*
– А колченогий Кашпар скатертей не жалует. – И прав, под ними pernæ пухлые матрон почтенных не видны клиентам алчнооким, лишь щиколотки. – Во-первых, щиколотка есть та часть, что до небес возносит гребень пенный нашего желанья, об этом второгодник из Севильи мне на днях прочёл доклад столь страстный, что щиколотки я на всякий случай подтянул под стул. – Не знаю, но у нас в парадной зале скатерти прадедовы с следами несмываемыми спермоблевотины (как дядя это точно охарактеризовал) влекли меня неудержимо, как теперь влекут кулисы пыльно-потные друзей-комедиантов. – О, там спектакль разверзался знатный, ведь дамы наши так и не привыкли с Пасхи и до Рождества под нижни юбки хоть чего-то поддевать. – Да нет, балбес, не только в этом дело. Начнём с того, что зрелище такое – плод уединенья, а я всегда с собаками и с батиным шутом там копошился. – Которого язык не только в уши был обучен сыпать Sal Atticus, и асом был он кунин… – Но я хотел не это вспомнить. Мне почему-то вспомнилось, как в детстве стадии отцова опьяненья я по ногам его определял. Сначала громко топают, толкаются в ботфорты, трутся о чулки овечьей шерсти (коль дамы по одной ещё не разбежались), пытаются закинуться одна хотя б на краешек другой, бессильно тянутся вперёд, скребут по полу, пытаются напрячься и тело вверх катапультировать, но сделать этого не могут, пока со всех сторон натренированные ноги прытких царедворцев их не окру́жат и не помогут им дрожать и дрыгаться престать и разогнуться. – Всегда я это сверху видел. – Конечно, ты же дяде вечно ухо щекотал. – И всё-то видимо и ведомо для принца, и то, что снизу и что сверху он орлиным оком замечал. – Пойдём домой, я только вчерне набросал баллисты схему и сечение жгута не рассчитал.
*
Июньской ночью первых зоммерфериен однажды выйдя по нужде с чадящим и погасшим так некстати факелом, я понял вдруг две вещи: у меня на родине бывают ночи, что светлее с небом призрачно безумным нежели с десятком брызжущих смолою lampadum. Ну а второе, что я понял, дядя прочь прогнал, за мною вышедший с струёю лошадиной. Иль коровьей. Ну а папаня пуком королевским всё скрепил как деда, в Швеции литой, печатью. В моче, чужой для нас, пусть и согретой нами, есть что-то сатанинское, насмешливое. И неслучайны байки про удавленников мандрагору. И ле́каря язык и нос в горшке ночном исчезнувшие так же умопомрачительны, как пальчики холёные священника с облаткой. Прости же, Господи. Иль отпусти. И отпусти.
*
… дворами. И колами мы гнали их до кабака Zum lahmen Caspar…