– Азия… Ты еще и в перерождение веришь?
– Нет!
– Эх, пойду голову мыть.
Он встал, оглянулся в поисках душевой и сел, разочаровавшись. – И много ты мудрецов знаешь?
– Ну, был один, значит, был. Жил совсем не в N., даже где-то явно не в России. Седым он был. Вот. Но его убила какая-то американка, отравив его рис.
Он вздохнул.
– Ты сейчас вздохнул так, будто изобразил три точки. Три точки сейчас невероятно распространены по миру! Возьми, хотя бы, светофор.
И тут он яростно замычал и стукнул кулаками о стол. – Я тебе голову оторву!-вскрикнул.
–У меня нет настроения на это.
– Руку сломаю!
– Пфф.
– Не зли меня лучше!
– Пфф.
– В глаз хочешь?!
– Пфф.
– Ну, все, конец тебе!
– Пфф.
Он вскочил и ударил меня по лицу. Удар был несильным, но ощущения последовали потрясающие любое воображение. Тем не менее, я схватил Вову и пнул коленом ему в живот. Он загнулся, упал на пол и застонал. Бармен окликнул меня и попросил выйти. Я взял куртку со стула и вышел. Тогда я не был уверен в том, что останусь Вове приятелем или хорошим знакомым.
Улица была темной, темно было на улице и освещение бара лишь придавало улице однобокую, мерзлую темноту. Я сел на скамью у крыльца бара и закрыл глаза. В голове было так же темно, как и темно на улице. Следы сильного опьянения давали о себе знать. А еще я удивлялся тому, как лицемерно врал о всякой чепухе своему оппоненту. Вскоре из бара вышел Вова и глупо, неряшливо, побрел к вдоль реке. Я окликнул его.– Какой сейчас год, Вова?
Он что-то промычал и скрылся в темноте. Темнота. Словно отверткой в голову. Словно ветром в раскрытое окно.
А потом наступило действие.
Часть вторая. Действие
Недели понеслись, словно года в перемотке. Словно метро в нечетный месяц. Словно нож сквозь неспелый арбуз.
Этим же ножом я соскреб узор с обоев, сложил в отдельный пластиковый пакетик и бросил пакетик под книжный шкаф. И каждый день смотрел обои без узора, потом смотрел под книжный шкаф и снова на обои. Не пойдет. Вертелось в голове. Все не то. Вертелось в голове. А затем я достал пакетик с узором и вынюхал его, как нюхательный табак.
Из магазинов я стал воровать бутылки водки, пил их практически сразу, по приходу домой, не оставляя на потом. Из зоопарка не звонили, а ожидание мучило камнем в горле. Приходил управдом брать деньги за квартиру. Но поскольку денег не было, я ему наливал водки, и он был счастлив. И каждый день я повторял про себя, повторял одно и то же. «Я все потерял, все потерял».
Когда я допил водку, сворованную для четверга, телевизор включился и на экране появился Евгений Леонов, он скорчил гримасу, будто опасаясь удара по голове, и начал повторять и повторять: «Сделай хоть что-нибудь. Сделай хоть что-нибудь. У тебя началось действие, так действуй». Леонов бубнил, бубнил телевизор, бубнил так, будто пришло время фильмов про безделье и бездельников.
Следующая неделя прошла, как и все недели в жизни – быстро, неинтересно, да и еще выворачивало при мысли о том, какая же это тошнотворная неделя.
Ноябрь кончился, вслед за ноябре ушли осенние деревья, и река совсем замерзла, покрывшись толстым слоем зеленоватого льда.
Все идет по кругу. С января по январь люди крутятся в колесе, подобно подопытным крысам, латают дыры в колесе, а в итоге получают опухоль мозга от головокружения, и затухают, просто- напросто устав.
Ничего от декабря не ожидал. Несмотря на морозы, животные не умирали, а, может, просто притворялись живыми, как когда-то притворялся живым и я.
Но, стоило вспомнить про зоопарк, как оттуда позвонили. Умер медведь, гордость зоопарка. По историям, некоторые группы детей из других городов специально съезжались в N. лишь для того, что посмотреть на медведя. Но медведя уже и след простыл и застыл. Я вышел из дома, замерз, пошел обратно и нацепил на себя шарф с перчатками, затем повторил путь из дома. По пути зашел в небольшой магазин и вынес с собой бутылку водки. Четверть выпил еще в автобусе. Снова сердце заболело в груди. Вышел из автобуса и пошел через парк, с отлаженной частотой бил кулаком по груди. Парк был заснежен и пуст. Дальне было видно из-за снежной дымки, но я знал, что там зоопарк. По парку разносилась жизнеутверждающая музыка. Ее жизнеутверждению я только усмехнулся. Бутылка примерзла к перчатке, и так пить было удобно. Морозная снежная дымка и музыка создавали вокруг атмосферу чего-то дешевого. От боли в груди болело все тело, я жалко скрючился и старался глубоко дышать под веселую музыку, а потом потерял сознание.
Наступила ночь. Я понял это, очнувшись в том же месте, где и упал. Сердце работало вполне нормально, я проверил пульс, приложив большой палец к горлу. Также исчезла бутылка водки. Проверил телефон. Шесть пропущенных от зоопарка. Меня искали. А смысла не было идти туда сейчас. Вообще ни в чем не было смысла.
Так прошел декабрь. Безо всякого смысла. Я просто сидел в подвале и пил водку. Продав телефон, телевизор, несколько библиотечных книг, я смог оплатить жилье. Управдом был рад отношениям, которые связались между нами, отношениям типа «водка-хорошо».
Подвал стал пустеть, я продал почти все, а затем и все. По витринам стал понимать, что уже наступал новый год. Совсем не декабрь. Новый год. А я сидел на бетонном полу и осознавал: «Вот это да! Новый год!». Снова.
Двадцать пять. Двадцать пять лет ушло в никуда. Или сколько там. Я уже просчитал. Сидел, считал, да просчитал. В любом случае, виноват сам. Виноват всегда сам. И от этого становилось никак. Вообще никак. Так и вся жизнь.
– Как?– спрашивал в моей голове Леонов.
А я отвечал ему: – Никак. Вообще никак.
И мне очень хотелось умереть. Хотелось даже больше, чем просто все исправить, встать на ноги, да забыть обо всем, что было. Смешно и глупо. Смешно и вот так запросто глупо.
Был определенно январь. Мишура на витринах орала о новом годе, указывала на него, на год, в котором все внезапно очутились. Чтобы не сидеть в пустом подвале, я много гулял. Денег внезапно не было, да и нужды в них не было никакой. Управдом приходил угрюмый, а уходил пьяный. А потом и вовсе перестал приходить. Автопилот. Вкл-выкл. Вот и все, кем я был. Я представлял себя на месте управдома. Представлял на себе его бордовый пиджак. Его шерстяные брюки. Представлял, как буду почесывать свои усы. И представлял его дочь. А потом совсем забыл про его дочь.
А потом смотрел в витрины, в свое отражение, и становилось тошно. Я корчил в витрины гримасы. Пытался снова отключиться, вспомнить. Как там – глаза широко, веко приподнято, лоб, губы, не получалось. День за днем я ходил к отражениям и пялился в отражения. Глупые шарады.
Попрошайничал у школ, у филармоний. Монеты тратил на то, чтобы звонить с таксофона по номерам, по номерам с проданного телефона. И никто не брал трубку.
Гудки.
– Отключайся!-орал я на витрину. – Отключайся!-орал я на следующий день.
Гудки.
Ожидание того, что будет после долгих нудных гудков. Волнение. Дрожь в ногах. Ничего.
Однажды я встретил Марину. В улыбке ее угадывалась та же фальшь. Этой улыбкой она поймала меня у витрины.
– Мы… искали тебя. Что случилось?
– То же, что и со всеми.
– Что именно?
Я посмотрел на нее и понял, как же она меня раздражала. – Я не могу отключиться! – завопил я на нее. – Не могу отключиться!
Улыбалась. Раздражающей улыбкой. – А ты здесь рядом, что ли, живешь?
– Мы в городе N. все рядом, Марина, – ее имя я проговорил по слогам, отчего она хмыкнула, и скрылась за углом.
А я пошел к таксофону. Без ответа.
Прошел январь. В феврале стало теплее. Утром субботы я знал, что была суббота.
Вышел из подвала и побрел по обычаю к витринам. У парка увидел висящие на заборе провода. Забрал их. Вернулся в подвал. Нащупал под потолком трубу, сделал из проводов веревку, а из веревки соорудил петлю. Перекинул провода через трубу и накинул петлю на шею. Закрепил провода. Затянул узел на шее, подпрыгнул и поджал ноги. Когда дыхания стало не хватать, услышал грохот падающего железа, а затем грохнулся вместе с трубой на пол. Труба ударила по голове, из дыр в стене полился кипяток. Вставать с пола я и не думал. Голова болела, болела шея, болела гортань и легкие от слишком сильного вдоха, кипяток жег ноги и руки, в груди защемило и намокшие провода дали вспышку. Меня ударило током. Настала темнота, и я не мог пошевелиться. Я понимал, что дышу, что моргаю, но ничего, кроме темноты, не случалось. А затем я стал выходить из тела. Текучим, вязким ветерком. Нога опустела, опустела вторая нога, другие ненужные конечности стали пустеть, а вязкий ветерок стал набирать вес и секундой погодя я очнулся, поднялся и вышел на улицу, а затем повалился на землю и заснул.
Когда очнулся, рядом со мной сидел управдом. – Не рассчитаешься, – вздыхал он.
– Нужно было вешаться на дереве.
– О чем ты вообще говоришь? Посмотри теперь на себя: след от проводов на шее, ожоги по всему телу… И вообще, мне стоило тебя давно уже выселить.
– Не вини себя.
– Не виню. Ты идиот.
– Знаю.
– Нет! Возражай мне!
– Зачем?
– Идиот. Хватит ныть уже. Ты мужик? Мужик! Так найди работу, бабу найди. Построй семью, в конце концов.
– Как просто звучит.
– Так это и есть просто! Ты смотри, в каком прекрасном мире мы живем! – он начертил рукой панораму.
– Ага. Мире трубами, с кипятком, с проводами.
– Не хочу тебя слушать!
И он собрался уходить, поднялся, но развернулся, и снова присел. Я посмотрел на него снизу вверх. Его лицо обрамлялось зеленоватым солнцем.-Ты разрушаешься,-проговорил он.-Нашел ведь идею, нашел ведь смысл в саморазрушении.
И плюнул, и навсегда ушел. А я так и остался лежать на асфальте. В подвале шумели и пыхтели рабочие – наводили порядок. Все исправляли. Будто убирали пакости за котом.
Весна. И куда ушла зима? Я себя спрашивал и спрашивал, и не получал ответа. В марте снег растаял, и было приятно спать на свежей, еще не поросшей травой, земле. В подвал я не возвращался. Просто.
Витрины заменились лужами. Каждый день я пытался скорчить верное лицо в лужу. Каждый день я пытался отключиться. А выходило все хуже и хуже.
Колесо под ногами переставало крутиться. Я его не крутил. Наверное, просто не хотел, хотя уже и не мог.
Иногда думал о том, чтобы найти работу, построить семью. Еще думал о том, что так и не дочитал до конца одну из библиотечных книг. Так же как и умер не до конца. Когда я не мог заснуть, лежа под каким-нибудь дождем на скамье в парке, я вспоминал свою прошлую жизнь. Родителей, друзей, в конце концов. А потом все воспоминания ушли по мановению пульта от телевизора. Бу- бу-бу. Оп. Черный экран.
Ложь.
На скамье было так же темно, как и дождливо.
Так и не заснул я, провалявшись на скамье до утра. А на утро снова пошел к таксофону безо всяких надежд.
И надежды не пришли, не взяли трубку, не подмигнули. Сделали подлость, как раз к финалу.
Апрель. Начался он теплом и зеленью. Давно я таких теплых апрелей не видел. Тем не менее, я вернулся на скамью, достал из-под нее разбитую бутылку и наспех побрился. А потом спросил Леонова, сидящего рядом: «Зачем?». И Леонов промолчал.
От солнца в глазах двоилось и плыло. Я ополоснулся в раковине фаст-фуд кафе, успев перекусить с неубранного стола и украсть бумажник у рассеянного подростка.
Неужели все истории должны так кончаться? Возвращение в никуда. И ничего более.
До ночи я шатался по улицам. На деньги подростка решил купить две бутылки водки, одну выпил у кассы, второй дал по голове кассирше за то, что она не хотела давать сдачу. Подрался с охранником, тот кинул меня из магазина. Я подошел к витрине и начал орать на отражение:– Отключайся!
– Отключайся! – орало отражение в ответ
От досады ударил по витрине. Разбилась. Осколки впились в руку и задели вену, отчего начала хлестать кровь. Пытался сорвать рукав рубашки, но не получалась. Крепкая. Хорошая. Достал носок, носком завязал рану и пошагал к знакомой скамье.
Невероятно хотелось пить. Водка лишь усилила это желание. Я сел на скамью и вслушался в затухающий вечер и начинающуюся ночь.
– Что будет дальше?– Подумал я про себя и попытался заснуть. Вдруг услышал цоканье. Цокот усиливался, и существо невиданное приближалось к скамье, а когда вышло из тени и тьмы, я увидел то обесцвеченное животное с плакатов в зоопарке, то животное с полосатой шерстью, головой кошки, хвостом кита и в рогах. Животное подошло ко мне и легло рядом на плитку парковой тропинки. Его полосатая шерсть начала переливаться цветом. Послышалось тихое мурлыканье и сопенье. Я смотрел в ночное небо, темное небо. Темное, как вопрос о темноте. Мурлыканье и сопенье животного помогало чудесным образом не думать, а яркое цветное мерцание шерсти усыпляло. Я еще раз глянул на животное, потом снова посмотрел на небо.
– Не стоило нюхать тот узор с обоев, – прошептал я в ответ мурлыканью и заснул.
Алексей Летуновский
letunovskiy.alexey@gmail.com
отравился фалафелем и стал модным писателем
vk.com/boryafalafel