– Ну и хорошо! – одобрил Боря. – Я себе в городе построил деревянный дом, чтобы для семьи была обеспечена самая здоровая обстановка. И представляете, в чем сложность – теперь почти никто не умеет работать – еле-еле электрика нашел, чтобы электропроводку в доме сделать.

– На своем предприятии нашли?

– Нет. Это оказался безработный инженер.

– Как же вам теперь налаживать основное производство, если работать никто не умеет? Это же все-таки авиационные двигатели, а не что-то еще!

– Учить придется вновь набранных. Ну, и старых надо привлекать.

– Пойдут?

– Пойдут, если платить будут.

– А будете?

– Постараемся.

– Боря, ведь вам еще немного лет. Не знаю, как вы преуспели в бизнесе, но мне в высшей степени приятно, что для вас есть вещи, более важные, чем деньги и прибыль. Если это свойство останется при вас, то, полагаю, в жизни будет все путем и с семьей, и с детьми, и с женщинами до глубокой, можно сказать, старости – вы уж мне поверьте. – Тут Боря кивнул, соглашаясь со мной. – И пусть деньги служат вам, а не вы – деньгам.

Боря вновь понимающе кивнул. Он угощал меня грибным супом, и очень жалел, что я отказываюсь. Тогда он достал откуда-то огромное яблоко и предложил мне.

– От такого не откажусь, – сказал я.

Оказывается, Боря отпускал обоих своих парней одних на лодке в город за хлебом. Туда и обратно это было около тридцати километров по воде. Случись что с мотором, пришлось бы поволноваться и Боре. Но ребята справились, и я был рад за них. В разговор взрослых ребята не встревали, но при обращении к ним делали все быстро и хорошо.

– А ваша жена не была на Цейлоне? – поинтересовался я.

– Нет, она тогда только родила ребенка. Ей от него нельзя было уезжать.

Борю явно занимало будущее – не в самом общем смысле, а в том, насколько хватает человека для активной и полноценной жизни. Видно, у него были большие планы, о которых я, естественно, ничего не спрашивал, хотя был бы не против их узнать. Вот уж не думал, что на воде познакомлюсь с симпатичным капиталистом, думающим в первую очередь о том, что человеку пристало делать, а чего не пристало. Вместо Канар или Таиланда пришел вот сюда, погрузился в лоно родной природы с радостным ощущением, что лучше, чем здесь, вряд ли где может быть. Видно, кроме коммерческого нюха и проницательности расчетливого инвестора в нем глубоко укоренилось здоровое инстинктивное тяготение к истине «где родился, там и пригодился», то есть там, где по Воле Божией надлежит быть и радоваться всему, что дает понимающему человеку Всемилостивейший и Всезнающий Творец.

Глава 8

Вторая мировая война окончилась больше шестидесяти лет назад и вроде бы стала историей. То есть для тех, кто не жил, пока она шла, отнимая все силы от граждан воюющих государств, она действительно сделалась всего лишь историческим фактом, лишенным эмоциональной окраски и каких-либо образных подробностей, но для ее современников война представляла собой нечто другое, – причем столь огромное, что сколько ни насыщай ее новыми дополнительными сведениями, все казалось мало, все было недостаточно для того, чтобы правильно представлять себе ее в полном объеме как в оперативном или стратегическом виде, так и в человеческом плане – в плане восприятия тех, кто сражался, кто работал и выживал, кто терпел страшные муки за себя и своих близких и кто их причинял другим. Праведная боевая доблесть (а иной она как будто и не бывает) оставляла за собой пространства, усыпанные телами убитых людей и искалеченной, хотя и сделанной из добротнейшего металла, военной техники. Наступающие и отступающие армии делали свое дело с большей или меньшей эффективностью, но всегда с однотипными результатами что в обороне, что в наступлении. По обе стороны фронта технология ведения войны производила одно и то же – убитых, раненых, искалеченных душой и телом людей и превращенных практически в ничто изумительных порождений человеческого разума в виде машин, танков, самолетов, кораблей и всевозможной ценнейшей аппаратуры.

Я был всего лишь мальчишкой в возрасте от восьми до двенадцати лет, пока продолжалась война, мне всего лишь несколько раз случалось переживать в Москве бомбежки немецкой авиации, и я всего лишь раз слышал действительно близкий взрыв пятисоткилограммовой бомбы, но даже не будь рядом со мной этого взрыва, я бы все равно так надышался атмосферой войны, что она вовек бы никуда не ушла из моего живого сознания (теперь бы, правда, сказали бы иначе – из моей «оперативной памяти»). Я знаю о войне достаточно много, чтобы с гневом опровергать чье-либо вранье насчет того, как проходили отдельные сражения и целые кампании в бравых воспоминаниях уцелевших вдали от «передка» мемуаристов, кто бы их ни изливал, будь то официальные военные историки, бывшие крупные полководцы или фанатичные поклонники Сталина, либо Гитлера.

Общая схема основных судорожных движений воющего человечества остается хорошо понимаемой вне зависимости от маскирующих или приукрашивающих усилий любых комментаторов с любой из сторон, но лично мне знания этой схемы мало. Я постоянно чувствую перед собой обязанность в меру своих сил отделять зерна истин от плевел лжи, поскольку вранье не прекращается, а многие истины все еще злонамеренно (иные считают, что и во благо) скрываются за семью замками, причем ясно, что многое не собираются рассекретить и еще через пятьдесят или сто лет, настолько это СКРЫВАЕМОЕ по своему характеру неприлично, обидно и непристойно.

В связи с юбилеем своего покойного отца маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского его дочь в недавно прошедшей с ее участием телевизионной передаче привела один свой разговор с отцом. Она спросила папу, почему он не пишет и не издает свои мемуары, как это делают другие его коллеги того же уровня. И маршал ответил ей так, как она совсем не ожидала: «Пусть врут без меня».

Там ценней для меня воспоминания тех, кто ничего не издает (хотя есть, безусловно есть и такие, кто пишут и издают только правду, хоть и не всю) и у кого над плечом не торчит, бесцеремонно заглядывая в рукопись, цензор из ЦК, Главлита или ГлавПур¢а, то есть рассказы тех, кого побуждают говорить только собственные переживания и собственная совесть. Услышанное ненароком от реальных участников войны, от фронтовиков, чего только ни навидавшихся в ретирадах на собственной земле и в наступлениях на своей, а затем и на чужой территории, в том числе и во время триумфов нашей славной армии, представляется мне именно тем истинным материалом, который только и способен передать потомству действительный образ войны – даже несмотря на то, что новым поколениям (а их уже народилось целых три после Второй Мировой) это, за редкими исключениями, и безразлично, и не интересно. Чудовищный опыт совсем недавнего прошлого (он только для молодых, то есть более молодых, нежели я, людей представляется чем-то древним) все-таки должен кого-то учить и в будущем, ибо есть глупости и дикости, которые не стоило бы повторять, а уж Вторая-то Мировая война безусловно была из их числа.

С Володей Костеловским – мужем Нади, подруги моей первой жены Лены и моей приятельницы тоже – я познакомился в одном из первых наших походов на собственной байдарке «Луч». У Володи с Надей была точно такая же байдарка, но сама Надя в этот поход пойти не смогла, и в Володином экипаже ее заменила другая подруга Нади и Лены по факультету. О своей семье Володя однажды рассказал, что его бабушка, революционерка с дореволюционным стажем, была знакома с самим Владимиром Ильичем. Но упомянул он об этом немаловажном факте отнюдь не для хвастовства, а чтобы показать, из какой среды он произошел, в каком духе его воспитывали и откуда у него в голове появились определенного рода глупости. Наверно, именно поэтому и о самом знакомстве его бабушки с Лениным он упомянул не без иронии. На одном из ранних уже советских съездах РКП (б), встретив в кулуарах Володину бабушку, вождь революции живо заинтересовался ее делами, но узнав, что она делегат съезда только с совещательным, а не решающим голосом, сразу потерял к ней всякий интерес и пошел привлекать на сторону своей платформы кого-то другого.

Тем не менее, Володя был бесспорно воспитан в духе преданности родной коммунистической партии и абсолютно советского патриотизма. В первый же год войны он ощутил глубокую потребность исполнить свой высший долг на фронте, когда родная страна, мировая колыбель социализма, подверглась страшной опасности, хотя ему только-только исполнилось шестнадцать лет. Но он был парень рослый, физически хорошо развитый – не только идейно подготовленный к «труду и обороне», и потому он без труда обошел формальности призыва и был зачислен в Красную Армию, тем более, что после постигших ее приграничных катастроф противостоять гитлеровским ордам становилось все труднее и труднее. По-видимому, красноармеец Костеловский начал свою войну с Гитлером в 1942 году. Это было на Северном Кавказе, где войска фельдмаршалов фон Бока и фон Листа развивали наступление с целью овладения нефтепромыслами Грозного и Баку, а также прорыва в Центральную Азию. Первые же бои, как правило, неудачные для наших войск, не только не сломили Володиного энтузиазма и желания дать Гитлеру сдачи, но и укрепили его в стремлении сделать это. После одного из боев он потащил за собой совершенно деморализованного политрука, неся на себе еще три винтовки (а как же? Нельзя, чтобы оружие убитых товарищей досталось врагу! Они еще ох как пригодятся!) и вышел к своим. Скорей всего именно с той поры он начал критично относиться к словам и делам советской власти и коммунистической партии. Ежечасно говорилось одно, происходило и совершалось другое. Непобедимая сила ленинских идей, оказывается, никого не побеждала даже силами как будто вдохновленных ими людей. Командование было скверное, потери-огромные.

Правда, немцы хоть и сильно перли, но тоже постепенно выдыхались. Прорывы на глубину в тысячу километров даром не проходят – и люди не железные, и снабжение наладить нелегко. А там и наши войска уперлись. И немцы дали задний ход, постепенно оставляя захваченное нахрапом.

Наш с Володей поход был по озеру Селигер, вытекающей из него реке Селижаровке, а затем по Верхней Волге до Ржева. Надо полагать, именно встреча с этими местами и названиями заставила Володю припомнить еще кое-что. Бездарные попытки Жукова сбросить немцев с достаточно близкого к Москве Ржевского выступа до первого квартала 1944 г. не приводили к успеху. Народу было угроблено множество, но, наконец-то, и немцам пришлось оттуда уйти. Где-то к северо-западу от Ржева Володя был ранен сразу в обе руки. На санитарный поезд, в котором он ехал в тыл, напал немецкий истребитель. Первым делом он пролетел над составом, расстрелял паровоз, а потом развернулся и занялся вагонами. – «Что же он там натворил!» – вспоминал без подробностей Володя, полагая, что и так вполне ясно, что может сделать несколькими своими пулеметами опытный летчик, когда не рассчитывает встретить противодействие с земли.

Разгромленный санитарный эшелон представлял собой, конечно, убийственное зрелище. Тем, кто мог двигаться, предложили самостоятельно перемещаться в свой тыл, потому как никто не знал, когда придет помощь, да и придет ли вообще. Володя мог идти, только вот своими раненными руками, к тому же перебинтованными, не в состоянии был сделать ничего – ни ширинку расстегнуть ни, тем более штаны с себя спустить, а тут ко всему и новая беда навалилась. В деревне, встреченной по ходу пути, раненным оказалось нечего предложить из съестного, кроме льняного семени, а вот от него-то желудок расстроился напрочь. Все тяготы этого хождения по мукам тяжким камнем продолжали давить на память Володи о войне. Он был безусловно умелым и храбрым воякой, но видно, как на всякого мудреца довольно простоты, так и на каждого удалого и доблестного солдата приходится много всякого такого, против чего он при всем своем желании никак ничего не может сделать, если становится таким же зависимым от всего вокруг, как новорожденное дитя от своих родителей.

Володе выпало воевать еще очень долго. Судьба перебрасывала его с одного фронта на другой. Его бригада оказалась где-то в Венгрии. В одном мадьярском селе посланную из бригады разведку местные жители захватили и в своей излюбленной национальной традиции с давней гуннской жестокостью расправились с пленными. Когда бригада, вошедшая в село, обнаружила то, что осталось от разведчиков, расправа с потомками Атиллы была соответствующей.

На одной железнодорожной станции командир бригады и его замполит углядели красивую жену венгерского начальника. Без долгих разговоров и приглашений они завели ее в занятое ими помещение, поставили у дверей часовых и изнасиловали женщину. Начальник станции безуспешно пытался прорваться на помощь к жене. Когда насильники выпустили ее наружу, муж застрелил ее, а потом себя.

Но это было не единственным сексуальным воспоминанием Володи, которое глубоко со времен войны засело в его голове. В только что захваченном нашими войсками Берлине Володя, оказавшись в штабе, присутствовал при такой сценке. В соседней комнате вдруг ни с того ни с сего раздался громовой и какой-то неистовый хохот. Вскоре все разъяснилось. В штаб пришла средних лет немка с жалобой на поведение победителей. Не сразу поняв, на что она жалуется, вызвали переводчика. Оказалось, что в квартиру к этой фрау вошли восемь советских солдат, и каждый насиловал ее в свое удовольствие. Однако жалоба состояла не в этом. Очевидно, почтенная фрау сама понимала, что женщины побежденной стороны, хочешь – не хочешь, достаются победителям. Но ее до глубины души возмутило, что советский штаб не позаботился о том, чтобы повинность немецких женщин перед оккупантами была распределена между ними равномерно, по справедливости. А то что получилось? Ее поимели восемь солдат, в то время, как ее соседку, кстати сказать, более молодую, не использовал никто. С таким менталитетом, точнее – с такой приверженностью к порядку, к орднунгу, пропитывающему насквозь весь немецкий умственный настрой, советские офицеры еще никогда не встречались. Разумеется, они знали, что помимо обычных насилий над женщинами по ходу успешных боевых действий на советской территории, немцы сгоняли девушек и молодух в солдатские и офицерские бордели, где одним из главных развлечений победителей было проведение порносъемок – в отличие от наших, немцам в войсках не запрещали иметь при себе фотоаппараты, и они очень хорошо подходили именно для такого применения. О том, какое множество порнографических фотографий наши солдаты и офицеры находили в карманах убитых немцев и специально, ради издевки, нарочно оставляемых в блиндажах, я слышал от фронтовиков не раз. Но вот о том, что в обязанность штаба победителей входило не только правильное распределение войск на постой, но и правильное распределение между женщинами сексуальной повинности перед победителями, ни офицерам из штаба Володиной бригады, ни тем более, мне, слышать еще не приходилось. Отсюда первой российской реакцией на претензию немки, естественно, стал гомерический смех.

Впрочем, о каком-то подобии внесения порядка с советской стороны я тоже случайно узнал от инженера по технике безопасности на заводе, где я работал молодым специалистом после окончания МВТУ. В сорок пятом году Толя был начальником передвижной радиостанции. В это время, уже где-то за границей, мог привлекать для уборки помещений женщин с «шарварга». Что это было такое – женская ли биржа труда по бытовому обслуживанию победителей или не просто по бытовому – я так и не понял. Усëк только, что женщины там не были на вольном положении, потому как Толя рассказал следующее.

Явившись на шарварг, он нашел себе подходящую женщину и привел ее в свое расположение. Для начала они, как он выразился, «конечно потыкались», а потом, к его немалому удивлению, она оказалась не только русской, но и в совсем недавнем прошлом советским офицером. Видно, Толя расположил ее к себе хорошим обращением, раз она призналась ему, что попала на «шарварг» после ареста за связь с каким-то немцем, которого она успела полюбить. Но то, что было, пусть и неофициально, повсеместно признаваемым правом победителей – мужчин на побежеденных женщин, было оказывается, в корне отличным от права победительниц – женщин на побежденных мужчин.

В основе этого абсолютного сексуального неравноправия, как я понял после некоторых рассуждений, лежала биологическая природа полового акта. Что делает мужчина, который чувствует себя всевластным над женщиной из вражеской нации? Он берет ее без спроса, то есть попросту насилует, используя женщину, как ему угодно, пока не проходит желание. Он самим своим поведением во время акта показывает ей, кто победитель.

А когда женщина, офицер оккупационной армии, пользуется пленным, что она делает? ОТДАЕТСЯ, причем так, будто отдается на милость победителя, хотя на самом – деле все обстоит как раз наоборот: это она из стана победителей, а он из стана побежденных, но из-за того, что женщина органически неспособна изнасиловать мужчину, если сама не возбуждает его, да и потом, после начала соития, пашет-то в основном все-таки он, а не она, и в конце концов получается, будто побежденный вроде как насилует победительницу, а это уже ни в какие ворота не лезет, это и логический нонсенс, и политическая недопустимость, и вообще черт знает что. Преодолеть подобный психологическая барьер в ментальности людей немыслимо – даже когда любовь сама по себе делает свое дело.

Проще, наверно, было бы понять, что такое, «шарварг» и в чем точное значение этого слова, да и из какого языка оно вышло, чем разрешить необычную военно-сексуальную проблему.

Да, видимо, нет конца разнообразным гримасам войны, в том числе и в ее неправедно – «правовых» аспектах. Смесь черной жестокости, разнузданности, наглости против вынужденной покорности, ненависти, или расчетливой уступчивости в сочетании порой – и не так уж редко! – с тем, что по-настоящему достойно называется любовью – вот в каких предслах варьируют отношения мужчин и женщин из двух лагерей, схлестнувшихся друг с другом после завершения боя или даже всей войны.

Уже в 1961 году я услышал еще одну историю на этот счет. Старшим из сотрудников опытного авиационного, конструкторского бюро стандартов, посланных на уборку картофеля в Волоколамский район в деревню под Яропольцем, был один человек, имя которого я так и не вспомнил. Войну он окончил в Германии молодым летчиком. Жизнь у него в это время была достаточно хороша и проста – нет боев, нет слишком изнурительной учебы. Есть хорошее питание и много возможностей расслабиться, в первую очередь, конечно, по пьянке и с немками. Общий фон такой жизни я себе уже хорошо представлял со слов многих фронтовиков, но этот молодой человек рассказал и нечто другое. У нас очень мало сообщалось и вспоминалось о деятельности гитлеровского подполья «вервольфа», а ведь оно существовало и, по всей вероятности, было достаточно активным, если на боевом счету этих «волков-оборотней» было уничтожение, например, первого советского военного коменданта Берлина генерала армии Берзарина чуть ли не в первую неделю исполнения его комендантских обязанностей. (Кстати, по поводу его смерти, у нас даже распространялась «деза», будто он разбился насмерть, гоняя по руинному городу на мотоцикле).

Судя по всему, «вервольф» начал причинять и другие неприятности, потому что однажды ночью были по тревоге одновременно подняты все войска, включая летный состав, и брошены на одновременное прочесывание всего города. Летчики вне своего любимого дела обычно полные неумехи в военном деле на земле. В одной из обыскиваемых квартир товарищу моего рассказчика, тоже летчика, выстрелом из пистолета во вроде бы пустой комнате была нанесена смертельная рана. После ответной стрельбы по шкафу оттуда вывалился лицом на пол мужчина в одном нижнем белье с пистолетом, зажатым в руке. Поскольку приказано было обыскивать не только квартиры, но и чердаки и подвалы, в одном доме летчики, поднявшись на чердак, обнаружили там наспех одетую девушку или даже девчонку.

Увидев вооруженных русских, она что-то залепетала по-своему и подошла к стоящей без матраца с одной металлической сеткой кровати и, сбросив халатик, легла прямо на эту сетку без подстилки и развела в стороны ноги.

Тот офицер, который оказался ближе всего к девушке, повел себя самым неожиданным образом. Не опуская направленного на нее пистолета, он стал пятиться назад, почти истерически выкрикивая: «Блядь! Сука! Проститутка!» – до тех пор, пока не оказался у выхода с чердака, где его руку с пистолетом, наконец, не опустили вниз. Потрясение молодого человека было несложно понять. Как это можно девчонке самой ложиться своим беззащитным и нежным телом прямо на стальную сетку, когда от одной мысли об этом у нормального человека сразу возникает приступ боли? А ведь она приготовилась принять на себя еще и тяжесть здорового мужика, а то и не одного, лишь бы сохранить себе жизнь! Ну на что это было похоже? Что они, звери, что ли, чтобы ебать девчонку, распростертую как на кресте, на этой проклятой сетке, где свои-то коленки и мужику в пору было бы пожалеть и поберечь?

Словом, уже покорившаяся было своей горемычной судьбе юная немка начисто выбила из колеи человека, от которого ничего хорошего не ожидала.

Но секс и любовь на войне выкидывают и другие штучки. Тот же летчик поведал историю, в которой собственно связь между победителем и побежденной в ее постели осталась как будто бы за кадром. В их части служил один старшина Герой Советского Союза. Однажды он со своими подопечными солдатами дежурил по кухне. Поверх гимнастерки на нем была белая поварская куртка. Незнакомый солдат подошел к нему, полагая, что перед ним просто повар, и попросил дать ему с собой еды, желательно консервов. Старшина ответил: «Садись, ешь». – Тот повторил, что еда ему нужна с собой навынос. – «С собой ничего не дам, » – сказал старшина, уже вполне понявший, в чем дело. Солдат хотел из казенных харчей подкормить какую-то немку, с которой спал – то ли в благодарность за получаемое удовольствие, то ли жалея какую-то несчастную, которая и сама могла быть голодна, а могла иметь и голодных ребятишек. Вполне вероятно, что у старшины были свои счеты с немцами, когда те имели возможность властвовать над женщинами из его семьи, а потому жалости к страдающим в свою очередь немкам он не испытывал. Зато проситель весьма определенно нацелился на оказание помощи женщине, телом которой пользовался и под чье обаяние уже подпал. Он чувствовал, что если еще раз появится у этой немки (а этого он определенно хотел) без еды, то будет уже не человек. – «В последний раз спрашиваю: дашь мне еду с собой?» – «Нет, не дам, сколько раз тебе повторять!» – «Пеняй на себя, » – сказал солдат. Должно быть, обладание смертоносным оружием и особенно привычка пускать его в ход, в том числе и в случаях, когда с противником неохота и некогда спорить, солдат вскинул автомат и выстрелил в «повара» почти в упор. Его схватили прямо на месте убийства – он даже не успел сунуть в свой «сидор» ни одной консервной банки. На суде военного трибунала этот неудавшийся попечитель своей немецкой любовницы в свою защиту промямлил только одно: «Я не знал, что он Герой Советского Союза».

То, что он убил человека, не давшего ему продуктов питания по первому же требованию, надо полагать, было для него в порядке вещей. Солдатская привычка заботиться о себе самому, когда о тебе никто не заботится (а такое случалось на каждом шагу), вполне соответствовала истине, признаваемой в любых государствах – прежде всего корми свою армию, иначе плохо тебе придется – и являлась ее логическим продолжением. Но в трибунале рассматривали конкретный криминальный случай – убийство с отягчающим обстоятельством (как-никак погиб действительно герой), а не абстрактную истину. Приговор, разумеется, был изначально понятен – расстрел, а мотивы убийства никого не занимали. Подумаешь – немку захотел накормить! Не мог идиот несчастный придумать еще какой-то способ разжиться едой – подавай ему все сразу и безотказно! Привык к тому, что под дулом автомата ему отдают всë беспрекословно, да не усëк, что уже кончились славные боевые будни, когда по этому поводу никто ничего не станет предпринимать. А саму проблему в психологическом плане трибуналу незачем было разбирать, хотя на самом деле тут было о чем подумать.

Мотивы настойчивости убийцы вряд ли могли быть непонятны. Они даже отчасти оправдывали его. Их даже следовало бы признать свидетельством порядочности мужчины в отношении женщины, с которой он переспал. Кого можно осудить за саму такую заботу и, если угодно, за исполнение долга нравственной ответственности? Немка – тоже человек, то есть баба, страдающая из-за того, что мужики с немецкой стороны оставили еë и таких, как она, без всякой защиты, и сама она невиновна в том. что они полезли в Советский Союз, где насиловали советских баб, брошенных Красной армией без защиты, за что теперь и расплачиваются горькой участью, в первую очередь ихние же немецкие бабы. А что герой – старшина?

Мог он без ущерба для здоровья своих бойцов отвалить несколько консервных банок, которых сейчас, после захвата немецких резервов было, почитай, без счета? Мог, разумеется, мог, только не захотел этого сделать, а вот почему, у убитого теперь не узнаешь. Хотя наиболее вероятная причина была на виду: от них, от немцев, обрушились на нас бессчетные страдания – вот пусть они за это все то же самое испытают на собственной шкуре – и убийства, и грабеж, и изнасилования, и голод, и разорение – в общем, всë-всë, что с собой приносит война на любую землю, где в столкновении армий всегда гибнет на порядок больше гражданских людей, нежели в самих воющих войсках. Да, вспоминая, с какими мыслями наша страна, от мала до велика, приближалась к победоносному концу во Второй Мировой войне, должен признаться – так считало абсолютное большинство людей, и я, тогда еще двенадцатилетний мальчишка, в их числе. Немцев никто ОРГАНИЧЕСКИ не мог и не хотел жалеть, и это нельзя было считать просто аморальным опьянением чужими, хотя и ответными, страданиями и бедствиями. Была жажда мщения – повторяю – почти всеобщая жажда, которая тогда совмещалась в умах с понятием о справедливом воздаянии. Понадобилось много десятилетий, чтобы понятия о мщении и справедливом воздаянии разошлись и заняли свои особые места в создании людей.

Немцы, если судить по их государственной политике со времен канцлера Конрада Аденауэра, пришли к этому лет через пятнадцать – двадцать: мы же, «победители» – через тридцать – сорок, да и то не все. Почему я так считаю? Да вот почему.

Инстинкт возмещения понесенного ущерба испокон веков воплощался во мщении, то есть прежде всего в нанесении встречного ущерба – так всегда казалось возможным достичь торжества равенства и справедливости на этой Земле. Тщетно Иисус Христос и его учение в течение двух тысяч лет призывали не устраивать подобных воздаяний враждующим сторонам – ни инициаторам конфликтов, ни победителям в них, с тем, чтобы оставить этот вопрос исключительно в компетенции Господа Бога и не пытаться выглядеть более справедливым, чем Он. Все равно на земном плане возмещение ущерба, понесенного воющими сторонами, по справедливости совершенно невозможно. Разве мыслимо уравнять сорок миллионов загубленных человеческих жизней наших советских людей с шестью или восьмью миллионами погибших в войне немцев? Конечно немыслимо!

Число изнасилований и половых связей по принуждению силой или обстоятельствами с обеих сторон также нельзя сбалансировать никогда. Бесспорно, у нас пострадавших женщин было больше, но и у немцев их число было ОЧЕНЬ ВЕЛИКО.

Жена Академика Сахарова Елена Боннер приводила в одном интервью число родившихся у немок от доблестных советских воинов, как она выразилась, «Бастрюков» – пятьсот тысяч детей, а ведь половых принуждений наверняка было больше по крайней мере – на порядок, и это не считая действительно любовных соитий во временно установившихся отношениях между конкретными советскими мужчинами и немецкими женщинами.

Наверняка среди миллионов немок, уступивших безвыходности и силе, десятки тысяч женщин и девушек были изнасилованы особо мерзко и жестоко, чего нельзя оправдать никакими соображениями о справедливом возмездии (хотя и в этом случае немцы наверняка «количественно» превзошли нас), но была и другая сторона у этой сексуальной медали. Многие тысячи, а скорее всего – десятки тысяч из миллионов советских военнослужащих в Германии обращались к своему командованию с просьбой разрешить им жениться на немках, что свидетельствовало не столько об их желании «прикрыть грех», сколько о том, что и в таких столкновениях и обстоятельствах нельзя предотвратить возникновение настоящей любви. Однако ответ на такие просьбы всегда был стандартный – срочно отправить просителя из Германии назад в Советский Союз, а затем на войну с Японией. Слов нет, была у подобного безжалостного вмешательства в чувства людей и вполне справедливая основа – забота о своих советских женщинах, во множестве оставшихся без своих постоянных сексуальных партнеров, чтобы они не несли дополнительного ущерба, и за их счет не устраивали счастья для какой-то категории немецких женщин. Личные пристрастия и предпочтения конкретных половых партнеров никогда не являлись значимыми аргументами в глазах государства, особенно в глазах товарища Сталина. Так или иначе, но к трагедиям и драмам военного времени прибавились еще и свежепослевоенные. В итоге встречные претензии воюющих сторон по старым психологическим правилам военно-возместительной игры могли продолжаться вечно. Западная Германия стала первой в европейской, а то и мировой истории страной, которая отказалась от реваншистских претензий к победителям во Второй Мировой войне. С одними она вступила в постоянные, причем очень прочные альянсы – в НАТО и Европейский Союз, с преемницей Советского Союза, своего главного политического противника – Россией – она не только на уровне правительств, но и множества простых людей повела себя не как враг, мечтающий о мщении, готовый воспользоваться любым осложнением положения в стане бывшего победителя (а перед лицом постсоветской России уже в полный рост вставал призрак массового голода), а как сочувствующий партнер и сосед, готовый по своей инициативе оказать посильную помощь, чтобы не довести ядерную державу до отчаяния, от которого рукой подать до мысли – пусть я погибну, но тогда и весь мир пусть отправится в тартарары. Я свидетельствую – ни к кому мы с Мариной не обращались за помощью, но она каким-то образом сама нашла нас. Посылка, из которой, правда, судя по описи вложений вытащили по дороге кожаную куртку, содержала в основном продукты питания. Пусть их было не так уж много, но из письма, вложенного в посылку, было ясно, что это – помощь от чистого сердца. Внучка Света, учившаяся тогда в немецкой школе, перевела его нам. Письмо написала фрау Кристина-Мария Яблоновски из Мюнхена (кстати сказать, в соответствии со штампом советской пропаганды – «рассадника немецкого реваншизма»).