«Главное, хватит для адского пламени, в котором сегодня искупается проклятая Лора Уайт», – заключил про себя мэр.
Он аккуратно погасил окурок о подошву сапога и забрался на лошадь.
Как это ни странно, но ночной поход мэра не остался незамеченным. Бывший старатель и теперешний городской сумасшедший Габриель Нуньяс внимательно следил за Эндрю Греем, устроившись в одной из пустых бочек рядом с кузницей городского умельца Арни Фишера. В отличие от остальных горожан бедолага Габриель не получил во время дележа денег Уэста ни цента. Все сочли, что Нуньяс и так не может пожаловаться на свою судьбу: сердобольные горожане каждый день подносили ему в салуне пару стаканчиков виски, кормили и даже дарили обноски. Но, тем не менее, обделенный золотом Габриель страдал не меньше мэра. Ели Эндрю Грей хотел по дешевке купить магазин Чалмерса и ненавидел Лору Уайт, потому что боялся потерять свою должность из-за сплетен, то Габриель тоже боялся, но совсем другого – он боялся перестать быть святым в глазах жителей Форт-Стоктона. Лишенный дома, семьи и здравого рассудка Габриель Нуньяс верил в единственное, что он придумал сам – свою святость. И кто знает, может быть, это и было его настоящим сумасшествием. Основным занятием Габриеля Нуньяса было шатание по городу и выкрикивание бессмысленных фраз. В девяти случаях из десяти его пророчества были дикими и даже страшными, и только лишь если Габриель заранее разнюхивал о свадьбе, из его воплей вдруг исчезали деспотические, требования всеобщего духовного покаяния низведенного до нюхания пыли у его ног. К Габриелю прислушивались только по большим церковным праздникам, сторонились в будние дни и почти никогда не обижали. Легкий пинок или затрещина от взрослого человека или гнилое яблоко в спину от ребенка, разумеется, в счет не шли. Сам Габриель никогда не обижался на такие мелочи. Настоящий святой, по его убеждению, и должен был быть чуть-чуть гонимым. Но теперь, нагло лишенный при всех законной доли добычи из клада Уэста, Габриель Нуньяс страдал не столько из-за золота, сколько из-за потери своего «святого авторитета». Да, святой мог и должен был быть гонимым, но только не откровенно презираемым в серьезных дележках. А между тем, там, в Змеином ущелье никто обратил на него внимания, хотя Габриель, как ему казалось, характеризуя клад Уэста, нашел удачное, загадочное и колкое словцо «брехня».
– Дурак!.. – обиженно сказал вслед удаляющемуся мэру Грею Габриель.
Когда цоканье копыт стихло, он задумался над тем, зачем потребовались мэру керосин и сено глубокой ночью. Воображение услужливо нарисовало Габриелю небольшой костер и веселый пикник возле реки. Недавно он видел такой, даже подошел к нему вплотную, и веселые молодые люди дали ему кусок яблочного пирога. Габриель попросил виски, ему дали и его под веселый женский хохот.
Габриель заворочался в бочке, устраиваясь поудобнее. Последнее воспоминание было приятным, но мэр уехал один, без веселых женщин, а количество керосина, которое он захватил с собой, говорило, скорее всего, о деловой поездке, а не о пикнике.
«Будет большой костер, – догадался Габриель, – очень-очень большой».
Мысль была приятной и теплой, но именно она и разбередила недавнюю обиду Габриеля. Он вдруг понял, что его последнее пророчество – «брехня!» – можно выполнить и без участия Господа Бога, если жители Форт-Стоктона потеряют больше, чем они нашли сегодня днем.
По большому счету Габриель не умел страдать, ненавидеть или таить злые мысли. В его груди попросту возникала тупая, ноющая боль и он либо кричал на своего обидчика, пытаясь вместе с криком выдохнуть эту боль, либо уходил и где-нибудь в уединении бился головой о землю, стараясь заменить внутреннюю боль обыкновенной физической.
Когда Габриель вдруг представил себе пылающий Форт-Стоктон, его боль ушла, хотя он не кричал и не бился головой о землю.
«Как хорошо и тепло!..» – подумал он, заворожено рассматривая огромный, до неба, костер.
Габриель наверняка бы уснул, но тут вышел Арни Фишер и прогнал его из убогого убежища – бочки. Арни был недоволен тем, что после визитов Габриеля бочки воняют мочой, а еще больше тем, что золото Уэста ловко проскользнуло сквозь пальцы такого умельца, как он. О последнем Арни, разумеется, не говорил вслух, но, судя по тону его хриплого и злого голоса, золото волновало его значительно больше бочек.
Когда Арни ушел, Габриель обнаружил, что Эндрю Грей забыл закрыть керосиновую лавку. Что касается тюков с веном возле кособокой гостиницы, то и их не стало меньше после отъезда мэра.
Габриель припомнил слова Арни, в его груди возникла тупая, ноющая боль, и она прошла только после того, как он принялся за работу. Он таскал тюки с сеном сначала к зданию мэрии, потом к гостинице, а потом просто к домам. Ему потребовалось три часа, чтобы справиться с нелегкой работой и еще полчаса, чтобы полить сено керосином.
Когда город запылал, Габриель уселся на землю возле опустошенной керосиновой лавки и, широко улыбаясь, принялся любоваться огнем. Никогда в жизни он не видел ничего более красивого и завораживающе жуткого.
«Бог!.. – подумал он. – Я – Бог!»
Первые людские крики «Пожар!» заглушили выстрелы – в город ворвалась банда Мексиканца Джо. Опытный бандит уже знал о находке жителей Форт-Стоктона и решил забрать у них свою долю, а точнее говоря, все. Правда, Мексиканец планировал нападение на утро, но когда в городе вспыхнул пожар, бандит быстро сообразил, что это очень большая удача.
Растерянные и сонные жители не могли понять, что им делать: тушить пожар, отстреливаться от бандитов или просто убегать из горящего города. Но пожар был огромным, улицы полны бандитами и даже узкие тропинки, начинающиеся на задних дворах, ярко освещались победным пламенем пожара. Еще совсем недавно люди лежали в теплых постелях и думали о золоте Уэсли. Одни усыпали довольные недавней дележкой добычи, другие думали о том, как бы увеличить кусок своей добычи, а третьи, оставшиеся ни с чем, проклинали более удачливых. Когда город запылал, кое-кому показалось, что из-под земли вырвалось не адское пламя, а ожившее и ставшее безжалостным золото Уэсли.
Бессилие противника пробудила в Джо Мексиканце самую дикую свирепость. Он палил без остановки во все стороны и, если даже не видел цели, продолжал стрелять по темным или освещенным изнутри пламенем окнам…
15.
Жителям Биг-Роута повезло значительно больше. В их городишке тоже случился пожар, но куда меньший – уже под утро загорелся знаменитый бордель «Белые цветочки».
Алан Спенсер проснулся как от толчка. Сильно пахло гарью, а за окном отсвечивали красные отблески пожара. Сьюзи лежала рядом с ним и смотрела широко открытыми, удивленными глазами на переливающийся красным потолок.
– Что это? – еще не придя в себя, хрипло спросил Алан.
Сьюзи ничего не ответила, и Алан тронул ее за руку на голой груди. Рука женщины была неживой и холодной, как лед.
«Умерла?» – обожгла его холодная мысль.
Алан вскочил и на несколько секунд забыл о пожаре. Он сорвал с постели одеяло, но не увидел крови. Лишь из-под левого локтя руки Сьюзи, застывшей на груди, виднелось большое, синюшное пятно.
«Сердце… Глупо как!»
Алан бросился в коридор, и его догнала шальная мысль: «Оказывается, у бедняжки Сьюзи тоже было сердце».
Уже в коридоре Алан услышал испуганные женские крики, долетающие с первого этажа борделя. Послышался звон разбитого стекла. Чей-то бас, проклиная все на свете, требовал свои штаны. Алан ударил плечом в дверь напротив и легко выбил замок. Майкл спал прямо на полу, уткнувшись носом в перевернутую тарелку. Он не поднял голову ни после крика, ни после удара ногой под ребро.
– Че-е-ерт! – простонал Алан.
Он с трудом приподнял брата и, пятясь, потащил его в коридор. Едва дверь открылась, языки пламени обожгли затылок Алана. Пожар поднимался вверх подозрительно быстро.
Алан захлопнул дверь и метнулся к окну. Вверх поднималась только одна правая узкая половина рамы, вторая была заколочена наглухо, и ему пришлось выбивать ее ногой.
«Где Уэст?!..» – Алан снова попытался поднять Майкла. Тот промычал что-то, оттолкнул его руку и встал сам. Но Майкл двигался и соображал слишком медленно, и Алану все-таки пришлось тащить Майкла к разбитому окну. Тот слабо упирался и осматривался вокруг округлившимися, бессмысленными глазами.
Из щели под дверью показались первые языки пламени. В комнату повалили клубы белого дыма.
– Майкл, нужно прыгать, – крикнул в ухо брата Алан. – Это пожар, ты понимаешь меня?
Майкл оттолкнул руку брата и слабо выругался. Привалившись спиной к стене и нагнув голову, он что-то искал у себя в карманах. Алан ударил брата по лицу, а когда тот поднял глаза, ударил еще раз.
– Алан!.. – донеслось снизу, сквозь треск пожара.
Алан мельком взглянул вниз. Темные фигуры, среди которых он узнал Ховарда Уэста, толкали к окну телегу с сеном. Один ее край уже горел, рослый парень с вилами в руках выхватывал из общего вороха пламени его большие куски и отбрасывал их в сторону.
– Прыгайте, живо! – заорал Уэсли.
Мокрая повязка – защита от дыма – скрывала его лицо, и были видны только злые глаза.
Алан схватил Майкла за плечи и толкнул к окну.
– Давай же!.. – прошипел Майкл в ухо брата. – Давай, идиот.
Воздух уже обжигал легкие. Когда Майкл – неимоверно медленно, как казалось Алану – стал одной ногой на подоконник, Алан живо схватил его за вторую и рванул вверх. Уже через секунду он прыгнул следом в черно-кровавую бездну. Когда Алан съехал спиной по высокому стогу на телеге и, едва устояв на ногах, выпрямился, он сразу увидел перед собой глаза Уэста. Мокрая повязка на лице главаря, усыпанная соломенной пылью, как пудрой, сделала его по-клоунски смешным.
– Ты что? – удивился Уэст, увидев улыбку Алана.
– Я так… Повезло нам, да?
Уэст кивнул.
– Шагай за лошадьми, – грубо сказал он. – Нам пора убираться отсюда.
Прежде чем уйти, Алан стащил с телеги Майкла. Тот все еще плохо понимал, что происходит вокруг, и то и дело трогал затылок, на котором у него обгорели волосы.
Конюшня была в трех десятках шагов от борделя. Обеспокоенные пожаром лошади били копытами землю и тревожно ржали. Выводя последнюю лошадь – кобылу Уэсли, – Алан едва не сцепился с толстяком, столкнувшись с ним в воротах конюшни. Басистый толстяк был возбужден не меньше лошадей и шел так, словно не видел никого вокруг. Алан ударил его кулаком в мягкое, покатое плечо и гаркнул:
– Не видишь, куда прешь, хомячище?!
Толстяк ответил еще большей грубостью и потянулся за кольтом. Он оборвал свое движение только тогда, когда увидел возле своего толстого брюха ствол кольта Алана.
– Что, нашел свои штаны и стал смелым? – спросил Майкл.
Ему вдруг стало смешно. Он засмеялся и ткнул стволом кольта в лоб толстяка. Тот побледнел и присел. Алан обезоружил толстяка, что бы тот не пальнул ему в спину, и все так же смеясь, сказал:
– Пошел вон, идиот.
Тем временем Майкл глотнул из фляжки Уэсли и немного пришел в себя. Его первым усадили на лошадь. Следом тронулся Уэсли, а за ним Алан.
– Куда мы, Ховард? – спросил он в спину Уэсли.
– К Горькому ручью, – коротко ответил тот.
– Не слишком ли далеко?
– Нас там никто не ждет, Алан, – Уэсли оглянулся и подмигнул. – Мы всегда должны быть там, где нас не ждут. Я не испортил тебе настроение? Я гляжу, ты здорово повеселел, а?..
Алан ничего не ответил. На самом деле веселая физиономия главаря вдруг оборвала его беззаботное настроение.
… Уже вечером, сидя у костра, Алан рассказал Уэсли о смерти Сьюзи.
– Нелепо все как-то получилось, – закончил он. – Умереть во сне от разрыва сердца и тут же сгореть в пожаре.
Известие о смерти Сьюзи Ллойд Уэсли принял совершенно спокойно.
– Я не вижу тут никакой нелепости, Алан, – Уэст задумчиво шевелил веточкой угли костра. – Сьюзи раньше жаловалась на сердце, ну а сгореть в огне, так ли уж плохо? – он криво усмехнулся. – По крайней мере, человек не будет гнить в земле.
– Она сильно изменилась за последние два дня, – неуверенно сказал Алан.
Теперь, после смерти Сьюзи, ему хотелось думать о ней только хорошее.
– Сьюзи перестала пить и приставать к мужикам? – съехидничал Уэст.
– Нет, не то… Она стала мягче, что ли… Ну, как ребенок, понимаешь?
На лице Уэста снова появилась ухмылка:
– Я не ничего такого не заметил.
– Наверное, она чувствовала, что скоро умрет.
– Если это действительно так, Сьюзи прыгнула бы в стакан с виски и предпочла утонуть. Я ее слишком хорошо знал, Алан. Не ищи чистые простыни в старом, грязном комоде на заброшенном чердаке.
Алан поморщился.
– Кто знает, Ховард. Ведь любой человек, в сущности, довольно сложная штука и… не знаю как сказать…
– Хватит говорить! – оборвал его Уэст. – Завтра нам нужно забрать свое золото, а тебя вдруг потянуло на дурацкую философию, – Уэст оглянулся и окликнул: – Майкл, ты не спишь?
– Нет, – донеслось из темноты. – Меня знобит, что-то…
– Я тебя не о здоровье спросил, – отрезал Уэст. – Теперь слушайте оба. От Горького ручья до Змеиного ущелья примерно двадцать пять миль дрянной дороги. Десять миль тянутся вдоль Иссури, а пять по Желтому плато. На реке мы можем столкнуться с рыболовами-индейцами, а на плато будем как тараканы на пустом кухонном столе. Это не очень здорово, но не так уж опасно, если мы будем быстро двигаться. Я не уверен, но вполне возможно, что кто-нибудь в Биг-Роут узнал меня во время пожара. А это значит, что нас могут искать.
– С той повязкой на физиономии даже я тебя не узнал, – подал голос Майкл.
– Как раз с такой повязкой меня слишком часто видели раньше, – быстро возразил Уэст. – Но повторяю, если мы будем двигаться быстро, нам почти ничего не грозит. Потому что никто вовремя не сообразит, где нужно устроить засаду.
– А если нас будут ждать в самом Змеином ущелье? – спросил Алан. – Нас там видели раньше, а ущелье хорошее место для тайника.
– Ты забыл, что достопочтенные жители Форт-Стоктона уже забрали оттуда мой тайник?
В темноте, за спиной Алана, завыл койот. Он вздрогнул и резко оглянулся.
– Все примерно так и будет, – по тонким губам Уэста скользнула хитрая улыбка.
– Что именно? – спросил Алан, возвращая взгляд на лицо вожака.
– А то, что те, кто ищет наш клад, будут глазеть в сторону Форт-Стоктон, – ветка в руках Уэста, которой он шевели угли костра, вспыхнула, и он швырнул в огонь. – Теперь наш «клад» там. Мы оставим лошадей в миле от Змеиного ущелья и войдем в него по руслу ручья. Даже если какой-нибудь идиот и затаится в скалах наверху, он будет поджидать нас на обратной дороге с добычей. Но мы уйдем другим путем – там есть одна хитрая козья тропка, о которой знаю только я, и когда-то знала парочка покойников-индейцев. На самом верху нам придется карабкаться по почти вертикальной стене, но там все-таки можно пройти.
– Не там ли твои знакомые индейцы стали покойниками? – съязвил Алан.
– Нет. Но это долгая история и нам пора спать. Завтра у нас долгая дорога.
– О, Господи! – простонал в темноте Майкл. Он закряхтел, с трудом поворачиваясь на бок, и тихо добавил: – Как же все болит…
– Потерпи, осталось чуть-чуть.
– Завтра мне хватит и трети этого «чуть-чуть», чтобы развалиться на части, – Майкл шумно вздохнул. – Кто мне скажет, за каким дьяволом я выпил за последний месяц целую бочку виски?
Не обращая внимания на Майкла и его жалобы, Уэсли принялся устраиваться на ночлег. Алан встал, подошел к брату и присел возле него. Встретившись глазами с больным взглядом Майкла, он улыбнулся ему.
– Помнишь, ты говорил мне, как тебе все надоело?
– Если честно, то нет.
– Виски такая штука, братец, что она всегда помогает забыть причину пьянки, – полушутливо сказал Алан. – Но виски не убирает причину, а просто перекладывает последствия на завтрашний день. Теперь делать нечего – терпи.
Майкл поморщился, но все-таки ответил на слабую улыбку брата:
– Ты всегда был умным, Алан. За каким чертом ты стал грабителем?
– Я могу задать тот же вопрос тебе, Майкл. В отличие от меня, ты никогда не мог быть злым.
Лицо Майкла стало серьезным.
– Нам обоим пора завязывать с приключениями на большой дороге, Алан.
– Пора.
– Я так и думал, – глаза Майкла ожили, в них появился живой блеск. – Тогда завтра я готов потерпеть.
16.
Ховарда Уэсли убил Майкл Спенсер, а не его брат Алан, при чем сделал это так нелепо, что Алан чуть было не отправился на тот свет вместо главаря.
Они уже поднимались вверх на скалу в Змеином ущелье. Скала была похожа на башню старого рыцарского замка и той тропинки, которую обещал им Уэсли, в сущности, не было. Точнее говоря, тропка шириной в две-три ступни то и дело обрывалась, и им приходилось ползти вверх по крутой, растрескавшейся стене. Впереди был Майкл, за ним Алан и ниже всех Ховард Уэсли с сумкой набитой золотом.
– Это гарантия того, что вы не сбежите, когда подниметесь наверх, – еще внизу пояснил им Уэсли, похлопывая рукой по сумке. – Я не помню, чтобы кто-то из здравомыслящих людей просил помочь товарища нести кучу золота.
Перевал – плоская вершина скалы – был уже совсем близко, как вдруг Алан увидел, как у ползущего впереди Майкла шевельнулся под ногой большой, казалось, накрепко вмурованный в стену камень.
Алан механически попятился в сторону и крикнул:
– Майкл!
Время вдруг вздрогнуло, словно водная гладь под порывом ветра и потекло как в замедленном сне. У Алана до судороги заломило затылок, но он продолжал смотреть вверх. Камень вывалился из своего гнезда, нога Майкла с глухим шорохом сорвалась вниз.
– Майкл!
Майклу удалось удержаться. У него едва не соскользнула с опоры вторая нога, но он крепко вцепился руками в выбоины в стене. Камень величиной с лошадиную голову отделился от стены и, как показалось Алану, бесшумно покатился вниз. Он посторонился и только потом взглянул вниз. Там он увидел Ховарда Уэсли с зажатым в правой руке кольтом. Он стоял на крохотной площадке и целился в Алана.
«Успеет?!..» – подумал Алан.
Уэсли не успел. Камень подпрыгнул и Уэсли слишком поздно увидел его. В глазах главаря мелькнуло сначала сомнение и он прищурился, словно не верил своим глазам, а потом удивление. Левая рука Уэсли поднялась вверх, пальцы растопырились, пытаясь защитить голову от неизбежного удара. Камень проскочил мимо руки и ударил Уэсли в верхнюю часть груди. Главарь вскрикнул и исчез с глаз Алана.
– Майкл, ползи вверх, а я спущусь к Ховарду, – крикнул брату Алан.
– Что там? – испуганным голосом отозвался сверху Майкл.
– Ничего. Ползи вверх, внизу я справлюсь без тебя.
Алан на удивление легко спустился вниз. Уэсли лежал на довольно просторной каменной площадке расположенной метров на пять ниже той, на которой он стоял пару минут назад.
Алан нагнулся. Уэсли открыл глаза, и слабым движением руки поманил Алана. Алан опустился на одно колено. Уэсли напряг шею и приподнял голову.
– По-дурацки все, да? – шепотом произнес он. – Жаль, конечно, но рано или поздно это должно было случиться, – улыбка растянула окровавленные губы. – Поздравляю, Алан…
Голова Уэсли дернулась, глаза закрылись, а изо рта, с потоком пены, хлынула кровь.
Алан встал и осмотрелся. Сумка с золотом лежала рядом.
«Не рассыпалась, – подумал Алан, поднимая ее. – А я думал, что придется каждую монетку собирать».
– Алан! – крикнул сверху Майкл. – Что там?
– Все в порядке, братец, – Алан повесил сумку на шею и, усмехнувшись, похлопал по ней рукой. – Я иду.
17.
К ночи они успели уйти от Змеиного ущелья на десять миль. Алан плохо знал здешние места, и дважды им приходилось возвращаться назад. Первый раз они вышли к неизвестному притоку Иссури и, не зная брода, Алан не решился на переправу, а второй раз они едва не столкнулись с подозрительной группкой людей.
– К черту все, – злился Алан. – Мешок золота и только два ствола слишком большой соблазн даже для порядочных людей.
Майкл сильно устал и едва держался на лошади. По его лицу градом катился пот.
– Можно подумать, что ты не едешь на лошади, а бежишь рядом с ней, – недовольно сказал брату Алан. – У тебя где-нибудь болит?
– В правом боку…
– Наверняка печень. Проклятый Уэст хорошо постарался со своим чертовым виски. Еще пара недель и ему не пришлось бы тратить на тебя пулю.
Темнота прервала их путь. Алан нашел ложбину, в которой можно было развести костер, не освещая при этом дикие окрестности. Он уложил Майкла, стреножил лошадей и приготовил ужин. Но Майкл не прикоснулся ни к окороку, ни к бобам.
– Тошнит, – морщась, пояснил он.
Алан принялся за ужин в одиночестве.
– Нам бы только добраться до железной дороги, – с набитым ртом заговорил Алан. – Тебя придется оставить у нашего доброго и сумасшедшего дядюшки Кейзи в Текате, а я уеду в Лос-Анджелес.
– Я думал, что мы будем вместе.
– Тебе нужно подлечиться, Майкл. Я очень надеюсь, что дядюшка Джон не забыл свои медицинские познания. Откровенно говоря, он никогда не был сумасшедшим, как считают многие, просто слишком добрым и слишком мягким человеком. Тебе будет хорошо с ним.
Голод постепенно уходил и в глазах Алана потух жесткий, волчий огонек. Закончив с окороком и бобами, он отпил из фляжки три глотка виски и не без усилия оторвал фляжку ото рта. Какое-то время он, замерев, смотрел в темноту.
– Все, кто хоть раз прикоснулся к проклятому золоту Уэсли, умерли, Майкл, – спустя минуту, заговорил Алан. – Не показывай свое золото доброму дядюшке Кейзи. Каким бы добрым и мягким он не был… – Алан все-таки сделал еще один глоток из фляги. – Один дьявол знает, на что способен любой из нас из-за таких денег.
Майкл слабо улыбнулся и спросил:
– А ты?
Алан поднял глаза.
– Что, я?.. – Он долго и удивленно смотрел на Майкла и, наконец, поняв суть его вопроса, засмеялся: – Ты с ума сошел, братец. Во-первых, я не Ховард Уэсли, а, во-вторых, должен же быть хоть какой-то предел человеческой подлости. Я, пожалуй, соглашусь с тобой только в том, что во многих людях этого предела попросту нет. Например, как не было его в Сьюзи. Эта гадина сказала мне, что Уэст плохо видит, когда поднимает глаза к небу. И я – проклятый идиот! – ей поверил. Правда, не сразу, а перед самым пожаром, когда Сьюзи сильно изменилась и стала какой-то другой… хотя, нет, точнее… как бы это сказать?.. – Алан почесал затылок. – Ну, она словно превратилась рассеянную святую, что ли?
Майкл снова улыбнулся:
– Похоже.
– В том-то и беда, – Алан вздохнул. – Я поверил ей и поэтому позволил Уэсли ползти на гору позади нас.
– А может быть, Сьюзи просто забыла, что говорила тебе?
Алан захлопал округлившимися глазами:
– Как это забыла?!
– Ну, просто забыла и все. Она ведь и в самом деле сильно изменилась за последние два дня и если бы вспомнила тот ваш разговор, когда соврала по просьбе Уэста, она сказала бы тебе правду. Но она забыла… Когда человек торопливо переезжает из одного дома в другой, он может упустить из виду кое-какие вещей.
– Не думаю, что смерть хозяйки борделя может быть похож на переезд, – нахмурился Алан. – Такой стерве как Сьюзи некуда уезжать из своего грязного бедлама, ну, разве что в ад. Человек не меняется так быстро, Майкл.
– А вдруг?
Алан презрительно скривился.
– Чушь! Сьюзи что, стала святой и поверила в Бога?
– Все не так просто. Я хочу сказать, что иногда человек может поверить в то, что он не один.
– А второй, тот, кто с ним, кто он? Все-таки Бог?..
Майкл заворочался, устраиваясь поудобнее, и подтянул одеяло к подбородку. Алан покосился на фляжку, отложил ее подальше и, взяв котелок, принялся лениво выбирать остатки бобов.
– Однажды со мной случилась одна любопытная история, Алан, – заговорил Майкл. – Мне было шестнадцать лет, и я разговаривал со священником. Я пытался доказать ему, что Бога нет. Тогда он сказал мне: «Понимаешь, для верующего человека Бог такая же реальность, как пальцы на его руке. А теперь посмотри на свою руку и попытайся внушить себе, что у тебя нет одного пальца». Я возразил, что, мол, палец, в отличие от Бога, все-таки существует на самом деле. Священник сказал: «Тогда тебе нечего бояться. Ты будешь видеть десять своих пальцев, и твое самовнушение закончится ничем». Вечером, оставшись один, из любопытства, я все-таки сделал то, о чем говорил священник. Я целых полчаса смотрел на свои руки и говорил себе, что у меня не десять пальцев, а только девять. Конечно, все закончилось ничем, но… – Майкл замолчал.
Алан скреб ложкой по дну котелка.
– Что примолк? – не поднимая головы, спросил он. – Хочешь подчеркнуть эффект?
– Утром у меня сильно опух левый мизинец.
– И что это доказывает? Самовнушением может быть как вера, так и неверие.
– Может. Но меня удивила его сила. Понимаешь?.. Откуда она, эта потрясающая способность, если Бога нет?
Алан зевнул и отбросил котелок.
– Мы жили с тобой в одном городишке, Майкл, и я знаю, как звали того священника, с которым ты говорил – отец Педро. Вот только ты не знаешь, что этот смиренный католик, не смотря на свою веру в Бога, иногда заглядывал по ночам к одной миленькой вдовушке.
– А что это доказывает? Разве не то, что даже сильный человек – слаб?
Алан вдруг ласково улыбнулся, рассматривая ожившее лицо брата.
– Послушай, Майкл, о чем мы с тобой говорим? У нас с тобой есть куча золота, и весь мир хочет отнять его у нас. Завтра нас ждет опасная дорога и – черт бы меня побрал! – я не уверен, что смогу дотащить тебя до добрейшего дядюшки Кейзи. Короче говоря, нам нужно хорошо выспаться, братец.
– Ты спи, а я подежурю. Все равно не усну.
– Бок сильно болит, да?
Майкл промолчал.
– Нам нужно поторопиться, Майкл, – уже залезая под одеяло, сказал Алан. – К черту все лишние мысли и переживания. Только вперед!
– А что впереди?
– Я уже говорил: для тебя – дядюшка Кейзи, а для меня – Лос-Анджелес. Ну а вера в то, что мы дойдем до конца, в отличие от всех других вер, не отвлекает и не мешает мне жить.
Прежде чем уснуть, Алан вспомнил Сьюзи.
«А если она мне не врала? – вдруг подумал он. – Ховард сильно щурился, когда смотрел на камень, да и вообще… Будь я на его месте, я легко смог уйти в сторону, а он почему-то опоздал. Но тогда зачем Уэсли решил пристрелить нас во время подъема, если плохо видел, когда смотрел вверх?»
Сон подкрадывался незаметно. Мысли Алана светлели, из них уходили напряжение и злость, вместе с тем они становились все короче, а слова превращались в неясные образы.
«Уэсли просто испугался. Нет, не за золото. Меньше, чем за полминуты до того, как он вытащил свой кольт, я несколько раз окликнул Майкла… Неужели Уэсли испугался моего крика? Но тогда я должен был кричать так, словно был готов умереть за Майкла, – прежде чем сон окончательно победил Алана, он успел подумать: – Сьюзи… Чертова стерва… Мне все-таки жаль тебя… И если Бог действительно есть, ты мне не врала. Загадка, да?.. Огромная загадка».
Алан уснул, так и не решив эту последнюю загадку.
Майкл не спал до полуночи, и даже когда стихла боль в боку, он долго смотрел на слабое пламя костра. Иногда он привставал и подкидывал в него пару веток из кучи, принесенной Аланом. Майкл думал и в его глазах светились то ли звезды, то ли пламя костра.
18.
Как говорил один умный человек, и добро, и зло у времени в плену, но если зло способно на восстание, то добро – только на побег. Что же касается Алана Спенсера, то он никогда не забивал себе голову подобными, чисто философскими измышлениями, и, может быть, благодаря этому стал хорошим писателем.
Во-первых, Алан учел свои прошлые, еще юношеские творческие ошибки, то есть те, которые он успел сделать до того, как попал в банду Ховарда Уэсли, а, во-вторых, он перестал бояться учиться. Днем Алан читал, а вечером переписывал абзац за абзацем из понравившихся ему книг, вдумываясь в каждое слово и в их едва уловимую связь. Через год тяжелого труда Алан наконец понял, чем отличаются бездарные книги от интересных. Если первые только рассказывали о чем-то, и их текст походил на монотонное журчание ручья, то вторые – как бы это ни парадоксально звучало – умели спорить сами с собой. И это был не философский спор за какую-то идею, а куда более сложный конфликт – драма столкновения характеров, желаний и страха потерпеть поражение.
Алан Спенсер почти не обращал внимания на беспокойный Лос-Анджелес. Город жил своей жизнью, Алан – своей. Это совсем не значило, что он вдруг полюбил одиночество, просто Алан находил тех людей, которые ему были интересны, но одновременно их никогда не было больше двух. Самыми частыми гостями Алана были старик Джеймс Роллинг, издавший в свое время около сотни дешевеньких книг в желтых обложках и худой, желчный Адамс Гирланд, отдавший без остатка свою жизнь литературным критическим статьям. Критик Гирланд ненавидел писателя Роллинга, тот в свою очередь откровенно посмеивался над своим врагом и когда они собирались втроем встреча, как правило, заканчивалась тем, что критик пытался выплеснуть содержимое своего стакана в физиономию писателя.
– Роллинг бездарность, жалкая тварь, недоумок, – жаловался позже Алану Адамс Гирланд. – Настоящий творец и писатель может создавать все что угодно, даже порнографию, но только не мусор. Будь моя воля, я бы издавал опусы этого (тут следовало очень выразительное и совсем не литературное слово) на туалетной бумаге, и отдавал их в сумасшедшие дома, при чем совершенно бесплатно.
Алан улыбался, кивал и терпеливо ждал, когда Гирланд наконец успокоится и заговорит о литературной технике того или иного знаменитого писателя. Не смотря на свою несдержанность, Гирланд умел думать, а главное, делать кое-какие выводы.
– Учитесь видеть акценты текста, молодой человек, – когда Адамс Гирланд приступал к лекции, он становился надменным и холодным, а в его глазах загорался фанатичный, фосфорический огонек. – Эти акценты в словах, которые любит писатель или его любимых выражениях. В каждом тексте есть узловые моменты. Как их найти? По глаголам. Там, где их больше всегда концентрируется смысл…
– Не трави свои бедные уши всякой белибердой, парень, – внушал Алану Джеймс Роллинг. – Запомни одно, чем меньше прилагательных будет в твоем тексте, тем лучше. Нельзя написать рассказ о неподвижном каменном памятнике или о заброшенном молотке, который лежит под столом. Суть в том, что чем менее подвижен твой герой, тем больше прилагательных ты вынужден использовать. Учти, что если вдруг эти чертовы прилагательные поперли из тебя, как пена из бутылки шампанского, значит ты где-то ошибся…
Да-да-да!.. Не смотря на то, что Адамс Гирланд предпочитал восхвалять глаголы, а Джеймс Роллинг ругал прилагательные, Алан быстро понял, что они оба говорят об одном и том же.
Через год Алан издал на свои средства первую книгу рассказов. Едва выйдя на рынок, книга бесследно провалилась как иголка в щель пола. А может быть, если говорить точнее, как кусочек сыра в пустую бутылку, в которую опытные домохозяйки ловят мышей. Убытки Алана составили целых пятьсот долларов, но желание издать очередную книгу еще сильнее жгло его сердце. Чтобы справиться с собой Алан ушел в неглубокий и осторожный запой. Спиртное помогло, и через неделю он понял, что издательство, в котором печатают книги начинающих авторов за их деньги, это и есть та бездонная бутылка, а он совсем не опытная домохозяйка, а обыкновенный болван, выбросивший на ветер свои деньги.