– Смотрите, народ Израильский, – привычным голосом заголосил один из судей… – Поймана прелюбодейка Сусанна, на месте совершения мерзостей своих уличили мы ее.
– Мы, два истинных судьи, поставленных над народом, дабы блюсти закон и пресекать всякую мерзость и нечистоту ныне свидетельствуем – сия женщина повинна в прелюбодеянии и кровь ее на ней. Мы – два свидетеля тому… Как завещано нам по Закону Моисея, дабы не множилась мерзость среди народа избранного, велено нам побивать таких камнями. И сие будет осуществлено завтра, при всем собрании, и истребится мерзость из среды нашей…
– Призываю гнев людей, дабы не призвать нам гнев Господень! Да не пожалеет рука ваша прелюбодейки!
Говорили они хорошо поставленными, обличающими голосами, и людям вокруг казалось, что говорят небесные серафимы, охваченные праведным гневом. Одной своей энергией, которую странно было подозревать в ветхих старческих телах, они заражали гневной истерией всех вокруг. И самый добрый человек, послушав их, готов был бы первым схватится за камень, чтобы излить гнев на прелюбодейку.
Собралась небольшая толпа, которая гневно гудела, окружив обличающих старцев и девушку.. Сусанна сидела на дороге, голая, истерзанная, поверженная в прах и горько рыдала. В толпе гнев смешивался с вожделением, кто-то громко бранился. Многие начали потрясать кулаками, топать ногами, улюлюкать. Расталкивая народ, подошли двое стражников, накинули на лежащую Сусанну вретище и увели в темницу.
Когда Иоаким вернулся домой, он с блаженной улыбкой открыл ворота дома. Но его не встретила у порога молодая жена, как это бывало обычно. Он удивленно оглянулся и крикнул:
– Сусанна, зайчик мой! Ты где, милая?
В ответ не было ни малейшего движения, ни малейшего шороха. Тишина звенела в ушах. Он растерянно открыл ворота в сад, но и там никого не было. Он кинулся в дом, и его охватило чувство случившейся беды. Вся прислуга собралась в доме, тревожно молчала, не как не решаясь сказать хозяину о произошедшем.
– Что случилось? – ошеломленный Иоаким смотрел на своего старого слугу. Тот молчал и сопел, и по его глазам стекали слезы.
– Что случилось?!!! – заорал Иоаким, так что в комнатах прокатилось гулкое эхо: «-ось», «-ось». – Где она?! Где она-а-а?!!!
Слуги молчали. Лицо Иоакима исказила гримаса боли, из покрасневших, словно у быка глаз, потекли мутные слезы. Он упал на колени и его тело начало безобразно содрогаться в мучительном рыдании.
– Где ее труп? – едва прохрипел Иоаким, немного опомнившись.
– Она жива, хозяин… Но завтра ее побьют камнями…
– Как камнями?!!! Почему?
Иоаким удивленно распахнул глаза. По его лицу пробежала судорога.
– Два судьи застали ее в прелюбодеянии…
– Этого не может быть… Этого не может быть! Этого не может быть!!! Два судьи!!! Два судьи!!! Я знаю этих судей! Я убью их, лживых собак!!!! Я убью их!!! – Иоаким вскочил на ноги и побежал в свою комнату. Обезумевшими глазами он искал оружие, опрокидывая все вещи. Наконец найдя в сундуке еще отцовский короткий меч, он выхватил его и бросился прочь.
– У-уу-бью!!! У-уу-бью!!! – нечеловеческим голосом ревел он, а слуги пытались его удержать.
– Хозяин, успокойся! Ничего не поделать!
– У-уу-бью! –совсем по детски завизжал он, и перестал вырываться. Он плакал, как обиженный ребенок, пуская слюни. Из его ноздрей лились сопли. Он задыхался от душивших его рыданий.
Иоаким успокоился только через час.
Умывшись, он обрел совершенно другое лицо. Таким его никто никогда не видел. Детские, постыдные рыдания сменились зловещей мрачностью, означавшей лишь одно – отчаяние. Такое отчаяние, когда человек становится внешне смирным и спокойным, но внутренне готов к тому, чтобы убить всех вокруг и себя.
Со смертным спокойствием он взнуздал коня, ловко оседлал его и ускакал в ночную тьму. Он несся по ночным улицам, словно призрак, с ходу перемахивая через канавы и небольшие ограды городских цветников. Его светло-пегий жеребец, разгоряченный хозяином, то и дело переходил с рыси на галоп, и прижимая уши, дико ржал.
Возле большого роскошного дома своего друга Элохима он властным движением осадил коня и ловко спрыгнул. С остервенением забарабанил в роскошные ворота.
– Кто там? – сонным голосом спросил привратник.
– Передай хозяину, что его хочет видеть начальник городского зернохранилища Иоаким, по очень важному делу!
– Слушаюсь, мой господин, – прозвучал из-за ворот голос привратника и калитка со скрежетом отворилась. – Проходите, я сейчас позову хозяина!
– Быстрее! – шикнул на семенящего слугу Иоаким.
Через несколько минут из роскошного дома вышел заспанный человек, одетый в шелковый халат.
– Здравствуй, Иоаким. Что произошло, друг мой.
– Элохим, мне нужна твоя помощь. У меня беда…
Элохим захлопал глазами:
– Конечно, проходи… Рассказывай.
– Мою жену хотят побить камнями. Она вообще не виновата… Она в темнице… – сбивчиво начал свое объяснение полуночный гость. Тусклый свет лампадки освещал его лицо, искажая тени.
Элохим прислонился спиной к стене. Его лицо приобрело озабоченное выражение, он нахмурил брови, начал пощипывать кончик бороды.
– Как это произошло?
– Я был на работе. Пришли ко мне судьи…а что дальше произошло…Они схватили ее в саду, купающуюся, и так, в чем мать родила, выбросили на улицу. Будто бы она прелюбодеяла…
– А если она и правда прелюбодеяла… Если у нее действительно…было…
– Нет, я не верю этому. Нет.
– А все же.
– Даже если и так, я ее все равно люблю. Чтобы там ни было…
– А что за судьи?
– Верховный судья Ездра и его помощник Барух.
Элохим расширил глаза, словно кот, увидавший свору собак и готовый забраться на дерево, и открыл рот от удивления. Потом он даже присвистнул:
– Ездра и Барух? Ты понимаешь, что против них никто не пойдет. Я хотя и законник, вхож во дворец, но против них – я блоха. Никто из законников не скажет и слова против них. Если бы ты пришел ко мне и принес сосуд с цикутой, и сказал: «Элохим, выпей. Может, это поможет моей жене», то и такое предложение было бы менее жестоким с твоей стороны. Против верховной судьи никто тебе не поможет!
– Элохим, у всех нас один Верховный Судья – Господь Бог. Все же земные судьи суть прах…
– Вот и обратись к Богу, Иоаким. Нет таких людей во всем народе Израилевом, что выступил бы против Ездры. Это аналогично тому, что подписать себе смертный приговор. Один к одному. Завтра они вынесут приговор, и все закончится. Друг, никто тебе не поможет!
Лицо Иоакима наполнилось страданием. Он закашлялся, и отвернулся. Потом заскрежетал зубами:
– Я убью их. Завтра, на казни, подберусь сзади и воткну нож Ездре прямо в глаз по самую рукоять. Да, я так и сделаю. Чтобы клинок пробил его глазницы, и он корчился в песке, и злобные мысли из его мерзкой головы стекали бы …
– Прекрати…
– Элохим, мне больно. Элохим, мне очень больно…вот тут, – он ткнул себя в грудь. По его лицу текли слезы. – Мне хочется сейчас вскрыть ножом свою грудь, чтоб эта боль вышла наружу и не сжигала бы мою душу. Чем утолить эту боль? Возмездием? Возмездием!
– Тебя побьют камнями только за твои слова, – Элохим настороженно оглянулся.
– И хорошо. А я даже хочу, чтобы меня побили камнями. Что же вы, богоизбранный народ!!! Бейте меня! Целуйте своих подонков-судей в обгаженные задницы!!! – у Иоакима началась истерика. Он кружился на месте, расставив руки, и то рыдал, то смеялся неестественным смехом и орал дурным голосом. – Богоизбранный народ, знай, что ты был создан Богом не из праха, а из …дерьма!!! Вы все дерьмо!!! Бейте меня, храбрецы! Бейте мою моавитскую жену!!! Дерьмо!!! Что вы мне сделаете?!!! Дерьмо!!!
Элохим с размаху ударил бьющегося в истерике под дых, в солнечное сплетение. Рука заныла. Иоаким перегнулся пополам и затих. Взвалив на себя друга, Элохим занес его в дом, приговаривая:
– Тише… Тише, браток… Не шуми… Погубишь и себя, и меня…
Уложив его на лежанку, он потормошил лежащего. Тот начал потихоньку отходить от удара, и приоткрыв глаза, скорбно смотрел на невысокий потолок.
– Есть только одна надежда…э…да и не надежда… а так. Никто из законников не будет держать слово против Ездра. Но есть …
– Что есть…
– Знаешь, царь вавилонский организовал школу для наиболее способных детей покоренных народов… Учит их законам, пониманию всякого слова…
– И что с этого?
– У него учатся наши, еврейские мальчишки… Они проходят в том числе Моисеев закон, и в принципе, могут выступить против Ездры… Никто этого не запретит.
– Ты смеешься надо мною?
– Не более, чем ты, когда пришел ко мне с просьбой пойти против Ездры… Вавилонский царь любит этих мальчишек, как своих щенков. Он не даст их в обиду. Поэтому они вполне могут потявкать на Ездру. Может так тебе будет легче. Вавилонский царь даст тебе ученого отрока, если ты его попросишь.
– Тогда поехали…
Иоаким привстал и с болезненной гримасой начал потирать ударенное место.
– Извини, пришлось… – в ответ на это бросил Элохим. – Не хватало еще истерик в этом месте, где соседи могут запросто доложить обо всем лично Ездре.
Элохим сохранил еще воинские привычки, и поэтому недолго думая, запахнул халат и вывел из конюшни своего великолепного вороного скакуна с лоснящейся шерстью. Погладив его гриву, он прижал голову к лошадиному крупу.
– Вперед, друг… Во дворец царя… Что, – улыбнулся Элохим, – объявляем войну.
– Ты боишься?
– Нет, друг, не боюсь. Мы с тобой были на одной стороне не в таких битвах. Что ж, выставим мальчишку против всего коварства судей Израиля. Хороши ставки?
Во дворце, несмотря на поздний час, полным ходом шло очередное пиршество. Царь милостиво взирал на своих пьяных, веселых гостей, сам потихоньку отхлебывая из золотого кубка разбавленное красное вино. Блудницы развлекали участвующих в оргии непристойными танцами, где-то в углу валялись переплетенные тела тех, кто под воздействием избытка вина уже окончательно потерял человеческий облик.
– Здравствуй, царь…
– Привет Элохим! – царь улыбнулся. – Пришел с начальником зернохранилища разделить мое пиршество? Нет?
– Это великая честь, царь… Но…
– Да ладно, знаю… Пойдем от этого пьяного сборища… Вижу, вы по делу: пойдем, обсудим все с глазу на глаз.
Царь привстал, вылил остатки вина из кубка на танцующую голую блудницу, которая засмеялась пьяным смехом, и начала вращать бедрами. Царь поморщился, встал окончательно и сказал остальным:
– Ну ладно, ребята, развлекайтесь! Не скучайте!
Никто особо исчезновение царя не заметил.
Они прошли в отдельную комнату.
– Ну что, ребята, какое у вас ко мне, старому развратнику, дело? Опять эти еврейские штучки?
– Слышали мы царь, что есть у тебя отроки, обученные всяким законам земным и небесным, знающие мудрости твоей земли…
– А, щенки… Да, есть такие… Забавные… Зачем они вам надо…
Элохим торжественно и витиевато рассказал царю о сути дела, о всесильном верховном судье и прочих подробностях.
– Ездре значит утереть нос хотите. Хэх… Не знаю. Хотя было бы неплохо, совсем достал, гаденыш. Дам я вам, ребята, Даньку-жиденка. Умный малец. Полномочия ему выпишу, если хотите.
– О, царь, величие твое безмерно. Вовек восславится имя твое.
– Ой, не надо. Забудете меня, как только загнусь от цирроза печенки. Вы только все этого и ждете… Ладно, ступайте… Подождите, сейчас будет вам Данька.
Даниил спал на своем жестком ложе, устеленном горбылем. В школе законников царя вавилонского во всем была очень строгая, даже жестокая дисциплина.
Отлично осознавая то, что разврат, царящий во дворце, погубит всякое доброе начинание, царь приказал держать специально отобранных для государственной службы детей в невероятной строгости.
Изнуряющая круглосуточная учеба, способная свести с ума; физическая работа и смирение для того, чтобы укрепить тело и дух. Совершенно иной мир, никак не похожий на то, что можно наблюдать в дворце. Там были неразумные и пустословные гости, что предаются оргиям под надзором царя, лишь пригубляющего вино. Там отовсюду сквозила демонстративная гнилость и развязность… Заходишь во дворец с его бесконечными застольями и совокупляющимися толпами, вовсе потерявшими всякий стыд, и не веришь, что такое царство вообще может существовать. Оно и не могло бы.
Но сила вавилонского царства не там. Иначе бы никогда не состоялась великая держава, покорившая все народы и создавшая поразительную культуру. Нет, вавилонский царь хитер и коварен, словно сказочный Кощей. Он спрятал силу царства своего совсем не в развращенном дворце, не среди бесчинствующих церемониймейстеров и жрецов.
Вот, скромное глинобитное здание с жесткими нарами внутри, со множеством свитков и книг, с песчаной площадкой для тренировки в беге и борьбе. Здесь сила царства. Это школа подлинных государственных служащих, выращенных закаленными, скромными и знающими. Здесь рождаются истинные советники. Опора царства, позволяющая ему не только выстоять, но и наращивать свое могущество.
Все эти жрицы любви, блудницы, оргии, бесконечные пьянки, госмосексуальные обряды и прочее – лишь внешняя, видимая сторона, предназначенная для духовной черни. Хитер вавилонский царь. Не так он прост, как кажется. К каждому княжескому сынку приставил он человека из своих школ, и пусть княжеский сынок предается непотребствам – тем лучше, меньше будет претендентов на власть. Истинное правление будут осуществлять совсем другие люди. Отобранные из самых способных детей каждого из покоренных народов, вскормленные и воспитанные в государственной добродетели, строгости и сдержанности, закаленные и обученные так, как никто иной ни в одном из царств. Подлинная элита. Остро отточенное оружие, которое будет вершить великие дела по царской воле.
– Даниил, подъем! – властный голос учителя разбудил спящего юношу.
Открыв глаза, рыжеволосый кучерявый юноша с трудом привстал, сдержав тяжелый вздох. Ему невыносимо хотелось спать.
– Я проснулся, учитель!
– Собирайся… Тебе предстоит важное дело…Выйди во двор и облейся холодной водой, чтобы окончательно проснуться. Понадобится ясный разум…
– Слушаюсь, учитель.
Выйдя во двор, тускло освещенный луной, Даниил взял тяжелое дубовое ведро и опустил его в колодец. Набрав студеной воды, он разделся по пояс и вылил ведро на себя. Холод обжег его, словно пламя: все тело охватила дрожь. Вытершись грубой тканью, заменяющей полотенце, юноша пошел в комнату учителя.
Зайдя в скромную комнатушку, Даниил заметил, что кроме учителя здесь находятся еще двое мужчин.
– Доброй ночи! – сдержанно поздоровался он.
– И тебе, отрок, – сказал один из гостей. – Верно ли говорят, что вы здесь обучены всякой премудрости земной и небесной.
– Мы имеем скромное познание, и только усилиями наших учителей.
– Даниил… Можно, я буду называть тебя просто Даней?
– Если удобно…
– Так вот, Даня, – продолжил Элохим, – тебе предстоит сложное дело, на которое мало кто может решится. Надо дознаться правду в одном судебном деле… Жену этого почтенного человека, – рука Элохима указала на сидящего рядом Иоакима, – обвинили в прелюбодеянии… Скорее всего огульно… Понимаешь?
– Да. По закону Моисея ее побьют камнями при всем собрании на второй день… Вы желаете ее спасти…
– Совершенно верно, дружок… Совершенно верно…Дань, есть одна закавыка. Ее обвиняют в прелюбодеянии судьи. И не просто судьи, а верховный судья Ездра и его помощник Барух.
– Судьи? Ну что же…правда не зависит от судей… Учитель, разреши пойти мне с этими людьми…
– Иди, сынок, с Богом… – учитель положил руку ему на плечо. – Помни только: не бойся и не искушайся, кто бы не был противник твой. Если за тобой правда, то тебе не страшна смерть. И вот еще: возьми грамоту царскую, она всюду будет тебе пропуском
– Слушаюсь, учитель.
Они медленно вышли за ворота школы.
Элохим отвязал своего коня.
– Даня, куда будем ехать?
– Сначала, пока не рассвело, к темнице. Затем к месту, где была будто бы уличена обвиняемая…
Они вдвоем запрыгнули на коня, за ними оседлал своего коня Иоаким и они медленно двинулись к зданию городской тюрьмы.
Городская тюрьма мрачной тенью стояла на окраине города.
Высокое и безобразное серое здание, отделенное рвом. Вход и периметр охраняли стражники с холодными, каменными лицами. Одетые в пожухлые металлические доспехи и старую кожу, в высоких шлемах, они были похожи не на людей, а на каких-то злобных духов, не находящих покоя. Подъехав ко входу в темницу, Даниил первым слез с коня и осторожно вынул из рукава аккуратный, намотанный на валик их полированного эбенового дерева, свиток царской грамоты.
– Кто такие? – рявкнул часовой.
– С царским делом, – твердо и спокойно ответил Даниил и протянул свиток. – Тюремщик недоверчиво пробежал по строкам свитка, и удовлетворенно кивнул. – Отрок может проходить…
– А мы? – Иоаким вздрогнул.
– Про вас в грамоте ничего не сказано, – отрезал тюремщик голосом, не оставляющим места ни для препирательств, ни для упрашиваний. – Проведете его к той еврейке, что привели вчера! – приказал он своим подчиненным.
Сопровождаемый двумя молчаливыми стражами, Даниил вошел за тюремные стены. Он шел через бараки, заполненные людьми: буйными и тихими, скорбящими и отчаянно-веселыми… Кто-то бросался к решетке, чтобы посмотреть на проходящего, кто –то продолжал заниматься своими делами, кто-то просто безучастно сидел и смотрел в тюремный полумрак.
– Женский барак для евреек предпоследний налево, – прокомментировал стражник, несущий ключи.
Решетка скрипнула и отворилась.
– Прелюбодейка Сусанна… без вещей на выход.
Сидящие женщины тихо загалдели. На лице Сусанны отобразился страх и волнение: она уже ожидала, что ее выведут на жестокую казнь через побивание камнями. Хотя была еще ночь, но кто знает…
– Вот отрок, который в суде будет за тебя молвить слово… Рассказывай ему все, как есть…
Сусанна совершенно растерялась. Перед ней стоял юноша лет шестнадцати с голубыми глазами, с рыжими забавными кучеряшками и серьезно смотрел на нее. Ей даже показалось, что это все нелепый сон, и возможно последний сон, который она видит. Но и стражники, и юноша были самыми настоящими.
– Вы можете нас оставить? – кротко спросил Даниил стражников. – Мне нужно выслушать ее?
Стражник сально улыбнулся, но в знак согласия кивнул головой.
– Если начнет приставать, зови нас… – сказал он Даниилу, после чего они ушли. В полумраке тюремного коридора перед ним стояла женщина, истерзанная и разуверившаяся во всем. Лишь взгляд хранил в себе огонек какой-то внутренней силы, который не давал окончательно сломаться.
– Ну что же, я слушаю вас. Как все произошло…
– Мне все равно никто не поверит…
– Потому, что против вас свидетельствуют судьи?
Сусанна горько усмехнулась, и на глазах ее выступили слезы.
– Да. Против меня свидетельствуют судьи.
– Вы совершили то, в чем вас обвиняют?
– Нет…
– Я вам верю…
– Но мне это не поможет…
– «Не бойся ни судьи неправедного, ни врага лютого. Пусть он злобствует, но вся злоба будет на нем… Они могут причинить страдания и даже убить – но мудрый понимает, что смерть – ничто». Так говорил нам наш учитель.
– Хороший у вас учитель…
– Расскажите, как было дело…
– Я вышла в сад, искупаться в бассейне. Но стоило мне раздеться, как откуда не возьмись, появились судьи, и схватив меня, обвинили в прелюбодеянии.
– Это все? Я не верю…
– Они домогались меня… Они сказали, что если я…тогда они отпустят меня с миром.
– Были ли рядом слуги?
– Нет, я отослала их. Я ведь собиралась мыться, а я не привыкла, чтобы слуги наблюдали за мной.
– Мог ли кто-нибудь слышать происходивший разговор?
– Нет, я не думаю. И кроме того, кто посмеет свидетельствовать против судей? Даже если служанки и слышали, они промолчат.
– Что же. Если нет других свидетелей, мы разоблачим лжесвидетельство на основе их же слов. В Законе Моисея сказано: «Никого нельзя осудить по свидетельству одного человека, но лишь о двух или трех свершится дело»… Их двое, и они уверены, ибо судьи… Они уверенны, ибо судьи, и в том гордыня их, и я уверен, что они заботятся ныне о деле этом, и только предвкушают кровавое удовольствие… Гордыня сгубит их, ибо Господь не любит преступающих.
– Что будет?
– Они судьи, и всегда ратовали за должное воздаяние. Они получат его. Наши учителя и мы уже давно следим за этими развращенными судьями народа Израилева. Они купаются в лучах кровавой славой и упиваются властью…
– Вы следите за ними? Но ведь это же смешно: вы же еще почти дети.
– Имеет ли это значение? Посмотрим… Что же, попытайтесь пока уснуть…
Он позвал стражников и вышел.
Приехав в усадьбу Иоакима, он начал опрашивать слуг о том, где каждый из них находился в момент, когда судьи схватили Сусанну, и кого из прохожих видели. Они стучали в двери сонным соседям, и опрашивали их, и в самом Данииле чувствовалась какая-то вежливая, но непреодолимая сила. Такая, что никто из людей не выказал даже тени недовольства поздними визитами. Постепенно люди начали внутренне болеть за невинно обвиненную Сусанну, и страх перед судьями уходил, словно тьма от первых лучей восходящего солнца.
Казалось, за спиной дивного юноши стоит нечто большее, чем вся мирская власть. И эта сила не бесчинствовала, не торопила, не кричала, потому как была много выше этого. Люди верили уже не судье, но скромному еврейскому мальчишке в простой одежде, со смешными рыжими кудряшками на голове.
– Я не слышал и не видел ничего, – говорили испуганные люди, открывая двери.
– Это и будет вашим свидетельством. Так и скажете: я стоял на том месте, и ничего не видел. Более ничего и не надо.
Начало светать. Судилище и место казни было назначено верховным судьей на особом месте, за еврейским поселением в Вавилоне. Здесь уже специально были приготовлены камни для побиения: не большие, не малые, – как и прописано было в Законе Моисея. К полудню, на звук кимвала звенящего начала собираться вся община, чтобы вершить суд. Стражники привели Сусанну…
Надменный верховный судья Ездра и его помошник Барух стояли на возвышении со строгими лицами и внутренне торжествовали.
Когда народ уже собрался, Ездра обвел всех самодовольным взглядом, и начал свою речь.
– Народ Израилев, народ, избранный Богом. Сегодня пришел час гнева и очищения, и как заповедано, должно нам очистить среду свою от скверны. Пред вами прелюбодейка Сусанна, преступвшая всякий срам и закон и предававшаяся разврату в доме мужа своего! Но не дано торжествовать грешным, и мы, верховные судьи, сами уличили ее и ныне привели на суд. Мы, верховные судьи, держим против нее свидетельство своё! Есть ли кто из вас, народ Израилев, кто будет держать слово на суде этом?! – в последних словах верховного судьи слышался самодовольный вызов.
– Есть, кто будет держать слово против вас на суде этом! – твердым, спокойным шагом из толпы вышел юноша в простой одежде. Все вокруг застыли, видя происходящее. Ездра удивился, но затем криво улыбнулся.
– Кто же ты, дерзкий юноша? Будь добр, представься пред почтенным собранием.
– Я Даниил, сын народа Израилева, избранного Богом. И нет во мне страха пред тем, чтобы за правду держать слово против вас, будь вы и провозглашены человеческой волей верховными судьями. Но истинно, есть один верховный судья у народа Израилева, и имя его – Господь Авраама и Иакова, открывший Моисею на горе Синай Законы Свои. И нет иного судьи выше Его!
Ездра наклонился к Баруху и спросил:
– Откуда этот ублюдок?
– Не знаю. Но кажется, это из царских отроков.
Ездра сошел со своего каменного пьедестала, приблизился к Даниилу и слегка наклонился, так, что со стороны казалось, он выражает свое почтение. В этот самый момент он шепотом произнес на ухо юноше:
– Считай себя мертвецом…
Даниил твердо посмотрел ему в темные лукавые глаза, и Ездра первым отвел взгляд и нервно улыбнулся.
Даниил выпрямился и возвысив голос, продолжил:
– Народ Израилев, народ справедливый. Должно ли так быть среди вас, что и свидетель, и судья один человек? Достойно ли это добродетели вашей?
Народ заволновался.
– Видится мне, что сие недостойно народа богоизбранного. Не будет судья беспристрастен, когда сам обвиняет; и что же это за судья, что сам от себя имеет пристрастие.
– Верно говорит отрок! – закричали в толпе. – Не бывать судье свидетелем, а свидетелю – судьёй.
– Что же, вижу добродетель вашу, и Господь благословит вас за правду, идущую от уст ваших. Посему, – обратился Даниил к судьям – когда быть вам свидетелями, тогда не бывать судьями. А когда бывать судьями, то не должно быть вашего свидетельства. Так постановлено от праведности народа нашего!
– Мы останемся судьями, – сказал Барух, настороженно взглянув на толпу.
– Кто же тогда свидетельствует против этой женщины? – спросил Даниил, повысив голос. – По закону Моисея можно судить по свидетельству двух свидетелей, вы же судьи. Тогда у нас нет свидетелей, что обвинили бы…
– Вот ублюдок… – тихо прошипел Ездра и напряженно улыбнулся. – Ладно, будь по-твоему. Мы будем свидетельствовать, а ты, отрок суди.
– Мне ли, неопытному дерзкому юноше быть судьей? Нет, но я вопрошу народ сей, народ богоизбранный, собравшийся возле нас – и пусть он будет нам судьей от человеков. И обращу взор свой к небесам, и попрошу: Господи Наш, Вот народ Твой! Вразуми Его, дабы не деял он мерзости. Ты избрал народ сей и вывел его из Египта, и даровал Ему Закон свой! Не отступай же, Господи, от народа своего, и содей его мудрым и справедливым пред Лицом Твоим!
Все замерли. Лица людей просветлели, злоба, страх развеялись, словно дым. И толпа смотрела с благоговением на дивного смелого юношу, никогда прежде не виданного.
– Вот, народ Израилев! Ныне ты поставлен судить сию женщину, дочь твою, и Отец наш Небесный взирает на суд твой. Вот твое испытание! Но прежде же раздели свидетелей, дабы один не слушал другого, и не мог повторить, и не случилось с ними сговора.
Из толпы вышло несколько мужчин, и каждый из них взял по одному свидетелю, и отвел его прочь от собрания, так, чтобы он не мог слышать то, что говорилось. Ездра, когда его уводили, злобно зыркнул на Даниила, но подчинился. Баруха отвели на четыреста шагов на восток, Ездру на четыреста шагов на запад, остальных же свидетелей так же развели по разным местам в удалении.
– Народ праведный, я, дерзкий отрок, представлю тебе вначале первого свидетеля, дабы ты внял словам его. Савл, торговец водою.
Позвали за первым свидетелем, и он вошел в круг собрания. Это был простоватого вида мужчина, одетый в полотняную рубашку и штаны.
– Где был ты, Савл, когда произошло преступление?
– Я торговал водою на углу улицы.
– Что видел ты, Савл? Видел ли ты кого-либо, кто бы заходил или выходил из сада, или кто оставлял бы сад в поспешности?
– Нет, я ничего не видел.
– Слышал ли ты, Савл, подозрительный шорох, или крики любострастия, или же иное?
– Нет, я ничего не слышал.
Загудел народ. Даниил возвысил голос свой и сказал твердо:
– Когда было бы совершено женщиной прелюбодеяние, то не могло это быть без прелюбодея. А когда не было прелюбодея, то не могло быть и прелюбодеяния. Прелюбодей не был пойман, но не мог он ни прийти ниоткуда, ни уйти никуда. Каким то путем должен был он придти, и каким-то путем убежать, чтоб скрыться. Народ Израилев, представляя я, отрок дерзкий, и иного вам свидетеля, Ревеку, женщину, что убирала улицу.
Позвали за вторым свидетелем, и она вошла в круг собрания. Живые черные глаза, улыбчивая молодая женщина, миловидная, но не слишком красивая.
– Где была ты, Ревека, когда произошло преступление?
– Я была возле стены усадьбы Иоакима…
– Что видела ты, Ревека? Видела ли ты кого-либо, кто бы заходил или выходил из сада, или кто оставлял бы сад в поспешности?
– Нет, не помню такого.
– Слышала ли ты, Ревека, подозрительный шорох, или крики любострастия, или же иное?
– Нет, слышала только, как закричала сначала женщина, а затем судьи…
И вновь прошли по толпе возгласы.
И вызвал Даниил еще пятерых человек, и в точности повторял свои вопросы, и всякий из них отвечал так же.
– А теперь призываю в свидетели пред лицо твое, народ Израилев, народ богоизбранный, верховного судью Ездру.
Ездра вышел, и глаза его сверкали злобой. Он принял позу показного смирения, и глянул на народ.
– С нетерпением жду вопросов твоих, отрок! – сказал он медоточивым голосом. – Истинно, Именем Господним клянусь говорить лишь правду.
– Хорошо, Ездра, судья от человеков. Когда клянешься Именем Господним, и нарушишь, то да будет кровь твоя на тебе.
От последних слов судья заметно занервничал. Формулировка, так часто звучащая в Моисеевом Второзаконии «кровь его на нем», явно сулила ему скверный оборот.
– Ответь, Ездра, каким из себя был прелюбодей?
– Это был юноша с курчавыми волосами, такими же рыжими, как у тебя, Даниил. И глаза его были голубыми, такие же, как у тебя, Даниил. Роста он был среднего, такого же как у тебя, Даниил…
– Добро. А как он повел себя, когда вы его обнаружили?
– Он начал грозить нам, но потом испугался, и убежал, перепрыгнув через ограду на улицу. И выглянув, увидел я, как направил он стопы свои ко дворцу царя Вавилонского.
– Добро же. А под каким деревом устроились прелюбодеи?
– Под масличным деревом предавались они бесстыдно мерзостям своим.
– Добро. Ступай же.
Отвели вновь Ездру.
– Ныне же, народ Израилев, призываю я в свидетеля помощника верховного судьи твоего, Баруха.
Барух, войдя в собрание, сразу почувствовал к себе неприязнь со стороны толпы. Но он старался напустить на себя как можно более уверенный вид.
– Ответь, – грозно сказал Даниил, – Барух, судья от человеков, каким был из себя прелюбодей, которого ты видел.
– Это был такой …зрелый мужчина, черноволосый, со шрамом на щеке. Он был такой сильный и мускулистый, но трус…
Рокот покатился по толпе, словно шквал по морским волнам. Барух весь ощетинился, но старался стоять твердо.
– Что же, добро. – Даниил стиснул зубы. – А как он повел себя, когда вы его обнаружили.
– Он начал просится не выдавать его, предлагал нам несметные сокровища, но мы отказали ему. Мы пытались схватить его, но не удержали. Он рванул ворота сада, ведущие во двор, и ушел через хлева.
Разъярилась толпа, послышались злобные возгласы. Барух весь затрясся от страха, понимая, что говорит совсем не то, что говорил Ездра. Он задрожал всем своим телом, словно кусок студня.
– Добро же, – еще сильнее стиснул зубы Даниил, и глаза его запылали недобрым огоньком. – А под каким же деревом творилось прелюбодеяние?
Барух забегал глазами, начиная лихорадочно вспоминать все деревья, которые он видел в саду Иоакима.
Дрожащим, срывающимся голосом он пропищал:
– Там был дуб!!! Такой дуб!!! Ветки вот так, – он судорожно раскинул дрожащие руки, показывая, каким было, по его мнению дерево.
– Сме-е-ерть им! – заорали из толпы. Собрание колыхнулось, и только стоявшие впереди мужчины сдерживали напор. Барух упал на колени и горько зарыдал.