. Какая-то взрослость была в его синих глазах и мягкость. При ближайшем рассмотрении, красивое лицо ничуть не поплохело, как иногда бывает, и даже небольшой шрам над правой бровью не портил его.

– Меня Саша зовут.

– Марина, – смущённо ответила я, силясь не отводить взгляд.

Я не знала, как это происходит: всё это общение, встречания, влюблённости. Мы шли. Он молчал, переодически чуть поворачивая голову и собираясь что-то сказать. Заметила, что он покраснел.

– Ты тоже не любишь ходить в церковь? – решила взять инициативу в свои руки.

– Да, но приходится.

– Мама заставляет?

– Ну, вроде того. Ей сложно отказать. Хочешь мороженого?

– С удовольствием, только в другой раз. Меня папа ждёт сегодня. Нужно его проводить на работу.

– На работу? Ты что, каждый день провожаешь отца на работу?

– Пару раз в месяц. Он много летает по миру. Он помощник помощника министра иностранных дел.

– О, вот это я попал. А мама у тебя не секретарь секретаря президента?

– Иди ты. Мама тоже в министерстве. Только культуры. Вот, такие дела.

– Ты же знаешь, что мы почти соседи? Я тебя часто вижу.

– Странно, а я тебя никогда.

– Ну не ври.

– Не вру.

– Ну ладно. Хочешь я завтра за тобой зайду, пойдём в кино?

– Попробуй.

* * *

На следующий день Саша был более разговорчивый.

– Меня сегодня из класса выгнали, – хвастливо сказал он.

– За что?

– Училка матемши подошла тихо на контрольной и увидела, что я не делаю задания, а пишу в своём блокноте. Схватила его и швырнула в сторону мусорки. Представляешь? Без единого слова.

– И ты сделал выводы и вышел из класса? И что ты там писал?

– Да, мы поняли друг друга без лишних слов. Я пишу стихи, когда мне скучно.

– О, интересненько! Дашь почитать?

– Ммм, когда-нибудь.

Саша взял меня за руку. Это было новое ощущение, не то что с мамой или папой, когда маленькая. Что-то интимное и волнующее. Он сделал это ненавязчиво, продолжая разговор.

– Значит любишь поэзию. Пушкин, Лермонтов? Кто там ещё? Кто тебе нравится?

– Мне не нравятся поэты прошлого, прям воротит, ни строчки не могу запомнить, когда заставляют учить. Пожалуй Бродский только если.

– Не читала. А что он пишет?

Саша сглотнул, откашлялся и тихим голосом начал:

 
Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на глаз,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.
И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.
Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.
 

Саша прочёл это без особой интонации, но лёгкий озноб с мурашками пробежал до кончиков пальцев и слегка закружилась голова.

– Романтично. И грустно.

Его ладонь стала влажной и он убрал руку, поправил свои густые чёрные волосы.

Саша вёл меня в кино. Постоянно смотрел на меня, прямо в глаза, и улыбался своей кошачьей улыбкой.

– Что?

– Ты очень красивая. Похожа на Хэлли Бери. Только лучше.

Я рассмеялась.

– Похожа. Но свои волосы я никогда так не обрежу, хоть они меня и бесят иногда.

– Почему бесят? Красивые волосы.

– Ага, жестяная мочалка.

– А мне нравится.

Саша провёл рукой по моим волосам. – Ты самая необычная девочка, какую я встречал.

* * *

Теперь после занятий он ждал меня у порога училища. Подружки жутко завидовали. Но мне никогда не важно было, как казаться взрослее и лучше, так и скрывать свою личную жизнь. Хотят – пусть обсуждают, завидуют, хвалят, заходятся слюной – это их дело. Моё дело – быть счастливой и влюблённой.

Незабываемое лёгкое время, когда каждый новый день с ним был наполнен яркими моментами. Чувствовала себя героиней фильма. Кстати, благодаря Саше полюбила кино. Саша восхищался фильмами с Робином Уильямсом. На маленьком экране подвального кинотеатра, который держали продвинутые ребята, называвшие себя андеграундной интеллигенцией – дети богатых родителей – мы смотрели фильмы, которые не показывали в советских кинотеатрах.

«Общество мёртвых поэтов», видимо, был любимым фильмом тех ребят, в частности Саши. Смотрели его по два раза в месяц, и после каждого просмотра Саша был задумчиво-воодушевлённым. Мне же нравились старенькие американские и итальянские картины 70-х – 80-х годов.

– Carpe diem, Мари, Carpe diem – произносил Саша в пространство, – мы должны изменить мир, пока он не изменил нас. Сейчас самое время.

– И как же это сделать?

– Должен тебе признаться. Я хочу уйти из дома.

Он часто шокировал своими словами. Свободолюбивый и гордый. Романтичный и окрылённый.

– И куда же ты пойдёшь?

– Куда глаза глядят. Жизнь идёт. Давай уедем вместе.

– Куда? Деньги ты где возьмёшь?

– Ну может не сейчас, немного поработаю, подкоплю за зиму, и весной мы сможем сесть на поезд в любую сторону света. Весна любви и свободы.

– Ладно, не говори глупостей. Лучше думай, куда поступать будешь, беглец, тебе скоро шестнадцать. Вот поступишь в другой город – будто и сбежал.

– И ты туда же. Мне уже по горло этой учёбы – тупая зубрёжка ненужного хлама, забивающего чердак, что себя забываешь. Эти знания не дают свободы.

Саша усиленно жестикулировал и я поняла, что спор и мои мысли ему сейчас не нужны. Просто обняла его и поцеловала в губы. Он взял меня за талию, посмотрел в глаза.

– Спасибо, что ты есть.

Долгий поцелуй разбудил мурашек и они разбежались по всему телу.

* * *

Мы всегда находили темы для разговора. Я понимаю, что они были по-детски наивными в большинстве своём, но мы, по крайней мере, знали мечты друг друга, планы, любимые и нелюбимые вещи, книги, фильмы. Чувствовала себя взрослой и самостоятельной. Познакомила, как полагается, Сашу с родителями.

Мама сначала с холодом отнеслась к нему, твердила, что бандит и бездельник. Хотя с чего она это взяла, не пойму. Но стоило мне сказать, что Саша пишет стихи – в этот момент лицо Саши стало цвета советского флага, – у мамы тут же изменилась поза, взгляд и речь, и им нашлось о чём поговорить. Папа же, когда видел нас вместе, жал Саше руку и интересовался, какие последние фильмы тот посмотрел или просто спрашивал как здоровье, желал нам удачи. Я любила папу за эту непосредственность и ненавязчивость. Всегда ощущала благодарность и теплоту. Во всём, что делал папа, была какая-то милая доброта, и это никогда не было наигранно.

* * *

Саша ходил на все мои выступления, неизменно принося охапку цветов. Кстати, если приходилось расставлять приоритеты между балетом и Сашей – балет неизменно побеждал. Я не могла представить, что не пойду на занятия, забывшись в объятьях любимого. Саша не обижался. Думаю, он был влюблён настолько, что готов был прощать всё. Среди всех его настроений, мне особенно нравилось то, мечтательно – поэтическое, которое посещало его на какой-нибудь крыше, ближе к полуночи.

– Мы уедем с тобой в Италию, к Средиземному морю. Будем снимать маленькую комнатку в доме с большими окнами и фасадом, увитым зеленью. Заведём милую девчушку, назовём Моникой. Я буду самым популярным поэтом современности, а ты – самой известной балериной. Откроешь свою школу. Потом переедем в двухэтажный домик в какой-нибудь провинции. Заведём прислугу. На личном самолёте будем путешествовать по миру…

– Супер. А ты не перегибаешь?

– Всё возможно, я верю, стоит только захотеть – мир будет наш.

– Зачем тебе целый мир?

– Потому что мечта должна быть великой.

– Может хочешь править вселенной?

– Ну ладно тебе, не язви, маленькая бяка. Ты меня любишь?

– Люблю.

– Пообещай что будешь верить в меня, верить в нас.

– Ты пересмотрел мелодрам? Обещаю.

4. Союзы распадаются

Заканчивался 1991год.

В тот вечер был сильный мороз, Саша встретил меня с цветами, завёрнутыми в газету. Это были розы. Бледно – розовые.

– Ого, где ты их откопал!?

– Неважно, родная.

Мы шли к нему в подъезд. С родителями меня так и не познакомил, всегда находились отговорки. Я думала, что он ведёт меня домой, но поднявшись на второй этаж, Саша подошёл к окну и сказал, не смотря на меня:

– Мы уезжаем.

– Что значит мы уезжаем, кто «мы»? Куда?

Мне на секунду показалось, что он говорит о нас. Неужели решился сбежать? Со мной? Не спрашивая, чего хочу я? Будет умолять поехать с ним? Заставит? Но я не могу. Хоть и обещала любить и быть с ним…

– Я с родителями. Папу переводят в Питер.

* * *

Первая любовь – она как первый блин. Как репетиция, как первые шаги ребёнка.

Я не плакала. Почти. Саша оставил своё фото и все стихи, посвящённые мне, аккуратно записанные в толстой синей тетради.

Саша показал мне, что я девушка, притом красивая и интересная для парней. Это льстило и я этим пользовалась.

После Саши встречалась с парнями, но это было совсем не то – не те интересы, не те слова и руки. Они говорили о любви, но перед сном я всегда вспоминала Сашу, его мечты и наши общие, прогулки под дождём и снег на ресницах, поцелуи и уютные кинотеатры, музыку со старых пластинок и стихи.

Саша после переезда не написал. А мог бы. Это обиднее всего: потерять связь с тем, кто был так крепко связан с твоим каждодневным существованием.

Мама видела мои переживания.

– Детка, Любовь встречает Случай и они строят свои планы, находят пути и выходы, приходят вместе к Судьбе и просят быть благосклонной.

Я ей не верила.

Наверное, тогда мне больше всего хотелось поддержки от папы. Он всегда знал, что сказать в трудную минуту, и хоть дома был редко, за такие моменты готова была прощать ему отсутствие.

Папа садился рядом, обнимал одной рукой, и своим звучным басом, в то же время ласково говорил что-то вроде:

– Тебе кажется, что мир рухнул, но этот мир построила ты – значит сможешь построить и ещё один, и с каждым разом он будет всё совершеннее.

А может это запах папиных сигарет, смешанный с едким одеколоном, меня успокаивал. Но я знала: стоит поделиться проблемой с папой, так она сразу теряет свой вес.

* * *

Союзы распадались, но жизнь продолжалась.

С любовными делами решила завязать на неопределённый срок. Тем более, что успехи в балете открывали новые горизонты.

Помню Ангелина Иосифовна говорит однажды:

– Весь мир восхищён русским балетом, им никогда не забраться на наши высоты. Каждый год руководители балетных школ во всём мире зовут русских балерин на учёбу, с расчётом, что сами чему-то научатся.

– Старшие девочки рассказывали, я знаю.

– Так вот, они заинтересовались тобой. На последнем спектакле была делегация из Америки. Завтра они придут говорить с тобой и родителями. Поняла?

– Ну, поняла, только я не хочу ни в какую Америку.

– Буду рада, если так, но справедливости ради скажу, что там ты смогла бы устроить свою жизнь в шоколаде, как сейчас говорят.

Наверное только тогда стала осознавать свои истинные возможности. Понимать, что мой мир может расширить свои границы до необъятных. И мне стало страшно. Вот такой парадокс. Мне, такой смелой, дерзкой и сильной, было страшно.

Но я стала крутить в голове эту перспективу, взвешивая все за и против. Никогда не думала о балете как о способе заработка. Это был первый раз. Кажется, миллионы мыслей слились в гам в голове, от чего она разболелась и я уснула тревожным сном.

И на утро лежала дома с температурой под сорок, взявшейся ниоткуда. Меня мутило и трясло, но я чувствовала облегчение от того, что не встречусь с этими американцами. И всё останется как прежде. Я буду танцевать, потому что это моя жизнь, а не работа. А деньги – хороший катализатор, когда нужно узнать чего ты стоишь, – так говорил папа.

* * *

Думаю, именно в то время мы с ним по-настоящему сблизились. Мне нравилось заниматься с папой английским. Сидя на диване, он диктовал текст из книги, а я должна была записывать на русском. Получалось неплохо.

– Ты умница, Мари! Больше того – у тебя талант! Ты будто в прошлой жизни была англичанкой!

– Как это, в прошлой жизни?

– Ну, некоторые религии считают, что после смерти, душа человека перерождается в новом теле и проживает новую жизнь. Так бесконечно.

– Пап, но людей-то на Земле становится всё больше, так?

– Так?

– Откуда тогда берутся новые души?

– Не знаю, может целая душа делится на куски, бывает пополам, а бывает на множество осколков. Если человеку не повезло, то в его тело попадает именно такой маленький кусочек. Поэтому много тех, кого можно назвать бездушным.

– Soulless?

– Soulless.

* * *

Я не хотела оказаться бездушной, но не знала, как это можно проверить. Впервые передо мной возникали такие серьёзные вопросы. Вообще, это было то прекрасное время, когда столько событий происходят впервые: любовь, мысли о душе, выбор. «Вся наша жизнь состоит из выбора, то что мы выбираем – и есть наша судьба» – первая запись в первом девичьем дневнике. Неслабо, да?

Но тогда я ещё не знала, как жизнь может наплевать на наше мнение. И сделать свой выбор.

5. День, когда…

Мне шестнадцать. Я изо всех сил старалась удовлетворять мамину просьбу быть дома до 22:00, но то и дело это не получалось. Трудный возраст. Не скажу, что шастала с сомнительными личностями по подворотням, но бывало всякое… Компания небольшая: две девчонки моего возраста, три парня постарше со двора и я. Первый алкоголь, первая сигарета. Не знаю тех, кто этого избежал.

Конец осени. Время немного перевалило за мой лимит, ребята проводили до подъезда.

В лифте закружилась голова. В глазах потемнело. Присела на корточки. На полу и синей двери лифта заметила пятна, похожие на кровь, опять кто-то что-то разлил. К головокружению добавилась пульсация в ушах. Дверь открылась на пятом. Свет из лифта осветил небольшой участок стены, лампочка на этаже светила еле-еле. Повернувшись к своей двери, я увидела мужчину, лежащего на полу. Под ним – тонкий ручеёк, дотёкший до ступенек лестницы. До последнего я надеялась, что это не кровь. Куртка мужчины. Что-то знакомое…

– Папа, папа!

Ответа не было. Наклонилась над ним. Глаза закрыты. В тусклом свете лицо похоже на маску.

Вытянула ключи, чуть не уронив. Кое-как открыла дверь.

– Мама! Скорую! Папа!

Из комнаты выбежала мама – глаза бешеные, руки трясутся.

Я попыталась перевернуть отца с бока на спину. С первого раза не вышло. Приложила больше усилий (сорока пяти килограммовой девочке это сделать не так просто). Наконец всё-таки удалось. Тёмно-бежевая куртка вся красная в районе живота и порвана узкой полосой. Папа застонал. «Хороший знак. Наверное», – промелькнуло в голове. Прижимая рану рукой, велю маме принести полотенце, перекись и бинт. Пытаюсь остановить кровь. Что-то такое было на уроках первой медицинской помощи.

Папа замолчал и перестал шевелиться. Мама то держалась за голову, уходила в квартиру, то шептала, что этого не может быть, хватала папу за руку.

Чёртова скорая ехала вечность. Но вот, лифт открылся на нашем этаже. Из кабины вышли две женщины, плотные, одинакового роста и высокий парень в очках. «Быстрее, он умирает». Медики спокойно, но быстро открывают свою сумку. Женщина измеряет давление, парень заклеивает рану. Смотрит на меня и негромко так говорит: «Молодцы, всё правильно сделали».

– Девяносто на шестьдесят!

– Девушка, позвоните соседям, помощь нужна носилки нести.

Я позвонила в пятидесятую квартиру. Дядя Слава вышел заспанный. Одновременно, на шум открылась дверь у тёти Вали.

«Извините, помогите пожалуйста, нужно носилки нести!»

Ошарашенный сосед осматривает каждого участника этого действа и закрывает дверь, бормоча что-то про больную спину. Тётя Валя, кроме причитаний, ничем помочь не может. Больше идти не к кому. На этаже выше – одни старики, ниже – алкаши. У кого дети уже спят, кто такой же, как дядя Слава. А время идёт.

– Никого не нашла, давайте я помогу.

Фельдшер вскрыла упаковку с иглой, уверенным движение вставила в руку папе, подсоединила капельницу. Папа застонал.

– Ладно, берём сами.

На этаж приехал лифт, оттуда вышел высокий в очках, с ещё одним мужиком, наверное водитель.

Раскинули носилки, втроём переместили отца на них.

– Девочка, ты возьми, пожалуйста, нашу сумку, а мама пусть возьмёт вторую.

– Поняла.

Вчетвером они быстро спускали папу с этажа.

«Папочка, ты только держись», – шептала я себе под нос. А вслух спросила:

– А можно с вами?

– Как хочешь, – ответила мне женщина.

Мы ехали с мигалками, протяжные завывания сирены дополняли гул в ушах. Я, словно сквозь полиэтиленовую плёнку, говорила и видела. Держалась за холодную папину руку и вспоминала какую-нибудь молитву, и в то же время, про себя, ругалась плохими словами.

Не помню, как доехали до больницы. Не помню, как потом вернулась домой.

В голове крутилось: «Молодцы, всё правильно сделали.., всё правильно сделали.., всё правильно сделала я»…

* * *

Операция оказалась сложной. Задето лёгкое и сердце. Гарантий никто не давал. Мама провалилась в какую-то эмоциональную бездну: если и разговаривала, то заикаясь и путано, на работу не пошла, а всё бродила по квартире, прикладывая к опухшим глазам пожелтевший платок. А я то и дело приходила в больницу, чтобы хотя бы с медсёстрами поговорить о состоянии отца. Большого желания утешать назойливую девчонку ни у кого не было.

«Девушка, идите домой, вам позвонят, как что-то прояснится».

* * *

На третий день они позвонили.

6. Отсутствие

После смерти отца прошло около месяца. Мама плакала первую неделю, так, что ванну можно было наполнить всеми выплаканными слезами. Я получила несколько двоек, за невыполненную домашку, но, думаю, учителя всё понимали.

Мы никогда не обсуждали с мамой наши чувства. Вот так в открытую, я не могла спросить: «Как ты, мама? Что творится у тебя в душе? Мы разделим эту боль… Будем идти дальше, всё будет хорошо!» Нет, мы молча пропитывали воздух комнат свинцовой скорбью.

Лишь иногда, осторожно обнимаясь, мама зачем-то шептала: «Прости».

Зимние каникулы начались со звонка по телефону.

– Здравствуйте, Вас беспокоят из милиции, гражданка Цветкова, следователь Ничипоренко.

Я была рядом и стала подслушивать громкий голос в трубке

– … Вам нужно явиться в отделение сегодня к десяти часам, кабинет тридцать восемь… …мы нашли убийцу вашего мужа.

– Хххорошо, нооо, ну да, хорошо, спппасибо.

Помню своё состояние: на долю секунды я вроде обрадовалась, а потом что-то засвербело внутри, опять ярко вспомнился тот вечер. Я не знала, чего хотела. Наверное, больше всего мне нужно было знать за что. И ещё: я до жути боялась разговаривать с милицией. Но, к счастью, маму вызывали одну.

И вот, она возвращается от следователя. Глаза красные, идёт в ванную, потом закрывается в своей комнате, ни слова не произносит. Я не хочу докучать. И только утром за завтраком с надеждой смотрю на неё и прошу рассказать.

– Мари, тут нечего рассказывать, – резко отвечает она.

– Но кто он, ты его видела? Что он говорил? За что?

Мама вздыхает, застывшим взглядом высматривая что-то за окном.

– Обычный мужик, алкаш, бандит, уже сидел… Нужны были деньги. Он видимо знал, что у папы зарплата в тот день.

Странно – подумала я, – кажется видела папин бумажник, когда расстёгивала куртку, чтобы найти рану. Вслух ничего не сказала. Мама не хочет меня расстраивать лишний раз. Ну и ладно.

Чёртовы деньги! Добро пожаловать в реальность, маленькая Мари. Человека можно убить вот так просто, просто потому, что кому-то нужно выпить, а денег нет. «Деньги меняют сознание» – так говорил папа…

Маму ещё несколько раз вызывали. Она никогда не рассказывала подробности. Я не знала, как подступиться к ней, как помочь. Пугающий холодок пробегал между нами. Мама отдалялась и отгораживалась стеной. В прямом и переносном смысле. И единственным, о чём иногда спрашивала за это время, был балет.

Убийце дали пятнадцать лет. Я не ощутила ничего. Справедливость, возмездие, воздаяние и прочая кара – никак не влияла на отсутствие папы и состояние мамы, которая чаще стала ходить в церковь и реже краситься.

Вот в такое время я впервые и задала себе вопрос о смысле жизни. О добре и зле. О том, что я делаю, чего хочу и к чему иду. К чему идём мы все.