Я кладу руку на ее колено и спрашиваю:
– Вспомни, пожалуйста, когда ты последний раз говорила мне ласковые слова?
Лара смеется:
– А ты что баба, Штоли?
Я делаю вид, что обиделся и пытаюсь отвернуться к стене. Лара удерживает меня. У нее сильные, натренированные ежедневной работой руки.
– Ладно, я буду сейчас говорить тебе ласковые слова, – горячо шепчет в мое ухо Лара. – Хочешь, Штоли?..
Она щекочет меня. Наша возня оканчивается тем, что я шлепаюсь на пол.
– Все, хватит. Пошли на кухню. Мне нужно отодвинуть холодильник.
Моя жена немного помещена на чистоте и если она моет пол, то она моет его везде. Я рассматриваю смеющееся лицо Лары… Не верится, что совсем недавно она сердилась на меня.
Лара говорит:
– Давай-давай, Штоли, вставай!
Сегодня суббота… Ни черта не хочется делать. Ведь я донельзя выматываюсь на работе за неделю.
Когда на кухне мы пытаемся отодвинуть холодильник, Лара командует:
– Ой, не мешай мне!..
Фактически она пытается справиться с холодильником в одиночку.
– Ты лучше вот тут придержи… Теперь тут чуть-чуть… Все!
Я спрашиваю:
– Радость моя, ты зачем меня с дивана подняла?
– Лучше скажи, что с пола. И как это зачем? – весело возмущается Лара. – Завтракать пора!..
…На следующее утро я просыпаюсь как от сильного толчка. Идиотская работа!.. Нервы совсем расходились.
На улице идет снег… Я смотрю на снег и ни о чем не думаю. Просто смотрю и все…
К моему носу вдруг прикасается палец Лары. Я снова невольно вздрагиваю.
Лара тихо спрашивает:
– Думаешь, Штоли?..
У нее было удивительно чистый и смеющийся взгляд. Если бы не Лара, я проводил выходные дома: ел, спал и тупо глазел в телевизор… Но сегодня мы едем в Покровский монастырь.
Нам немножко не везет – автобус безнадежно глохнет в трех километрах от обители. Лара идет впереди.
Она часто оглядывается и передразнивает меня:
– Скрип-скрип, скрип-скрип!.. Старый вояка-барон возвращается домой. Не отставай, Штоли!..
Семь лет назад мне ампутировали левую ступню и половину разорванного осколками гранаты легкого. После операции профессор Николай Федорович Гайдуков сказал: «Ладно, кости целы – а мясо нарастет». Ожег двадцати процентов тела и еще три крошечных осколка в кишечнике он посчитал «элементарной мелочью»…
В этом году удивительно красивая зима. Я невольно любуюсь сказочным лесом. Скрип-скрип, скрип-скрип… У меня не очень хороший протез. Потому что на хороший у нас пока нет денег.
– Давай, барон, давай! – весело командует Лара. – Ужо до темноты не управимся!..
Я хорошо помню, что тогда, в госпитале, профессор Гайдуков терпеть не мог мою жену именно за ее веселость. Он называл Лару «Гламурной Куколкой». Это недоброжелательное отношение сыграло большую роль – весь больничный персонал также недоверчиво косился на Лару. Я слышал, как толстая медсестра Оля как-то раз сказала о моей жене: «Какая же она бойкая и красивая, эта стервочка!»
Лара любит модно одеваться. У нее эффектная фигура и раскованное поведение.
Шестилетний Миша Егоров – Рядовой Мышка – окрестил мою жену «Леактивной Ралой». Он часто ждал ее в коридоре возле моей палаты. Малыш робко улыбался ей и, казалось, чего-то ждал…
Семья Мишки-Мышки погибла, когда отец вез ее из аэропорта в свой военный городок. Они попали в засаду и их расстреляли в упор. Рядовой Мышка выжил чудом. Малыш прижился в больнице, потому что профессор Гайдуков решил, что ему будет лучше в госпитале, чем в детском доме.
Лара сказала мне и Мышке:
– У барона Штоли нет левой задней лапы, а у Мышки – правой. Но Мышка уже хромает по коридору, а лодырь Штоли валяется на кровати как барон.
Проходившая мимо медсестра Оля оглянулась и громко сказала Ларе:
– Как ты может смеяться над больными? У вас совсем нет совести!
Дело было даже не столько в насмешливых словах Лары, сколько в вызывающе веселом тоне, с которым они были сказаны.
Лара быстро ответила:
– А пошла бы ты, коза пуховая!
Это была единственная грубость Лары, но больше ее никто не трогал…
К моей жене хорошо относился только священник отец Андрей. Наши койки стояли рядом. Никто не знал, почему пожилой священник оказался в военном госпитале. Но, может быть, потому что бывших военных не бывает?..
Каждый день к отцу Андрею приходило множество людей. Врачи терпели это массовое паломничество только потому, что старый священник пользовался гораздо большим авторитетом, чем профессор Гайдуков. Все видели, что профессор явно смущается своего пациента. А однажды я услышал реплику отца Андрея, обращенную к профессору: «…Иди ты на фиг со своими процедурами, Коля! Мне уже семьдесят пять. Сколько Бог даст, столько еще и протяну…»
Сам профессор Гайдуков – убежденный атеист. Это я знаю точно, потому что и у него есть свой маленький бог – скальпель.
Среди посещавших отца Андрея особенно выделялась молодая женщина в черном платке, со строгим лицом на котором тускло светились неподвижные, почти плачущие глаза. Племянницу отца Андрея звали Софья. Она задерживалась в палате дольше остальных. Иногда она выпрашивала у старшей медсестры Натальи Александровны какую-нибудь работу и мыла в коридоре полы.
– А я что могу сделать? – краснея, оправдывалась потом Наталья Александровна перед профессором Гайдуковым. – Матушка Софья не отстает!..
Скрип-скрип, скрип-скрип…
Я люблю смотреть на зимний лес. Правда, в нем столько же белого, как и в больнице. Или даже больше?..
Лара часто приносила отцу Андрею клубничное варенье.
Старый священник хитро улыбался и спрашивал:
– Это чтобы я не похудел, да?..
Рядовой Мышка садился рядом – чаще на кровать отца Андрея – и ждал, пока Лара поднесет к его губам ложку. Малыш закрывал глаза, а улыбка до ушей мешала ему открывать рот.
Как-то раз отец Андрей кивнул на кофточку Лары и спросил:
– Сама сшила?
Лара молча кивнула.
– Все успеваешь, да?..
Лара улыбнулась и пожала плечами.
– Все, все!.. – ответил за нее отец Андрей. – И любить, и рожать, и варить, и стирать. Правильно Мышка сказал, ты – Леактивная Рала. Тебе коня на скаку останавливать незачем – ты на нем пахать будешь.
А когда к отцу Андрею приходила его племянница, он горько вздыхал и говорил:
– А вот и моя Совушка пожаловала.
Софья садилась на стул и принималась рассматривать лицо отца Андрея долгим, измученным взглядом. Возвышенное лицо молодой женщины было похоже на копию какой-нибудь черной, сектантской иконы.
– Были бы силы, подушкой тебя стукнул! – страдал отец Андрей. – Ну, кто тебя сделал такой постной?
Софья тоже любила Рядового Мышку. Но малыш уходил из палаты, как только в ней появлялась Софья.
При этом Мышка громко говорил:
– Пойду в коридор Ралу ждать!
Скрип-скрип, скрип-скрип… Я учился ходить на протезе еще там – в больнице. Сначала я ненавидел этот звук больше боли.
– Давай, барон, давай!
Однажды я упал, увлекая за собой Лару. Когда я открыл глаза, я увидел напротив ее глаза – они были злыми от многочисленных и тщетных усилий и одновременно, до пронзительности, веселыми.
– Как на линии фронта, блин! – засмеялась Лара. – Слышь, фон барон, если ты сейчас не встанешь, я тебя за собой по полу потащу.
Профессор Гайдуков сказал мне: «Тебе нельзя останавливаться. Ты будешь жить пока ты идешь». Наверное, Лара запомнила эти слова лучше, чем я.
А еще я помню свой последний день в госпитале… Когда пришла Лара, отец Андрей громко сказал:
– А вот и радость моя пришла! Иди сюда, радость, поговорить нужно.
Тогда я и запомнил это обращение – радость, радость моя… «Радость моя пришла!»
Лара села рядом и отец Андрей строго спросил:
– Ну, что с Мышкой?.. Берешь его, значит?
Лара сказала:
– А куда же его девать-то? Когда своих двое – третий уже не помешает.
Все уже знали, что утром Мышка бросился в коридоре к Ларе с громким криком «Моя мама пришла!» Он сильно хромал и был похож на худющего, нелепо переваливающегося с бока на бок утенка. Мышка вцепился в Лару обоими руками и жадно, вопросительно смотрел вверх.
– Что ты так орешь, Мышка? – спросила Лара. – Ты так всех котов перепугаешь.
Меня вызвали в кабинет протезирования, а Лара и отец Андрей еще долго о чем-то говорили…
Чуть позже профессор Николай Федорович Гайдуков извинился перед Ларой.
– Вы, это самое… Ну, в общем… Как это?.. – профессор потупился. – Ну, вы понимаете меня, да?..
Отец Андрей сказал со своей койки:
– Профессор, а извиняться не умеешь. У Лары муж – барон, а ты – баран, Коля.
Профессор Гайдуков покраснел от возмущения и закричал на отца Андрея:
– Встать и сейчас же марш на процедуры!.. Тоже мне, еще один барон Штоли нашелся!..
Через полтора года после ранения я вернулся на работу. Правда, на кабинетную… Я хорошо помню тот первый вечер, когда вернулся с работы. Лара сидела на кухне, и я впервые – впервые за полтора года после ранения! – увидел ее неулыбающееся лицо.
Я спросил:
– Ты что, радость моя?
Лара отвела испуганные глаза и сказала:
– Слышь, аналитик, тут, на кухне, нужно розетку проанализировать… Замыкает, зараза такая. Займись ей, что ли?..
Она тогда сказала именно так раздельно – «что ли»… И без «барон». Нет, дело было совсем не в розетке. Все дело было в том, что я впервые за полтора года сам – один! – вышел из дома и Лара понимала, что она не сможет прийти мне на помощь.
Мышка жался к Ларе и так же, словно впервые, смотрел на меня. Я только молча улыбнулся в ответ… И напряжение спало, оно ушло словно его и не было.
Скрип-скрип, скрип-скрип…
Там, вдали за верхушками заснеженных елей наконец-то появляются золоченые купола обители.
Лара оглядывается и смеется:
– Не отставай, Штоли! Давай, давай, фон барон!..
Я улыбаюсь в ответ: я слышу, радость моя…
Я иду, радость моя!
Страшная месть
1.
– Нет, как ты мог?!.. И на что мы будем теперь жить? – Любочка была готова заплакать от досады. – Мне еще целый год нужно работать над диссертацией!
Андрей сидел на диване и безучастно смотрел в окно.
– А что я сделал? – глухо спросил он.
– Ты подрался с Сашкой как последний дурак. А у кого еще ты найдешь такую работу?!
Андрей болезненно поморщился.
– Он первый начал… – возражение мужа звучало крайне неуверенно.
– Вставай, – Любочка подошла к Андрею и взяла его за руку. – Мы идем к Сашке.
– И не подумаю.
– Еще как подумаешь, – Любочка топнула ногой. – Как миленький побежишь и извинения попросишь. При мне попросишь!..
Возле Сашкиного подъезда Андрей вырвал руку из цепкой ладошки жены и сел на скамейку.
– Все, дальше не пойду, – твердо сказал он.
– Дурак, он же тебя не выгонит, – на глазах Любы снова навернулись слезы. – Вы же дружите с первого класса.
– А теперь, это самое… – Андрей отвернулся, стараясь не встречаться с женой взглядом. – Мы теперь совсем по-другому подрались.
– Из-за чего?
Андрей молчал. Любочка ждала ответа целую минуту. Потом она решительно вошла в подъезд…
2.
Дверь открыла Света.
– Здравствуйте! – решительно сказала Любочка.
Молодая хозяйка кивнула, с любопытством осматривая неожиданную гостью.
Любочка вдруг со страхом почувствовала, что ее недавняя твердость исчезла без следа. С женой Сашки Любочка встречалась всего несколько раз на больших вечеринках. Красивая Светка всегда вела себя независимо и несколько случайных фраз не могли свидетельствовать об их близком знакомстве.
– Мне поговорить… – с трудом выдавила Любочка и, совсем упавшим голосом, добавила. – Очень нужно, понимаете?
– Понимаю. Проходите, пожалуйста.
Света посторонилась. На большой, шикарно обставленной кухне царил праздничный блеск.
– Кофе? – улыбаясь, просила Света.
– Если можно, – Любочка присела на краешек кресла. – Простите, ваш муж дома?
– Нет, но он скоро придет.
«Так даже лучше, – решила Любочка. – Она женщина и она должна понять…»
– Вы слишком напряжены, Люба, – Света села напротив. – Давайте просто поболтаем? Признаться, я немного скучала.
– У вас, наверное, мало подруг?– неожиданно для самой себя спросила Любочка и тут же с досадой подумала: «Ну, ляпнула, все-таки!..»
– У меня, их вообще нет, – Света пожала плечами. – И трудно сказать почему.
– Наверное, у вас слишком независимый характер.
– А это плохо?
– Нет, не все так однозначно, – Любочка торопливо взяла чашку. Кофе плеснул на юбку. – Ой, так я и знала!..
Света протянула чистую салфетку.
– Давайте, я посыплю пятно солью, – предложила она.
Немножко бестолковая суета сняла напряжение в разговоре. Когда злосчастное пятно на юбке потеряло свою первозданную свежесть, Любочка легко улыбнулась в ответ гостеприимной хозяйке…
3.
– Чего расселся?.. Подвинься, дружбан!
Андрей поднял глаза. Рядом стоял Сашка. Андрей подвинулся и вытащил сигареты.
– Фингал здоровый все-таки, – миролюбиво сказал Сашка, рассматривая лицо друга. – Я думал меньше будет. Извини, а?..
– Кури, балбес, – Андрей протянул пачку сигарет.
– Можно…
Друзья прикурили от зажигалки Сашки.
– А ты мне зуб выбил, – Сашка вздохнул. – Только он уже и так шатался.
Мужчины принялись молча рассматривать бездомного котенка возле детской песочницы. Котенок безнадежно мяукнул, взглянув на людей возле подъезда, и снова уставился на окна многоэтажки…
4.
Света хохотала до слез.
– Это еще что!.. – в глазах Любочки прыгали веселые и азартные бесенята. – Хотите, я расскажу вам, как я уходила от мужа?
– Ой, пожалуйста! – Света радостно хлопнула в ладоши. – У вас так смешно все получается.
– Еще бы!.. Во-первых, я до ужаса ревнивая и, во-вторых, на свадьбе у Синицыных мой муженек напился, как последний свин. Представляете, Андрей на моих глазах волочился за всеми женщинами. У него были масленые глаза и по-настоящему свинская физиономия.
– На вашем месте, я бы устроила скандал мужу прямо на свадьбе, – попробовала угадать Света.
– Слишком просто и совсем не коварно. В общем, я решила дождаться утра…
5.
– Ты что грустный? – Андрей толкнул друга в бок. – Случилось что-нибудь?
– Да так… – Сашка тяжело вздохнул. – Такие, братан, проблемы в жизни, что хоть в петлю лезь.
– Поэтому и бесился вчера?
Сашка промолчал.
Котенок подходил медленно и осторожно. Иногда он оглядывался на песочницу, на свой первый в крохотной жизни «дом», но она была пуста и неуютна.
Андрей взял на руки котенка. Тот охотно замурлыкал и доверчиво ткнулся лбом в широкую ладонь.
– Голодный… – Сашка слабо улыбнулся.
– Ты лучше о себе расскажи.
– Да что я!.. – Сашка безнадежно махнул рукой. – Мне уже никто не поможет.
6.
– …Я стояла с чемоданом посреди комнаты и вдруг поняла, что это навсегда – Любочка посмотрела на вдруг ставшее серьезным лицо Светы. – Точнее говоря, я поняла, что то, что сейчас окружает меня, что стало едва ли не частью меня самой, через секунду, просто исчезнет. Уже больше не будет ни Андрея, ни этой квартиры и вообще больше ничего. Знаете, я стояла, словно над бездной и боялась сделать первый шаг. Бездне был нужен только он, единственный шаг, а дальше все начало происходить само собой.
– И вы испугались? – по лицу Светы скользнула тень снисходительной и слегка разочарованной, улыбки.
– Да, но мне не было стыдно за свой страх.
– Ясно. И тогда вы решили схитрить?
– Конечно. Я села на диван и сказала себе: «Хорошо. Допустим, я уже ушла. Но что будет здесь дальше, уже без меня?» Андрей стоял у окна и курил. Прошла минута, но без меня ничего не происходило и ничего не начиналось. Я даже не слышала, как тикают часы. Потом ко мне подошел Андрей. Он ничего не сказал, а только сел рядом на пол и положил голову на мои колени…
– А потом вы вдруг услышали, как тикают часы? – в голосе Светы уже угадывались холодные, насмешливые нотки. – Что ж, довольно романтично, возвышено, но поверьте мне, совсем не интересно и не весело.
– Нет… Вы не понимаете… – Любочка с трудом находила слова. – Знаете, я не помню, с чего тогда начался наш разговор с Андреем. Но… Но я никогда еще не видела его таким радостным! – Любочка виновато улыбнулась. – Я хотела рассказать вам об этой радости, о нашей общей радости, но я… Как мне рассказать вам это?! Я помню, мы сидели на полу и сравнивали свои ноги. Андрей сказал, что его ноги красивее, потому что они лохматые и чуть кривые. Мы тянулись пальцами к стулу и хохотали без остановки…
– А что же тут смешного? – Света отхлебнула кофе.
– Не знаю… Может быть, это было облегчение очень похожее на счастье? – Любочка давно поняла, что ее рассказ не нравится хозяйке, но не могла остановиться. – Нет-нет, вы поймите, я все-таки говорю вам о радости… Ведь смех – одно, а радость совсем-совсем другое. Знаете, это был, может быть, самый прекрасный и радостный день в нашей жизни. Это было почти абсолютное счастье, но я…
– Я все отлично понимаю, – холодно сказала Света.
На кухню вошел рослый мужчина в дорогом пальто.
– Ты тут? – он нагнулся и поцеловал Свету в щеку. – Знаешь, зайчик, у меня есть для тебя приятные новости…
– Мы поговорим с тобой потом, – резко перебила его женщина.
– Прости, но я хотел…
– Меня не интересует, что ты хотел! – вдруг повысила голос до крика Света. – А теперь выйди отсюда и дай мне договорить с человеком.
Мужчина не без любопытства взглянул на вжавшуюся в кресло Любочку.
– Хорошо, я подожду тебя в зале, – он пожал плечами и вышел.
В голове Любочки мелькнула страшная догадка.
– Простите, а кто это? – еле слышно спросила она.
– Это мой муж. Его зовут Виктор.
– А Сашка?..
– Сашки нет уже два месяца, – на щеке Светы, под тонкой кожей, задрожал мускул. Она подняла руку и прикрыла его, массируя тонкими, холеными пальцами. – Теперь скажите правду, это Сашка вас ко мне прислал?
– Нет, что вы!.. – Любочка не знала, куда деть глаза от стыда. – Я пришла поговорить об Андрее. Он подрался с Сашкой, а я хотела…
– Ложь!.. Немедленно уходите отсюда, – Света встала. Ее голос снова сорвался на крик. – И больше никогда не приходите, слышите, вы?!..
7.
Любочка вышла из подъезда почти ничего не видя перед собой. Она механически опустилась на скамейку рядом с мужем и тихо сказала:
– Боже мой!..
Растерянный взгляд женщины натолкнулся на настороженное, ждущее лицо Сашки и стал более осмысленным.
– Боже мой, – повторила Любочка. – Да за что же я ее так?!
– Что случилось? – забеспокоился Андрей.
– Я же не хотела, – Любочка чувствовала, как горит ее лицо. – И я не имела никакого права… А ей было до ужаса больно! – Любочка не отрываясь, смотрела на Сашку. – А ты, что мстить сюда пришел, да?..
Сашка молча отвернулся.
– Не ходи… Я сделала это за тебя.
– Как? – глухо спросил Сашка.
– Так, что лучше ты уже не придумаешь… И больше никогда не звони нам! – Любочка взяла мужа за руку – Пошли, Андрюша.
Андрей покорно кивнул и встал. Возле гаражей Любочка оглянулась. Сашка плелся следом за ними. Чуть сзади него бежал бездомный котенок.
– Что тебе еще нужно? – крикнула Любочка.
– Я, это самое… Сказать хотел… Пусть завтра Андрей на работу приходит, – Сашка потупился – Погорячились оба, что зло держать?
– Что еще?
Сашка все ниже и ниже опускал голову.
– А еще это… Узнать хотел… Отомстила-то ты Светке как?
– Знать хочешь, да?.. – Любочка нагнулась и подняла половинку кирпича. – Сейчас узнаешь… Убью!
Любочка замахнулась… Сашка отбежал за гаражи. Кирпич с железным грохотом разбился о стену.
Андрей взял на руки перепуганного котенка и спрятал его за пазуху.
– Что стал?.. – Любочка рванула мужа за руку. – Пошли!
Из-за угла показалась повеселевшая физиономия Сашки.
– Андрей, ты все-таки завтра приходи, а? – крикнул он вслед.
Любочка заплакала.
– Ах, какие же вы все сволочи!.. Мужики проклятые! – слезы были горячими и жгли еще не остывшее лицо. – Подлецы!.. Ты что оглядываешься? – Любочка крепче прижала руку мужа к себе и прикрикнула. – Ты сейчас у меня тоже получишь. Боже, Боже мой, да за что же я ее так?!..
И никто в целом мире кроме Любочки не знал, как безысходно и горько плачет сейчас в одиночестве несчастная и потерянная Светка…
Камень
…У каждого человека, Леша, такие минуты в жизни встречаются, когда голову в петлю сунуть хочется: на душе темно, тошно донельзя и боль как рвота. Сидишь и думаешь, да зачем мне все это?!.. И сколько можно вот так жить?
Смерти любой человек боится. Потому что смерть – ничто… Бездна. Страх смерти и толкает человека прочь от бездны. Но если душа онемела, а боль, эту проклятущую боль, чувствует только разум и нервы, тогда и уходит страх.
Нам раньше говорили, человек, мол, царь природы, потому что у него есть разум. Смешно!.. Ты когда-нибудь видел, как крохотные малыши учатся ходить? В маленьком человечке есть все те же чувства что и у взрослых: страх и радость, боль и жажда узнать что-то новое, разочарование и восхищение… Но ответь мне, пожалуйста, почему дети несоизмеримо сильнее нас и какая удивительная сила хранит их от безумия и отчаяния?
Теперь о том, Леша, как я топился… В общем, долго я по берегу реки на своих «Жигулях» рыскал, пока подходящее место не выбрал: крутой бережок, обрывистый, с чертенячьим омутом внизу.
Вышел я из машины, на всякий случай край ногой попробовал – не загремлю ли, мол, вниз без подготовки? Покурил немного… Сижу и природу рассматриваю. Погодка вроде ничего – только жарко чуть-чуть. Птички летают, травой пахнет… Кукушка в лесочке кому-то долгую жизнь обещает. Ладно, думаю, кукуй, себе дура, а мне на тот свет пора… Зажился я на белом свете. Нужно и меру знать
Какое может быть дело у будущего утопленника? Разве только камень подходящий найти да на шею его себе повесить. Иначе-то нельзя, иначе своим: «Караул, спасите!» утопленник всю округу на ноги поставит. Нет, конечно, можно было и «запаску» от «Жигулей» использовать, только это как-то не очень красиво все получалось. Представляешь, вокруг природа без признаков цивилизации, а человек идет к обрыву с символом прогресса на шее. Стыдно так себя жизни лишать, не культурно как-то…
Битый час я камень подходящий искал, все вокруг обшарил. Даже в лесок поблизости заглянул – нет ничего подходящего. Да елки-палки!.. Тут, понимаешь, речь о финише жизни идет и вдруг из-за какой-то мелочи суетиться приходится. Словно пацан игрушку потерял. Поднял я голову к небу и шепчу: «Господи, пожалей хоть ты меня! Не могу я так, честное слово, устал…»
И минуты не прошло, гляжу, под кустиком камушек лежит аккурат для нашего брата-утопленника: толстенький такой и весом пуда на четыре. Одно плохо, до берега далековато. Но ничего, думаю, я мужик здоровый…
Обвязал я камень концом веревки, потом этот «галстук» себе на шею повесил. Попрыгал немного на месте… Вроде удобно. Только шею чуть-чуть жмет. Поправил я свой «галстук», потом даже покурил немного. Слышу, кукушка-бедолага все еще в лесу надрывается. Думаю: ну это она мне уже не годы, а последние минутки отмеривает…
Встал. Пошел… А камень тяжеленный и скользкий, как полированная сталь. И десятка шагов не сделал, чувствую, вот-вот руки от усталости оторвутся. Черт, а?!.. И, наверное, не четыре пуда в этом камушке оказалось, а не меньше пяти или даже шести. Дай, думаю, его за спину закину, как мешок, все равно он на веревке. Еще пять шагов сделал – скользит в потных ладонях веревка, душит горло петля на шее. Думаю про себя: эдак пока я до берега доберусь, мне и топиться не нужно будет… Как в поговорке: кому суждено быть повешенному, тот не утонет.
Присел… Отдышался кое-как, снова закурил. На руки посмотрел – дрожат родимые!.. Главное, перед этим я две ночи не спал и почти не ел ничего. Переживал, так сказать, насчет своей дурацкой жизни… Но откуда я мог знать, что перед самоубийством нужно плотно позавтракать?
Тут кукушка поближе подлетела, на елочку уселась… Обычно кукушки людей боятся, но я-то считай уже покойник, что ей меня стесняться? Покосилась на меня полосатая «горлица» и снова – ку-ку, ку-ку, ку-ку…
Злость меня взяла. Бросился я было за сучком, что в шаге от меня лежал, а веревка за горло как рванет!.. Так что в кукушку я не палкой, а хриплым лаем запустил, как кобель с привязи.
Пнул я в сердцах камень и думаю: удружил ты мне, Господи!.. Так я до обрыва и к вечеру не доберусь. Стал я веревку отвязывать, чтобы другой груз полегче найти. Но узлы так стянуло, что хоть ногти об них обломай – все без толку. Попробовал веревку пережечь, но на ветру спички быстро кончаются. А веревочку я для такого случая крепкую подобрал, импортную.
И что делать, спрашивается?.. А ничего. Уж коли начал, думаю, то иди нужно. Видно доля у меня такая… Помучится перед смертью придется. За что?.. А за грехи!
Еще ни разу в своей жизни, Леша, я такого свирепого упрямства не проявлял. Пятнадцать метров прошел – упал от усталости. Думаю: все, больше не встану… Дальше покатил уже я свой камень. А он-то веревкой обвязан и длина этой веревки меньше метра, в таком «положении» камень разве что только вместе с головой катить сподручно.
Глядь, солнышко к зениту поднялось, припекло так, что пот с физиономии вытирать не нужно – сам испарится. Ты в пустыне был?.. Я тоже не был. Но могу себе представить, сколько там у них кружка холодной воды стоит.
Нашел я какую-то травку посочнее, пожевал ее… Одна горечь во рту осталась. Сесть попробовал – уже сил нет. Чтобы сидеть, камень на коленях держать нужно, а я на этот камень чертов уже без слез смотреть не могу. Уткнулся я носом в траву и лежу… Мыслей в башке нет, только стакан холодной воды мне мерещится.
Дальше я уже на корячках пополз… Полшага сделаю – камень следом подтяну, еще полшага – снова за веревку. Картина, да?.. Потом думаю, а если, мол, по-черепашьи камень тащить, а?.. Кое-как взвалил я каменюку себе на спину. Лежит, камушек, не падает… Только осторожно идти на карачках нужно, не переваливаться с боку на бок.
Пошел по-черепашьи… Смотрю на свои грязные руки и шаги считаю: раз, два… Восемь… Тринадцать… В сосну головой – тресь! Камень – на землю, а сверху кукушка – ку-ку, ку-ку… В другую сторону я пополз, понимаешь?.. В сторону леска. Потому что уже почти не соображал ничего от усталости.
Распластался я на земле, в небо смотрю и думаю: пивка бы сейчас… И знаешь, мысль сама по себе простая такая, почти житейская. Даже совсем уже не злая. А еще бы, мол, покушать чего-нибудь… Хоть колбасы кусок.
Закрыл я глаза – дремоту потянуло… Глядь, вода перед самым носом плескается. Пить хочется и в тоже время ужас какой-то меня берет. Зачем я же так, а?.. Может не надо туда, в омут этот чертов?..
Тут вдруг снова злость в голову ударила – а что, мол, струсил, собака?!.. Ведь решил же все! Три дня думал, чуть с катушек не съехал, а теперь в сторону решил шарахнуться, сволочь?
Как я дальше полз, я уже, Леш, плохо помню… Камень на спине все тяжелее и тяжелее, а сам я… Как бы тебе получше объяснить? Сам я словно из комнаты в комнату переползаю: в одной комнате воздух злостью пропитан, в другой отчаянием, в третьей болью… Это как круги ада, только кругов этих не семь, не девять, а куда как больше. И все их пройти надо, все преодолеть. И ни как-нибудь, а камнем на шее…
В сущности, тогда я уже не понимал ничего… Разве что кроме одного – до берега доползти мне нужно. И полз: круги перед глазами, позвоночник от тяжести вот-вот треснет, руки в крови… Полз пока во тьму, как в нору, не забрался.
…В себя пришел, чувствую, прохладой в лицо тянет. Осмотрелся: на берегу я, оказывается, лежу, собственным камнем придавленный и уже сил нет его с себя сбросить. Заплакал я от слабости, по-детски заплакал, навзрыд. Думаю про себя: Господи, да за что же ты так меня?.. За что?!.. Но удивительные это слезы были, Леша… Даже странные. Словно всю грязь с души они мне омыли.
Человек не может сказать «меня нет». Если есть «я», значит ты живешь. А тут… Словно исчез я на какое-то время, словно растворился в слезах и сам на себя со стороны взглянул… На всю непутевую свою жизнь. И на людей, которые рядом со мной были, включая жену. Ты спросишь, как именно взглянул?.. Как Бог. Спокойно я смотрел, просто и с любовью. И не моя эта любовь была, Леша, не моя!.. Словно за один вздох я в себя весь воздух вобрал, который мне за всю жизнь вдохнуть полагалось.
Так что не я свою жену простил, Леша, не я, а Бог… И больше я ничего тебе на эту тему говорить не буду. А мне было дано понять за пару секунд, почему Бог ее простил… И что это такая за такая мера любви, которая меры не знает.
Дальше стал я понемногу в себя приходить… Протрезвили меня те волшебные секундочки от обиды и злости так, что от них не то что следа, тени не осталось. Смотрю, по пустой ракушке муравей ползет… Забрался он на самую верхушку, оглядывается и усиками шевелит: нет, мол, большая слишком ракушка, не сдвинуть мне ее с места. А впрочем, ладно, мол, я и без нее как-нибудь проживу…
Безмозглая букашка, а, поди, ты умнее меня оказалась. Много тогда я, Леш, передумал, пока по-собачьи зубами веревку перегрызал. Грызу, а самому смеяться сквозь слезы от радости хочется. Кукушка кукует: ку-ку, ку-ку, живи дальше, мол, дурак. Я тебе из жалости уже сто лет жизни накуковала, а ты от собственной дурости чуть в петле не удавился, утопленник!..
Только к вечеру я и освободился… По дороге домой в церковь зашел. Поставил свечу возле образа Божьей Матери и шепчу: спасибо Тебе, Господи!.. Ты и камень утопленнику ко спасению подашь. Спасибо Тебе за все: за боль и за радость, за горе и за минуты счастья, за солнышко, что светит у нас над головой и за последний путь Сына Твоего, когда нес Он на Голгофу наш крест, а не свой камень.
С тех самых пор не покидает меня, Леша, мысль: я не знаю, какая сила создала человека, Бог или он произошел от обезьяны, но я знаю, что рано или поздно каждому из нас приходится решать, кто вложил в человека душу, – Бог или та самая обезьяна. И если Бог, то человек должен всегда начинаться с простой и самой теплой благодарности… Понимаешь, да?..