Для справки: 3 ноября 1937 Виктор Кин арестован как «враг народа». Расстрельный приговор подписан 21 апреля 1938. Роман из времен первой мировой войны «Лилль», написанный лишь на три четверти, а также незаконченная повесть из жизни журналистов, написанные во время работы за рубежом, были конфискованы НКВД в 1937, равно как и весь архив писателя. Реабилитирован в 1956.
Дорога в Степи
Знание – столь драгоценная вещь, что его не зазорно добывать из любого источника.
Фома Аквинский (ок. 1224-1274)
Сюжет Чеховской повести «Степь» удивительно прост – купец и священник едут продавать шерсть и берут с собой мальчика Егорушку, чтобы он продолжил учебу в другом городе. Но поскольку мы говорим о революции и необходимой ей человеческой энергетике, на героев повести стоит взглянуть так, как смотрит наблюдатель через инфракрасный видоискатель: все, что дышит энергией, станет другого цвета, а то, что лишено ее – сольется с естественным фоном.
Героев переполненных энергией в повести трое: мальчик Егорушка, брат трактирщика Моисея Моисеевича Соломон и уже упомянутый выше извозчик Дымов. Энергетику остальных можно назвать обычной или природной, это энергетика сытых и довольных собой людей. Например, сопровождающий Егорушку «N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов… о чем-то сосредоточенно думал и встряхивал головою, чтобы прогнать дремоту; на лице его привычная деловая сухость боролась с благодушием человека, только что простившегося с родней и хорошо выпившего…» А о. Христофора Чехов, в приведенном выше отрывке письма, называет попросту «глупеньким». «Отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви… влажными глазками удивленно глядел на мир божий и улыбался так широко, что, казалось, улыбка захватывала даже поля цилиндра; лицо его было красно и имело озябший вид».
В описании сопровождающих Егорушку купца и священника определенно есть что-то общее. И даже когда, казалось бы, Чехов говорит о том, в чем и чем не похожи эти два человека, в тексте прослеживаются четкие фоновые нотки, подчеркивающие именно одинаковость купца и священника, причем такие, словно автор описывает две стороны одной монеты.
Вот путешественники отдыхают на дневном привале.
«…Кузьмичов всегда, даже во сне и за молитвой в церкви, когда пели «Иже херувимы», думал о своих делах, ни на минуту не мог забыть о них, и теперь, вероятно, ему снились тюки с шерстью, подводы, цены, Варламов… Отец же Христофор, человек мягкий, легкомысленный и смешливый, во всю свою жизнь не знал ни одного такого дела, которое, как удав, могло бы сковать его душу. Во всех многочисленных делах, за которые он брался на своем веку, его прельщало не столько само дело, сколько суета и общение с людьми, присущие всякому предприятию. Так, в настоящей поездке его интересовали не столько шерсть, Варламов и цены, сколько длинный путь, дорожные разговоры, спанье под бричкой, еда не вовремя…»
Это суета. Если у Кузьмичева она – деловая, то у отца Христофора та, которая сопряжена с деловой и человеческим общением. Но суета, какой бы она не была, полностью лишена высшей человеческой энергетики, а значит и свободы. Жизнь Кузьмичева и отца Христофора течет как Волга, и она может влиться только в Каспийское море. Как бы не была огромна Степь дорога о. Христофора и купца Кузьмичева идет из пункта «А» в пункт «Б» со строго определенной целью – продать подороже шерсть.
На секунду прервусь. Кстати, «слово грех – перевод греческого слова αμαρτια которое буквально означает промах или непопадание в цель. Грех и есть несоответствие человека цели своего существования, неправильное осуществление человеческой природы…» (Azbyka.ru)
Значит, отсутствие свободы воли человека, его внутренняя выхолощенность деловыми заботами или пустое благодушие – грех? С учетом того, что грех рождает смерть, нам стоит поискать ее где-нибудь поблизости.
Снова вернемся к извозчику Дымову.
«…Один из подводчиков, шедших далеко впереди, рванулся с места, побежал в сторону и стал хлестать кнутом по земле. Это был рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати, русый, кудрявый и, по-видимому, очень сильный и здоровый. Судя по движениям его плеч и кнута, по жадности, которую выражала его поза, он бил что-то живое. К нему подбежал другой подводчик, низенький и коренастый… разразился басистым кашляющим смехом и закричал:
– Братцы, Дымов змея убил! Ей-богу!
…Кончив хлестать, русый Дымов поднял кнутом с земли и со смехом швырнул к подводам что-то похожее на веревку.
– Это не змея, а уж, – крикнул кто-то…»
Какое живое описание дает Чехов! «…По жадности, которую выражала его поза, он бил что-то живое». Хищная энергетика, лучше не скажешь.
Второй фрагмент:
«…Первый подбежал пить Дымов. Он пил со смехом, часто отрываясь от ведра и рассказывая Кирюхе о чем-то смешном, потом поперхнулся и громко, на всю степь, произнес штук пять нехороших слов. Егорушка не понимал значения подобных слов, но что они были дурные, ему было хорошо известно. Он знал об отвращении, которое молчаливо питали к ним его родные и знакомые… Он вспомнил убийство ужа, прислушался к смеху Дымова и почувствовал к этому человеку что-то вроде ненависти…
…Русый, с кудрявой головой, без шапки и с расстегнутой на груди рубахой, Дымов казался красивым и необыкновенно сильным; в каждом его движении виден был озорник и силач, знающий себе цену. Он поводил плечами, подбоченивался, говорил и смеялся громче всех и имел такой вид, как будто собирался поднять одной рукой что-то очень тяжелое и удивить этим весь мир. Его шальной насмешливый взгляд скользил по дороге, по обозу и по небу, ни на чем не останавливался и, казалось, искал, кого бы еще убить от нечего делать и над чем бы посмеяться. По-видимому, он никого не боялся, ничем не стеснял себя и, вероятно, совсем не интересовался мнением Егорушки… А Егорушка уж всей душой ненавидел его русую голову, чистое лицо и силу, с отвращением и страхом слушал его смех и придумывал, какое бы бранное слово сказать ему в отместку…»
Дымова трудно представить без движения. Он – внутренне пуст и, казалось бы, замри он – его сила превратится в ветер или даже бурю.
На мой взгляд, Егорушка не любит Дымова не только за бранные слова, силу и насмешливый взгляд, а еще чисто интуитивно, как любой из нас «не любит» и пытается обойти стороной гудящую под напряжением трансформаторную будку.
Второй человек равный по энергетике Дымову – брат трактирщика Моисея Моисеевича – Соломон.
«Соломон… невысокий молодой еврей, рыжий, с большим птичьим носом и с плешью среди жестких кудрявых волос… Теперь при свете лампочки можно было разглядеть его улыбку; она была очень сложной и выражала много чувств, но преобладающим в ней было одно – явное презрение. Он как будто… ждал подходящей минуты, чтобы уязвить насмешкой и покатиться со смеху. Его длинный нос, жирные губы и хитрые выпученные глаза, казалось, были напряжены от желания расхохотаться… Сделав около стола свое дело, он пошел в сторону и, скрестив на груди руки, выставив вперед одну ногу, уставился своими насмешливыми глазами на о. Христофора. В его позе было что-то вызывающее, надменное и презрительное и в то же время в высшей степени жалкое и комическое, потому что чем внушительнее становилась его поза, тем ярче выступали на первый план его короткие брючки, куцый пиджак, карикатурный нос и вся его птичья, ощипанная фигурка…»
Если Дымов – весь внешнее движение, то Соломон его полная противоположность. При его внешней «птичьей ощипанности» и некрасивости («жирные губы, хитрые выпученные глаза») он полностью сосредоточен именно на своем внутреннем мире. Его движения – минимальны и вызваны, как правило, просьбой брата.
Объединяет Соломона и Дымова одно – они оба полностью открыты и для них нет никаких тайн. Соломон говорит о себе, что он лакей у брата, брат – у проезжающих, а те – лакеи у Варламова. Вот и вся, ободранная донельзя, до лакейской «глубины», тайна жизни Соломона.
Это отвратительно? Безусловно, да. Но давайте вспомним Рене Декарта и его ««Я сомневаюсь, значит мыслю; я мыслю, значит существую». Соломон – мыслит, правда, он ни в чем не сомневается. А купец Кузьмичев и о. Христофор? Они не мыслят вообще. И именно поэтому Соломон – даже не смотря на те черные краски, которым его рисует Чехов – гораздо умнее, а в чем-то и честнее, своих собеседников. Ну, и, конечно же, в силу отсутствия сомнений он энергичнее, сильнее и свободнее спутников Егорушки.
«…Немного погодя Егорушка сквозь полусон слышал, как Соломон голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша, заговорил об евреях; сначала говорил он правильно, по-русски, потом же впал в тон рассказчиков из еврейского быта и стал говорить, как когда-то в балагане, с утрированным еврейским акцентом.
– Постой… – перебил его о. Христофор. – Если тебе твоя вера не нравится, так ты ее перемени, а смеяться грех; тот последний человек, кто над своей верой глумится.
– Вы ничего не понимаете! – грубо оборвал его Соломон. – Я вам говорю одно, а вы другое…»
Именно другое!.. Соломону не нужна «старая» вера, которую Гиппиус называет детской, ему нужна «вера со знанием». Поэтому Соломон и не отдал свои деньги брату, оставленные отцом, а сжег их. Ему, в его внутренних рассуждениях, нужен (и гораздо важнее!) человек и знания о нем, а не деньги.
Но сделали ли счастливым Соломона его знания?
«Никого он не любит, никого не почитает, никого не боится…», – говорит о нем брат Моисей Моисеич.
На мой взгляд, Соломон очень похож на «пламенного революционера» Льва Давидовича Троцкого. Дайте Соломону кожаную тужурку, пару томов Маркса, маузер (что, впрочем, не обязательно) и в итоге получится великолепный комиссар. Как остра, как яростна и свобода энергия Соломона! Он – субъективно честен?.. Безусловно, да, и до нелепости. Затем и палил деньги в печке. А когда жег, наверное, думал, что их слишком мало и нужно бы спалить все, чтобы люди не гнули друг перед другом спины.
Есть такая взрывчатка, которая называется «бинарной». Она состоит из двух компонентов и каждый из них сам по себе абсолютно безвреден. Но если их соединить вместе получится вещество огромной разрушительной силы.
Извозчик Дымов убил ужика… Мелочь! Но для этого нужно быть свободным от «иллюзий» и без малейшего колебания использовать свою энергию пусть на маленькое, но злое дело. Соломон спалил деньги. Не велик «подвиг», но для этого тоже нужно быть свободным. Меньше чем через тридцать лет найдется сила, которая объединит извозчика и брата трактирщика. И я имею в виду не только российский октябрь 1917 года. Здесь можно снова вспомнить киевский майдан 2014.
Свобода!..
Революция!..
Очищение!..
И разве не были правы те, совершал их? Были! Но правы с точки зрения «знаний» полученных через левое плечо от того, кто всегда прячется сзади человека. А рядом с революционерами были благодушные и вялые «о. Христофоры» и погрязшие в делах «купцы Кузьмичевы». На одну силу не нашлось другой.
Как написали бы раньше, увы, нам! Мы слишком много говорим о «силе права» и, как цивилизованные люди, учимся презирать «право силы». Но, вдумайтесь, упало ли бы пресловутое яблоко на голову Ньютона, если бы его не потянула вниз сила тяготения? По какому закону падало яблоко: под действием силы тяжести – права силы – или по некоей «силе права»?
Наверное, тут нужно вспомнить о разуме человека. Но разум – не отвлеченное понятие, и «голова профессора Доуэля» – человека, состоящего только из головы – изобретение фантаста Александра Беляева.
«… О. Христофор снял рясу, пояс и кафтан, и Егорушка, взглянув на него, замер от удивления. Он никак не предполагал, что священники носят брюки, а на о. Христофоре были настоящие парусинковые брюки, засунутые в высокие сапоги, и кургузая пестрядинная курточка. Глядя на него, Егорушка нашел, что в этом неподобающем его сану костюме он, со своими длинными волосами и бородой, очень похож на Робинзона Крузе. Разоблачившись, о. Христофор и Кузьмичов легли в тень под бричкой, лицом друг к другу, и закрыли глаза. Дениска, кончив жевать, растянулся на припеке животом вверх и тоже закрыл глаза.
– Поглядывай, чтоб кто коней не увел! – сказал он Егорушке и тотчас же заснул.
Наступила тишина…»
Жаль!.. Мне почему-то очень жаль, что о. Христофор и в самом деле не был Робинзоном Крузо. Почему?.. Вот что говорит о себе о. Христофор:
«– М-да… – согласился о. Христофор, задумчиво глядя на стакан. – Мне-то, собственно, нечего Бога гневить, я достиг предела своей жизни, как дай Бог всякому… Живу со своей попадьей потихоньку, кушаю, пью да сплю, на внучат радуюсь да Богу молюсь, а больше мне ничего и не надо. Как сыр в масле катаюсь и знать никого не хочу. Отродясь у меня никакого горя не было и теперь ежели б, скажем, царь спросил: "Что тебе надобно? Чего хочешь?" Да ничего мне не надобно! Все у меня есть и все слава Богу. Счастливей меня во всем городе человека нет…»
А вот отрывок из книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо»:
«… Особенно сильно терзали меня мысли на второй и на третий день моей болезни, и в жару лихорадки, под гнетом жестоких угрызений, из уст моих вырвались слова, похожие на молитву, хотя молитвой их нельзя было назвать. В них не выражалось ни надежд, ни желаний; то был скорее вопль слепого страха и отчаяния. Мысли мои были спутаны, самообличение – беспощадно; страх смерти в моем жалком положении туманил мой ум и леденил душу; и я, в смятении своем, сам не знал, что говорит мой язык. То были скорее бессвязные восклицания в таком роде: «Господи, что я за несчастное существо! Если я расхвораюсь, то, конечно, умру, потому что кто же мне поможет! Боже, что станется со мной?» Из глаз моих полились обильные слезы, и долго потом я не мог вымолвить ни слова…» (Даниэль Дефо, «Робинзон Крузо»).
Графиня Драницкая
«Серафима. Что это было, Сережа, за эти полтора года? Сны? Объясни мне. Куда, зачем мы бежали?.. Я хочу все забыть, как будто ничего не было!..»
«Бег» Михаил Булгаков.
Стремительный приезд на постоялый двор графини Драницкой ломает спокойную и полусонную картину. «Впечатление, произведенное приездом графини, было, вероятно, очень сильно, потому что даже Дениска говорил шепотом…» Красавице-графине-графине, как и всем остальным, нужен купец Варламов. Между делом она успевает заметить мальчика.
«…Егорушка протер глаза. Посреди комнаты стояло, действительно, сиятельство в образе молодой, очень красивой и полной женщины в черном платье и в соломенной шляпе… Вдруг, совсем неожиданно, на полвершка от своих глаз, Егорушка увидел черные, бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные женские щеки с ямочками, от которых, как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка. Чем-то великолепно запахло.
– Какой хорошенький мальчик! – сказала дама. – Чей это? Казимир Михайлович, посмотрите, какая прелесть! Боже мой, он спит! Бутуз ты мой милый…
И дама крепко поцеловала Егорушку в обе щеки, и он улыбнулся и, думая, что спит, закрыл глаза…»
Революция в России – не смотря на чеховское неверие в нее – все-таки совершится и если после гражданской войны, Егорушка наверняка оказался в далеком Константинополе. Что и кого он вспоминал в своих снах? Скорее всего графиню Драницкую… Ушедшую Россию. Той, которой уже больше никогда не будет.
Здесь любопытно и вот что. Мальчик Егорушка и графиня Драницкая – антагонисты извозчика Дымова и Соломона. Богатырю-извозчику и умному еврею противостоят женщина и мальчик. Трудно сказать, как сложится жизнь первых двух (возможно Дымов и сопьется, а Соломон угодит в сумасшедший дом, ведь далековато еще до революции), но Чехов, собираясь продолжить «Степь», писал, что «графиня Драницкая живет прескверно…» Виной тому некий Казимир Михайлович, который «здорово обирает ее». Что же касается Егорушки, то Григорович советовал Чехову продолжить «Степь» и «описать семью и в ней 17-летнего юношу, который забирается на чердак и там застреливается… Такой сюжет заключает в себе вопрос дня; возьмите его, не упускайте случая коснуться наболевшей общественной раны; успех громадный ждет Вас с первого же дня появления такой книги» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 209).
Удивительно?.. Да! Тут дело даже не в том, что сейчас никто не вспомнит ту «наболевшую общественную рану», ради которой юнец пустил бы себе пулю в лоб, а в том, что в реальной жизни обязательно появятся новые «Дымовы» и «Соломоны», а вот силы, противостоящие им в «Степи», по самому Чехову, сходят на нет.
Ночь, длинные ножики и скучное человеческое счастье
«Странная она какая-то», – Чехов в письме о «Степи» Леонтьеву (Щеглову) 22 января 1888 г.
Обоз останавливается на ночь в степи. Дымов рассказывает страшную историю о том, как косари «изрезали» купцов.
«…Дымов стал на колени и потянулся.
– Да, – продолжал он, зевая. – Все ничего было, а как только купцы доехали до этого места, косари и давай чистить их косами. Сын, молодец был, выхватил у одного косу и тоже давай чистить… Ну, конечно, те одолели, потому их человек восемь было…»
Его рассказ короток и конкретен. Дымов не сопереживает ни купцам, ни разбойникам.
К костру выходит незнакомый человек.
«…Все при первом взгляде на него увидели прежде всего не лицо, не одежду, а улыбку. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая, как у разбуженного ребенка, одна из тех заразительных улыбок, на которые трудно не ответить тоже улыбкой… Это был высокий хохол, длинноносый, длиннорукий и длинноногий; вообще все у него казалось длинным и только одна шея была так коротка, что делала его сутуловатым…»
После короткого знакомства человека приглашают присесть у костра. В разговоре с возчиками гость – Константин – рассказывает о своей необыкновенной любви к женщине и борьбе за свое счастье.
«…Константин откинул назад голову и закатился таким мелким, веселым смехом, как будто только что очень хитро надул кого-то.
– Гляжу, она с парубками около речки, – продолжал он. – Взяло меня зло… Отозвал я ее в сторонку и, может, с целый час ей разные слова… Полюбила! Три года не любила, а за слова полюбила!
– А какие слова? – спросил Дымов.
– Слова? И не помню… Нешто вспомнишь?..»
Удивительна реакция слушателей на этот рассказ и особенно реакция Дымова:
«…При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья. Все задумались. Дымов поднялся, тихо прошелся около костра и, по походке, по движению его лопаток, видно было, что он томился и скучал. Он постоял, поглядел на Константина и сел… Дымов подпер щеку рукой и тихо запел какую-то жалостную песню. Константин сонно улыбнулся и подтянул ему тонким голоском. Попели они с полминуты и затихли…»
Здесь очень интересно то, что все герои «Степи» воспринимают счастье как что-то скучное и малоподвижное, как застоявшуюся теплую воду в пруду. Оно не освежает, а усыпляет. И поэтому оно чуждо активному Дымову. Ведь «попели с полминуты и затихли». Тут уместно вспомнить революционера Матвеева из «По ту сторону» Виктора Кина, ведь жизнь в доме влюбленной в него Вари тоже кажется ему скучной. Ручеек человеческой энергетики не хочет течь в застоявшийся пруд. И он течет туда, куда его направляют другие силы.
Чем все-таки «странна» чеховская «Степь»?
Я не вижу в рассказе Константина о любви никакой поэтики. Скорее, он рассказывал о своем упрямом стремлении к счастью. А «слова забыл…» это все равно, что забыть дорогу, которая и привела человека к его счастью. Но возможно ли такое?..
Ночь… Необъятная, как мир, степь. Горит костер и человек рассказывает о счастье. На мой взгляд, тут стоит задуматься и о беззащитности этого счастья. Россия тысячу лет воевала со Степью и называла его Диким Полем. Конечно, уже давно исчезли половцы и монголы, а разбойники, о которых рассказывал Дымов, не такие уж частые гости в Степи. Да и сами возчики, рассказывая друг другу страшные истории, не боятся Степи.
Война
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Юлия Друнина
Наступает следующая одна ночь и это уже не тихая ночь, а канун сильнейшей грозы.
«…Подводчики… варили кашу. На этот раз с самого начала во всем чувствовалась какая-то неопределенная тоска. Было душно; все много пили и никак не могли утолить жажду. Луна взошла сильно багровая и хмурая, точно больная; звезды тоже хмурились, мгла была гуще, даль мутнее… »
Предгрозовое состояние природы люди переносят по-разному.
«…У костра уж не было вчерашнего оживления и разговоров.
…Дымов лежал на животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное…
… Дымов выхватил из рук Емельяна ложку и швырнул ее далеко в сторону. Егорушка, давно уже ненавидевший Дымова, почувствовал, как в воздухе вдруг стало невыносимо душно, как огонь от костра горячо жег лицо; ему захотелось скорее бежать к обозу в потемки, но злые, скучающие глаза озорника тянули его к себе. Страстно желая сказать что-нибудь в высшей степени обидное, он шагнул к Дымову и проговорил, задыхаясь:
– Ты хуже всех! Я тебя терпеть не могу!.. На том свете ты будешь гореть в аду! Я Ивану Иванычу пожалуюсь! Ты не смеешь обижать Емельяна!
– Тоже, скажи пожалуйста! – усмехнулся Дымов. – Свиненок всякий, еще на губах молоко не обсохло, в указчики лезет. А ежели за ухо?
Егорушка почувствовал, что дышать уже нечем; он – никогда с ним этого не было раньше – вдруг затрясся всем телом, затопал ногами и закричал пронзительно:
– Бейте его! Бейте его!
Слезы брызнули у него из глаз; ему стало стыдно, и он, пошатываясь, побежал к обозу. Какое впечатление произвел его крик, он не видел. Лежа на тюке и плача, он дергал руками и ногами, и шептал:
– Мама! Мама!
И эти люди, и тени вокруг костра, и темные тюки, и далекая молния, каждую минуту сверкавшая вдали, – все теперь представлялось ему нелюдимым и страшным. Он ужасался и в отчаянии спрашивал себя, как это и зачем попал он в неизвестную землю, в компанию страшных мужиков? Где теперь дядя, о. Христофор и Дениска?..»
Чехов называет Степь «неизвестной землей». А на неизвестной земле, как правило, живут неизвестные и непонятные люди.
Чуть позже Дымов все-таки подошел к мальчику. Но не затем, чтобы извиниться, а затем, чтобы подставить лицо для удара. Дымову снова скучно и ему не нужно «скучного счастья» Константина, как точно также такого же счастья не нужно инвалиду-революционеру Матвееву и брату трактирщика Моисея Моисеича Соломону. Ни у Дымова, ни у Матвеева, ни у Соломона нет понятия о добре и зле. Для них все делится на «скучно» и «не скучно», и даже мысль Матвеева «признают ли меня равным или нет» значит то, будет ли ему «скучно» или нет.
Следующим вечером в Степи начинается большая гроза.
«…Страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие, черные лохмотья; точно такие же лохмотья… Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение…
– Скушно мне! – донесся с передних возов крик Дымова, и по голосу его можно было судить, что он уж опять начинал злиться. – Скушно!
Вдруг рванул ветер и с такой силой, что едва не выхватил у Егорушки узелок и рогожу; встрепенувшись, рогожа рванулась во все стороны и захлопала по тюку и по лицу Егорушки…»
Буря оказалась настолько сильной, что мальчику почудилось, что он остался один в темноте. Его пугают молнии и разряды грома. Потом Егорушка увидел новую опасность: «за возом шли три громадных великана с длинными пиками. Молния блеснула на остриях их пик и очень явственно осветила их фигуры. То были люди громадных размеров, с закрытыми лицами, поникшими головами и с тяжелою поступью…»
Егорушка настолько перепугался, что «уж не крестился, не звал деда, не думал о матери и только коченел от холода и уверенности, что гроза никогда не кончится…»
Степь показала всю свою воинственную мощь. Все: дорога, рассказы возчиков у костра, о. Христофор, Кузьмичев, счастливый Константин – все это растворила и заслонила собой чудовищная гроза.
Гроза в «Степи» – чеховский прообраз революции, тем более что во тьме появляются фигуры великанов с пиками?.. И да, и нет. Да потому что Чехов-художник понимал и видел больше, чем Чехов-человек. А нет, потому что гроза кончается и Егорушка видит, что великаны «оказались обыкновенными мужиками, державшими на плечах не пики, а железные вилы». Да и так лишь редки сильные грозы в Степи?
Или все-таки «да»?.. Ведь писал же Чехов, что русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня. «В Западной Европе люди погибают оттого, что жить тесно и душно, у нас же оттого, что жить просторно… Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться…» (Григоровичу о 5 февраля 1888 года)
Что ж, действительно, когда тебя бьют или когда вокруг тебя необозримый простор и в самом деле трудно сориентироваться. И не потому ли так бессмысленны и беспощадны русские бунты? Но в 1917 году все-таки нашлась сила, которой удалось пересилить – нет, не беспощадность! – но бессмысленность бунта и превратить его в революцию. Как?.. Как удалось большевикам объединить, казалось бы, заведомо несоединимое, как вода и масло – людей типа Дымова и Соломона? Ответ прост. Во-первых, не их самих (уж слишком они малограмотны), а их детей. Герои «По ту сторону» Бейзас и Матвеев – уже следующее поколение героев «Степи». Энергетика этих людей осталась такой же сильной, но если раньше она была похожа на бурный океан разнонаправленных векторов движения, то теперь – на широкую, могучую реку, текущую в одном направлении.
Революция умеет многое. А главное, она умеет объединять людей: монархистов и кадетов, большевиков и анархистов, физиков и лириков, атеистов и верующих против «скучного счастья» жизни, о котором говорилось выше. Иными словами революция объединяет «бога» и дьявола во имя себя самой. Ведь недаром же Достоевский, обдумывая продолжение «Братьев Карамазовых», сделал своего самого чистого и сердечного героя Алешу – революционером, а в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд пытается сыграть роль бога.