Пацифист
Что с того, что человек не любит войну? И презирает тех, кто её проповедует. Причём – в любой аргументации проповедует: неизбежности войн, их освободительности, очистительности, даже – святости. Война – это всегда смерть. Правда – редко тех, кто её насаждает. А также – возносит молитвы за неё к небесам.
Война – это всегда гибель конкретного, нежного, ласкового, всеми любимого малыша в простой, заботливой, дружной, мирной семье, в квартиру которой однажды ночью прилетает первый артиллерийский снаряд, посланный запуганным генералами наводчиком в соседний город только потому, что пушка уже заряжена и разрядить её обратно куда хлопотней, нежели отделаться коротким «Пли!».
Все войны в мире начинаются только с этого – с уничтожения невинного. Все даже самые, якобы, справедливые и наиосвободительнейшие битвы – с отвергнутого стона Достоевского – о том самом замученном младенце. Или много раньше – с неусвоенной заповеди Христа: «Не убий!»
У войн не может быть оправданий. То бишь – у насильственной смерти. Никаких. Не может быть, и, тем не менее, они всякий раз находятся. Правда, находятся – у избегающих в этих чудовищных игрищах гибели и нечеловеческих мук. Павшим же слова, как правило, не дают. Их перекрикивают живые.
Берта фон Зуттнер – первая женщина лауреат Нобелевской премии мира точно озвучила доводы апологетов вооруженного истребления одних человеков другими: 1)Войны установлены самим Богом – Господом воинств, – что мы видим из священного писания. 2)Они всегда были, значит, всегда и будут. 3)Человечество достигло бы чрезмерного размножения без этого периодического децимирования. 4)Продол¬жительный мир расслабляет людей, делает их малодушными и, как стоячая вода порождаешь гниение, так он порождает порчу нравов. 5)Войны – лучшее средство для развития в людях самопожертвования, геройства, вообще для закаливания характера. 6)Люди вечно будут ссориться; полное согласие во всем немыслимо; различные интересы непременно будут стал-киваться между собою: значит, вечный мир – нелепость.
«Нелепость» мирного житья-бытья, гласит непобедимое безумие – самая древняя религия народов. Их цементирующая суть. Ни христианство, ни буддизм, ни коммунизм, ничто не может отвлечь человека от его «истинного» предназначения – истребления собрата. Некие жалкие вспышки гуманизма, религиозного просветления, идейного очищения, как правило, заканчиваются одним и тем же – очередным вводом войск. И первым залпом затюканного командирами наводчика по жилой пятиэтажке соседнего городка.
Пушки делают для того, чтобы они стреляли и убивали. Других предназначений у вооружений них. Детей рожают для того, чтобы они росли и воевали. Иные надобности вторичны. Священный долг каждого – война. То бишь – отечества защита. Причём – без чётких прописей: что есть отечество? Конкретно где оно сейчас? Почему не там, где было месяц накануне? Почему его нужно защищать, когда оно само уже давно алчно пасётся на чужих делянках?
Вопросы вредные. Их задавать нельзя. Хотя ответ на них известен всем заранее. Отечество – это не столько о жизни, сколько – о смерти. Жизнь конкретного человека в контексте «отечества» – лишь расходный материал. Пуля в пулеметной ленте, заряженной в сторону противника. Готовая вылететь в любую минуту и вдарить в грудь близкого врага. И сгинуть вместе с ним.
А пулям думать лишне… Их надо отливать как-нибудь без дум. «История, в том виде, как она преподается юношеству, – продолжает Берта фон Зуттнер, – внушает особенный энтузиазм к войне. Занимаясь этим предметом, ребенок рано привыкает думать, будто бы государи только и делают, что дают сражаются, что война необходима для развития государства, что она – неизбежный закон природы и непре¬менно должна разгораться от времени до времени, потому что от нее нельзя уберечься, как от морских бурь и землетрясений. Конечно, с ней связаны различные ужасы и бедствия, но все это искупается вполне: для массы – важностью результатов, для отдельных личностей – блеском славы и сознанием исполненного долга. Где можно найти самую прекрасную смерть, как не на поле чести, и что может быть благороднее бессмертия героя? Все это выступает как нельзя более рельефно в каждом учебнике, в любой школьной книге для чтения, где, наряду собственно с историей, представленной в виде длинной вере¬ницы войн, приведены рассказы и стихотворения, воспевавшие военную славу. Такова уж патриотическая система воспитания! Из каждого школьника должен выйти будущий защитник оте¬чества, и потому необходимо возбуждать в ребенке восторженное чувство, говоря ему о первом долге гражданина; нужно закалить его дух против естественного отвращения, вызываемого ужасами войны. Вот с этой-то целью воспитатели и учебные книги толкуют о страшнейших кровопролитиях и бесчеловечной резне самым развязным тоном, как о чем-то вполне обыкновенном, неизбежном, выдвигая на первый план только идеальную сторону войны, этого древнейшего обычая народов. Таким путем нам удается воспитать храброе и воинственное поколение».
Писано, между прочим, чуть ли не полторы сотни лет назад. А как будто бы сейчас – по мотивам нынешних кровавых военно-патриотических оргий.
Быть пацифистом сегодня нельзя. Не радоваться бомбёжкам, ракетным ударам, не желать смерти и крови – опасно. Потому что мир у нас – это война. А воевать против войны – преступление.
Кстати о первом из пацифистов – Иисусе Христе. Он сегодня явно в опале. Впрочем, к предательствам этот человек вполне привык. Видимо, и к новым распятиям – придётся тоже…
Свинаренко и другие
Он начинал после журфака МГУ в газете, которую годы спустя мне пришлось сворачивать. Как последнюю из независимых в неудобных для сего занятия калужских весях. О Свинаренко любил рассказывать наш главред, его тёзка и по совместительству, закадычный калужский друг – Бабичев. Смешно подражая характерному донбасскому говору Свинаренко, шепелявя, как и полагалось, на все лады, Бабичев воспроизводил байки из газетной и окологазетной жизни тех времён, искренне удивляясь, как можно было с такой, как у Свинаренко дикцией, быть понятым не только русскими с украинцами, но ещё и немцами, англичанами и даже итальянцами, языки которых Свинаренко осваивал с завидной лёгкостью. Точно такой же, с которой он писал свои талантливые репортажи.
Словоохотливого и яркого Свинаренко быстро приметили в столичной прессе. С конца 80-х его обзоры, и статьи запестрели в "Комсомолке", "Собеседнике", "Коммерсанте" – там, где наиболее точно прослушивался пульс надвигающейся новой эпохи. Довольно крикливой, сумбурной и вместе с тем – многообещающей. Ровно такой и требовалась публицистика: колкой, меткой, не сказать, чтобы глубокой, но и не банальной – тоже, свежей, ясной, остроумной, плодовитой – вплоть до плохо контролируемой болтливости.
Неуёмный публицистический темперамент Свинаренко, конечно же, не мог оставить его в ученических рамках газетного формата и толкнул ещё дальше – в писатели. Одна за одной стали выходить книжки автора – о разном: о жизни, тюрьме, Америке и т.д. Вершиной стал совместный с Альфредом Кохом книжный проект под общим названием "Ящик водки". Этакие интеллектуальные посиделки "за жизнь" двух чертовски эрудированных и говорливых выпивох.
Наш калужский еженедельнике сразу же с позволения автора схватился публиковать главы из будущего бестселлера нашего бывшего сотрудника. Но запал быстро прошёл – может и умно, но ненормативная лексика смущала. Свинаренко был в ней большой мастак. Хотя, помню, как в начале 2000-ых будучи в Госдуме, видел, как хорошо разбирали свинаренковский "Ящик водки" в госдумовской книжной лавке. То есть это было уже государственное признание автора. Правда – не вполне легальное и недостаточно чётко сформулированное…
В разное время Свинаренко писал колонки в "Российской газете", "Газете.ру", журнале "Итоги", издавал мужской журнал "Медведь", брал журналистские премии, пользовался заслуженной популярностью, как даровитый рассказчик и умелый толкователь в простонародных выражениях сложных хитросплетений российской жизни. Исповедовал некую смесь самостийного либерализма с имперским величием. Много писал о родной Украине. В том числе – о вариантах её долгожданного для Свинаренко объединения с Россией. В одном из них – даже со столицей в Киеве. Но опять же – с главенствующей ролью Руси.
"Империи нет и не будет, – написал ещё девять лет назад Свинаренко по ставшему сегодня главным вопросу, – но это не значит, что мы должны позволять садиться нам на голову… А что насчёт силы… Все знают, что в конфликте – начиная с пацанской драки – важна не столько сила, сколько уверенность в своей правоте, твёрдость и решительность". Сегодня это слышится на каждом шагу… Впрочем, название у процитированной статьи такое: "Этот безумный мир". Свинаренко на беду свою, оказался ещё и пророком…
Калуга так и не отпустила от себя оперившегося в ней литератора. Свинаренко обрёл последний свой приют на деревенском погосте недалеко от маленькой Медыни.
Прозападная Вселенная
Известная английская пословица гласит: "Грядущие события часто отбрасывают тени задолго до их свершения". Курсирование в тенях и сумерках грядущего – занятие, стало быть, вполне обыденное. Причём, не только для нас, но и для наших зарубежых «партнёров». И стоит лишь провести детальную ретроспективу прошлым верованиям, их ярким озарениям и самым тёмным заблуждениям, чтобы найти движущую силу тем страстям и скорбям, кои обуревают нас сейчас.
На сегодня главная из них, проникнувшая внутрь до самых до отеческих глубин – упрямое противостояние с Западом. По какому поводу противостояние – уже неважно. Существенно, что там, где они всегда "за", мы наверняка "против". И наоборот. Причём, по всем вопросам без исключения: не только сугубо земным вопросам, меркантильным и склочным, но и – глобальным вопросам, неземным, вплоть до вселенских даже…
Например – в толковании самых великих и громких научных открытий, каковым, например, является знаменитая формула Эйнштейна, по ёмкости и красоте на голову превосходящая все прочие формулы мира: Е=mc2. Что в переводе с физико-математического означает: энергия (Е) эквивалентна массе (m), помноженной на квадрат скорости света (c).
Ровно 70 лет назад, в середине 1952 года, эта красивая математическая закономерность стала ареной ожесточённых идейно-классовых столкновений советской системы с империализмом. Поводом послужило подозрение советской официальной науки в измене материализму со стороны западной физики (в лице её крупнейших светил Эйнштейна, Бора, Гейзенберга и др.), истолковавшей формулу Эйнштейна в «идеалистически извращённом» виде. А именно: как узаконивание перехода материи в энергию и наоборот. То есть – провозглашение нестойкости материальных основ мироздания. Следовательно – зыбкости учения материализма в принципе. Что для пропитанной воинственным материализмом державы, коей являлся в то время СССР, было равнозначно объявлению войны.
Впрочем, войны вполне выдуманной, о которой не помышляли ни Эйнштейн, ни Бор, ни другие великие физики, толковавшие законы природы, исходя исключительно из объективных естественно-научных реалий, не загоняя их в рамки партийно-идеологических клише, изобилующие, скажем, в то время в нашей отечественной науке.
«Хорошо известно, – доносила до народных масс в середине 1952 года редакционная статья советского журнала «Успехи физических наук», – что подавляющее большинство зарубежных физиков связывает с законом Е=mc2 ложные, лишённые научного основания, утверждения о том, что якобы не только масса, являющаяся свойством материи, но вещество и вообще материя способны превращаться в энергию…» Нет нужды, продолжает журнал, приводить соответствующие цитаты, достаточно посмотреть относящиеся к данному вопросу работы Эйнштейна, Бора, Гейзенберга и других.
В качестве оппонентов «идейно-враждебной» западной физике с нашей стороны привлекались авторитеты масштаба Ломоносова, Энгельса, Ленина, Менделеева, Лебедева, Вавилова – словом, тоже весьма солидные фигуры, правда, не все в равной степени имеющие адекватные суждения о самых тонких и замысловатых физических сущностях. Зато, видимо, максимально энергично, по мысли советской научной бюрократии, отстаивающие материалистическое учение, как единственно верное.
Сражение за сохранность материи и запрет её обращения по «западному сценарию» в энергию, или во что-либо другое (сегодня, например, тем же Уилером серьёзно поставлен вопрос об информации, как первооснове всего – в том числе материи и энергии) приняло в ту пору в СССР довольно радикальные и жёсткие формы, пропитавшись достаточно воинственной и вполне непримиримой риторикой. Казалось, чиркни спичкой – и третья мировая из-за разности взглядов на прочтение всего лишь одной формулы из школьного учебника физики полыхнёт на планете Земля…
Максимально русские
Калужскиq губернатор Шапша недосчитался лиц славянской наружности. Если ещё лет десять назад, по его подсчётам, они составляли до 80 процентов прибывающих в область из-за ближнего рубежа, то сегодня – от силы процентов 15-17. По мнению главы региона, это недопустимо. С этим надо что-то делать, решил он и запретил мигрантам среднеазиатской внешности устраиваться на работу таксистами, продавцами, поварами, официантами, уборщиками магазинов, грузчиками там же, просто водителями везде, может быть даже мусоровозов. Особенно тем, кто не четко может процитировать на членораздельном русском отрывки из произведений Пушкина, Толстого и Булгакова, что губернатор с возмущением наблюдал на днях в миграционном центре Боровска.
Запретил и первым вышел из программы по содействию возращению бывших соотечественников в Россию. Они, эти соотечественники, по его мнению, видимо, стали сегодня в Калуге какие-то "неправильные". Сильно недотягивающие до уровня "настоящих" русских. Рафинированных. Отборных. Какие, скажем, живут в моем подъезде в обычной калужской пятиэтажке некогда оборонного моторостроительного завода. Подъезд, действительно полвека был исключительно "славянским". И только полгода назад в него заселилась какая-то узбекская семья: папа, мама, сын и дочь. А может – таджикская, кто знает. Тихая, спокойная, ни с кем не здоровающаяся.
Это заметно размыло привычные национальные устои нашего подъезда, заключающиеся главным образом в увечности семейных ценностей многих наших жильцов. А именно – в хроническом алкоголизме, моральном упадке и преждевременном уходе большинства наших ответственных квартиросъёмщиков, то бишь – соседских мужиков, рано оставивших вдоветь своих жён и осиротивших отпрысков.
Водитель троллейбуса с верхнего этажа Анатолий отошёл ко Господу, купаясь в ванне в пору очередного горького запоя. Молодой сосед через стену Семён в пьяном угаре задушился ремнём в шкафу, когда его старшие домочадцы гнали на кухне самогон для предстоящей свадьбы. Я пытался его откачивать, но опоздавшая скорая констатировала смерть. Другого соседа сверху – Петра вытаскивал вместе с санитарами на носилках в перевозку. Причина та же – водка. И так практически по всем пяти этажам…
Большинство "славянских" семей нашего подъезда неполные. Кроме потерь от пьянства есть и ещё одна существенная графа – тюрьма: у кого в прошлом, у кого в настоящем, у кого в будущем. Особенно полно это может чувствовать на себе металлическая входная дверь в подъезд, когда один из наших "славян" Геннадий пытается её спьяну открывать не ключом, который у него отобрали домашние, а сапогами. Периодически весь подъезд подписывает ему положительную характеристику в милицию, иначе лоботряса посадят.
Я не знаю, много ли наших соседей могут процитировать на уверенном русском языке Пушкина или Толстого, как того требует губернатор. И кто из них захочет мести дворы, вывозить мусор, таксовать, мыть полы в "пятёрочках" или "магнитах", латать обувь, чинить замки, сутками торговать в киосках изюмом или халвой вместо выдворяемых из Калуги "неправильных" соотечественников. Подозреваю, что желающих работать тяжело, непрестижно и дёшево вокруг больше не осталось. А лишь – легко, дорого и желательно в тепле с не выключающимися ни на минуту "Пусть говорят".
Нынешний громкий "славянский" демарш Калуги – далеко не первый. Многим запомнились (точнее большинством, даже местной прокуратурой, уже забылись) вполне националистические выходки местных властей 17-летней давности, когда город выбирал нового мэра, один из кандидатов в которые был по несчастью этнический армянин, но коренной калужанин, директор крупнейшего завода и, увы, либерал. Область срочно для его дискредитации учредила националистическое движение «За нашу Калугу!», торпедирующее хмурыми пикетами здания горуправы и прочих властных чертогов с плакатами в известном стиле «Вон черномазых!»
Штаб «освободительного» от «нерусских» людей движения спокойно заседал в здании областного драмтеатра, на что впоследствии обратила внимание областная прокуратура. Обратила, опросила, но ход делу не дала. Сегодня главные организаторы и имиджмейкеры движения за «чистоту калужской крови» уверенно дирижируют областной культурой и поучают паству, кто "славянин", а кто нет, и кого – долой, покоясь в роскошных министерских креслах.
Калуга долгое время гордо, самодовольно и неловко позиционировалась в «красном» поясе страны, упорно сопротивляясь разуму и самоотверженно отдаваясь предрассудкам. Сегодня цвет пояса заметно потемнел – из красного стал превращаться в коричневый. Национализм – это тот снежный ком, по жадной бестолковости столкнув который можно обрушить ненароком всю снежную лавину человеческого несовершенства целиком, и самими под ней быть уже никогда и никем не раскопанными.
Свято место
Россия – страна обширная. Даже слишком. А потому – тесная. По сути – коммунальная. Это, когда места вокруг навалом, а живёшь с подселением. Часто – совсем нерадостным. Порой просто, казалось бы, невозможным, вовсе немыслимым, фантасическим. И всё равно – всамделишним…
Когда это началось – сказать трудно. Наверное не так давно. Когда, например, самый главный порох в стране и беприпасы задумали создавать именно под стенами Троице-Сергиевой лавры. Испещрив предместья святой обители десятками километров колючих заграждений вокруг всякого рода взрывчатых НИИ.
Или – обитель преподобного Серафима Саровского. Почему-то именно в ней приспелось создавать атомную бомбу. А за ней ещё более дьявольскую вещь – бомбу водородную. Других мест в необъятной матушке-Руси для столь безбожного занятия, как видно, не нашлось.
Или – древний Козельск и его тихая Оптина пустынь. Пристанище особой уединённой святости, прибежище главных литературных столпов России. Нынче же – приют для ядерных ракет, грозно ощерившихся на весь "неправославный" мир.
Или – вновь причаливший к метрополии Крым со своими обителями и покоящимися в них мощами святых угодников, могучим кафедральным собором Александра Невского, воскресшим по радению президента Путина и взятым под охрану танком на постаменте времен второй мировой войны и бронзовыми десантниками в касках времен нынешних, "спецоперационных".
Или – древний русский град Муром – столица одухотворённой любви и семейного счастья. Город русских святых правоверных Петра и Февронии. И тут без токсичного влияния современности не обошлось – родина нечаянного изобретателя самого страшного русского оружия – телевизора.
Святителям на Руси, как правило, не везёт дважды: перед канонизацией и после. Когда к ним, мученически ушедшим в вечность и прославленным в соответствующем высокочтимом лике, подселяют не в меру подобающих "квартирантов". И заставляют их, безмолвных, покорно сосуществовать. А нас – таким образом постигать свою непостижимую сущность.
"Эх, Русь, Русь, куда несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа…"
Ядерный шантаж или ядерный демонтаж?
Эйнштейн как-то обронил, что если бы мог предвидеть, к чему человечество приведут исследования в области атомного ядра, то с удовольствием променял бы славу великого физика на судьбу никому неизвестного провинциального часовщика. «Высвобождение атомной энергии, – заявлял Эйнштейн, – изменило всё, кроме нашего мышления…» То бишь – снабдило далеко несовершенное человеческое существо ужасающим механизмом молниеносного самоубийства.
О том, что оно, это самоубийство, вполне реально, покуда в ракетных шахтах и авиационных бомболюках гниют без «дела» скопища начиненных плутонием, ураном, дейтерием, тритием и чёрт знает чем ещё боеголовок, способных разнести в щепки весь земной шар – об этом вроде бы все сегодня помнят. Помнят и всякий раз стучат по дереву, когда клянутся в невозможности повторения Хиросимы с Нагасаками. Хотя, нет-нет, да и схватятся жарко спекулировать на тему: а что, если всё-таки опять попробовать?..
Чем дальше история уходит от момента родин атомного дракона, тем более иллюзорно и легкомысленно воспринимается любое упоминание всуе атомной войны. Той самой, о которой с ужасом говорили все те, кто по нечаянности был причастен оплодотворению идеями этой, столь плодовитой на уничтожение всего живого роженицы смерти. Великие из великих Бор с Эйнштейном, а также их последователи – Борн, Юкава, Поллинг, Жолио-Кюри, у нас – Капица, после – Сахаров, даже в фашистской Германии – Гейзенберг (по одной из версий сделавший всё от него возможное, чтобы возглавляемая им немецкая физика не смогла создать собственную атомную бомбу), а в Америке – даже Опенгеймер, в финале ужаснувшийся своему детищу – все отчаянно и часто с риском для жизни отстаивали одну простую идею: выкиньте навсегда из головы идею ядерного конфликта.
Тот же Нильс Бор чуть не поплатился свободой, причём не от немецких оккупантов, что хозяйничали в начале 40-х в его родном Копенгагене, а от англичан с американцами, когда Черчилль с Рузвельтом узнали, что великий датский физик ищет варианты снижения рисков использования атомного оружия ещё до того, как оно было применено американцами с 45-ом году. У нас Капица, рискуя жизнью, стойко сопротивлялся любым попыткам втягивания его в бесчеловечные атомные дела, ясно понимая, чем может грозить ему такого рода фронда, когда в оппонентах оказываются люди типа шефа советской атомной программы Берии.
Сопротивление учёных атомной угрозе было с самого начала мужественным и принципиальным. Пусть не всех, зато – каких. После взрывов в начале 50-х Америкой и Советским Союзом первых водородных бомб сопротивление это было наконец-то структуризовано и под флагом Манифеста Рассела-Эйнштейна летом 1957 года обрело официальный международный статус в форме Пагуошского движения учёных за мир и предотвращение ядерной угрозы.
«Мы должны научиться мыслить по-новому, – взывали к разуму сильных мира сего авторы воззвания, великие нобелианты Рассел с Эйнштейном. – Мы должны научиться спрашивать себя не о том, какие шаги надо предпринять для достижения военной победы тем лагерем, к которому мы принадлежим, ибо таких шагов больше не существует; мы должны задавать себе следующий вопрос: какие шаги можно предпринять для предупреждения вооруженной борьбы, исход которой должен быть катастрофическим для всех ее участников?»
Оценку этой катастрофичности Эйнштейн ещё задолго до обнародования манифеста иллюстрировал довольно выразительно: «Я не знаю точно, как будет вестись третья мировая война, но четвёртая точно – палками и камнями». Себя он определял, как «воинствующего пацифиста». Мало того, судьба распорядилась наделить эйнштейновский пацифизм бессмертием. В частности, история гласит, что манифест с подписью гениального физика пришёл к инициатору воззвания – Расселу – уже после смерти Эйнштейна. Как будто с небес гений науки отправил последнее послание человечеству. И оно было посвящено не физическим формулам, а – миру.
Изначально Пагуошское движение мыслилось в рамках расселовско-эйнштейновского взгляда на современное мироустройство, то есть – противоборство двух глобальных систем. «Мир полон конфликтов, – писали авторы воззвания. – И все второстепенные конфликты отступают перед титанической борьбой между коммунизмом и антикоммунизмом». Задачу свою учёные-миротворцы, таким образом, видели главным образом в усмирении военных амбиций и страсти к бряцанию атомным оружием двух враждующих лагерей. По сути – Соединённых Штатов Америки и Советского Союза. Запада и Востока. Других источников глобальных конфликтов, способных привести к расчехлению ядерных зарядов, тогда, в середине 50-х годов прошлого века, не обнаруживалось. О чём не скажешь сейчас.
Жизнь показывает, что угроза ядерной войны исходит не столько от принципиальных идейных расхождений ядерных держав, сколько от наличия ядерного оружия как такового. Раз оно, это оружие существует, на него потрачены силы, деньги, ресурсы, полезные ископаемые, жизни тысяч заключенный на урановых рудниках, то рано или поздно его возможное использование может быть подвёрстано к текущей военно-политической ситуации того или иного режима-обладателя атомного смерча и стать могущественным инструментом, быть может, шантажа, а может и вовсе быть применено по назначению – в зависимости от степени безумства тех, кто готов сегодня походя разглагольствовать о возможной целесообразности атомной перестрелки. «Поэтому, – обращались еще три четверти века назад авторы манифесты к человечеству, – вот вопрос, который мы ставим перед вами, − вопрос суровый, ужасный и неизбежный: должны мы уничтожить человеческий род, или человечество откажется от войн?»
Рассел с Эйнштейном, а за ними и новоиспечённый Пагуошский комитет ставили вопрос об искоренении именно всех войн, а не только ядерных, ясно отдавая себе отчёт в том, что любая большая война в ядерный век – это война на 99,9 % ядерная. Одно они не смогли тогда предугадать, что война эта не обязательно может зажечься от постоянного искрения и пробоя главных контактов Восток – Запад, коммунизм – антикоммунизм; но и самовоспламениться внутри одной из, казалось бы, ранее монолитных и противоборствующих цитаделей.
В этом случае вопрос о неизбежном демонтаже всех ядерных арсеналов встает с максимальной остротой и неизбежностью. И прежняя иллюзия о том, что атомное оружие – это, главным образом, инструмент сдерживания, но никак не уничтожения – перестаёт быть таковой, обнажая истинную, людоедскую сущность всего атомного оружия, какими бы морально-этическим макияжем не пытались припудривать его сатанинскую сущность.
Надо отдать должное, что в прежние, советские времена голос учёных в борьбе за мир и ядерное разоружение был у нас довольно хорошо слышен, и Пагуошское движение пользовалось большим авторитетом, чего не скажешь о временах нынешних. Если учёным и надобно сегодня выступить за мир, то для этого им придётся куда-нибудь съехать. В иных случаях трудно будет найти трибуну. Но даже в таких непростых условиях антивоенную и антиядерную позицию удаётся расслышать из уст звёзд нашей самой первой научной величины. Это и академики Рубаков, и Старобинский, и Апресян, и Васильев, и Сагдеев, и Соболев, и Хазанов, и Толстая, и Нобелевские лауреаты Гейм с Новосёловым…
Помнится, великий Гильберт как-то обронил, что физика слишком сложна, чтобы отдавать её на откуп одним лишь физикам. Также и политика – слишком непростая вещь, чтобы в ней хозяйничали одни политики…