То есть какие-то достопримечательности мы конечно видели, но были ли это достопримечательности или откровенный новодел, сказать затруднительно. Запомнились готические ворота с часами, больше бы подошедшие Германии, нежели Турции. И возле этих ворот группа явно русскоязычных туристов, напившихся до состояния неустойчивого, даже в обнимку, стояния.
И здесь, вдали от России и Украины, вся эта картина выглядела яркой иллюстрацией к водочной трагедии некогда великого народа, которая особенно наглядно проступала в насмешливо-презрительных лицах турок, которые смотрели за происходящим, словно в зоопарке.
Наблюдать было и горько, и унизительно. У нас привыкли хорохорится своей способностью пить спирт литрами, и мы словно не замечаем, как этот пьяный угар, соединившись с нашей культурой, превращает нас в разложившийся, безвольный сброд. «Кто находит удовольствие в трате времени за вином, тот в своем доме оставит бесславие…Дайте сикеру погибающему, а вино – огорченному душой…» – завещал в своих притчах мудрый царь Соломон. Увиденная сцена как-то сразу испортила все очарование от стамбульской архитектуры. «Тот о своем доме оставит бесславие…». Правду говаривал старый еврей, ничего не скажешь: мудр был.
Походили туда-сюда, посмотрели еще на какие-то здания, на поверхность пролива со множеством проходящих судов – и нам уже нужно было возвращаться назад в «Ататюрк».
Не спорю, может быть у нас получилось бы рассказать куда больше интересного, но к моменту завершения наших гуляний по древнему Царьграду мы не спали толком уже вторые сутки. И по мере того, как ласковое турецкое солнышко начало нас немилосердно жарить по темечкам, нас все меньше и меньше интересовали туристические впечатления. Интересно, что от такого дефицита сна наступает не сонливость, когда хочется просто прилечь, укрыться одеялом и сладко задремать, а какое-то внутреннее оцепенение, отупение. Ты как бы смотришь, но не видишь, слушаешь, но не слышишь.
Оказавшись на борту А-320 рейса ТК 661 Стамбул – Тунис, едва моя пятая точка коснулась удобного сиденья, я почти сразу вырубился. Именно вырубился, а не уснул, задремал или пожаловал в гости к Морфею. Закрыл глаза – и открыл их уже не в Европе или Азии, а в Африке. Выглянув в иллюминатор, увидел бесконечное летное поле, над которым воздух был настолько раскален, что казалось самолет стоит на поверхности водной глади. Увидев это, я даже внутренне содрогнулся. Спросонья мне показалось Бог знает что. Недалеко стояли какие-то окрашенные в светлое технические здания с необычной крышей. При этом здания не были белыми, это был просто очень-очень светлый бежевый цвет. А крыши были близки к плоским, но все же в них присутствовала некая причудливая изогнутость, словно у китайских пагод.
Когда мы выходили по трапу самолета, солнце светило настолько нестерпимо ярко, что я просто почувствовал резь в глазах. Пришлось одеть солнцезащитные очки, хотя я их ношу очень редко, и то, в основном, если кого-нибудь изображаю. Самолет остановился недалеко от центрального здания Карфагена, которое, правда, ничем особо не впечатлило. Обычное красивое здание с далеко выдающимся навесом-парапетом над входом, с обычной для такого случая вывеской Садясь в автобус, который отвозит пассажиров от самолета к зданию аэропорта, я с любопытством осматривал все вокруг. Еще бы, представить только – я в Африке! «А-а, в Африке горы вот такой высоты, а-а, в Африке реки вот такой глубины…» – как пела Красная Шапочка в фильме из моего далекого детства. Правда родом из того же детства была и другая песенка: «Будут вас кусать, бить и обижать, не ходите дети в Африку гулять». Как потом оказалось, вторая песенка куда более реалистичная – ни каких-то особо крутых гор, ни тем более внушительных рек я так и не встретил. Перефразируя покойного Яна Арлазорова, о наиболее общем впечатлении могу сказать: «Пыли, будет много пыли»… То ли мне так попадалось, но пыли было действительно вдоволь. В некоторых местах Ливии она особенно противная, такая мелкая, красноватая. С ощущением скрепящего на зубах песка, которое появляется после каждой поездки, практически не расстаешься. .
На выходе из здания, по левую сторону, стояли какие-то невысокие, обрезанные колонны, по центру – громадный фонтан. Но в целом ничего не было удивительного.
Несколько интересней был первый терминал, мимо которого мы до этого проезжали. Своими очертаниями напоминало какую-то гигантскую ромашку в стиле техно или паучка-инопланетянина, с лапками из выезжающих коридорчиков. Когда мы улетали домой из другого тунисского аэропорта, Эйфидхи, который действительно напоминает марсианскую базу инопланетян, то впечатления от Карфагена как-то сгладились, и вспоминая, я порой начинаю уже путать картинки. Тем более, что чего-чего, а аэропортов я за время своей поездки повидал достаточно.
Погулять по Тунису, так как по Стамбулу, к сожалению, не получилось. В аэропорту нас уже встречали два одетых в пыльные футболки араба, которые дружелюбно улыбались. Вместе с нами, правда, разными рейсами, прибыло еще человек десять-двенадцать от той же религиозной организации. Нас отвели к новенькому микроавтобусу, белому мерседесовскому «Спринтеру», в салоне которого довольно ощутимо воняло дешевой соляркой. Минут сорок мы жарились около него, пока должен был прибыть еще один «наемник». Отходить было почему-то жутковато – еще не хватало самому остаться в чужой стране. Наконец улыбающиеся арабы привели то ли серба, то ли боснийца, но явно парня с Балкан, и мы забрались в наполненный духотой салон. Когда завелся двигатель, включился и кондиционер – стало немного веселее.
Вначале медленно мы выехали со стоянки около аэропорта, затем повернули и поехали вдоль залива, похожего на водохранилище. Под колесами была широкая, идеальная автострада, где «Спринтер» быстро набрал скорость. Мы промчались под мостом, и в окно я увидел автосалон «Мерседес-Бенц». Он, поблескивая стеклами своих витрин, словно посылал привет своему родственнику, несшему нас по зеркальной глади асфальта.
Далее была дорожная развязка, на которой мы повернули налево, в сторону зеленого парка с округлыми дорожками, потом было что-то, похожее на старинное кладбище, причем виднелись даже кресты. «Странно,– подумал я тогда,– какие могут быть кресты в исламской стране?».
И снова были застроенные участки, какие-то старинные здания, и опять современный город.
Мы, грешным делом подумали, что нас сначала отвезут в Тунисе в какую-нибудь гостиницу, мы отдохнем и только тогда продолжим путь. Но «Спринтер» все мчался и мчался по широченной автостраде, даже и не думая останавливаться.
Наш водитель, как и многие арабы, безобразно лихачил, перестраиваясь на всей скорости с полосы на полосу. Затем мы и вовсе въехали в центр города, проезжали мимо какой-то больницы… а дальше. Ну, не буду утомлять вас географическими подробностями. В конце концов, я же не дорогу вам объясняю.
Наше путешествие продлилось часов девять, во время которых мы все ехали и ехали по каким-то неприветливым пустынным ландшафтам, и только один раз остановились прямо в пустыне недалеко от города Фум-Татавин (судя по словам нашего сопровождающего, Омара), чтобы слегка размять ноги. Конечным пунктом нашего долгого переезда было местечко Дахиба, почти на самой границе с воюющей Ливией.
Дахиба – настоящий медвежий угол. Точнее сказать, верблюжий. Самая, что ни на есть, тунисская глухомань. Приехали мы туда уже затемно, и нас поселили в большом местном одноэтажном доме, квадратном, с плоской крышей, с огромным двором.
В целом это напоминало провинциальную автостоянку, очень похожую на ту, что возле рынка «Александрия» в Горловке. Этот дом на крайнем западе поселка (дальше – только пустыня) был снят нашей религиозной организацией, и в его обширном дворе был создан импровизированный склад. За забором, укрытые брезентом, лежали ящики с консервами, лекарствами, тюки с одеждой. В самом дворе в ряд стояло семь грузовиков: четыре «фиата-трехтонки», один старый-престарый «Берлиет» и два новеньких «МАНа».
Условия были терпимыми. Но воды постоянно не хватало. Машины обросли многометровым слоем пыли как внутри, так и снаружи, но их никто не мыл, так как на это не хватало ни сил, ни, что самое главное, воды. Местная вода была почти непригодна для питья. Горько-солоноватая, она даже раздражала кожу, если нужно было помыться.
Недалеко, километрах в пятидесяти от пограничного пункта Уазан, находился палаточный лагерь для беженцев из Ливии Ремада. Там в больших количествах слонялись штатные миссионеры из нашей «Церкви всех святых», которые, привозя гуманитарную помощь, не упускали возможности вручить свою литературу, которую беженцы с удовольствием пускали на растопку бедуинских костров.
Рассказывали, что в апреле сюда доходили отголоски полыхающей в Ливии войны: в виде забредших сюда войск Каддафи, а затем и повстанцев. Здесь тоже были стычки, выстрелы, и будто бы еще немного – Тунис бы тоже ввязался в драку. Не знаю, насколько это правда. Сбежавшие сюда ливийцы, да еще плохо говорящие по-английски, склонны преувеличивать масштабы всего происходящего.
Впрочем, отголоски войны здесь действительно были хорошо видны. Толпы оборванных, грязных людей, преимущественно женщин с многочисленными детьми; люди, с лицами беженцев. .
Надо сказать, что у беженцев особые лица и особые глаза. Это очень сложно описать. В их лицах присутствует не просто внутренняя усталость, отчаяние, а какой-то душевный надрыв. Даже когда они смеются и улыбаются, все равно чувствуется эта душевная рана. И там, в Ремаде, таких людей – многие тысячи.
В первый день нам было дано задание: отвезти в Ремаду ящики с гуманитаркой. С нами поехал наш в дальнейшем бессменный проводник, он же грузчик, он же экспедитор Халид аль Мисмари. Между собой мы его, за созвучие фамилии, и за любовь к использованию солнцезащитного крема, прозвали «Мисс Мари», и очень хорошо, что он об этом не догадывался. Был он, для араба конечно, довольно светлокожий, чем очень гордился и всеми силами старался сберечь эту свою особенность. Когда говорили, что он араб, он с гордостью отвергал это: «No, no. I am inoschagi». Кто такие иношаги, я не знаю, но для наших ушей «иношаг» звучало похоже на «иноходец», то есть конь. Каюсь, грешен, но между нами с Жекой случались диалоги вроде следующего:
– Ну и где наша «Мисс Мари»?
– А, поскакал наш иноходец на кухню…
И мы лукаво улыбались друг другу.
У Халида были живые черные глаза, постоянно лукаво бегающие, и широченная улыбка, обнажающая отличные, крепкие зубы… Говорил он с какой-то слегка скулящей интонацией, и вообще, поначалу было очень тяжело нам понять его, а ему – понять нас. Но вскоре эта проблема сгладилась, и даже когда он срывался на арабский, мы кое-что могли разобрать.
В первую же поездку нам пришлось встать очень рано, практически ночью. Мы сразу пошли смотреть автомобиль, который нам достанется. Увы, мы были крайне разочарованы. Я втайне надеялся, что под номером, который нам дали при распределении будет очень красивый, новехонький одиночный «МАН ТэЖэА» с кабиной цвета « белый металлик». Его я заприметил накануне. Мне стыдно в этом сознаться, но тогда я еще подумал: «Господи, ну пожалуйста, лишь бы это была та классная тачка, а! Ну что Тебе стоит?!».Мне как-то по-детски захотелось покататься на грузовике, который среди остальных машин выделялся особой «статью». Тем более, что были все основания подозревать, что только на «МАНах» установлены кондиционеры.
Но подойдя к машине, я сразу понял, что у меня совсем не тот номер. Значит… Да-да, именно то, чего бы мне тогда хотелось меньше всего: – наш номер – это старый, «покоцаный», пыльный «Фиат» с красной кабиной. И среди всех остальных выглядел он самым ущербным, словно старый, грязный и при этом постоянно линяющий дворовой пес. Кондиционером тут служило отсутствие боковых стекол, а мыли эту машину последний раз минимум лет двадцать назад. В общем – полная «жесть», «дрова». Господи, ну почему?
Жека мне передал ключи от машины. Собственно, замок на водительской двери не работал, и чтобы сесть за руль, ключи были не нужны. Внутри машинка напоминала советский колхозный трактор: все было покрыто пылью и грязью, из-под сиденья выкатывались какие-то измазанные в гидрол гаечные ключи и запчасти. Сиденья в кабине были на двоих, при этом они оба разлезлись и чтобы хоть как-то прикрыть творящееся безобразие, на них была брошена лохматая, подозрительного вида тряпка. Между сидениями, по-видимому, чтобы можно было впихнуть в кабину и третьего, лежала какая-то подушка. Вокруг все было оклеено искусственным мехом, который вобрал в себя пыли гораздо больше, чем это можно вообразить. Мех был даже на ободе рулевого колеса, и был старательно прикручен к нему толстой леской.
Утро было довольно холодное, несмотря на то, что днем в тени температура забиралась куда выше сорока. Пока как мы пытались разобраться с доставшимся нам чудом техники, сонный Халид поеживался в стороне. Внемля моим истерикам, кабина подалась и я смог взглянуть на сердце нашего мустанга Сахары. Под кабиной был какой-то древний карбюраторный агрегат, масляный щуп которого показывал в картере наличие черной-пречерной субстанции, и её сложно было уже назвать моторным маслом. В радиаторе воды было маловато. Захватив пластиковую канистру, я поплелся за водой, с точно такой же канистрой сзади меня шел Жека, все еще продолжая спать на ходу. Халид смотрел на все наши манипуляции, как на непонятные действия сумасшедших.
С водой дело было неважно. Никакой специальной воды, хотя бы кипяченной, почему-то не было. Скрепя сердце, я долил в горловину радиатора мутной соленой жидкости из цистерны для хозяйственных нужд. Делал это я с полным сознанием, что прямо здесь и прямо сейчас я добиваю старичок-грузовичок своим угощением.
Вытянув до предела подсос, крутанул стартер. Движок зачихал, и сразу заревел, словно раненый медведь. Убавив обороты, я начал прогревать двигатель. Мои спутники во время всех этих процедур стояли и меланхолично взирали на происходящее. Наконец Жека не выдержал, и, открыв дверь, прыгнул в кабину. За ним нехотя последовал и Халид, который, несмотря на то, что не отличался особенно крупным телосложением, тем не менее, отжал Жеку так, что тому пришлось фактически оседлать рычаг переключения передач. Я тоже сидел скособочишись, и это было кошмарно неудобно. Так мы проехали до стоявших ящиков с гуманитаркой, которые нам же предстояло погрузить… ну может быть метров пятнадцать, не более.
Грузить ящики было непросто. Жека сразу же забрался в будку, и заверил, что никто лучше него не справится с тем, чтобы распихать груз по кузову. «Та не так сталося, як гадалося». Одному распихать груз в будке было довольно тяжело, особенно учитывая, что Жека хотя и спортивный, но весит всего килограммов шестьдесят, не больше. В результате получилось, что груз принимали они с Халидом, а подавал один я. Пока мы загрузились, у меня уже с непривычки гудели ноги и подрагивали руки. И после этого всего – за руль. А в «МАНы», и я это увидел позже, ящики грузил такой маленький, верткий погрузчик, закатывающийся по рампе!!! Я тогда чуть не лопнул от зависти.
Ну что же: потихоньку мы поехали в Ремаду. Плеваться мне пришлось не раз: передачи втыкались только после двойного-тройного выжима и матерного слова, произносимого хором всем нашим доблестным экипажем (естественно, что более всех матерился сидящий посередине Жека, которому я с остервенением лупил набалдашником рычага по коленкам, при этом, то и дело угрожая заехать в нечто куда более ценное). Но надо сказать, что в целом машинка бежала довольно резво, и более всего эта поездка ассоциировалась с верховой ездой блох на муравье. Блохами, естественно, были мы.
Лагерь Ремада, с ее бесконечными рядами стандартных палаток, населенных беженцами, представляла, конечно, не слишком веселое зрелище. На въезде сюда Халид высунулся из окна и издав гортанный крик, отправил кому-то горячее приветствие. Повсюду были лица людей, потерявших свой кров: растерянные, уставшие, апатичные. Мы медленно ползли вдоль палаточных рядов, так как в любую минуту под колеса мог броситься кто-то из игравшихся неподалеку детей. Никто из взрослых не обращал на нас внимания, и только некоторые дети, оторвавшись от своих игр, провожали наш грузовик каким-то безразличным взглядом. И от этого было почему-то жутковато. Не знаю, откуда я такое взял, но когда ехал сюда, мне казалось, что в лагере нас будет встречать восторженная толпа. Во всяком случае, уж точно сзади будет бежать стайка мальчишек, радостная от привезенных нами подарков. Но ничего подобного не было.
Мы подъехали к одной из палаток, около которой Халид нам сказал остановиться.
Тут же началась разгрузка: только теперь я забрался в кузов-будку, а Жека с «Мисс Мари» принимали ящики. Легче от перемены мест слагаемых не стало: будка была довольно маленькая, мне было там тяжело развернуться, особенно вначале, когда все было заставлено картонными ящиками.
За тот день мы сделали еще около трех рейсов, и в принципе меня это устраивало. Утомительно, не комфортно, множество всяческих бытовых и прочих лишений – но обычная работа. Во всяком случае, не стреляли и не бомбили. Как и обещал Жека – подальше от войны. Да и вообще, даже не Ливия, а Тунис.
«МАНы», правда, ездили в Ливию через КПП «Уазан». Им давали специальные гуманитарные пропуска и они, нагрузившись всякими лекарствами, одеждой и прочей всячиной, переправлялись через охраняемую повстанцами границу. Честно говоря, мне было завидно видеть, как они, пуская черные соляровые облачка, каждые два дня уходят к границе, а потом их водители два дня отдыхают, играя в преферанс. Водили «МАНы» два поляка, немец и еще какой-то человек невыясненной национальности: то ли бельгиец, то ли голландец.
Держались они отдельно от нас. Картина была такой. Чисто одетые, уверенные в себе, они попивают кофе, в то время как мы, наоборот, грязные, в пыли, словно побитые собаки, поздно вечером каждый раз бредем мимо них в душ.
Так прошло около четырех дней. Вечером четвертого дня мы, как обычно, вернулись из последнего рейса. Проехав через ворота, я выгрузил Жеку с Халидом, а сам поехал ставить машину. Потушив фары и кинув ключи в карман шорт, поплелся по пыльному асфальту к жилому блоку.
Но что-то на нашей базе было не так. Не было слышно обычных вечерних разговоров, не играла музыка, все вокруг ходили нервные, взъерошенные. Зайдя в комнату и вытащив из баула белье и полотенце, я отправился в душ. По дороге встретил Халида.
–
Why are all people so nervous today? –
спросил
я
;
–
Two of our lorries are killed…
–
What? How a lorry could be killed? Are they cracked up?
–
They were burnt by grenade-gun. I don’t know better…
В тот момент я толком ничего не понял, кроме того, что произошла какая-то катавасия с двумя нашими машинами.
Примерно часа через два началась непонятная суета. Со стороны Уазана приехал микроавтобус, «Тойота», и из него начали выгружать какие-то свертки в черном полиэтилене. Атмосфера стала чрезвычайно гнетущей, все повыходили из своих комнат и с мрачным любопытством начали взирать на происходящее. Когда свертки положили на землю, то стало совершенно очевидным их содержимое. Это были тела поляков и бельгийца (или голландца), куда исчез немец, поехавший вместе с ними, было неизвестно. Поляки сильно обгорели, их лица были иссечены и их трудно было узнать. Все замерли в каком-то жутком оцепенении. Ветер пошатывал светящий сине-белым светом фонарь, отчего тени подрагивали, и казалось, что лежащие в полиэтилене шевелятся.
Сказать, что было страшно, нельзя. Страшно нам стало несколько позже. Было просто крайне гнетущее чувство, холодное и мерзкое. Едва ощутимый запах тления доносился до наших ноздрей, и внутренне все протестовало против того, что живое существо, живой человек, еще вчера весело болтающий и открывающий банки с пивом с криками «Сче не зогнила Польща», вдруг превращался в кусок мертвой плоти; в какое-то подобие куриной тушки, завернутой в полиэтилен.
Когда кто-то, бравируя, начинает шутить на тему смерти; или наоборот, словно гот, пускается в романтизированную философию, теперь я его не понимаю. Раньше, будучи моложе и глупее, понимал. И даже сам мог отпустить парочку черных шуточек. Но с какого-то момента все поменялось.
Мы невежды, мы почти ничего не знаем, и во всей жизненной суете нам остается уповать только на высшие силы, в воле которых нас защитить. Мы привыкли видеть случайность в смерти, хотя с куда большей вероятностью абсолютной случайностью является каждое мгновение нашей жизни. Просто удивительно, в свете существующих опасностей, что мы продолжаем жить мгновение за мгновением. И очевидно, что если бы не благосклонность к нам чего-то или кого-то куда более могущественного, нежели хаотическая случайность, то все бы мы не просуществовали и сотой доли секунды. Мы не привыкли видеть все в таком разрезе. И здесь действует «закон леса вдоль железной дороги», привычности окружающих нас впечатлений и суждений.
В ту ночь никто из нас не мог уснуть. Мы втроем,– я, Жека и Халид, – пили крепкий, ароматный кофе, дымящийся в холодном ночном воздухе. Мы сидели близко друг к другу, и нам хотелось ощущать рядом плечо напарника, потому, что так было легче. Если до этого нас безумно раздражало вынужденное сближение в тесноте кабины, то сейчас наоборот, ощущение, что твой напарник сидит рядом с тобой, так же, как и ты, прихлебывает кофе, устремив взгляд в серую бесконечность ночной пустыни, – успокаивало. Накануне мы слегка поцапались вокруг «распределения обязанностей», и даже наговорили друг другу немалую кучу русскоязычных и англоязычных гадостей, но сейчас, напомни нам кто-нибудь о дневной ссоре, мы бы не поверили ему. Мы сидели под хрустальным небом Северной Сахары, на нас сверху смотрели невероятно крупные и яркие звезды, а мы сидели и молчали. Нам не было ни хорошо, ни плохо. Но нам не было страшно в тот момент.
Утром все началось как обычно. Сначала прибыли фуры из порта Габэс с гуманитарной помощью; особенно много привезли питьевой воды в двухлитровых пластиковых баклажках. Мы помогали их разгружать, хотя основную работу взял на себя автопогрузчик. Затем мы загрузились сами и поехали в лагеря беженцев.
Возвращаясь к обеду, мы вдруг увидели, как огромный «Рено»-капотник (таких здесь немало) привез то, что оставалось от одного из «МАНов» на длинномерном трейлере, таком, на котором возят разную тяжелую строительную технику. Зацепив лебедкой, обгоревший остов машины сгрузили по внешнюю сторону ограды. К вечеру привезли и второй «МАН», с крошевом лобового стекла и четко различимыми отверстиями от крупнокалиберного пулемета, идущими чуть повыше радиаторной решетки. Прояснились и определенные подробности произошедшего.
Везя груз в общину на юге от Мисурата, (это километрах в пятистах от туниской Дахибы), машины попали в бой между племенными отрядами. Это случилось чуть далее Налута, то есть довольно близко от границы. Головной шла машина поляков, и в нее какие-то ретивые повстанцы в горячке боя влепили гранату из РПГ-7, второй «МАН» начал сдавать назад, но тут же получил очередь еще советского ПКВТ c одной из вездесущих «Тойот-Гилусов». Произошло это в считанные секунды.
Обнаружили в тот день и тело без вести пропавшего немца. Будучи раненым, он выполз из кабины и оказался в стороне от дороги, метрах в пятистах вглубь пустыни.
Я смотрел на то, что было недавно могучими и красивыми машинами, и мое сердце учащенно билось. «Боже мой! – думал я. – Как же я был расстроен, что при распределении эти машины достались не мне. Как же мне тогда хотелось ездить за рулем одного из них. Как я завидовал, глотая пыль и вручную загружая ящики, когда смотрел на ваших водителей. И вот я стою, смотрю на эти груды металла, и лишь сейчас понимаю, насколько глуп. Насколько я, словно избалованное неразумное дитё, падок на яркие игрушки, и насколько я ничего не смыслю. Корчил из себя взрослого, надевал маски всезнающего идиота – и вот, посмотри…Посмотри на это…».
Все казалось настолько банальным и простым, но одновременно, наполненным таким глубоким смыслом; что я действительно почувствовал себя маленьким, глупым, растерянным ребенком, который сунулся в слишком взрослые игры. Может быть, сказывалось долгое нервное напряжение, но хотелось расплакаться. Расплакаться так, как в детстве: искренне, легко, чтобы обильные слезы умыли душу и уже через минуту я был готов вновь играть и смеяться. Но так не получалось.
А вот тем же вечером нас ожидала новость, которая нас действительно напугала. Нас собрали всех вместе и объявили, что теперь для нас задание меняется, и так как было потеряно две машины, то нет другого выхода, как заменить выбывших за счет существующего парка. Говорили по большей части довольно пространно, но суть была ясна – нам теперь предстояло по очереди на наших жалких «фиатах» ехать в полыхавшую Ливию и попытаться выполнить работу, которую выполняли восьмитонные «МАНы». Или хотя бы часть ее.
Конечно, я догадывался о том, что такое может произойти. Еще в Киеве я понимал, что нам придется работать на территории воюющей Ливии. Но оказавшись здесь, в Дахибе, я начал надеяться, что наша работа так и ограничится вилайетом Татавин, южной пустынной оконечностью мирного Туниса. Когда я только ехал, где-то в глубине души мне даже хотелось побывать в Ливии. Во мне все так же жил неразумный мальчишка, тот самый, который завидовал красивым машинкам, доставшимся другим, и который был бы не прочь поиграть в войнушку.
Но после всего произошедшего новость о том, что нам придется пересечь КПП Уазан прозвучала для меня совсем иначе. Меня пронял просто-таки животный страх. Уазан в моем сознании стал каким-то мистическим пунктом, окном, за которым живет война, безжалостная хищница рода человеческого. А там где живет война, там живет и ее старшая сестра – смерть.
Все мы скептически настроенные атеисты, когда идем с бутылочкой спиртного по девочкам. Преисполненные самоуверенности, мы говорим: «А, жизнь одна, и никакого Бога нет…».
Напротив, под минометным обстрелом почти все мы, -русские, украинцы, белорусы, – вспоминаем о том, что мы – православные: и слова искренней молитвы, которые мы возносим в такие моменты к небесам, безбожно переплетаются с четырехэтажными матами, срывающимися с дрожащих губ. Я не исключение. «Веселись, юноша, во дни юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих – только знай, что за все это Бог приведет тебя на Суд!». Так, кажется, писал пророк Экклизиаст. Ешь, пей, веселись, – но вот приближаются к тебе с чем-то, похожим на счет, и ты, охлопывая себя по карманам, понимаешь, что в них лишь пустые бумажки и сиротливые тертые медяки… И более всего ты молишь, чтобы в этот раз хозяин ресторана прошел мимо.
Утром мы должны были ехать через Налут на восток, к Гарьяну. Весь этот район на тот момент – настоящая чресполосица: районы, контролируемые повстанцами из Переходного совета чередуются с районами каддафистов. Еще больше районов, где условный контроль принадлежит разным племенным отрядам самообороны, политические предпочтения которых почти невозможно сразу определить. Нас тщательно инструктировали о том, как себя вести, и о том, какие опасности нас могут подстерегать. И от этого инструктажа, честное слово, на меня нападала тихая паника. Перед нашими глазами рисовались бесчисленные орды свирепых воинов джихада, подстерегающих нас за каждым барханом; бесконечные кровопролитные бои с применением тяжелого вооружения, по сравнению с которым Сталинград – так, мелкая разборка местной братвы. Далее следовали такие живописные подробности, как усеянные минами дороги; ядовитые насекомые, живущие в пустыне; мародеры и грабители, устраивающие повсеместно засады. В общем, такой коктейль, от которого впору раздобыть колючей проволоки и повесится на ней перед поездкой.
Мало того, после произошедшего с «МАНами» все страшные предупреждения казались совершенной истиной. « Я посылаю вас как овец среди волков…» – сказано в Новом Завете. Тон инструктажа был выдержан в том же духе. Все мы сидели бледные и с наших лиц капельками стекал холодный пот.
Сейчас я буду писать о вере в Бога.
Дело это неблагодарное. Как написано в Коране: «Поистине, те, кто не уверовали,– все равно им, увещевал ты их или не увещевал, – они не веруют. Наложил печать Аллах на сердца их и на слух, а на взорах их – завеса».
Кроме того, слишком уж часто насущный вопрос веры связан в сознании людей с навязчивыми полубезумными миссионерами, которые суют в руки свои красочные агитационные журнальчики и зазывают в молильные дома петь под гитару «Алиллуя, Джесус Крайст!». Хотя я не осуждаю таких людей: во мне рядом с естественным раздражением живет уважение к тому, что они имели мужество поехать в чужую страну рассказывать о своей вере. Что же, дорогие коммивояжеры с красочными каталогами божественных услуг, это ваш путь: стучите в дома и предлагайте Божью Благодать, как представители компаний мобильной связи предлагают акционные сим-карты… Я не буду этого делать, ибо Бог не пришел ко мне с ящиком благодати, и не рассказал мне о ее цене.
Но оказалось, там, в песках Сахары, вера была не вопросом праздного обсуждения, как мы к этому привыкли здесь, в мирной и безопасной обстановке. Это совсем не то же, что сидя в уютной обстановке за чашечкой чая с шоколадным бисквитом сказать: «А поговорим о Боге…». Здесь, в обычной жизни, можно говорить все, что угодно: смеяться, жеманится, строить из себя оригинала, манерно оттопыривая пальцы. Там же действительно все по-другому. Я никому не собираюсь ничего навязывать, просто расскажу то, что было и наверное навсегда останется для нас важным.
Проснувшись от беспокойного сна, среди ночи, я тайком вышел во двор к машине и перво-наперво прочитал заговор. Странно от меня такое слышать? Но это правда.
Мой дед, Царство ему теперь Небесное, еще когда я был маленький, рассказывал, как однажды старослужащий-фронтовик научил его заговору для воина, идущего в бой. Все время для меня это было сказкой, просто любопытным дедушкиным рассказом. Как и все пожилые люди, свой рассказ дед повторял не раз, и даже не два. И я, ради прикола, даже заучивал этот заговор-молитву. Но никогда не относился к этому серьёзно. Потом постепенно это все забылось, вылетело из головы.