Сколько пиров славных бывало в Царьграде, а такому ещё не случалось быть! Накрыли столы прямо на улицах. Боярин ли, дружинник, монах али простолюдин, все сидели вперемешку, братину за упокой жизнь отдавших ради спасенья отечества передавали, или во славу витязей славных чарочку подымали. Пели все и плясали, делились счастьем своим и безмерной радостью. Да, завтра вновь каждый понесёт крест свой, как и прежде, но сегодня все были друг другу равные, сегодня все были русичи, пред неминуемой гибелью выстоявшие!

Тут поднялся из‑за стола князь Владимир. За время похода минувшего силы, казалось, вернулись к нему. Борода, совсем поседевшая, зазолотилась вновь, а щёки, что снега белее были, зарделись алым румянцем сызнова. Однако же ноги, как видно, всё ещё плохо держали его, и думалось, дунет ветер и не удержаться князю на ногах. Посему поддерживали его с одной стороны жена его Апраксия, а с другой Лавонтий‑митрополит.

– Послушайте, люди, меня, князя вашего. – Тут же стих гул празднества. – Господь соврать не позволит мне, не было ни сна, ни покоя душе моей, пока вы кровь проливали за отчизну нашу. Ведомо вам, как хотелось мне, если уж ни повести за собою рать, так оказаться подле вас на бранном поле‑то, но хворь не позволила. Посему оставалось мне лишь денно и нощно Христа молить, ниспослал дабы вам он помощи. И как весть дошла ко мне о победе вашей, понял я, что молитвы сии услышаны были. Одолели вы поганых захватчиков! – Тут же загалдели все радостно. – И не свершиться тому, коль не было б с нами тебя, Илья Муромец! Низкий поклон тебе! – Все взоры вмиг обратились на оного. – Так давай же выпьем с тобою, Илюша, да побратаемся!

Тут же наполнили чашу златую мёдом хмельным до краёв самых. Испил из неё Владимир и протянул Илье, но вдруг покачнулся князь, и коль ни подхватил бы его Левонтий, обронил бы кубок сей. Взял Илья драгоценную чашу из рук патриарха и произнёс:

– Благодарствую тебе, великий князь, но зазря ты мне возносишь хвалу. Я всего лишь отечества сын, как и прочие. Не меня тебе чествовать надобно, а народ русский, супротив захватчика выстоявший. И не я победу принёс на побоище Камском. Обратил в бегство не я басурман орду, а воевода наш, Добрыня Никитич, достойный больше моего чести тобою оказанной. – И с этими словами Илья поднял высоко над головой золотой кубок и с позволения княжьего передал его Добрыне.

Возликовал народ пуще прежнего, заголосил, что мóчи есть:

– Пей, Добрынюшка! Пей!

Промолвил Добрыня:

– Спасибо вам, люди добрые, и тебе, князь‑батюшка. – И со словами этими испил мёд из чаши поданной.

И вдруг кубок выпал из длани его и с грохотом рухнул на стол. Добрыня схватился за горло, лик его почернел в одночасье. Люди все замерли тут же, глядя на это с изумлением, не смея двинуться даже. Лишь Настасья, жена Добрыни, с криком отчаяния бросилась к суженому своему. Он успел лишь протянуть к ней руку, как повалился и, испустив последний вздох, умер. Повисла тишина гробовая, лишь Настасья Микулична рыдала над мужем своим, как вдруг раздался голос Алёши Поповича:

– Ах, ты, собака‑князь! – Вспомнились тут же ему слова отца его, Левонтия. – Илью погубить хотел, а жизни Добрыню лишил! – И со словами этими на князя кинулся, обезумев словно. За ним, было, кинулся Илья, но вдруг толчея началась какая‑то, и он не успел ухватить за рубаху товарища. И Алёша, отталкивая Левонтия, заслонявшего собой князя, кинулся на Владимира. Одним ударом повалил он его. Тут же закричал кто‑то:

– Убили князя! Убили!..

Опрокинулись тут же столы со звоном и грохотом, расступился народ, в ужас придя, и ощетинились стрельцы да дружинники клинками булатными. Вольга Алёшу от князя, дух испустившего, оттягивает. Но беспокойные возгласы потонули в крике Дюка Степанова:

– Погубили князя вы! Погубили, ироды!

Обступили богатыри Алёшу, закрыв того со всех сторон.

– След вам отдать нам убийцу Владимира! – продолжал верещать боярин Дюк.

Вавила ответил ему, сжимая в руке булаву, откуда ни возьмись в руке его взявшуюся:

– Ты, боярин, остынь пока. Погубили не только князя, но и Добрынюшку. Коль вина за Алёшей, ответит он, но лишь после того, как всё выясним…

Дюк с боярами прочими, на стрельцов глянув, махнул на витязей:

– Взять душегуба немедленно!

Зазвенели секирами стрелецкие молодцы, но встал на пути их Левонтий вдруг:

– Постойте же вы, люди добрые! Что же вы свару затеяли?!

– Ты за сына своего заступаешься? – бросил патриарху Степанов Дюк. – Сам же видел, чего натворил здесь твой выродок!

– Видел я! Видел! Но Вавила прав! Нечего кровь проливать, её проли́ли достаточно! Христом‑богом прошу, опустите мечи свои окаянные…

Нерешительно охрана княжья опустила булаты свои вслед за дружиною. Взяли на руки богатыри своего брата от отравы погибшего, прочие же – князя убитого, и понесли к княжьему терему. Народ расступался пред этой процессией. Казалось весь Киев потонул в тишине полной скорби, лишь Настастья с Апраксией своих мужей оплакивали…

Кудрёванко, разодетый в красный стрелецкий кафтан, сжимал в руках меч и весь трепетал от нетерпения. Сейчас всё должно пройти без сучка и задоринки, ибо он понимал, что ему не видать, как своих ушей, нового прощения от Чародея. Он вновь с ужасом вспомнил, как тот явился к нему в темницу после длительного похода от реки Камы в Киев. Тогда Кудрёванко, буквально, весь сжался от страха и ужаса, при виде таинственного служителя. Ему подумалось, что тот пришёл к нему, дабы покарать за то, что не сладили он и прочие с воинством русичей на Камском побоище. С самого начала Кудрёванко понял, кто на самом деле всем хороводит. Жидовин и Идолище глубоко заблуждались, раз тешили себя мыслью, что всё будто бы следует согласно их замыслу. Но вопреки тягостным ожиданиям Чародей обратился к узнику вполне благосклонно:

– Как ни странно, но я даже рад, что ты остался в живых.

– Благодарю, господин, благодарю… – Залепетал пленник.

– Твои ратники успешно добрались до Киева под покровом моего повелителя. Я дарую тебе возможность смыть свой проступок. Ты возглавишь их…

И вот сейчас всё решится. Послышалось, как в сенях княжьего терема засуетился народ. Идут! Они идут! Кудрёванко махнул своим воинам – приготовиться…

Только вошли богатыри и стрельцы, держа на руках мёртвых Владимира и Добрыню, боярами ведомые, как вдруг захлопнулись двери терема за ними. И тут же налетел на вошедших кто‑то. И пролилась кровь! Вороги, в стрелецкие да боярские одежды ряженные, со всех углов повыскакивали, и давай разить, казалось, всех кто ни попадётся под руку. Вот только, отметил Илья про себя, меч из ножен доставая, кто‑то из бояр и стрельцов от страху трясётся иль бежать пытается, а кто невредимый, как ни в чём ни бывало, мимо душегубов проходит в сторону. Измена! – промелькнула мысль у Ильи в голове. И уж, было, готов он был в сечу ринуться, как вдруг почувствовал, что кто‑то в спину ему лезвие воткнул. Тут же руки от боли адской бессильно разжались. Глядь назад – это Гришка Степанов его засапожником ударил! А затем, даже не глянув на Илью, схватил он меч‑кладенец, из рук выпавший, и пропал из глаз долой. Прочие же богатыри не на шутку с супостатом вероломным схватились, и никто не увидел Гришки предательство. Ноги Ильи подкосились, и рухнул на пол он.

Алёша Попович в атаку немедленно бросился, высматривая меж тем, где его батюшка? Но так и не найдя его ни живым, ни мёртвым, выдохнул облегчённо, знать не вошёл он в терем‑то. Тут же выхватил из руки ряженного клинок и давай разить проходимцев, как видит вдруг среди них Кудрёванко! Что он делает здесь, коль сидеть должен нынче в темнице узником? Как оттуда сбежал? Кто его выпустил? Тут же Алёша бросился на него:

– Зря я тебя не удавил голыми руками ещё на Камском побоище! – Крикнул он на Кудрёванко глядючи. Тот же увидал только Алёшу, так сразу страхом сменилась радость на лице его. После очередного удара богатыря выпала из рук его сабля, и свалился он на колени пред витязем. Взмолился он, было, о пощаде, но увидел ненависть лютую в глазах противника. Бросить успел он только последний взгляд на стоявшего в стороне Дюка Степанова, как слетела голова с плеч его. Лишь Илья, на полу лёжа, кровью истекая, заметить успел куда перед смертью глянул Кудрёванко. Глаза его уже пеленой красной застлало, но нашёл в себе силы он не сомкнуть очей своих, так как заметил вдруг меч Святогоровый в руке Гришки предателя, стоящего позади боярина Дюка. Степанов же уловил на себе взор раненного Ильи и словно оскалился.

В этот момент всё стихло. Илья попытался понять, что произошло, как перед ним показался Садко:

– Илья, что с тобой? – Тут он, видимо, увидал кровь и промолвил: – Тебя ранили!

Илья попытался что‑то произнести, как его подхватили на руки.

– Степа… – Всё силился он из себя выдавить, когда все услышали, как с грохотом отворились двери и в зал высыпали ощетинившиеся копьями молодцы из княжьей охраны, видать прибежавшие со стен крепостных. В след за этим раздался голос Дюка Степанова:

– Слава тебе, Господи! Поспели уж наши спасители! – Из‑за спин ратников тут же показался народ киевский. – Никто и помыслить не мог о вероломстве подобном! – Крикнул Дюк, на дружинников перстом указывая. – Их встречали здесь как победителей, наших защитников, а они что удумали?! Сговорились с проклятым Кудрёванко, погубили князя с Добрынюшкой, и задумали нас всех здесь вырезать! – тут же наперебой «выжившие» бояре начали Дюку поддакивать. – Что ж вы наделали? Совсем, поди, от крови и убийств обезумели?! Коль ни Дунай и Григорий, так и погубили бы нас и остались бы безнаказанны!

Изумлённые богатыри устремили свои взоры на стоявших пред Дюком Дуная и Гришку. Никто даже представиться в страшном кошмаре не могло, что такой бравый рубака, как Дунай мог предать своих соратников!

На Дюка, ни о чём не думая, под крик испуганной толпы бросился Алёша Попович. Казалось, Гришка и Дунай даже не попытались удержать его, однако же, обнажили мечи пред кинувшимися, было, за Алёшей дружинниками. Но к своему удивлению Алёша вдруг застыл, понимая, что не способен даже пошевелиться, опутанный чарами колдовскими. Дюк наклонил к нему голову и тихо, так чтоб никто не услышал, произнёс:

– Дам тебе, Алёшенька, я совет отеческий. Ты б утихомирился, и товарищей своих пришпорил. И подумай лучше о своей Еленушке, да о батюшке престарелом. Всем вам есть кого поберечь, так ведь же? – И почувствовал Алёша, как бессильно опустились руки его…

Казематы, устроенные в пещерах под Киевом, никогда не были так полны, поди, с самого основания града стольного, как ныне. Сейчас бок о бок с лихоимцами какими, разбойниками, сиживали в темнице и богатыри русские. Воззрились на них обитатели узилищ подземных – глазам не верят своим.

Вдруг прошептал кто‑то из темноты:

– Что, Илья, и тебя постигла благодарность княжеская, поди?

Илья поднял голову, да не увидел того, кто промолвил сие, однако же, голос до боли знакомым показался ему.

– Кто это? – Спросил он, и увидел через миг, как из тени вышел и сел рядом с ним не кто иной как Соловей Одихматьевич.

– Ты? – Не поверил глазам Илья Муромец.

– Я. Как и просил ты тогда, замолвил словечко за меня Лука Толстостременников, и решили посему поселить меня в хоромы сии, пред этим лишив меня последнего глаза. Где, кстати он? Что, не достойным благодарности княжьей оказался, коль нет его среди вас?

– Богу душу отдал Лука на поле брани. – Ответил за Илью Вольга. – Битва была великая, многие братья наши остались навечно там…

– Пока мы кровь проливали на рубежах державы нашей, ворог давно в палатах княжеских обосновался. – Вымолвил Никита. – Зря всю жизнь только на заставах провёл. Всё одно, не сберегли Русь‑матушку…

– Неужто узрели, кто за личиной таился князя вашего? – Раздался ещё один голос тихий. Взглянули на незнакомца пленники. И подивился вдруг Вавила:

– Ты ли это, Ставр Годинович?

– Я, коль признал меня ты, воевода киевский. Хоть и забыл я, поди, за столько лет своё имечко…

Всем дружинникам, кроме Ильи, известно было, кто перед ними оказался, вот только не ведал никто, что в темнице томится он. Ставр Годинович был князем земель ляховицких, с коими вражда была у русичей. Уж и не помнил никто откуда берёт начало свара сия, но однажды случилось так, что после долгой междоусобной войны, пригласил Ставра Годиновича князь Владимир, одержав намедни победу славную над Литовóй, в Киев, мир братский на века заключить. Ставр, давно надежду тая прекратить кровавую междуусобицу, дал Владимиру своё согласие, на что тот, слово своё нарушив княжеское, пленил князя ляховицкого, и сказал жене его Василисте Микуличне, коль та только подумает пойти войной на Русь, тотчас же муж её головы лишится. С тех самых пор жил Ставр, как думали все, и гостем, и пленником где‑то на Ладоге. Но оказалось, что во тьме прозибает узилища он…

Грудь Илье нещадно болью жгло, но нашёл в себе силы ответить всем:

– Нет, не княжьей волею мы тут оказалися. Владимир убит вероломно в купе со славным Добрынюшкой. Измена случилась, предательство. Окаянный боярин Дюк оплёл паутиною лжи своей, одурачивши всех…

– Коли б не угрожал он семьям нашим, не остаться ему бы живёхоньким. – В сердцах выплюнул Вольга. – Ну, ничего. Всплывёт его ложь, и люди опомняться…

– Боюсь, что нет, друзи мои… – На сей раз голос раздался из‑за двери темницы.

– Батюшка, ты ли это? – Узнал его Алёша.

– Да. Вести чёрные принёс я вам, молодцы. Только лишь в цепи вас заковали‑то, тут же Гришка вознамерился всех вас казнить! Но Дюк не позволил ему. Знает, собака, что люд мирской не потерпит того. Вознамерился он судить вас на вече ранним утречком. Созовут весь народ киевский…

– Что же плохого в том, батюшка? Разве ж люд православный позволит случиться такому бесчестию? Коль князь внезапно преставился, не ты ли отныне стал престола хранителем?

– Ах, сынок, если бы! Всюду верховодят Дюка подлые ставленники. Меня самого чуть в колодки ни бросили, как отца погубителя княжьего, коль ни слово Апраксии. Так что всё порешиться днём завтрашним. Но боюсь, как бы ни вышло худого там. Всем известно, нет никого богаче в Киеве, – златом заткнёт Дюк всем муки совести. Посему я что думаю! Бежать надо вам!

– Как же нам из узилища выбраться?

– Илья, все мы видели, что властен ты колдовством, волхованием ли по тропам хаживать потусторонним. – Начал было Левонтий, и тут же подхватили за ним витязи.

– Жаль огорчать мне вас, братья мои, но не в силах я ныне. – Вымолвил Илья и с надеждой посмотрел на Садко, но тот лишь покачал головой, мол, не в силах и я, не отныне видеть пути каликовы…

Однако у Ильи зародилась надежда:

– А не мог бы ты, Левонтий‑батюшка, раздобыть мне меч мой? – Спросил Илья.

– Меч, говоришь? Я сейчас в свою келью сбегаю, есть у меня там булат один…

– Нет, мне нужен именно мой клинок, мне моим наставником в обладание даденный… – Но Левонтий неожиданно резким тоном перебил Илью:

– Святогором?

Садко и Илья одновременно устремили свои взоры на Левонтия, который лишь улыбнулся на это.

– Значит, и вправду Святогором. – Глаза блеснули его.

– Батюшка, о чём ты? – Спросил Алёша, ничего, как и прочие, не понимая.

Левонтий словно и не услышал заданного вопроса. Он вновь изобразил озабоченность во взгляде и сказал:

– Мммм… Беда, беда… Но пути господни неисповедимы. – Он начал, было, осенять себя крестом, но бросил это дело и рассмеялся. – Ладно, бог в помощь вам, рабы божие… – И с этими словами ушёл. А в след ему неслись слова Алёшины:

– Отец! Вернись, отец! Чего же ты?!

Вот только поняли все, что не вернётся Левонтий…

Держа меч Муромца в руках, Дюк не спеша брёл к Повелителю. Сперва сын его, Гришка, ни в какую не хотел отдавать клинок Ильи, мол, его он теперь, коли вырвал булат в схватке, но Дюк надавил на отпрыска:

– На что тебе меч, коий ты и поднять не в силах‑то, бестолочь?! – Закричал на сына боярин.

– Но, батюшка… – Начал, было, Гришка, но получил на то затрещину от отца.

– Коль, владыке понадобилась вещь сия, то её принести надобно ему тотчас же.

«И вправду, на что повелителю сдался вдруг этот клинок?» – подумалось Дюку, когда он подошёл к палатам, которые некогда занимал, глупый неслух, Владимир. Пока его спаивали каждодневными пирами и устраивали в угоду ему ничего, по сути, не сулящие походы на ворогов, стравливая его тем самым с единственными, кто мог помочь Руси выйти из под ига ордынского, всем уже давно верховодил он, Дюк Степанов, и патриарх. Каждый раз боярин диву давался, как Левонтию удалось заставить Владимира пойти против слова своего собственного и обманом пленить Ставра Годиновича? С годами князь совсем сдал, ставши словно дитя малое. Последним его достижением стало покорение Инищего княжества, и то сие в итоге обратилось бедствием, когда церковь обложила непомерными налогами люд мирской. Уже тогда, только вернувшись из Константинополя, Левонтий показал всем, способным видеть, что Владимир, по сути, не способен отныне править на Руси самостоятельно. Тут уж Дюк не упустил своего шанса, и был вскоре награждён выше всяких своих чаяний – его повелитель открыл ему невероятные возможности, одарив просто невиданной силой.

Но отныне проблемой стал новый воевода. Вавила явился человеком абсолютно неуправляемым чьей‑то волей, всюду он следовал только своей совести, вступая порой в спор даже с самим князем. Пришлось изрядно повозиться, пока не был найден способ устранить его. Гибель братьев сломило Вавилу, и он ушёл вопреки воле Владимира со своего поста. А так как после смерти Добрыни не осталось никого иного, на пост сей посадили Дуная Ивановича, вот уж кем верховодить просто было бы, словно куклой. Но он умудрился всё испортить, убив по пьяни собственную жену, к тому же бывшую на сносях! Однако в последствии Дунай всё же сумел‑таки послужить повелителю. Впав после всего произошедшего в полнейший религиозный фанатизм, дабы вымолить себе прощение, Дунай очень легко попал под влияние владыки, который сразу же вернул того в дружину, над коей начальствовал чудом спасшийся Добрыня. Чего он только не делал, дабы убедить князя, выйти супротив орды! И когда явился из ниоткуда этот отрок окаянный, Илья, стало ясно, что битве великой с басурманами быть! И почему владыка приказал поддержать Илью? Ведь поход, коий задумал с подачи Ильи Владимир значил, что все те реки злата от торговли невольниками в орде отныне пересохнут! Но повелитель успокоил Дюка и открыл ему грядущее, поведав о том, что поражение хана Воронко лишь сплотит мир супротив строптивой Руси, и сие оказалось чистой правдой. Вскоре по наказу Дюк, в облике всеведущего Чародея, отправился на тайную встречу, устроенную Жидовиным. Степанов подивился странному желанию повелителя не допустить того, чтобы тёмные полчища дошли до самого Царьграда, посему сделал так, что Гришка рассказал где расположилось объединёное басурманское воинство. А потом случилось побоище Камское! Сначала всё шло точно по задуманному – Гришка заманил воинство русичей в западню, и ничего уже, казалось, не могло их спасти от верной гибели. Владыке было известно, что Илья имеет некоторые способности к волхованию, и потому сделал так, что отрок лишился их в пору сражения. Но потом неожиданно из плена вырвался проклятый Садко, тут же явившийся на помощь к Илье, и вместе им удалось таки разглядеть тропы каликов. С самого начала своего служения у повелителя, Дюк был предупреждён настороже быть с этим мерзким гусляром, то и дело ставившим палки в колёса замыслам Повелителя. Потому было принято решение непременно избавиться от него перед самым сражением, чему поспособствовала жадность его давних соратников братьев Збродовичей, коим Дюк посулил нечто большее. Но всё обернулось крахом! И в очередной раз Степанов подивился прозорливости владыки, когда тот поручил Кудрёванко передать ему в управление половину ратей своих, которые были размещены в сердце Киева…

Теперь ничего не стояло на пути у него и его повелителя. Завтра толпа безропотно примет то решение, какое надобно ему, и дружинников казнят всех до единого. А не минёт много времени, как явятся с запада крестоносцы, и с юга вновь начнут свои набеги кочевники, и всё вернётся на круги своя – вновь злато рекой потечёт!

И с этими радужными мыслями Дюк вошёл в палаты, где дожидался его Повелитель. В зале не горела ни одной свечи, лишь свет месяца из окон немного разгонял мрак. Человек в чёрной ризе с большим золотым крестом на груди восседал на княжьем троне.

– Повелитель, вот то, о чём вы просили меня. – Промолвил, низко кланяясь, Дюк.

Лик Левонтия озарился улыбкой:

– Чудесно! Просто чудесно. – И произнеся это, он протянул длань навстречу слуге. Дюк тут же кинулся к нему, передавая увесистый клинок. Левонтий с лёгкостью выхватил меч из ножен и покрутил в ладони. Лезвие засветилось в лунном свете, и патриарх словно залюбовался им.

– Повелитель, – робко начала Дюк. – Ответь, на что тебе безделица сия?

– Безделица, говоришь? – Левонтий захохотал. – Эта безделица есть ни что иное как ключ к тому, к чему я стремился с первого дня появления на этом свете, мой дражайший Дюк.

– К чему, мой повелитель? Мы же достигли уже всего, что нам надобно.

– К чему?! Ты думаешь, мне нужно золото, о коем все мечты твои, даже после того, как я одарил тебя способностью к чародейству? Думаешь, мне дело есть до этой убогой земли, коей вы дали имя Русь? Или до бесконечных свар меж племенами людскими? – Он вновь расхохотался. Уж и не вспомнить ему, когда он так же прекрасно себя чувствовал. Левонтий встал с трона и подошёл к слуге, который невольно отступил от него. – Но ты хорошо послужил мне, Дюк. И потому ты достоин высшей награды!

В благодарном смирении Степанов опустил голову и вдруг увидел нечто! Из‑под полы чёрной рясы заместо ног виднелся огромный чешуйчатый хвост. В ужасе Дюк вскинул свой взгляд на Повелителя. Левонтий же, как ни в чём ни бывало, поглядел на слугу с отеческой улыбкой и положил ему на плечо руку. На глазах у боярина она обратилась в огромную когтистую лапу. Вскоре и весь Левонтий поменял свой облик. Чёрноризное одеяние разорвалось, и Дюк узрел пред собой гигантского аспида с кошмарной мордой, лишь чем‑то отдалённым напоминавшей человеческий лик, и длинными как щупальца руками, в остальном же имеющего тело змея.

Боярин в ужасе замер и задрожал. Левонтий, как же ему опостылело это имя! – наслаждался жалким видом человека и его безграничного ужаса. Наконец‑то он вернул себе свой истинный облик! В последний раз такое было в Константинополе, когда ростовский священник приплыл туда за титулом патриаршим. Тогда змием обернувшись, Скимен‑зверь, как некогда величали его калики перехожие, сжёг дотла стольный град византийский вместе с посольством киевским…

– Мой дар тебе – узреть в своём истинном обличии Властителя Нави. В сей день я, наконец, верну порождениям Нави мир, что для нас уготован был!.. – Пророкотал Скимен и пожрал Дюка Степанова…

Вот уже начала заниматься заря, ночной мрак потихоньку рассеивался, но сего не видели богатыри в казематы заточённые, хоть и не сомкнули они всю ночь глаз своих. Думами чёрными их головы полнились. Но не от страха за жизнь свою, а за судьбу отечества, оказавшегося под управлением проклятого предателя Дюка Степанова.

А Илья голову себе ломал над словами Левонтия, упомянувшем о мече Святогоровом. Вспомнил он речи наставника своего о том, что Илье только срок истечёт дóлжно за булатом сим воротиться и отворить врата в Навь. Но нарушил он заповедь эту и взял меч‑кладенец раньше времени, и теперь клинок этот оказался в чужих руках! Садко же утешал Илью, мол, только ему под силу обладать мечом этим, а для прочих всех булат этот лишь груда железа неподъёмного, но почему‑то не было в голосе его уверенности никакой…

И тут донёсся до узников крик петушиный, о новом дне возвещающий.

– Вот, поди, и настал день гибели нашей, братья мои. – Горестно вымолвил Алёша Попович. – Моя вина это! По глупости погубил я князя нашего, и расплатой тому смерть наша будет…

– Зря ты, Алёша, голову пеплом свою обсыпаешь. – Твёрдо произнёс Вавила. – Вина здесь за каждым из нас, коль не углядели мы измену, под нашим носом творившуюся…

И вдруг тьма в подземелье в одночасье рассеялась – посреди темницы запылал светоч.

– Что за чудо! – Воскликнули узники.

Затрепетал воздух, потянуло сквозняком, и светоч вспыхнул с невиданной силой, заставив всех очи свои зажмурить. А когда глаза узников открылись, узилище было вновь окутано мраком, которое, однако, теперь разгонял еле светивший огонёк свечи в руках явившейся из ниоткуда девушки. Тот час забилось как заведённое сердце Ильи Муромца:

– Ты ли это, Горынинка, отрада моя? – Он тут же вскочил на ноги и подхватил на руки свою возлюбленную. На что девушка лишь кивнула. Только уже держа её в своих объятьях, он увидел, что лица на ней нет, кожа её была бледна, а лицо осунувшееся.

– Что с тобой, Горынинка? – Спросил он беспокойно, укладывая её на старый топчан. Все же смотрели на происходящее и не верили глазам своим.

– Илюша, родненький! Беде страшной случиться вскорости!.. Открылось каликам перехожим ужасное знание, и сразу искать тебя бросилась мы… Но, как и сказано было, от того, что закрылись врата из Яви в Навь, скрылись от взора нашего пути потусторонние… Посему опоздали мы… Коль ни любовь твоя ко мне, не сыскала б тебя во тьме мирской… Но вопреки всему привело меня к тебе… моё сердце, любящее… хоть и ценою… великою… – Силы на глазах покидали её. Не в силах больше говорить, она нежно поманила руками Илью к себе, дабы лбы их соприкоснулись. И только случилось это, как озарило внутренний взор его видением…

Лишь врата захлопнулись, как повстречал Святогор в Нави своего отца‑батюшку. Встретил его Даждь‑Бог со всей своей отеческой радостью, открыв, однако, вести тревожные, мол, в пору ту ещё, когда Святогор только начал своё служение, вышел из Нави владыка всех Змиев да Аспидов Скимен‑Зверь. Внушил он нескольким каликам, пришедшим на поклон к Даждь‑Богу, что коль помогут они ему в Явь пройти в обход охранителя, будет он служить им верой и правдою и поможет вернуть людей в лоно истины древлей, которую забывать они стали, поклоняться решивши идолам. Поверили ему наивные калики и провели в обход поста Святогорова. Только оказалось под ногой Ским‑Зверь мать сыра земля, а не Нави хлябь, так в тот же миг пожрал он своих спасителей. Таился он годы столетия, сетями коварства своего землю опутывая, глаза каликам отводя, дабы не нашли они Святогору приемника. И добился‑таки желаемого – ушёл Святогор, оставив меч свой дожидаться приемника. Некому отныне одолеть порожденье мира иного… Опечалился Святогор, да поделать не мог ничего – не отпереть врат ему. Но сказал ему Даждь‑Бог:

– Не лей слёз да волос над челом не рви от досады и горести, есть надежда ещё, коль сущ Илья Муромец и те, кто подобно ему сердцем чистым одарен и душою доброю. Не зря люди есьм дети мои любимые, и я им, целый мир подарил во владение…

Отняла ладони свои от лица возлюбленного Горынинка, и упали они безвольно на грудь её бездыханную. В тот же миг забылось пронёсшееся пред взором его видение, и Илья, прижав к себе любимую, горько зарыдал. И тут все, поражённые произошедшим до глубины души, обнаружили, что находятся уже не в темнице, а в казарме дружинной. Потому не узнали они, что ворвались в подземелье оставшиеся в живых ратники Кудрёванко, дабы убить витязей, но никого не увидели за дверьми запертыми …

– Илья! Илья! – Позвал его Садко, но тот не отзывался. – ИЛЬЯ! – На секунду он поднял глаза свои. – Что открыла она тебе? – Но Илья словно и не слышал товарища. Тогда Садко схватил его за плечи и закричал ему в лицо: – Горынинка, не щадя жизни своей, отыскала тебя, дабы весть принести тебе эту! Но не для того, чтобы сидел здесь и слёзы лил! Придёт ещё время оплакать любимых нам. Скажи, что она поведала тебе?

Хватка Ильи ослабла, и витязи без слов нежно взяли из рук его девушку и, прикрыв ей глаза, положили на лавку. Бросив на Горынинку последний, полный скорби и любви, взгляд, Илья открыл соратникам увиденное им.

–… Теперь же выходит у Скимена меч Святогора, а, знать, по силам ему отворить врата в Навь, а то и стереть вовсе грань меж мирами нашими. – Закончил он, уже почти полностью взяв в руки себя.

– И получается, что единственное орудие, коим возможно извести этого гада, в его же руках. – Отметил Алёша. – Как же нам одолеть его?

– Так давайте отберём тогда у него меч‑кладенец… – Предложил Иван, тут же встретив неодобрение своей затеи от всех.

– Так и поступим мы. – Отрезал Илья.

– Но как? Ты же сам сказал, что ничем не ранить его! Как мы подберёмся к нему?

– Коль нет такого оружия, мы пойдём супротив него врукопашную…

– Ставр Годинович, – обратился к нему Илья Муромец. – Волен ныне домой ты отправиться. Никто не станет из нас держать тебя силою. Знай только, нет в живых обидчика твоего, князя Владимира, а, знать, и мстить тебе некому. А коль всё же решишь пойти войной на земли русские, ведомый местью своей неуёмной, подумай сперва, сколь ляховицкого люда погубишь ты вровень безвинным русичам? Какая вражда меж народами нашими, коль и вправду удастся исполнить задуманное Скимену.

– Слышал я слова тобой сказанные, Илья Муромец. Нет ныне обид никаких у меня, слово тебе даю я своё. Одно лишь желание у меня, вернуться в родную сторонушку, предупредить дабы соотечественников о беде грядущей. Коль поспею я, ворочусь сюда с помощью, коль же нет, то продолжу я твоё дело правое. – И со словами этого ускакал Ставр Годинович прочь.

– Не зря ль отпустили его? – Забеспокоился Никита. – Знаю я, как бывает оно, сейчас одно говорят, а время минёт, так другое скажут…

– Знать, такая судьба. – Сказал на это Илья. – След готовиться к бою нам…

Но тут подал голос тот, о ком позабыли все:

– Илья, разреши и мне выйти супротив поганого Скимена. – Промолвил Соловей.

– Почто нам нужен разбойник сей, да ещё и слепой к тому же? – Вольга сказал.

Но поминуя о силе ныне слепого разбойника, ответил Илья:

– Коли вправду желаешь того, Соловей, не мне запретить тебе. Но, знай, что пути назад не будет у нас. Боюсь, не вернуться живыми нам…

От слов этих задрожал Чурила вмиг, промелькнул страх и у Ивана в глазах. Не ушло это от взгляда Ильи.

– Одно хочу сказать я вам, други мои. Может помочь нам лишь вера в то, что дело наше правое. И если не победить вам страха в себе, то пусть это будет страх не за себя и шкуру свою, а страх, что не справитесь. Ибо не ради себя в бой идём смертный, и даже не ради земли русской! Ценой поражения ныне является весь род человеческий! – Видя, что его слова не помогли Чуриле, сказал ему Илья: