Ярославль. Городские прогулки

Проезд опальных декабристов вообще был потрясением для ярославцев. Один из осужденных, И. Якушкин вспоминал: «11 ноября мы прибыли в Ярославль. Фельдъегерь представил меня губернатору, который объявил мне, что я имею позволение видеться с моим семейством. От губернатора мы отправились на свидание.

Увидев на мне цепи, жена моя, матушка ее и все с ними присутствующие встретили меня со слезами, но я какой-то шуткой успел прервать их плачевное расположение; плакать было некогда, и мы радостно обнялись после долгой и тяжкой разлуки. Тут я узнал, что жена моя с детками и матушка ее год тому назад получили дозволение видеться со мной в Ярославле, но им было не дано знать, когда повезут меня. Дежурный генерал Потапов знал всякий раз, когда требовался фельдъегерь для перемещения нас из крепостей в Сибирь, и всякий раз извещал об этом мою тещу; но кого именно повезут из нас, он и сам не знал. По этой причине семейство несколько раз переезжало из Москвы в Ярославль; первоначально оно пробыло тут месяц в томительном ожидании меня; потом опять жена моя с детьми, в сопровождении знакомой дамы и короткого моего приятеля Михаила Яковлевича Чаадаева, приезжала в Ярославль, и они в продолжение почти месяца ожидали моего прибытия; наконец, и в этот последний раз меня ожидали здесь уже три недели».

Здесь же располагалась пастуховская гостиница, слава которой выходила за пределы Ярославля. Александр Дюма, в частности, писал: «В Ярославле – лучшая во всей России гостиница, единственная, возможно, где за вычетом двух столиц, можно найти настоящие постели».

Впоследствии в гостинице расположился переговорный пункт.

Вообще, междугородняя телефонная связь появилась в городе сравнительно недавно. Только в 1913 году газета «Голос» опубликовала сообщение: «Ярославль начал говорить с Москвой по телефону. Постоянное телефонное сообщение установилось. Как у нас уже говорилось, плата за 3 минуты разговора – 90 копеек, за каждую следующую минуту приплата 30 копеек. Не идет в счет время, употребленное для вызова. Желающие беседовать с Москвой из своей квартиры вносят на телефонную станцию аванс за 10 разговоров, т.е. 9 рублей. Открытие телефона с Москвой давно уже ожидалось в торговых кругах».

Город Ярославль играл важную роль в смысле связи еще со времен Петра I. Именно здесь проходила (и до сих пор проходит) дорога, связавшая Москву и Архангельский город (переименованный впоследствии в Архангельск). Сам Петр сочинил указ, в котором разъяснялись правила торговых перевозок: «Гонять с их, Великих Государей, грамотами и со всякими иноземскими и торговых людей грамотками, а от Архангельского города к Москве с воеводскими и гостиными отписками и торговых людей грамотками же… День и ночь письма вести бережно, в мешках под пазухою, чтобы от дождя не замочить и дорогою пьянством не утратить».

Неизбежность пьянства в разудалую петровскую эпоху ставилась в один ряд с неизбежностью дождя.

Увы, со временем почтовые работники утратили статус важных государевых людей. А вместе с этим, разумеется, и потеряли в деньгах. Газета «Северный край» сообщала в 1906 году: «Нам передали, что почтовотелеграфным работникам Ярославской почтовотелеграфной конторы присланы «наградные» деньги к праздникам, но присланы в таких микроскопических размерах, что вряд ли можно эти «награды» назвать даже и «мизерными подачками», как их недавно величали.

Получено для всех служащих (более 150 человек), по слухам, 700 рублей. Старшим чинам и частицу будут выделять «постарше», а меньшим, понятно, наоборот. По распределению выходит на долю чиновников 6-го разряда целых два рубля за вычетом двадцати копеек в инвалидный капитал. На руки, значит, сии труженики получат чистоганом ровно по рублю восьмидесяти копеек!

Не правда ли: хорошее вознаграждение за труд в течение года почтовотелеграфным служащим и за ту «жаркую пору», какая им предстоит в наступающие праздничные дни. Надо бы ведь меньше «наградить», да нельзя!»

Кстати, современное название площади происходит от памятника семнадцатого века – Богоявленской церкви. До революции она была особо популярной – здесь служили молебен мученику Вонифатию, исцеляющему от тяжелого недуга под названием пьянство.

Сегодня храм – один из самых популярных туристических объектов.

* * *

Неподалеку (Которосльная набережная, 20) находилась консистория. Славой она пользовалась, мягко говоря, не очень хорошей. Ярославский уроженец С. В. Дмитриев в сердцах писал: «В консисторию без взятки не ходи, ни духовное, ни штатское лицо! Даже противно и стыдно становилось за людей, чиновников консистории, до чего они измельчали в своем взяточничестве, вернее лихоимстве! Когда, например, я усыновлял своих ребят, незадолго перед Первой мировой войной, то понадобилась мне справка из консистории о крещении детей, так как церковные книги (метрические) сдавались ежегодно в консисторию, куда я и явился за справкой. Ходил я раза три-четыре, наконец, мне один знакомый семинарист Михайловский сказал: „Да ты, Сергей Васильевич, дай чиновнику-то рублишко, вот и вся недолга, а то в наше божественное учреждение проходишь…“ Я так и сделал. Чиновник, взявший „рублишко“, предложил мне тут же сесть, сейчас же достал книгу, списал с нее что требовалось, сбегал поставить печать и „с почтением“ вручил мне нужную справку».

По словам Дмитриева, в Ярославле вообще церковное мошенничество было развито невероятно: «Приведу один пример: молящийся, придя в церковь, обычно ставит Богу свечку, кому он желает. Свечи были от 2 копеек, староста говорит богомольцам, что такое множество мелких свечей невозможно поставить, нужны слишком большие подсвечники, а мы соберем известную сумму и поставим одну большую свечу, за 1 рубль или дороже, сколько будет собрано на свечи празднику. Богомольцы, конечно, на это соглашались, им все равно, в каком виде дойдет до Бога их свечная жертва. Староста посчитает деньги, пошлет сторожа поставить свечу за 1 рубль, через некоторое время, по мере накопления денег, он опять делает то же. Свечи он ставит, но сколько он за время службы насчитывает денег, никто не знает. Уходя после службы, он запирает церковный ящик и ключи уносит с собой, конечно, и „причитающиеся“ ему деньги. Такие же махинации творились и с поминаньями, просфорами и т. п. Все религиозные отправления, обряды, самое священнослужение, – все имело свое основание, все зиждилось на деньгах».

А Титов, по своему обыкновению, посвящал консистории вирши:

 
В Консистории, в зале большой,
Архиерейский синклит заседает,
Но не видит Владыка слепой,
Как «Петруха» дела направляет.
Сей Петруха Басманов, злодей,
Не утрет слез вдовицы несчастной,
Что напишет рукой загребущей своей,
Скреплено будет подписью властной.
 

Словом, духовенство Ярославля могло бы и поумерить свои аппетиты.

* * *

Если теперь направиться на север города по Комсомольской улице (или же параллельной Первомайской), то вы пойдете прямо по трассе проходившего здесь Земляного города, то есть оборонительного земляного вала. Он был сооружен в шестнадцатом столетии, и его для пущей неприступности окружили глубоким рвом, соединявшим воды Волги и Которосли. Поначалу на валу располагалась стена с 24 деревянными башнями, но в семнадцатом столетии их заменили на 12 более надежных, каменных. В начале девятнадцатого века земляной вал срыли, на одной его части разбили бульвар, на другой – выстроили новые торговые ряды или гостиный двор.

Его автором стал модный ярославский архитектор Петр Яковлевич Паньков. Ряды существовали и раньше, на Ильинской (нынешней Советской) площади, однако в 1813 году гордума постановила: «В здешнем городе нет, особенно для торгующих, как здешних граждан, так и приезжих торговцев, гостиного двора… торговая промышленность усилилась, число торгующих умножилось, почему с недостатком лавок открылись неустройства».

Вскоре губернские ведомости сообщили: «Заложили прекрасный Гостиный двор… имеющий в себе 155 лавочных номеров и окруженный со всех сторон широкою галереей с колоннами ионического ордера».

Правда, не обошлось без вмешательства стихии. «27 декабря 1831 года… торговцы суровского, панского и мелочного рядов единодушно перебрались во вновь взятые и прекрасно отстроенные лавки, а в следующем году то же сделали и торговцы кожевенного ряда. Таким образом, Гостиный двор занят был весь и вполне достиг настоящего своего назначения. Градская дума получала с него до 20 000 рублей ассигнациями годового дохода… – писало «Историческое обозрение Ярославского общественного Гостиного двора». – В ночь с 14 на 15 мая 1835 года, этот Гостиный двор сделали жертвою пламени, огонь распространился с невероятною скоростью, охватил весь корпус, угрожал, вместе с тем, истребить и старый Гостиный двор, много постоялых дворов и прочие окружающие здания. По величайшим усилиям пожарной команды и бесчисленного множества жителей спасены все соседние здания, от Гостиного же двора, по прошествии 4 часов, остались, исключая находящийся в середине его отдельный небольшой полукруглый корпус, одни только обгорелые стены и колонны…

Граждане, принявшие на себя отстройку Гостиного двора, с радостью и усердием приступили к устройству взятых ими лавок. Работа шла с необыкновенною скоростью и успехом, так что по прошествии 5 месяцев в совершенно новой красе возник из пепла».

Торговые ряды, в первую очередь прекрасная ротонда, безусловно, стали украшением города. Однако, по свидетельству И. С. Аксакова, ярославские предприниматели лучше от этого не стали: «Меня поразил вид здешнего купечества, оно полно сознания собственного достоинства, т.е. чувства туго набитого кошелька. Это буквально так… На всем разлит какой-то особенный характер денежной самостоятельности, денежной независимости… Бороды счастливы и горды, если какой-нибудь его „превосходительство“ (дурак он или умен – это все равно) откушает у него, и из-за ласк знатных вельмож готовы сделать все, что угодно, а уж медали и кресты – это им и во сне видится».

Торговля же шла на широкую ногу. В описании Ярославля, составленном в 1802 году, подробным образом перечислялось: «Вывозятся из города следующие продукты: мука ржаная, крупчатая и подрукавная, горох, толокно, солод, семя льняное и конопляное, живая и приколотая рыба; с фабрик – скатерти, салфетки, нахтыши, канифас, каламенки, тики, бебуреты, дрели, полотна, фламские и ревендучные; разная бумага, александрийская и полуалександрийская, писчая, картузная, шпалерная, оберточная и политурная; шелковые кружева, платки, штофы, канле, гарнитуры, тафта, перюсень, парча, гризет, канават; с заводов – синий купорос, разные выделанные кожи, юфть, медный и железный деланный товар и прочее – всего по цене примерно до миллиона рублей».

Где нынче ярославский канифас? Где бубереты? Юфть? Даже простой полуалександрийской бумаги не сыщешь.

* * *

А торговали в городе и вправду чем угодно. И в главной городской газете попадались подчас неожиданные объявления: «Отпечатанная в Ярославской губернской типографии книжка под названием „Стихотворения П. П.“ поступила в продажу. Молодой талант, не объявляя ни малейшего притязания на славу, конечно, не будет иметь недостатка в поощрении от любителей просвещения. Представляя опыт стихотворений г. П. П. на суд благомыслящего снисхождения опытной публики, редакция губернских ведомостей с удовольствием берет на себя обязанность довести о новой книжке до сведения публики и приглашает желающих иметь оную, адресоваться прямо в редакцию, которая приятным долгом сочтет удовлетворять требованиям немедленно, с возможною аккуратностью, цена на книжку 25 копеек серебром, с пересылкою во все места 30 копеек серебром. Имена удостоивших внимания г. сочинителя напечатаны и розданы будут всем и подписавшимся на получение книжки стихотворений».

Дальнейшая судьба подобных книг более-менее ясна. Томик стихов таинственного сочинителя П. П. приобретался либо в подарок, либо просто так, по глупости. Затем он какое-то время пылился на полочке, этажерке или конторке, потом относился в торговые ряды и за копейки сдавался букинисту. Тот продавал произведение молодого стихотворца чуть дороже, однако ж все равно за копейки.

После чего томик шел на курево.

* * *

Среди ярославских купцов попадались личности незаурядные. Вот, например, воспоминания современника о некоем С. А. Серебреникове: «Купец Серебреников был одним из почтеннейших исследователей старины. Писать он начал еще с сороковых годов, что и продолжал до 1861 года включительно, так что если б собрать воедино все им написанное, то составился бы порядочный том.

Печатал сочинения отдельными брошюрами в здешних губернских ведомостях, в чтениях московского исторического общества и в ярославском литературном сборнике, который он вместе со священником Тихомировым издавал в 1849 и 1850 годах… Достоинство его оригинальных статей неодинаково, смотря по тому, касаются ли они древностей церковных или нецерковных. Из них последние уступают первым, потому что древностей нецерковных сохранилось меньше, чем церковных, и потому что автор для исследования таких вещей не имел соответственного образования; статьи же его о церковных древностях не только замечательны, но большею частию имеют отличительное и капитальное достоинство, так что последующие сочинения очень малое могли прибавить к сведениям Серебреникова и почасту состоят не более как в простой компиляции исследований этого купца…

В последние годы Семен Алексеевич так слаб физически и морально, что не только не стал ничего писать, но и прекратил всякие сношения с ученым и литературным миром и, наконец, закончил дела несчастной несостоятельностью».

Такая вот печальная судьба сегодня безнадежно позабытого предпринимателя и краеведа. Гораздо лучше было тем, кто всякие художества успешно совмещал с торговлей. А лучше, чтоб художества именно про торговлю и повествовали. Этому принципу, к примеру, следовал купец Ф. Н. Слепушкин, сочинявший следующие вирши:

 
Сначала был мой капитал
Лишь только на полпуда груши.
Лоток, безмен себе достал.
Пустился в торг – не бить баклуши.
 

Налицо и удовлетворение поэтических амбиций, и реклама. Недаром именно лихой Слепушкин, а не бедный Серебреников пользовался симпатией у власти. Сам министр просвещения, президент Академии наук А. С. Шишков послал ему письмо: «Академия с удовольствием и не без удивления к природным дарованиям твоим нашла оное весьма хорошим как по изящному вкусу и благонравию, так равно по простому, по благородному слогу и чистому языку, сельским описаниям приличному; а притом ведая, что ты при должном попечении о семействе своем, не отставая никогда от занятий, состоянию твоему сродных, научился также самоучкою живописному искусству и добрым поведением своим от многих заслужил похвалу – состоящую в средней золотой медали с надписью: „Приносящему пользу русскому слову“. Препровождая к тебе оную от лица академии, желаю, чтобы ты, достигши до глубокой старости, обретал заслугами и честолюбием своим к чести отечественных наук и художеств большее на себя внимание».

К медали прилагалось 50 рублей в твердой валюте – золотых червонцах. Семену Серебреникову о подобной сумме даже не мечталось.

* * *

Но в большинстве своем ярославские купцы не слишком-то стремились к экспериментаторству. Жизнь вели размеренную, скучноватую и без затей. Единственная радость – чаепитие. Один из здешних подмастерьев, уже упомянутый С. В. Дмитриев описывал режим своих работодателей: «Хозяева пили чай и уходили утром в лавку; затем вставали женщины-хозяйки и тоже пили чай. Ольга Александровна выходила ежедневно за обедню, но к женскому чаю поспевала. В час дня обедал Константин Михайлович. В два часа – Геннадий Михайлович. Оба обедали в темной комнате рядом с кухней и после обеда уходили опять в лавку. Часа в 3—4 обедала женская половина. Около шести часов хозяева возвращались из лавки и пили немножко чаю. Часов в 8, иногда позднее, был чай с разной пищей, и горячей, и холодной, так что-то между ужином и закуской. Наконец, все расходились по своим комнатам, и большинство членов семейства укладывалось спать».

Зато уж в лавке этим константинам и геннадиям михайловичам палец в рот не клади. Дореволюционный исследователь В. В. Толбин писал: «Загляните в любую мелочную лавочку, и если вы увидите в ней человека, который вместе одною рукою и вешает какой-нибудь старухе кофе, и тут же режет хлеб, и в один и тот же раз и мальчику лавочному успевает дать подзатыльника за то, что тот вместо того, чтобы с покупателями обращаться, котом занимается, – это ярославец».

Впрочем, торговлю жители города Ярославля вели, по большей части, честную. За качеством следили, что ни попадя не подсовывали. Сергей Дмитриев вспоминал, как его чаеторговец-хозяин проверял образцы: «Тщательно выполоскал хозяин рот, вычистил зубы и в халате, натощак (ни есть, ни пить, а тем более курить, было нельзя) принялся за пробы. Из каждого свертка, лежащего против кружки, он клал маленькую серебряную ложку сухого чая в кружку и заваривал его тут же из кипящего на спиртовке кофейника. Кружку закрывал тотчас же крышкой. Заварив все кружки, он начал по очереди наливать по небольшому количеству заваренного чая в стаканы. Кипятку в кружки наливалось очень немного, получалась густая черно-красная масса чая, как деготь. Сначала хозяин лизнет одну каплю с ложки этого «дегтя», затем разбавит его в стакане и пробует глотком. Иной стакан весь выльет в полоскательницу. Снова его нальет, убавив или прибавив кипятку. И все что-то записывал. По лицу его было видно, что от такой работы он очень страдал и беспрестанно плевал.