Часть вторая.
Высокое панельное здание даже не изменило цвета.
Измениться может все что угодно. Люди и деревья, например. Но вот здания – то маленькое дачного типа, или табачная палатка, или вот это – высокое панельное здание, в котором когда-то мы жили. Здания почему-то не менялись. Они стояли памятниками строителям, созданные самими строителями. А люди подобно птицам, лапающим памятники, играли с выключателями и писали свою необоснованную историю.
– Чую по твоему взгляду, что тебя на размышления понесло, – карлик смотрел на меня также, как я смотрел на здание памяти.
– Восьмой этаж, помнишь?
– Еще бы. Панельная застройка, весь восьмой этаж был отделан снаружи как две половинки. Такие печенья есть – темная сторона, светлая сторона. Вот и восьмой этаж такой. Три квартиры было. Наша, да две соседских.
– Точнее, моя, твоя и еще какого-то деда.
– Дед! Помню и его!
– Про печенья говорил. Есть хочешь?
– Ну уж нет, кефира мне вполне хватило, – карлик погладил свой живот.
**
И лифт, и бетонный пол в мраморную крапинку. Даже дверь когда-то моей квартиры не изменилась. Не изменился и ее номер. Изменилось ли хоть что-то?
– Ну, что? Твою квартиру, или мою?– размышлял вслух карлик, предлагая место пребывания.
– У меня была большая кожаная софа и плазменная панель, на которой только и можно было смотреть, как огонь в камине плещется.
Карлик усмехнулся. Я почувствовал, что он смотрит на меня с прищуром. – И это все, что ты ценил в своем доме?
– Ты вообще одни кактусы свои любил.
– А чем они плохи?
– Kто?
– Кактусы!
– Кактусы?
– Кактусы.
– Ну, они уродливые.
– Ничего ты не понимаешь, – выдохнул карлик. – Вот люди. Возьми, например, уродливого человека.
– Зачем его брать?
– Просто возьми.
– В правую или в левую руку?
– В обе.
– В обе? Думаешь, не удержу в одной?
– Определенно так.
– Хм, – задумался я. – Ну, взял. Допустим.
– Рассмотри его.
– Я не хочу рассматривать урода.
– Ну и зря. А внутри, может быть, он хорош. Как кактус!
– Ты мне предлагаешь надломить уродливого человека, потому что он внутри хорош как кактус? Боже мой, карлик с обидой на все человечество!
Он повернулся ко мне и угрожающе замахал пальцем. – Слушай, ты не пытайся сказать, будто я не годен на что-то. Я верю, что еще пригожусь. Вот увидишь!
– Ага, пригодился уже. На платный конкурс.
Карлик покривил лбом. И осунулся. – Давай, просто выберем квартиру. Твою, или мою.
Я махнул рукой. – Да какая разница. Мы там уже не живем.
– Тогда считалкой?
– Считалкой?
– Считалкой, седой ты человек! Ты в детстве проходил такую вещь как считалки?
– Конечно, я проходил такую вещь как считалки.
– И что, ты хочешь об этом спорить сейчас?
– Нет.
– Я тоже не хочу, – карлик навел палец на свою дверь и приготовился считать.
– Кхм, кхм. Эники, бе…
– Эники? Почему именно эники?
– А почему бы нет! Это обычная считалка. Успокойся, зануда!
– Хорошо, – я сдался ладонями и пантомимой и успокоился.
Карлик посчитал нужную дверь, затем вынул из кармана рубашки скрепку, немного помучался и попыхтел скрепкой в замочной скважине, и, наконец, дверь поддалась.
**
Карлик вбежал в квартиру, быстро разулся и разбросал ботинки, а затем, словно ребенок, прыгнул пластом на ковер в гостиной.
Я разулся, захлопнул дверь и затворил цепочку, на всякий случай, потом прошел на кухню и удивился неплохому наполнению холодильника.
– Ужин? – крикнул я карлику.
– Завтра, – почему-то запыхавшись ответил он.
Затем я прошел в ванную, тщательно умылся и всмотрелся в свое отражение в зеркале. Серые, не седые, серые, не серые, да еще и безнадежно взъерошенные волосы. За прошедшие четырнадцать лет я и не заметил, как постарел. И нос совсем не тот, что раньше. Зубы какие-то тусклые и уставшие, уже готовые убежать с корабля в первых рядах. С корабля на чертов бал.
Карлик задвинул в гостиной шторы и теперь спокойно посапывал на диване. Ей богу, как ребенок. Я ведь даже не знал, сколько лет этому карлику. Сколько он вот так существует.
А, может, его все устраивает. Откуда мне знать.
**
На следующее утро мы отправились ходить по улицам славного и солнечного города В. Солнце отражалось во всех его частях, а от вероятного ночного ливня эти отражения приобретали некий цельный образ. Будто солнце решило посетить город во время своего летнего отпуска. И верно самый сезон – пять недель августа и на недельки три от него солнце вполне могло снять где-нибудь комнату. Таким казался город. Был август, и это чувствовалось. Может, это была его первая неделя, а может и середина. За всем не уследишь.
Проходя мимо знакомых мест, я окрикивал задумавшегося карлика.
«А помнишь то, а помнишь это» – твердил и твердил я ему, а он все отмахивался и пытался кривить лицом. Благо, это у него хорошо получалось.
Он не был доволен тем, что я предпринимал попытки хоть что-нибудь вспомнить, а может навеять щемящую ностальгию. – Тот, кто живет в прошлом, не имеет будущего, – сказал он мне, когда мы проходили по речной набережной. Эта набережная была лишь тропой в зарослях рябин и яблонь, тропой, поглощающей отрывистый звук скалистой реки. – Это как, знаешь, ведь прошлого нет, оно сожжено и обращено в пепел. А мы, копаясь в нем, лишь тычемся палочкой в кучке пепла, словно в песочнице.
И карлик громко улыбнулся. Мне стало трудно дышать, я прокашлялся и три раза вдохнул и выдохнул. А карлик, видимо, поймал свою волну.
– Банально, но нам свойственно о чем-то думать, – продолжал он. – То о будущем, то о прошлом. Редко – о том, что происходит сейчас, потому как это очень сложно – контролировать настоящее. Хотя бы мыслями. А я ни о чем не думаю, – заметил он. – Так что, бери пример с меня, что ли.
И он снова улыбнулся. Правда, не так громко, как в прошлый раз.
**
Тропинка обрывалась, а река уходила вдаль чрез железный мост. Протекая под этим мостом, река шумела подобно поезду, проносящемуся мимо дочерней станции. А тропинка… тропинка бы никогда не поспела за этой рекой, лишь оборвалась у насыпи, горкой уходящей к мосту.
Прямо на этой насыпи бегало несколько детишек, и девочки, и мальчики. Они кидали друг другу маленький резиновый мячик, играя тем самым в игру, понятную только им. Такую секретную и важную игру.
Вдруг один из мальчишек бросил мячик, не рассчитав своей силы, и попал в девочку, которой он этот мяч бросал в руки. Девочка заорала от удивления и оступилась на насыпи, на сыплющейся и неуклюжей насыпи, и полетела в рваную реку.
Я не успел сориентироваться, как карлик тут же ринулся за ней в воду. Группа детей стояла в шоке и сжимала кулаки каждому ребенку. Кулаки сжимал и я. А время будто остановилось. Будто мы снова оказались в зиме, в той бессмысленной зиме, что в городе Ч. через экватор. И снова горел красный свет светофора. Горел уже четвертый чертов час.
Карлик выполз на берег, обессиленный, попытался сесть и не дрожать от холода, создаваемого полуденным ветром и застывшими каплями на мокрой одежде. Он поник головой и пытался сжать в кулаки прибрежную траву, но в кулаки попадал лишь грязный песок. Дети смотрели на карлика и чего-то ждали, а карлик смотрел на реку, на то, кaк обгрызанная ею ткань одежды девочки, да и самой девочки, болтается ошметками у бетонного основания моста в прозрачно-красной лужице реки. Карлик резко ударил кулаками по грязному песку, а затем торопливо затопал ножками, зажался в себя и нервно протяжно заныл.
**
В квартиру отопление не давали. Вероятно из-за того, что хозяина в ней не наблюдалось. От холодного и мокрого шока карлик трясся несколько дней к ряду. Ни шерстяные одеяла, ни горячие ванны и супы его не спасали. Он жаловался на атмосферу в квартире и чувствовал себя словно в морге. Мне пришла идея устроить в квартире костер. – Все, что угодно, – лишь замолвил карлик, постукивая зубами.
Холод сделал из него промокашку…
Из шкафов я собрал почти все книги, бумагу и легковоспламеняющуюся одежду, скинул все это в центр комнаты. Отвел карлика в очередную горячую ванну, а сам вывез всю мебель из комнаты, ковры и содрал обои. В холодильнике нашлось две бутылки водки. Одной я облил кучу для костра, а вторую приберег для шалаша, уже организованного в углу из одеял и нескольких книг с яркими обложками. – Согрелся? – спросил я карлика, когда тот вышел из ванной в детском банном халате и с босыми ногами.
– Нет, – ответил он, сел в одеяла и засмотрелся на чуть тусклый, еще не разошедшийся огонь, разведенный мною только что. – Книги?
– Да.
– Интересно, ха!– воскликнул он от стучащих зубов и встрепенулся.
Он впервые за несколько дней засмеялся. Только это был неестественный и горький смех.
Я старался не поднимать темы погибшей девочки, зная, как карлик не любит прошлое. Но тут его вдруг прорвало. Я видел, как в огне его глаза сверкали и наполнялись слезами, будто это были слезы девочки, все они передались ему.
– Я думал тут… что уж если я родился таким… кхм… кактусом, – начал он и хихикнул, – …то должен был совершить какой-то замысел божий, что ли. Но тут представился он – этот замысел, а я… я был не готов.
– Никогда не предугадаешь, – пытался я поддержать карлика. К тому же, иногда невозможно отличить божий замысел от божьей случайности.
– Это уж точно, – ответил он и отнял у меня бутылку водки. И отхлебнул немало.
– Неправильно все это. Почему именно та девочка была дана мне на спасенье, а я ее убил своей тупостью. Почему бы не предоставить мне возможность убить того… кхм. поганого мальца, который толкнул ее мячом?!
– Наверное, у Бога и на него свои планы.
– Я бы убил этого мальчишку! – воскликнул карлик и, всмотревшись в костер, сплюнул.
Я вздохнул.
Карлик напоролся на мое плечо и, всхлипывая, сказал. – Я умру, наверное.
– Что ты.
– Не, не, не, ты послушай. Если я не выполнил божий план и стал соучастником того мальчишки, то я должен быть убит. Наказан!
Я всмотрелся в его глаза, всмотрелся в девичьи слезы и произнес.
– Так спаси другую девочку…
– Нет. Не смогу, – отрезал он. И добавил: – Знаешь, а бордели еще остались в В.?
– Нашел время по проституткам шляться.
– Им можно выговориться. Женщины, они все впитывают, как губки.
– Так почему именно проститутки? И вообще, тебе нужно проспаться.
– Нет, не нужно! – он довольно-таки опьянел. – А проститутки, они все мои слова пропустят мимо ушей. И все. В этом их отличие от нормальных женщин. Да и где я нормальную женщину сейчас найду, которая была бы готова выслушать… карлика! Это ведь ты гений рваных взглядов, охмуряющий каждую.
– Еще чего.
– Прости, не хотел обидеть. Я должен только благодарить тебя.
– За что? Я тебе ведь даже не помог в ситуации с девочкой.
– И не должен был. Ты оберегал меня. Оберегал меня и в этом был твой божий план – оберегать меня затем, чтобы я спас девочку. А я не спас, и… костер твой отличный. Греет. Правда. Спасибо.
Он вцепился в меня словно маленький мальчик вцепился в отца, которого давно не видел. А затем убежал и хлопнул дверью. Убежал и хлопнул дверью в одном халате на босу ногу.