– Знаете, дорогая моя, я ее в этом качестве проглядел. Каюсь. Оказывается, ее мечта о начальствовании, едва-едва она успела осуществиться, сразу же потребовала от Лили обращаться с вами не как с бывшей коллегой, а как с просительницей, которой она вправе и отказать. Оказывается, она столько лет жаждала получить возможность посмотреть на кого-то сверху вниз, что поспешила сразу же показать вам, кто теперь правит бал. Вы согласны?

– А когда я бываю с вами не согласна? – засмеялась Наташа.

– Бываете, бываете! – в ответ засмеялся я. – вам сколько раз что-то доказываешь, у вас и логических возражений как будто нет, а все равно не соглашаетесь, требуя представить вам подтверждение МОЕЙ правоты официальными документами! Ну, откуда я вам достану такие документы? Бумажкам вы верите больше, чем мне. И так бывало не раз.

– Но я же не виновата, что так принято!

– Но я же вас в этом не виню – просто удивляюсь. Будто вы сами не знаете, какое вранье зачастую содержат документы. Помните свой же собственный любимый пример, когда в прессе сообщили, в каких рубриках помещались протоколы заседаний политбюро ЦК КПСС в рассекреченной части президентского архива СССР? Одна – протоколы заседаний политбюро, другая – ПОДЛИННЫЕ протоколы тех же заседаний. Первые для всех, кого касаются, вторые – только для «внутренней партии», как называл этот руководящий партийный круг Джордж Орвелл в романе «1984 год». Так в архивах и узаконивается вранье. А вы от меня справочку требуете для подтверждения МОИХ мыслей, и вам мало, когда я подтверждаю вам, что они мои. Разве не обидно? – закончил я, не скрывая усмешки.

– Я не стремилась вас обидеть.

– Но доверием все-таки не дарили. Значит не заслужил.

– Ну опять вы меня упрекаете. Это же я иногда…

– Ладно. Оставим это. А вам не кажется, что Лиля из-за своей жажды разыграть с вами скетч между начальницей и подчиненной потеряла куда больше, чем надеялась получить? Ведь за вами на своей службе она могла бы чувствовать себя как за каменной стеной, то есть просто ничего не делать самой, а лишь давать вам развернутые указания, что, конечно, тоже могло бы согревать ей душу день ото дня, а так она вас сразу взяла и потеряла. Как вы считаете, а?

– Не знаю, Михаил Николаевич. Возможно. Она ведь долго еще продолжала меня уговаривать после того, как я отказалась. Говорила, что тогда у меня появится возможность покупать всякие вещи, как теперь это стала делать она.

– Вот видите, как много обе вы потеряли, – улыбнулся я. – Ей, конечно, было странно, что для вас оказалось важнее хорошее самочувствие на службе, чем презренный, но вожделенный металл?

– А-а, какой там особенный металл! Не захотелось мне быть у нее в подчинении, тем более, с мелочными претензиями, вот и все!

– Как говорила старуха из Пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке» – «Чтобы служила мне рыбка золотая и была б у меня на посылках»?

– Именно! Желание точно такое же!

– «Ничего не сказала рыбка. Лишь хвостом в воде плеснула и ушла в глубокое море», – опять процитировал я.

Мы помолчали. Хорош был Александр Сергеевич! Почти на все случаи жизни.

Больше мы не говорили о Лиле никогда.

Спустя пятнадцать лет после этого случая я проходил со своими собаками по набережной, возвращаясь с гулянья к дому. Навстречу мимо нас проезжал светло-серый японский джип. За рулем сидела женщина. Я успел сначала отметить именно это, поскольку рядом находился мужчина, но в следующий миг понял, что вела машину Лиля. Она тоже посмотрела на меня чуть дольше, чем это требовалось при взгляде на случайного прохожего. Узнать меня было легко – я еще и в прежние годы ходил с седой бородой, а о пристрастии к собакам ей было и вовсе хорошо известно. Лиля тоже никак не изменилась. Довольно коротко постриженные светлые волосы, очки, прежний взгляд. У нас с ней у обоих ничего не дрогнуло в лицах – в моем – при взгляде на «барыню сударыню дворянку» в современном джипе, хоть и не самом блестящем. Ее лицо тоже никак не изменилось, глядя на мое. Незадолго до этого я еще от одной сотрудницы слышал, что Лиля давно не работает и, подобно нам с Мариной, подолгу живет в деревне где-то во Владимирской области. Там такой джип очень мог пригодиться. Что промелькнуло в Лилиной голове при взгляде на меня пешего, хотя и с собаками, нельзя было понять. Могла ощутить свое превосходство, могла и позавидовать мне, что, правда, куда менее вероятно. Одно могу сказать точно – ни у меня, ни у нее не было ни малейшего желания задержаться хотя бы на миг, тем более – завести разговор. Должно быть, мы с ней давно уже обо всем вполне наговорились. А что же до того, была ли она счастлива, получив достаточно денег для приобретения в общем-то впечатляющих вещей, я думаю: а почему бы и нет? Если после этого не возникает других желаний, то можно быть довольной жизнью, осеняемой этим le petite beauneure. Лиля вполне могла довольствоваться подобным, но кто знает, могла мечтать и о чем-то много большем. В общей сложности я наблюдал ее в течение двадцати с лишним лет, но сказать что-то определенное о ее внутренних устремлениях не мог. Это выпадало из сферы нашего совместного пребывания на работе. Знать о ней то, что требовалось по деловой части, я разумеется, знал. Но ведь только к этому не сводился ни интерес к давней сотруднице, ни желание полноценно представлять ее личность с разных сторон.

А дефицит соответствующих знаний я ощутил еще во время подготовки к одному из последних за время нашей совместной работы праздников Восьмого марта. Я купил тогда шоколадки и поздравительные открытки числом, превышающим коллектив моих сотрудниц. Дело было в том, что они сидели в одном помещении с двумя работницами другого сектора, а я счел неудобным поздравлять с Женским днем только своих на глазах других непоздравляемых дам. Мне тогда не составило особого труда написать посвящения всем, кроме Лили – как своим, так и мне не подчиненным, а с ней – как заколодило, и это сразу озадачило меня. Модель поздравления была общей почти для всех случаев, индивидуальная особенность каждой дамы передавалась только одним атрибутом. Наташе я написал «Самой таинственной из наших красавиц», поскольку она действительно демонстрировала явное нежелание пускать кого-то в свою личную жизнь. Ламаре была адресована фраза «Самой изящной из наших красавиц» – и к этому тоже имелись достаточно веские основания – она очень следила за тем, чтобы ее стиль никогда неподвергался сомнению. Ларисе из «чужого сектора» я написал «Самой грациозной из наших красавиц», поскольку ей была свойственна несколько неожиданная для ее тяжеловатого на вид тела особенность делать наклоны, заклоны и повороты в талии с громадными амплитудами. Даже юной Наталии из того же сектора, которая в двадцать лет успела уже в третий раз выйти замуж, я без особых раздумий написал подходящую фразу: «Самой прекрасной из наших ветрениц» – и тоже не погрешил против Истины. А вот с посвящением для Лили никак не клеилось. Я долго подбирал как будто подходящие к случаю эпитеты, но ни один из них почему-то не отличался с достаточной степенью достоверности. Да, отчасти ее можно было охарактеризовать и теми словами, которые я использовал в поздравлениях другим дамам, но вот для Лили своего отдельного и верного среди них не было. Всякий раз меня останавливало от прегрешения против правды какое-то внутреннее чувство, которому я всегда доверял. Наконец, изломав немало словесных копий, я, понимая, что допускаю некоторую передержку, написал: «Самой нежной из наших красавиц».

Ламара первой отреагировала на допущенное мною несоответствие: «Лилия! А тебя я, оказывается, проморгала!» Этот возглас явно свидетельствовал о каком-то скрытом предубеждении, с которым я до сих пор не сталкивался. Как его надо было понимать? Лиля никогда не вела себя вызывающе и, в общем-то, жила примерно, как все. Те же проблемы, те же тяготы, та же скука на работе, то же однообразие дорабочих и послерабочих буден в магазинах, в доме, в семье без какого-либо отличия от жизни подавляющего большинства замордованных работой, детьми, очередями в магазинах, давкой утром и вечером на транспорте советских, а потом постсоветских женщин. Только у Лили была еще одна отягощающая особенность – потерявшая память свекровь. Матери ее мужа было не очень много лет, однако она, не впадая в буйство, дьявольски осложняла жизнь снохе самым обычным образом – делая под себя, пачкая белье, постель и полы. За что ей выпала такая участь, Лиля не знала. Возможно, она бы и развелась, если бы было куда уйти жить вместе с сыном. Как-то в отделе у меня сразу с несколькими дамами шел разговор на нерабочие темы. Я спросил, бывали ли у них случаи, когда они готовы были убить своих мужей. Первой отозвалась Лиля: – «О, сколько раз!» И хотя ее ответ в принципе не отличался от прочих, скорость, с которой он был выдан, тоже кое-что говорила о накале ее недовольства своей судьбой. Она чувствовала себя в западне и под гнетом, который вся семья мужа свалила на нее одну, полностью устранившись от возни с матерью мужа и его родного брата. Этот груз тиранил ее много лет, прежде чем свекровь была прибрана из этого мира. Лиле сразу стало легче. Это было заметно и со стороны. Повзрослевший сын поступил в МГУ на мехмат. Он оказался очень способным математиком и после окончания курса без задержки защитил сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию по работам в области высшей алгебры. Появилась возможность гораздо больше, чем раньше, думать о себе и делать нечто для собственной пользы. С приходом капитализма на смену «развитому социализму» обстоятельства позволили и ее мужу, и ей самой зарабатывать уже не только на текущие потребности, но и сверх того, что было по-настоящему приятно. Возможно, в душе у Лили наконец-то засветилось если не счастье в полном объеме, то по крайней мере, удовлетворенность и покой. Конечно, жизнь по-новому не гарантировала ей постоянного веселья, но ведь теперь можно было не просто существовать, но и отгородить себя от множества неприятностей, которые постоянно угнетали ее прежде и о которых теперь не хотелось вспоминать. Теперь лишь бы здоровье не подводило. А так – много ли можно для себя ждать из области мыслимого счастья, когда тебе уже идет седьмой десяток лет? Господи, до чего хорошо стало после того, как она совсем распрощалась с работой и смогла удалиться от городской жизни, от всех забот мужа и сына и просто жить для себя, в свое удовольствие, занимаясь садом, огородом и цветами – разве это не было похоже на рай после всего, что ей выпало перенести? А что до любви, то какая была у нее любовь и радость от любви, чтобы она снова этого хотела? Оставшуюся часть жизни лучше, несравненно лучше, было посвящать спокойному пребыванию в мире с самой собой.

Так совпало, что случайная встреча глазами с Лилей Чашкиной, оставившая нас совершенно равнодушными друг к другу, пришлась на время празднования юбилея Сергея Петровича Капицы, старшего из двух сыновей знаменитого физика, любимца Резерфорда, Нобелевского лауреата Петра Леонидовича Капицы. Как и отец, Сергей Петрович стал физиком-экспериментатором, хотя окончил самолетный факультет МАИ (по-видимому, отец посоветовал ему для пользы дела стать квалифицированным инженером, пообещав, что физике научит его сам). Однако бо́льшую известность Сергей Петрович приобрел в обществе после того, как стал ведущим телевизионной передачи «Очевидное —невероятное». Он действительно преуспел в популяризации естественных и точных наук, умело выбирая собеседников из числа авторитетных ученых и специалистов, тактично и не без оживляющего остроумия управлял ходом научных экскурсов и дискуссий. Он и его брат Андрей были опорой отца, когда тот подвергся гневу Берия-Сталина за отказ участвовать в разработке ядерного оружия и был отлучен от директорства в своем институте физических проблем, а потому был вынужден работать и экспериментировать на даче на Николиной горе. Сергей Петрович был первым, не считая, возможно, военных, кто вместе с будущим академиком Мигдалом освоил подводное плавание с аквалангом и чьей заслугой были съемки первых документальных фильмов, посвященных исследовательскому и спортивному дайвингу. Жизнь Сергея Капицы после рождения в Англии, возвращения с семьей в СССР на протяжении восьмидесяти лет до широко отмечаемого в России его юбилея как ученого, спортсмена, популяризатора науки предстала всеобщему обозрению как действительный пример насыщенной событиями и целеустремленной жизнедеятельности, о которой остается сказать одно: да, его жизнь удалась и была вполне успешной, несмотря на то, что каких-либо выдающихся открытий в науке, чем прославился его великий отец, он как будто бы не совершил. Как явствовало из его слов, кое-какие ученые люди пощипали в свою пользу некоторые работы, выполненные его отцом и им самим, но Сергей Петрович говорил об этом с воистину британским выдержанным юмором, как видно, не очень жалея, что высшая слава в науке к нему не пришла. Жил ли он интересно? Несомненно! Был ли знаком со знаменитостями? Не то слово! Многих даже знал с детских лет, потому как был не только сыном великого ученого с мировой славой, но и деда с неменьшей славой – математика, гидродинамика, основоположника теории корабля академика и еще царского флота генерала Алексея Николаевича Крылова, академика и высшего научно-технического флотского авторитета. Учился снимать кинофильмы у знаменитого режиссера Калатозова и знаменитого кинооператора Урусевского. Почтительно дружил с родоначальником подводного плавания с аквалангом и одним из его изобретателей Жаком-Ивом Кусто, известного не меньше, чем Римский Папа.

Словом, за какую ниточку из клубка жизни Сергея Петровича Капицы ни потяни, обязательно вытянется интересная история и удивительный человек, а то и сразу несколько. Короче, если с чем-то сравнивать кипучую деятельность Сергея Петровича, то это густой насыщенный бульон из всего, чем богата наука. В нем присутствовали высокие интеллектуалы, новаторы спорта, думающие политики, а также прекрасные дамы, вокруг которых вьются все эти мозговитые и успешные профессионалы. Казалось бы, чего еще надо человеку, который любит соединять собственные увлекательные занятия с занятиями других людей в атмосфере частных партий, посещаемых немногими избранными. И в атмосфере широчайшей публичности тоже. Удалась ему жизнь? Еще как! Он остался свеж, бодр, полон любознательности и прямо-таки фонтанировал энергией. В свои восемьдесят лет так может просто служить образцом. Другие еле тянутся вслед ходом времени в куда более раннем возрасте, а «молодой Капица» и в свои восемьдесят бодро держится среди молодых застрельщиков.

И все же одна вещь в его поведении меня удивила. Отвечая на вопрос из аудитории, верит ли он в Бога, Сергей Петрович дал понять, что нет, не верит, что он естественник и следует традиции науки, которая, видимо, по его мнению, обходится или должна обходиться без веры. Странно было слышать такое от человека, посвятившего себя познанию Мира с его эрудицией, воспитанием, средой обитания, крещеного православного, наконец. Ну, ладно, положим, насчет самого крещения родители ребенка не спрашивали. Но Петр-то Леонидович, отец, бесспорный столп науки, пошел на это религиозное действо ради своей матери, жены или даже ребенка, независимо от того, насколько он сам был захвачен религиозным рвением! У меня нет претензий к атеистам, кроме одной. Если они не просто отмахиваются от Бога, а считают, что в картине мироздания, насколько она видна современной науке, места для Него нет, то как это они позволяют себе не замечать разумности его устройства, которое не может быть следствием «самоорганизации материи», хотя основной долг ученых – открывать законы этой разумности, ПРЕДПОСЛАННОЙ сотворению Вселенной, лежащей в основе БЫТИЯ, а не порожденной изначально неразумным бытием. Лично я, нисколько не крещенный, не принадлежащий ни к какой религиозной конфессии, отбросил атеизм, в котором был воспитан, и стал верующим в Бога сам по себе без посредства церковных институтов. У меня и мысли нет насчет того, что Сергей Петрович Капица знает об этом меньше меня. Почему же тогда он отвергает от себя абсолютно ясный факт – существование разумного плана построения и развития Мироздания, который по логике закономерно протекающих событий и процессов, наблюдаемых наукой, не может быть ничем, кроме Божественного Промысла? Где тут его научная добросовестность или хотя бы поверхностная «объективность», в конце концов? Здесь его позиция соответствует абсолютизации ошибочных и частных представлений о возможностях и открытиях науки в сравнении с Промыслом Создателя, в котором содержится полная Истина, и в этом смысле профанатором Истины являются не попы, а он, высокообразованный насквозь пропитанный всяческими конкретными, но все равно лишь частичными знаниями, предстоятель научного сообщества через просвещаемую им общественность. У меня нет ни малейшей охоты пафосно обличать Сергея Петровича Капицу в том, что он неправомерно исповедует атеистические убеждения. Не хочет – не надо, от этого плохо может стать в первую очередь именно ему. Такому успешному, правильному, как будто бы даже праведному.

Но как мыслитель он был обязан очищать свои представления от противоречий и ложных посылок – иначе какой он ученый? А не видеть мудрости мироустройства, повторяю, он просто не мог. В этом смысле каким контрастом рядом с ними представлялась Наталья Петровна Бехтерева, внучка знаменитого психиатра, физиолога, основателя рефлексологии и Института мозга академика Владимира Михайловича Бехтерева, и сама академик и многолетний директор Института мозга. Ей-то в процессе научных изысканий стало понятно, что не в человеческих возможностях постичь своими силами все знания, определяющие то, что происходит вне нас и внутри нас, если на то не будет Особой Воли Создателя, а если точнее – Его Милости как следствия каких-то наших чрезвычайных заслуг в Его глазах. Наталья Петровна достаточно честно и определенно призналась в том, что методами нашего традиционного умственного взлома, мозгового штурма и прочими силовыми воздействиями тайны, лежащие под поверхностью нынешних знаний, ни за что не раскрыть против Воли Творца, который стал ограничивать наше познание, убедившись в том, как скверно мы используем многое из того, что нам уже дали понять, в абсолютно скверных и неблаговидных целях. За это признание президиум российской Академии наук организовал специальную комиссию из членов академии для борьбы с псевдонаучными явлениями, имеющую своей первой мишенью академика Бехтереву. Но Наталья Петровна проявила достаточно смелости и ума, чтобы с сарказмом относиться к попытке возрождения «научной» святой инквизиции сталинского типа в нашей стране. Надо полагать, что эта комиссия стала прекрасным прибежищем для титулованных научных паразитов или потерявших свои прежние творческие способности людей, которые хотят по-прежнему числиться активными поборниками «чистоты в науке».

А чем провинилась в их глазах академик Бехтерева? Тем, что верует в Бога, основываясь на своих научных знаниях и наблюдениях? Тем, что признает феномены, объяснить которые современная наука не в силах? Тем, что понимает, что грубым взломом ничего не добьешься, пока человечество не возьмется за ум и не докажет, что оно способно развиваться в том направлении, которое Угодно Творцу, а не по тому, куда увлекает его своекорыстный эгоизм нынешних людей и особенно правителей?

Смешно пытаться браковать ученого за то, что он верует в Бога. Почему тогда начали с Бехтеревой, а не скажем с сэра Исаака Ньютона или нашего соотечественника академика Ивана Петровича Павлова, Нобелевского лауреата? Или их достижения, которыми они облагодетельствовали человечество, надо отправить на свалку из-за того, что их результаты были получены «антинаучными методами»? Примеры этих корифеев Мировой науки не мешало бы иметь в виду и таким людям, как Сергей Петрович Капица.

Он ведь не может не признать, что сэр Исаак Ньютон превосходил умом не только его самого, но и возможно, и его великого отца Петра Леонидовича Капицу. Неужели в наш век, тем более – после крушения и позорного фиаско безбожного марксистко-ленинского коммунизма ученый все еще должен стыдиться признавать, что человеческий ум – лишь скромная, даже более чем скромная, частная производная от Абсолютного Разума Создателя? Повторяю, у меня нет желания упрекать Сергея Петровича Капицу за его атеизм, тем более, что он по природе своей не имеет ничего общего с настоящими обскурантами, но понять его позицию с точки зрения непредвзято мыслящего и объективного исследователя я не в состоянии.

На мой взгляд, Сергей Петрович Капица по собственной воле сократил даже не толщину пограничного слоя, а величину пространства, в котором ему и его высшему духу было дано оперировать в качестве Человека Мыслящего, и занятого любимым делом. Интересно, почему произошло с ним такое, в ту же самую эпоху, в том же самом возрасте, когда многие бывшие безбожники приходили к убеждению, что ошибались в прошлом сами или слепо следовали ошибочным примерам своих наставников, в чем находили силы признаться не только про себя, но и вполне прилюдно? Возможно, в некотором смысле с ним, молодым Капицей, сыграло плохую шутку постоянное пребывание в элитарном интеллектуальном кругу, где, должно быть, сама собой возникала иллюзия, будто ум человеческий настолько всемогущ и всеобъятен, что у него нет необходимости прибегать к такой абстрактной условности, как существование Господа Бога – Творца всего сущего, Всевидящего, Всезнающего и Всемогущего.

Как ни удивительно, но в смысле взглядов на жизнь в мире, несущем на себе печать Непреложного и Безначального Бытия Божьего, у меня возникло ощущение большей общности с человеком явно из другого культурного слоя, к тому же принадлежащего теперь к классу новых российских капиталистов.

Началось все очень обыкновенно. Я шел под парусом на байдарке из своей деревни к устью реки Рени, пока почти не уперся в один из островов, отделяющих ее от Мологи. Пока я убирал парус, ко мне подошла небольшая надувная моторная лодка с мужчиной и двумя подростками. Мы поздоровались, а мужчина спросил, попали ли они на Реню.

– Да, – подтвердил я, – показывая рукой на запад. – Вот оттуда она сюда и течет.

Вид у ребят был не очень веселый. На Моложских плесах гуляла не очень высокая, но крутая волна, и их лодка, если они шли от Весьегорска, наверняка изрядно наталкивалась туповатым носом в каждую встречную волну, поднимая веер брызг, сносимых ветром обратно к поднявшей их лодке. Паренькам, забрызганным с ног до головы, было лет по двенадцать-тринадцать, тогда как мужчине – где-то между тридцатью и сорока.

– Вам, наверно, стоило бы остановиться на бивак, согреться и обсушиться, – добавил я. – Тут немного подальше есть подходящие места.

– Далеко?

– Километра два с половиной. Там увидите. Справа места получше, но сейчас они скорей всего заняты. А слева, напротив, вряд ли кто стоит, но устроиться и там несложно.

– Понятно. А к верховьям Рени можно пройти?

– Можно, – сказал я, посмотрев на лодку. – Желательно только придерживаться коренного русла.

– А как?

– Видно его не везде, но во многих местах – с двух сторон пеньки вылезают по старым берегам. На небольшой скорости в сомнительных случаях тоже пройдете. Главное – винт берегите.

– Ну, хорошо. Спасибо. Мы пойдем.

– Всего доброго.

Мальчики тоже кивнули мне. Затарахтел их японский моторчик – гудбай, компания.

На другой день я увидел, что они остановились на левом по ходу берегу. На правом расположилась уж слишком шумная команда. На природе пилось хорошо и привольно – красота! Рыбу круглые сутки ловить не будешь, а водка или что там еще, в любое время хорошо идет по горлышку и ниже.

Я погреб поближе к знакомой троице. Но не стал вылезать. Спросил, хорошо ли устроились.

– Да все в порядке, – заверил мужчина. – Вот только те на другом берегу, орут во все горло.

– Ну да. И притом матом.

– Завтра мы двинемся дальше.

– Обсушились, обогрелись. Я смотрю, парни ваши повеселели.

– Да они и так не очень грустили. Зато опыт приобрели.

– Это верно, – усмехнулся я. – Знаете, что сказал об этом Марк Твен? – «Путешествия развивают юношество и изнашивают брюки».

– Здорово! – восхитился мой собеседник, а ребята заулыбались.

На этом разговор закончился, и я пошел на свою привычную дистанцию дальше. Сотни раз виденные места были известны мне довольно подробно, но так и не надоедали, как и небо над лесами и водами, потому что все это одушевлялось таинством первородной красоты, удивительной свежестью от прикосновения веслом к воде или рукой к траве или хвое.

Через пару дней я еще раз увидел семейную компанию. Они тоже узнали меня по парусу над байдаркой. Мужчина замахал руками, я ответил и крикнул, что зайду на обратном пути. Они остановились примерно там, где в Реню впадает речка Шарица, а сама Реня резко меняет направление с запада на восток и течет с юга на север. Пройдя дальше сколько хотел, я убрал парус и пошел себе обратно на веслах. Меня уже ждали как гостя.

Мужчина спросил, как меня зовут, и в свою очередь отрекомендовался Борей, затем представил мне обоих парней. Один – Данила – был его сыном, другой – Иван – племянником.

– Вы не из Москвы? – спросил я, полагая, что они из какого-то другого места.

– Нет, мы из Рыбинска. Вот отпуск себе устроил на десяток дней, и мы с ребятами дунули на Реню.

– На большее время уйти не получается?

– Нет, никак. Я знаете, – чуть смутившись, продолжил Боря, – главный акционер предприятия «Рыбинские моторы», так что трудно отрывать много времени для себя.

Я не без удивления взглянул на собеседника. Лет действительно не больше тридцати пяти, а уже главный акционер, да еще какого предприятия – одного из крупнейших производителей авиационных двигателей в СССР! Если даже производство с тех пор сильно «подсело», то все равно оставалось немаленьким – это я слышал по радио. Двигатели и запчасти к ним для старых самолетов их постоянно приходится выпускать.

Боря догадался, о чем я думаю.

– Тут мне советовали изменить устав нашего акционерного общества. Дело в том, что в соответствии с ним члены правления должны иметь высшее образование, а у меня его нет.

Я не сумел удержаться от улыбки:

– Разве в наши дни трудно приобрести соответствующий диплом?

– Да я знаю, но мне так неохота. Лучше уж сам выучусь.

– Это похвально. Я хочу сказать – польза обязательно будет. Я ведь сам по образованию инженер-механик.

– А сколько вам лет?

– Семьдесят два.

С этого момента я ощутил к себе особый интерес со стороны Бори. Он пристально вглядывался в мое лицо и фигуру, как будто стараясь прикинуть мое состояние к себе.

– Надеюсь, вы не находите странным мои занятия с точки зрения возраста. Я хожу в походы с восемнадцати лет и жалею только о том, что поздновато начал. Вот Даниле и Ивану заняться этим в самый раз. Только вот в мое время не было ни моторов, ни хорошего легкого снаряжения, а то и вообще никакого. Слава Богу, теперь с этим все хорошо, были бы деньги. Но уметь обходиться без моторов хорошо и сейчас.

– Я вас очень внимательно слушаю, – с жаром сказал Борис.

– Вижу. Вы-то сами раньше не путешествовали?

– Нет, но вот, как видите, начал. Данила – мой сын от первой жены. А со второй у нас еще двое детей, только они еще маленькие. Я стараюсь оградить их от всего нездорового: от телевизора, от компьютерных игр и всего такого, что плохо действует на глаза и на нервы.

– Ну, с этим тоже не стоит перебарщивать, – заметил я. – Полностью на всю жизнь отгородить их вам не удастся, а приучить к их использованию и вообще к их присутствию в жизни необходимо. Изоляция кроме пользы может принести и вред.

– Я понимаю, – закивал головой Боря. – Понимаю! Но ведь столько гадости сейчас вываливается из всех этих устройств и удобств! Вот, могу поделиться с вами своим опытом. Решил я отдать Данилу на обучение в продвинутую школу и устроил по рекомендации в школу с пансионом в Обнинске.

– Знаю. Физика хотели из него сделать?

– Какое там физика! Это стоило мне восемьсот долларов в месяц – а результат? Он физику знал там хуже, чем в самой завалящей обычной школе. Я специально попросил знакомого преподавателя определить уровень его знаний – так он и открыл мне глаза! В этой школе, оказывается, больше всего заботились о том, чтобы ученик, за которого платят такие деньги, был бы всем доволен и, упаси Бог, не пожаловался родителям, что там ему плохо. Я, как все это выяснил, сразу его оттуда забрал. Теперь вроде учится и развивается нормально.

– Это вот англичане в дорогостоящих закрытых школах с учениками не церемонятся. У них в традиции – жесткое обращение с воспитанниками – закаляют на всю дальнейшую жизнь. Возможно, в этом один из секретов живучести и процветания британской аристократии.

– Вот-вот! – подхватил Боря. -Это именно то, что нужно!

– Правда, это традиционно влечет за собой охлаждение отношений между родителями и детьми, но там они об этом не горюют, – возразил я. -Кстати, Боря, раз уж зашла речь об образовании сына, советую дать ему узнавать географию, так сказать «в живую». Покажите ему в путешествиях не только родную страну, но и заграницу.

– А я так и делаю. Мы с Данилой уже были в Шри-Ланке.

– Вот это здорово! – обрадовался я. – Вы, наверное, видели там фрески на камнях с изумительными женщинами?

– Видели, видели! Потрясающие красавицы!

Мы обменялись понимающими взглядами. Более привлекательных по телесной красоте дам с обнаженной грудью (как правило, большой и вытянуто-эллипсоидной), тонкими талиями и пышными бедрами ни в какой другой галерее мира, наверно, не было и нет.

– К этим красавицам надо подниматься по скалам? – спросил я.

– Да нет, не по скалам. Там англичане такие металлические лестницы с маршами и площадками построили, а иначе не влезть.

Я хотел сказать, что у меня такая жена, но удержался. Зато со мной поделился Боря:

– У моей жены два метра росту.

– Великолепно! – отозвался я, отметив, что Боря был минимум на четверть метра ниже. Ну, это не беда, а возможно, даже счастье для мужчин, готовых утонуть с головой в таком изобилии и роскоши. Как-то сама собой вспомнилась фраза одной из совсем малозначащих героинь романа «Время жить и время умирать» Эриха Марии Ремарка: «Господин крейслейтор обожает высоких блондинок!». Впрочем, я не стал узнавать у Бори, какая у него жена – блондинка или брюнетка (лично я предпочел бы второе, чтобы все было как у красавиц Шри-Ланки), но все равно мне захотелось на нее взглянуть.