Первый семестр
Возвращение оказалось грустным: вся картошка, привезенная из колхоза, за неделю сгнила. Подсунули нам подмороженную. Обидно. С горя решили запастись дичью – наловить и заготовить голубей на зиму. В городе был явный избыток этого мяса. Поймали одну тварь, засунули в ящик шкафа. Пытаемся следующих отловить. И дружно закрутили носами от вони в комнате. Эта пернатая сволочь в ящике нам мстить начала. Пришлось его с дерьмом выкинуть на улицу и завершить охоту.
Мало того, замучились загаженный ящик отмывать.
Тем временем жизнь в институте резко оживилась. В коридорах не протолкнуться – первый и второй курсы приехали с картошки, а третий-пятый курсы уже приступили к занятиям. Первокурсников погнали на медосмотр. Обширный и жестконький. На нем еще несколько человек, хилых по здоровью, отсеялись. Поэтому заходили к врачам с опаской.
Практически всех эскулапов проскочил без проблем. Только хирургиня заставила поволноваться. Скептически обозрела мое теловычитание. Да, несоответствие в глаза бросается: ручонки и брюшной пресс почти как у дистрофика, а мышцы ног – штаны лопаются. Пытаюсь объяснить, что это следствие велосипеда, волейбола и бега – не слушает. Бормочет свое, древнеегипетское, и пишет диагноз: гипертрофированное увеличение колен. Ну и дура. Попутать хорошо накачанные мышцы с артрозом суставов – это какую же нужно иметь богатую фантазию? К счастью, для отрицательного заключения фантазии оказалось недостаточно, поскольку в список противопоказаний не входило. А я-то думал, что у меня ноги красивые…
Институт обеспечивал общежитием всех нуждающихся. И наша первая группа оказалась снова в той же трехэтажной конуре – на проспекте Ленина, 54. Но я поселился в другой комнате. Без вида на окна Маринки. Встретил племянницу Хрущева и та, ехидненько ухмыляясь, сообщила, что стоило мне уехать, как моя пассия переключилась на другого студента. С глаз долой – пошел на фиг. Ну и ладно, вселенская скорбь не нарисовалась.
Увиделся в столовой с волейболисткой Алей. Она с подругами и каким-то парнем пригласили за свой стол. Все девчонки замечательные, с картошки у нас хорошие отношения образовались. Радостно так пообщались. Девчонки дружно сделали замечание: «Не садись за угол стола – замуж не выйдешь!» С непристойным гоготом я объяснил, что замуж не собираюсь. Девчонки покраснели и стали еще привлекательнее. Зато парень мне очень даже не понравился. Нет, в принципе – нормальный, красивый и мощный, но тормознутый… Но неласково так в мою сторону поглядывал.
Потом девчонки объяснили, что он и Аля – пара. Вместе в прошлом году поступали. Подружились. Он прошел, Аля – нет. Чтобы не расставаться, Аля устроилась на подработку и весь год они с трудом перебивались в какой-то общаге и с нищенской денежкой. Родители отказали в помощи. Через полгода намечена свадьба.
Ладно, в этом случае ревность простительна. Да и кто я такой, чтобы рушить семью? Не в кайф. Пришлось с Алей здороваться издалека. И вообще, пока толком не осмотрелся – лозунг Ленина требуется исполнять: «Учиться, учиться и еще раз учиться!».
Для начала весь первый курс геофизиков собрали в конференц-зале. Вступление сделал ректор института – Саковцев Глеб Павлович. Мощный, основательный мужик. С одиноким орденом на груди. Сам геофизик, и на нас поглядывал, как на своих детей. Речь не продлилась и семи минут. Все строго по делу, никаких длиннот и запугиваний. Затем выступили деканы факультетов и наши группы развели по разным аудиториям.
На собрании группы мы все перезнакомились. Декан факультета представил нашего куратора – Игумнова Станислава Александровича – и понесся на собрания других групп. А мы приступили к выборам старосты группы. Естественно, все отказались, кроме одного – Курдяева Толика. Он был вдвое старше любого из нас и прекрасно понимал, что старостам легче жить. Стал старостой – считай, что диплом уже в кармане. Жизнь его уже пожевала и сблевнула. Да и выглядел он соответственно: небритый, в сильных очках и с отвисшей нижней слюнявой губой. Одет, как бомжара. Похоже, он всем не понравился, но никто не хотел на его место.
Куратор покривился, но принял выбор группы и перешел к следующим вопросам. Все с удовольствием восприняли бонус нашей группы – радиоактивщикам полагалась повышенная стипендия – 45 рублей, тогда как остальным группам – 36 рублей. К сожалению, для меня облом: всем, у кого в семье подушный доход превышал 60 рублей, стипендия не полагалась. Я даже заявление на нее подавать не стал. Правда, утешили, что стипендия будет выплачиваться в случае учебы на 4 и 5 без троек. Но это же еще сессию сдать надо. Родители утешили: «Не дрейфь, все в порядке» и высылали мне по 60 рублей в месяц. Жить можно, хотя папа вставил свои пять копеек: «Зря деньги не трать, кури только дешевые сигареты».
В 1968 году курили практически все, а запретных мест для курения не существовало в принципе. Даже в столовой в очереди курили. И я в том числе. До тех пор, пока друг Шибков не решил, что я брошу курить. Имея второй разряд по самбо и вес в полтора раза больше моего, резвился, как хотел. Отбирал у меня сигареты и докуривал сам. В случае демаршей – раз-два по печени и с удовольствием наблюдал за результатами. Стоя в очереди позади, ткнул мне в шею горящей сигаретой. Больно, обидно. Ожог, а все хохочут. Этот гад поднес к шее сигарету, а ткнул на самом деле – пальцем. Демонстрация самовнушения. Скотина.
Сам он был свердловчанином, но часто приходил к нам в общагу. Вот тут я и запланировал мелкую мстю: купил крепчайшую гаванскую сигару, сижу в засаде. Так, из окна видно – идет Вовочка к нам в гости. Срочно раскуриваю сигару, сижу на стуле посреди комнаты и делаю мечтательный вид. Входит Шибков. Удивленно обозревает эту непристойность. Пакостно ухмыляется. Отбирает сигару, сметает меня со стула, усаживается сам и с наслаждением затягивается. Во дурак, во дурак. Даже заядлые курильщики дым от таких сигар только в рот набирают.
Попал друг по самое никуда. Вытаращенные глазенапы, слезы текут, вместо матов – истошный кашель и самостоятельное приземление со стула на пол. Мои соседи ржут, как сумасшедшие. Глядя на эту картинку, с наслаждением изрекаю: «Результатом удовлетворен». Не торопясь выхожу из комнаты и показываю класс бега. Бедный Вова потом полчаса носился по общежитию – меня искал.
После этого я взял паузу. Не курил. А Шибков с нетерпением ждал, когда она закончится. Явно какую-то подлую мстю держал за пазухой. Володя не знал, что это было продолжением моей мести. Пауза затянулась на всю оставшуюся жизнь.
На нашу дружбу это не повлияло. Самая первая лекция по минералогии это продемонстрировала. Ее проводил Якшин Владимир Иванович. Он с таким смаком нам читал, что поневоле хотелось вплотную заняться минералогией и бросить все остальное. Какой УПИ? Там и близко такого нет. А ведь это только первая лекция для нас в институте вообще.
После лекции мы оба, не сговариваясь, рванули к Якшину с вопросами. Он с удовольствием выслушал и с нескрываемым наслаждением выдал: «Вот это я вам расскажу на следующих лекциях. А это я рассказываю только геологам, причем специализирующимся на минералогии». И хитро так на нас посмотрел, типа: «А не хотите ли вы, любезные, на геологов переквалифицироваться?» В тему мы ему вопросы задавали. Набросал он кучу таких крючков, но: «Я другому отдана и буду век ему верна…». Тем не менее, у нас стойкое взаимоприятствие образовалось.
Ничего, мы на самоподготовке свое взяли. И тут четко выявилось наше различие в мозгокрутстве. Шибков от природы обладал великолепным пространственным воображением. Моментально запоминал все кристаллографические формы, быстро их определял на моделях. И ведь очень понятно мне, тупому, объяснял. Доходило до того, что бросали друг другу модели и в полете определяли сингонии и формы. Гений, блин.
У меня другое проще получалось. Цвета и их оттенки я различал намного круче остальных. И быстро начал связывать их с определенными минералами. Тут уже Володя удивлялся. Но тоже въехал, даже объяснять особо не пришлось.
И ведь это было подсказкой, что у нас складывается хорошая команда. Так в связке и шли. Только в спорте у нас резкое противостояние было. Не мог Шибков терпеть, когда я его в беге, как стоячего делал. Впрочем, на первом и единственном занятии по физподготовке на полуторакилометровой дистанции нас обоих Курдяев умыл. Который староста. Для меня это был серьезный щелчок по самолюбию. Потом еще такой же прокол: на осеннем кроссе в своем забеге опять пришел вторым. По институту – вообще срамотища. На тренеров по легкой атлетике впечатления не произвел. Не моя дистанция полтора километра.
На следующий день я отправился записываться на волейбольную секцию. Пришло полторы сотни желающих. На два вакантных места. Вот на эту братию и был выделен один мячик для разминки. Нет, ну это даже не оскорбление. Отошел в сторону, размялся без мяча. А тут уже издевательство на площадке началось: с одной стороны сборная института мочиловом занимается, а с другой – кандидаты сопли жуют да от мячика уворачиваются. Тренер нас шестерками менял через 3—5 минут. Впрочем, этого было вполне достаточно.
Дошла очередь и до моей шестерки. В защите на задней линии принимал все удары без проблем – слишком они прямолинейные были, да и не особо сильные. На подстраховке вытаскивал обманы – тоже примитивные. Даю нормальный пас – никто ударить не может. Уже злиться начал. И тут нечаянно получаю идеальный пас. Точно под разбег, нужная высота и расстояние от сетки. Тут уже все внимание не мячу, а окружению. С той стороны вальяжно взлетает махина и здоровенными грабками ставит блок. Презрительно скривился, на меня не смотрит. Ржать я начал уже на взлете: показал, что бью правой, а сам сделал левой не сильный, но точный удар – от блока в аут. Получилось настолько издевательски, что грохнул весь зал. Жлоб на меня с кулаками полез, а я зубы скалю и приплясываю, уклоняюсь – жду, когда он подставится, чтобы по печени ему отработать.
Тренер меня хватает за руку, вытаскивает с площадки и орет:
– Выходи!
– Ни фига, я еще играть буду.
– Ты уже принят!
Жалко, что до подачи я не успел добраться. Хотел пару банок замочить этой жлобине. Не повезло. Не дали ребятенку порезвиться по полной.
Ладно, хоть на секцию зачислили.
На 7 ноября удалось отпроситься домой за зимними вещами. Ехал на поезде. Решил сэкономить деньги – взял билет в общий вагон без указания места. Пьяный ор, драки. Меня, как самого молодого и не имеющего своей команды, затолкали на место возле туалета. Спать невозможно. Больше никогда такие развлечения себе не позволял.
Выгрузился на станции Макинка. До дома 150 км. Билеты на автобус проданы. Безбилетники рвались так, что мне ничего не светило. Пришлось ехать на частнике. Вся моя экономия рухнула. Но в конце концов добрался домой. Провел праздники и в семье, и со школьными друзьями. Два дня пулей пролетели.
Обратно полетел на самолете. Пока ждал самолет, да и во время полета, тупо пытался разобраться с начертательной геометрией. Уже на посадке в Свердловске понял, в чем заковыка. Это в три часа ночи.
Уже в девять утра сидел на контрольной по начерталке. Трогательное совпадение: досталась задачка по теме, с которой разбирался в самолете. Предчувствие меня не обмануло. Ну 5, естественно. И в награду – ошарашенный взгляд преподавательницы. Тема считалась сложной, завальной.
Химия – ерунда: что лекции, что лабораторные. Все понятно и очень скучно. На уровне школы.
Английский – тут у нас с Шибковым оказался полный паритет. Занятия вел Забелин Петр Федорович. Председатель парткома института. Такого презрения к студентам я ни от кого другого не видел. Как он издевался. Без всякой пощады. Даже самые забубенные наглецы перед ним тряслись мелкой дрожью.
Стабильно 80 минут занятий он всех тыкал носом и за идиотские переводы, и за безобразное произношение. К концу 80 минуты Петр Федорович становился бледно-зеленым от злости. Потом орал: «Заткнулись все!». И последние 10 минут Шибков или я ублажали его чтением английских текстов. К девяностой минуте он уже сидел с выражением кота, дорвавшегося до сметаны. Только что не облизывался. Вовка – ладно, учился в английской спецшколе. Забелин поверить не мог, что меня обучал простой школьный преподаватель и только в пятом-шестом классе. Тем более он не мог поверить, что практически все мои одноклассники, даже двоечники, были подготовлены так же.
И вот однажды Забелин скомандовал: «Переводи прочитанное». Спотыкался я почти на каждом слове. Такого взгляда я еще в жизни не видел. Очень пронзительный и злобно изучающий:
– Ты точно дома переводил этот текст?
– Точно!
Ответил уверенно. Забелин задумался:
– Ладно, переворачивай десять страниц. Текст знаком?
– Нет.
– Переводи.
Перевожу без запинки и очень складно. Минут пять без передышки. Чем дальше – тем больше добреет физиономия преподавателя. Вердикт меня убил наповал:
– С тобой все ясно. При подготовке пытаешься досконально разобраться с текстом. И чем дальше – тем больше запутываешься. А мне не нужна доскональность. Главное – правильно понять и донести смысл того, что переводишь. Не смей больше готовиться к моим урокам!
Офигеть. И это сказал партайгеноссе института? Так переступить через преподавательскую гордость? Не понимаю. Уважаю. И пытаюсь ковать железо, пока горячо:
– Петр Федорович, а может, вы у меня досрочно экзамен по английскому примете?
– Вы охренели, молодой человек! А кто меня будет успокаивать после этих балбесов? Совесть иметь надо.
Ну, здрасьте вам. Вот это воспитание… До уровня Шарикова опустил. Учитель. И мне стало стыдно. Редкое для меня состояние.
Шибков позавидовал такой эскападе. Он ведь досконально умел переводить. В этом он был гораздо круче меня. В общем, надпись на воротах концлагеря: «Каждому свое».
Чем ближе сессия – тем больше все нервничали. Преподаватели стращали 30%-м отсевом студентов именно на первой сессии. Ботаник, который сдал вступительные экзамены на одни пятерки, достал всех своими бдениями до трех-четырех ночи. Спать мешал всей комнате. И ведь большую часть времени просто сидел с абсолютно тупым взором. А тут еще у меня пошли непонятки с высшей математикой. На контрольных – в основном двойки и тройки, редко – четверки. Мандраж пошел.
С волейболом тоже далеко не все в порядке. К соревнованиям не допускают. На тренировках работаю в паре с одним и тем же парнем. Высокий, под два метра, тощий и ужасно стеснительный. На него рявкнут, и все из рук валится. А горняки народ такой, коробочку раскрывают по поводу и без оного – поддержки не дождешься. Вот я в роли няньки и выступал. И долбил постоянно одно и то же – отработку паса. Но ведь надоедает, тем более, что и так в этом у меня соперников не было. Самое паршивое, что локтевые суставы заскрипели. И весьма чувствительно. А кому пожалуешься? Тренера как такового в команде нет, капитан Вася вместо управления занимается непонятно чем. Вся игра завязана только на одного нападающего – как раз того жлоба, с которым на отборе погавкался.
Зачем-то взяли еще одного парня. В волейболе – ноль без дырочки. Ни паса, ни приема, ни блока. Ничему не обучен. Но здоровый… И удар такой, что если в кого попадет, то жертва на четвереньках уползает отдыхать. Когда в баскетбольный щит попадал (частенько было), то щит долго потом раскачивался. У всех это вызывало взрыв восторга и восхищения. А я что-то не догонял. Ведь все же в площадку попадать надо. И чаще, чем один раз из десяти.
Даже мой лучший тренер Лавкин, при всей своей гениальности, потратил бы на этого детинушку далеко не один год. А скорее всего – сразу выгнал.
В общем, обстановочка в команде – как в шайке подростков. Из которых я самый мелкий и молодой. Терять уважение к себе начал. Уходить надо.
Вот в таком раздрае и подошел к сессии. Ботаника из нашей комнаты даже до экзаменов не допустили – с контрольными и коллоквиумами накосячил. Это круглый отличник, поступивший на факультет под номером первым. Кошмар. Собрал вещички и уехал. В нашей комнате – паника. Все уткнулись в конспекты, спешно хвосты подчищают.
Новый год прошел тускло. Немножко вином побаловались и спать. На приключения только один из нашей комнаты потащился. Но получилось, как в анекдоте о молодом и старом котах. Мы сдержанно посмеивались.
И вот первый экзамен – математика. Три балла. Позорище. История КПСС – четверка. Да, это не школа. Информации из художественной литературы явно недостаточно. Даты и фамилии требуют. Не все вызубрил.
Общая геология – караул! Наш преподаватель Трифонов заболел. Опоздал почти на час, но пришел. Когда мы увидели его, поднимающегося по лестнице на пятый этаж, то все дружно стали уговаривать идти домой. Восемьдесят лет, плюс болячка. Выглядел просто страшно. Но отказался. Честь белогвардейского офицера не позволила. А как он лекции читал… Знаете, что такое бродячие валуны в ровной, как стол, тундре? Почему катятся, да еще след оставляют? Объяснение элементарное: весной солнышко греет, грунт с его стороны протаивает, в грязь превращается, и валун туда перекатывается. Можно, конечно, быстро забыть, но когда добавляются лихие байки о том, как молодые юнкеры на этих валунах с якутяночками общались… Все лекции запомнились.
Меня Трифонов выделял особо. И подготовился я к экзамену очень даже неслабо. Не только конспект, но и пару учебников проштудировал. А он вдруг заявил, что во мне полностью уверен и передает отвечать второму преподавателю. С этим преподавателем мы взаимно друг другу не понравились. Гонял меня долго и поставил только четыре. Я так и не понял, за что. Надо было видеть, как Трифонов расстроился. Ой, стыдобушка…
Физика – четыре. И опять, не понял, за что. Ответ полный, задача решена. Обиделся я. Но пересдавать не пошел, как и математику. Силы пропали, и наглеж растаял в тумане моря голубом.
Начертательную геометрию сдал равнодушно. На четверку. Да, индейский чум мне, а не стипендия. Но уже все надоело. Устал. И уехал на каникулы домой. Даже к родственникам заходить не стал.