Тэмуджин. Книга 3

X

На северной стороне долины среднего Керулена по небольшой речке Сурхай расположился маленький – всего около ста восьмидесяти айлов – курень. Это был улус, в недавние годы отделившийся от большого рода джелаиров и теперь кочевавший независимо. Люди в нем в основном были из родовых ответвлений дзад и тохорун, но жили с ними и некоторые другие джелаирские айлы. Среди керуленских монголов за улусом закрепилось название малых джелаиров.

Издавна по этим окраинам зимовали мелкие роды керуленских монголов, которым не доставались тучные пастбища, раскинувшиеся южнее, поближе к большой реке. Травы здесь были не очень хороши, временами засуха иссушала их, зато зимой на ровной местности ветрами сдувало почти весь снег, и скот мог найти себе корм, чтобы выжить до новой травы.

В конце осени, когда по долине разнеслась угроза нападения борджигинов, многие из прежних соседей малых джелаиров откочевали на юг, поближе к куреням джадаранов. Малые джелаиры и еще несколько таких же мелких родов остались на месте, не желая кланяться крупным владельцам.

– Борджигины, скорее всего, не нападут, – решили они на общем совете. – Летом они получили от джадаранов хороший отпор и теперь побоятся сунуться, а к нашим попадешь под крыло и потом не отвяжешься.

В курене шла неспешная, обычная для этой поры жизнь. Коровы почти не давали молока, лишь с немногих поздно отелившихся выцеживали на донышки подойников. Охота на дзеренов завершилась, воины небольшого их отряда, облавившие зверя вместе с джадаранами и хонгиратами, уже возвратились в курень. И теперь до весны была одна забота: сохранить в целости табуны и стада.

Пастбища были тут же, за окрестными холмами. Днями и ночами со скотом находилось по полусотне молодых воинов – охраняли в основном от волков, наведывавшихся в эту степь со стороны хэнтэйской тайги.

* * *

Короткий зимний день подкрадывался к концу. Бледное пятно солнца еле угадывалось над западным склоном за серой пеленой снежной тучи. К вечеру мороз усилился, загоняя людей в жилища. Порывистый ветерок, смешивая желтые и сизые клубы дыма из юрт, гнал их на северную сторону, в степь.

Там же, на северной стороне куреня, собиралась толпа молодых всадников с луками и копьями – ночной караул выходил на охрану табуна лошадей. Подъезжали от юрт последние припоздавшие. Прерывистые голоса, редкие смешки и окрики раздавались в толпе и тут же уносились ветром в степь.

– Эх, как бы поскорее ночь прошла, холодновато будет, видно.

– Ха-ха-ха, не успел выйти, а уже замерз?

– Да уж, вон как звезды высыпают… к морозу.

– Не нойте вы, был бы тут сотник, погрел бы вас кнутом…

Табун находился всего за тремя холмами на северо-западе от куреня, сейчас там пребывал дневной караул.

Двое пеших стариков в поношенных бараньих шубах, с длинными посохами в руках стояли перед всадниками, давали наказы.

– Ночью поближе к куреню подгоните, станьте с подветренной стороны, – говорил высокий сутулый старик, – звери дым учуют и не подойдут.

– Эй, Мухали, а ну, подъедь сюда, – другой, приземистый, в рысьей шапке, указывал палкой на безусого юношу, пристально оглядывая сивую лошадь под ним, – кобылу свою отпусти в табун, не видишь, жеребая.

Юноша спрыгнул со своей лошади и удивленно оглядел ее.

– Как приедем, заседлаю другого коня, – обещал он.

– Ну, поезжайте, – махнули старики длинными рукавами.

– Чу! – звякнув удилами, первым порысил старший караула, воин лет восемнадцати, на кауром жеребце, и остальные, понукая коней, разрозненной гурьбой поскакали за ним в сторону северо-западного увала.

Отряд быстро удалялся от юрт, по пологому склону поднимаясь к вершине.

Старики постояли, опершись на тонкие березовые посохи, поговорили о приметах на весну и стали расходиться. Тот, что был в рысьей шапке, направился мимо крайних юрт на западную сторону, другой, сутулый, пошел вглубь куреня.

Однако не дошел он и до второй юрты, как первый старик, задержавшись, громко окликнул его:

– Эй, где ты там!? Иди-ка сюда, поскорее!

Тот вернулся, изумленно глядя на него.

– Ну, что еще?

– Посмотри-ка! – Старик палкой показывал в сторону бугра.

Только что отправленный ими отряд во весь опор несся назад, к куреню, растянувшись по заснеженному склону.

Старики быстро сошлись вместе.

– Что они там увидели? – встревожено спросил сутулый старик, расширенными глазами глядя на скачущих. – От кого это так бегут?

– Может быть, разбойники, – с упавшим голосом догадался другой. – Просто так не бежали бы…

– Значит, много их там… Как бы не борджигины были, – высказал общую тревогу сутулый, – тогда совсем плохо.

– Как бы табун не заметили.

– Как это они не заметят, они как раз с той стороны и идут. Лишь бы парней наших живыми оставили.

Скачущие от бугра уже приближались к юртам, когда за ними, на дальней вершине, завиднелись другие всадники. Появились сначала на середине длинного склона, потом показались далеко правее, рядом с каменистым гребнем сопки, и затем вдруг разом длинной темной полосой заполнили всю северо-западную сторону.

Широкой волной, будто на облавной охоте, вываливаясь из-за гребня, многосотенное войско чужаков хлынуло вниз по склонам, ломая свежие сугробы, сминая гладкий снежный покров. Быстро растягиваясь в рядах, войско разогнутым луком охватывало курень.

Старики растерянно переглянулись.

– Так и есть, борджигины.

– Говорил я вам осенью, что уходить надо отсюда.

– Поздно об этом вспоминать…

Отряд юношей куреня на полном скаку приблизился к юртам, в двух десятках шагов от них развернулся назад и встал, ощетинившись копьями, – маленький, беззащитный перед стремительно приближавшимся тысячным войском врагов. Издали было видно, как вражеские воины уверенно помахивали топорами и палицами, от них слышался угрожающий гомон. В передних рядах наступающих уже вынимали из колчанов стрелы, прикладывали к лукам.

Сутулый старик первым сорвался с места и по-молодому резво побежал к своему отряду, размахивая палкой.

– Стойте!.. – сипло закричал он, тяжело дыша, превозмогая одышку. – Уберите оружие!.. Не двигайтесь!

За ним, спотыкаясь, бежал другой.

– Уходите в курень, – кричал он воинам, – в курень!

– По домам!

Юноши, не слыша их, замерли как вкопанные. С посеревшими лицами, побросав на снег рукавицы, сжимая в заледеневших руках копья и луки со стрелами на тетивах, они обреченно смотрели на приближающихся врагов.

Старики подбежали к ним вплотную, разъяренно замахали палками, с силой нанося удары по спинам и плечам; несколько ударов пришлись по головам всадников, с них слетели на землю лисьи и волчьи шапки. Наконец, уразумев то, что от них требуют, юноши один за другим повернули коней и стремглав поскакали в курень, рассеиваясь, скрываясь между юртами.

Прогнав их, старики побросали свои палки и побежали навстречу вражескому войску. Тяжело волоча полы своих шуб, с трудом переставляя ослабевшие ноги в высоком снегу, они отчаянно махали обеими руками, знаками прося чужих воинов остановиться. Те стремительно приближались. Старики сняли с себя шапки, побросали в снег и упали на колени, воздев руки к небу.

Тонко просвистела стрела йори, высоко прошивая воздух. Стихла на вышине и с новой силой, с приближающимся острым свистом сверля воздух, спустилась, воткнувшись в землю вблизи от стариков.

Вскоре ослаб топот копыт, понемногу стих рев сотен людей, и скоро все смолкло. Слышалось тяжелое дыхание и фырканье запалившихся в скачке лошадей. Донеслись отдельные голоса:

– Что?.. Почему остановились?

– Какие еще старики?..

– Где они?..

– Не видишь, вон, у камней…

– Грех топтать стариков…

К упавшим в снег старикам подъехала толпа всадников. В окружении десятка нукеров выступали два нойона: один толстый, широкий в плечах, другой небольшой, оба в черных медвежьих дохах. Нукеры позади держали их знамена.

– Ну, будете вставать или так и будете до рассвета стоять на коленях?! – крикнул толстый нойон, зло раздувая ноздри и дыша густым паром. По тяжелому неровному голосу было видно, что он выпивший. – Или уже напустили в штаны на старости лет?

Он расхохотался утробным грохочущим смехом. Весело рассмеялись нукеры.

Старики, с трудом переводя дух, поднялись на ноги. От куреня к ним спешили другие старейшины – кучками и поодиночке, кланяясь чужим нойонам, становились толпой – скоро набралось их десятка полтора.

Борджигинские нойоны, водя мутными, нетрезвыми взглядами, смотрели на стариков, почтительно склонивших седые головы. Толстый нойон, растягивая слова, презрительно говорил под насмешливые улыбки нукеров:

– Ну что, решили сдаться? Правильно решили… Вы умные старики, как я посмотрю. А то там, за холмами… ведь это ваш табун был?

– Наш… наш, – упавшими голосами ответили старики.

– А то там ваши молодые вздумали бодаться с нами, а мы их разом к предкам отправили…

Лица у стариков потемнели, потерянно потухли глаза. Один из них, приложив руку к груди, хватал ртом воздух, мучительно оскалив беззубые десны. Другой выронил лисью шапку, сел в сугроб, тяжело и безразлично уставившись перед собой.

Сутулый старик, еще более сгорбившись, глухо сказал:

– Не трогайте больше людей, нужды нет воевать…

– Все забирайте, но людей оставьте… – мрачно глядя в снег, сказал второй. – Не виноваты мы перед вами…

Лицо толстого нойона при этих словах вдруг рассвирепело. Он хрипло крикнул:

– Как это вы не виноваты? А кто этим летом онгутов к нам пустил? Разве не вы им дорогу открыли?

– Не мы привели их на нашу землю, – приглушенно промолвил сутулый старик. – Всем известно, что враги пришли по следу тех, кто ходил в набег на онгутов.

– Что-о?! – еще больше разъярился нойон. – Ты что, на нас намекаешь? Так вы еще вину свою на нас будете сваливать? А ну, сейчас мы весь ваш курень пеплом развеем!..

Глаза его осоловело расширились, он медленно поднял правую руку, готовясь махнуть своему войску.

– Нет-нет! – испуганным хором воскликнули старики, взмолились дрожащими голосами: – Мы не спорим с вами, только пожалейте людей… детей не трогайте.

Нойоны медлили, уставившись на стариков, раздумывая. Толстый все так же высоко держал руку, готовый махнуть и пустить войско на курень.

– Ладно уж, – милостиво промолвил молчавший все это время второй нойон и оглянулся на первого. – Пусть живут, нам нужны подданные.

Толстый наконец опустил руку. Старики тяжело дышали, рукавами вытирая со лбов горячий пот.

– Ладно, пожалеем вас, отпустим вашу вину перед нами, – вновь заговорил толстый и резко повысил голос: – Но отныне вы всем своим куренем, со всем скотом, скарбом и потрохами, переходите в улусы кият-борджигинов! Будете нашими подданными. Поняли вы или нет?!

Старики, переминаясь с ноги на ногу, косо переглядывались между собой.

– Что молчите? – снова повысил голос толстый. – Вы еще раздумывать будете?.. А ну!..

– Об этом надо говорить с нашим нойоном, – сказал сутулый старик. – Мы сами не можем решать такое дело.

– А где он, ваш нойон?

– В курене должен быть, – пожал плечами сутулый. – Сегодня он никуда не выезжал, как будто.

– А ну, ведите нас к нему, а мы посмотрим, как он гостей встречает.

Старики подобрали свои шапки и, не надевая, волоча их по высокому снегу, поплелись в курень. За ними, едва не подталкивая их мордами лошадей, следовали борджигинские нойоны вместе с нукерами.

– Ночевать будем в вашем курене! – грохотал у них над ушами громкий голос толстого нойона. – Посмотрим, что вы за народ, какое ваше гостеприимство. Пусть ваши люди хорошенько кормят наших воинов, поят и ублажают, тогда и они, может быть, смилостивятся, не будут обижать.

– А если наши парни кого-то побьют или отправят к предкам, – насмешливо говорил другой, – тогда не жалуйтесь, значит, не очень-то привечали гостей, сами будут виноваты.

Вслед за нойонами в курень, широко охватив его, хлынул весь борджигинский отряд. Среди притихших от страха айлов враз стало шумно и тесно. Всадники толпами заполняли пространство между юртами, спешивались, привязывали коней к коновязям, саням, арбам. Сотники, десятники, багатуры и старейшие воины заходили в юрты, остальные разжигали на внешних очагах костры, разбирая старательно сложенные кучи аргала у юрт, рассаживались кругами.

Айлы встречали их смиренно и покорно – как побежденные встречают победителей. Выйдя из юрт, от старых до малых, с непокрытыми головами, кланялись, тащили котлы и устанавливали их на внешних очагах. Тут же резали овец, телок, выносили архи и другое угощение.

– Еще давайте! – требовали подвыпившие киятские воины. – Вы что, двумя овцами хотите отделаться? Видите, сколько нас, режьте еще, а то возьмем вот эту кобылу, что у коновязи, и сами зарежем.

– Вина несите! – разносились пьяные крики. – Варите сметану!.. Нет сметаны? Варите кровь! Побольше крови!

Женщины испуганно носились из юрты в юрту, ставили котлы для архи, изо всех сил стараясь угодить страшным гостям. Мужья их под требовательными взорами чужих воинов брались за ножи, ловили своих овец, телков, а кое-кто, поддаваясь страху, брал за гриву последнюю корову, которую берег, лелеял до последнего дня, надеясь на приплод. По всем айлам ручьями лилась кровь, воины толпились вокруг, шумели, выкрикивая пьяные шутки, хохоча, подставляли чаши и походные бурдюки, гулко глотали горячее питье, от которого теплело внутри и горячило дух…

Скоро жителям куреня стало известно, что захватили их киятские нойоны, Алтан и Бури Бухэ. По давним и недавним войнам о киятах сложилась слава как о первых людях племени, отважных, с волчьим нутром, и теперь все лишь молили западных богов о том, чтобы ниспослали в их головы жалость к людям и усмирили жажду крови.

Еще стало известно, что собственный их нойон бросил всех и, захватив с собой лишь жену и детей, с несколькими нукерами ускакал в юго-восточную сторону. Следы вели к длинному оврагу, протянувшемуся по низинам за соседнюю сопку, и терялись за увалами. Посланная вслед погоня вернулась ни с чем: на хороших и свежих конях те ускакали далеко.

Когда по куреню распространилось известие о том, что кияты перебили юношей, стоявших в карауле при табуне, джелаирский курень взбудоражился не на шутку. У хозяев разом изменились лица и поведение: только что услужливо-покорные, вдруг они стали медлительными и молчаливыми, будто выжидающими чего-то. Мужчины, видно, задумав что-то, отвердели лицами и незаметно перемигивались между собой, подавая друг другу знаки. Наверно, они воспользовались бы обстановкой: подпоили непрошеных гостей, дождались ночи и потом напали на сонных, однако все дело им испортили женщины. Не вынеся горя, во многих местах они беспорядочно схватились за оружие, бросились на киятских воинов, поранив немногих, и скоро были схвачены и разоружены.

В одном из айлов, что был рядом с нойонским, несколько женщин с копьями и ножами бросились на только что сошедших с коней Алтана и Бури Бухэ. Впереди всех бежала дородная, высокая старуха с искаженным от остервенения лицом, сжимая в крепких еще руках копье. Ударами древка она умело снесла с ног не ожидавших ничего двух молодых воинов и устремилась к Бури Бухэ. Того спасла лишь его борцовская сноровка. Не успев взять ни щита, притороченного к седлу, ни сабли на поясе, он в самый последний миг перехватил бьющий в мощном ударе конец древка и отвел острие от своей груди. Он вырвал копье из рук нападавшей, саму схватил за пояс, поднял в воздух и бросил в снег. Других женщин перехватили опомнившиеся нукеры, разоружили и стали избивать кнутами. Те заревели с озлобленными лицами, разразилась истошными криками:

– Будьте вы прокляты!.. Пусть будут прокляты ваши матери, родившие таких извергов! Пусть ваших детей так же убьют, пусть вороны их склюют… черви сожрут…

Прибежали испуганные джелаирские старейшины, бросились к киятским нойонам с распростертыми руками:

– Простите глупых баб, это матери тех, что были в карауле…

– Это материнская кровь вскипает в них, они не виноваты…

Бури Бухэ хмуро усмехнулся, махнул рукой.

– Ладно, мы с бабами не воюем, только уймите их, пусть замолкнут, а то голова разболелась от их криков.

Один из старейшин быстро подошел к орущим женщинам, крикнул во все горло:

– А ну, тихо! Быстро все по юртам, а то прикажу вас раздеть догола и отстегаю своими руками.

Те понемногу притихли и, с плачем взывая к небу, исступленно хватая себя за волосы, побрели в свои айлы.

Однако еще долго по всему куреню не умолкали плачь и вой обезумевших от горя женщин. Иные, отчаявшись, выбегали из юрт с малыми детьми в руках, бросали их в снег перед киятскими воинами, исходили криками:

– И этих убейте!

– Убейте всех!

– Пейте кровь соплеменников, чудовища!

– Но ничего, и с того света мы с вами сочтемся, оттуда будем приходить к вам! Детей ваших будем душить…

Куренные старейшины ходили по айлам и утихомиривали сородичей, запрещая им сопротивляться врагам.

– Думайте головой, – убеждали они самых непримиримых, – сейчас нам лишь бы детей сохранить, чтобы было кому род продолжить, а от вашего гонора толку нет, уже поздно. Всем надо смириться и выждать лучшего времени.

Поздним вечером, когда в курене все утихомирилось, в юрте бежавшего нойона Алтан и Бури Бухэ вновь собрали джелаирских старейшин.

Алтан занял место хозяина на хойморе. Со стороны было хорошо видно, как он упивался попавшей ему в руки безграничной властью над жизнью людей. Важно подбоченившись, напыщенно поджав губы, он величественным и безжалостным взором посматривал на съежившихся перед ним старейшин. Нечаянно выпавшая ему роль большого властителя, вершителя судьбы целого рода, сломленного и склоненного перед ним, воля уничтожить его с корнем или помиловать вдруг заиграли на его лице новыми, повелительными чертами. Опьяненный теперь не столько вином, сколько горячим чувством власти, он наслаждался ею: его движения стали полновесны, значительны, взгляд его стал надменным и пронизывающим, и даже голос вдруг отяжелел, сурово и грозно раздавался в многолюдной юрте…

Бури Бухэ, пристроившись по правую его руку, с волчьей жадностью посматривал то на стол, на котором дымилась только что принесенная жирная баранина, то на прислуживавших им молодых и как на подбор красивых женщин. Они проворно и бесшумно расставляли кувшины с вином, наливали в медные чаши арзу и то и дело ласково поглядывали на нойонов.

Алтан, не замечая мелькавшей рядом и восторженно смотревшей на него юной красавицы, острым взором вел по понурым лицам стариков и медленно выговаривал свои условия:

– Если хотите, чтобы остались живы ваши дети и внуки, если не хотите, чтобы ваших дочерей сейчас же разобрали наши воины, вы должны дать нам клятву, что отныне становитесь нашими подданными и будете верно служить нам. Не дадите клятвы, тогда завтрашним утром ваших мужчин поднесем восточным богам, а женщин и детей угоним в рабство.

– Ваш нойон убежал, бросил вас, – гудящим голосом вторил ему Бури Бухэ, махая руками и широко раскрывая глаза. – А кому вы больше нужны?.. Думаете, джадараны или ваши родичи, джелаиры, будут вас искать? Им бы теперь свои головы сберечь: два тумэна борджигинских войск сейчас идут в их сторону. Даже если мы перебьем тут всех, вас некому будет и вспомнить… И радуйтесь, что мы еще разговариваем с вами.

Этой же ночью около тридцати старейшин куреня, тяжело вздыхая, прощаясь с былой волей, ради которой они несколько лет назад отделились от своих сородичей, принесли за всех клятву верности киятскому роду. Исполняя обряд, они разожгли в наружном очаге огонь и, по древнему обычаю, саблей разрубив черную собаку, по кругу распили чашу ее крови, произнося слова клятвы.

* * *

А ночью в курене случился еще один переполох. Когда большинство борджигинских воинов, разомлев от обильного угощения, задремали у костров, с десяток джелаирских юношей попытались бежать вслед за своим нойоном. Беглецы пробрались к крайним айлам на юго-восточной стороне, захватили дремавших у коновязей лошадей и ускакали в степь. Не ожидавшие подобной дерзости, киятские дозорные на окраине куреня упустили их, погоня замешкалась.

Бежавшие устремились к оврагу, по которому ускакал их нойон. Однако тут их ждала неудача. Сноровистые в своем деле киятские сотники не оставили без внимания тот овраг. Еще перед вечером, когда расставляли на ночь дозоры, они поставили там сильный караул в три десятка воинов – на случай, если в курене начнется какая-нибудь свара и кто-то вздумает бежать. И угадали.

Караульные в овраге услышали шум со стороны куреня, увидели скачущих и вышли навстречу. Растянувшись крыльями, они перегородили им дорогу.

Бегущие, увидев перед собой сильный заслон, растерялись, придержали коней. Как назло, из-за туч высунулась луна и осветила окрестности. Сзади из куреня уже вышла погоня – оттуда скакало не меньше полусотни всадников.

Отчаявшись, беглецы хлынули на восток, но под склоном холма попали в сугробы, кони их завязли в снегу. С обеих сторон их окружили толпы всадников с арканами и при лунном свете скоро переловили одного за другим. Лишь двоим удалось было оторваться от погони, кони их выбрались из сугробов и поскакали. Они были уже недалеко от ближайшего увала, но киятские воины пустили вслед им несколько стрел и без труда попали в них. Одному стрела попала в спину, убив наповал, под другим ранило коня, и его поймали живым.

Беглецы оказались юношами по тринадцать-четырнадцать лет. Продержав их связанными у костра караульных, утром привели на суд к Бури Бухэ и Алтану.

Нойоны, выспавшись в теплой юрте, на мягких шкурах в обнимку с молодыми женщинами, уже опохмелились и вышли на мороз бодрые, довольные. Им сообщили о случившемся ночью.

Выйдя к коновязи, они с любопытством оглядели выстроенных в ряд одиннадцать юношей. Те стояли без поясов и шапок, руки у них были стянуты назад волосяными веревками. У некоторых были порваны рукава и воротники овчинных дэгэлов, на лицах синели ссадины и кровоподтеки – видно было, что не обошлось без драки. Понуро опустив головы, они отрешенно смотрели в снег.

У айла собралась толпа жителей куреня – в основном женщины, старики, подростки. Со страхом на лицах они безмолвно выжидали решения нойонов. У женщин болезненно кривились лица, они то и дело вытирали слезы, кусали губы, боясь зареветь в голос.

Вокруг толпами теснились борджигинские всадники, в основном безусые юноши, впервые вышедшие в поход. Они с затаенным волнением смотрели на происходящее, ожидая расправу над вражескими юношами – своими сверстниками. Пожилых было мало, те отсиживались по айлам, у костров, отдыхая, пока не было приказа трогаться в поход.

Молодые борджигины нарочито бесстрастно разглядывали пленных, обнажали зубы в беспечной улыбке, пересмеивались между собой.

Алтан медленно прошел вдоль короткого строя джелаирских юношей, кривя губы, недобрым взором оглядел их.

– Что, не хотите жить с кият-борджигинами? – Он с холодным смешком оглянулся на Бури Бухэ. – Смотри-ка, не хотят с нами жить. И что нам с ними делать?

– Перебить всех! – решительно махнул рукой Бури Бухэ. – Чтобы другие знали, как убегать от нас.

В толпе услышали его слова, среди женщин раздался громкий плач. Оттуда вдруг выбежали сначала двое, и за ними остальные – всего полтора десятка женщин, с согнутыми спинами бросились в ноги нойонам, пали на колени, хватаясь за гутулы.

– Пощадите наших детей, пожалейте!.. – закричали, рыдая, протягивая к ним руки. – Молодые они, ума еще нет…

– А ну, тихо, замолчите! – разъяренно вскрикнул Алтан (те смолкли, руками сжимая трясущиеся губы). – Голова заболела от вашего крика. Молодые, говорите? Молодые, строптивые… А зачем нам такие подданные? С ними хлопот не оберешься, лучше пусть уходят к предкам.

– Убить всех, чтобы другим неповадно было! – решительно подтвердил Бури Бухэ, непримиримо поводя взором по сторонам, и обернулся к своим юношам:

– Эй, где вы там бродите, подъезжайте поближе. Уберите сабли и возьмите копья.

Толпа обреченно замерла, стало тихо. Слышно было, как под порывом ветра глухо хлопнул край войлока на ближней юрте да где-то далеко, за юртами, взвыла собака и тут же смолкла.

Борджигинские юноши, только теперь поняв, что им самим придется исполнить казнь, оробело переглядывались, многие попытались отодвинуться в сторону, но злой взгляд Бури Бухэ вернул всех на место.

– Ну, чего там замешкались? Языками болтать – шума много от вас, а как до дела дойдет, испугались? Думали, на войне только на конях скакать да постреливать издалека?

Юноши, смущенно потупившись, неохотно разобрались в ряд, взяли в руки короткие копья для метания. Они с отяжелевшими, сосредоточенными взглядами выбирали своих жертв. Прямо перед ними, застыв неподвижно, стояли готовые к смерти джелаирские юноши.

– Этому я печень пробью – вдруг сказал один борджигинский юноша. Бодрясь и набираясь храбрости, он обратился к другому: – Поспорим?

– В печень кто не сможет? – в тон ему отвечал тот. – Поспорим лучше, что я своему в правую почку попаду.

– Если попадешь, получишь от меня три стрелы, нет – отдашь мне свои три. Ладно?

– Ладно.

– Приготовились? – Алтан оглянулся на них, поднял левую руку. – Все разом…

В наступившей тишине вновь завыли, зарыдали джелаирские женщины, ожидая непоправимого.

– А ну, подожди-ка, – остановил его вдруг Бури Бухэ.

Его рассеянный, помутненный взгляд вдруг привлек один из связанных юношей. Тот стоял вторым с правого края. Будто не видя перед собой борджигинских воинов, уже заносивших свои копья, он пристально посмотрел на Бури Бухэ. Так человек мимоходом, заметив что-то любопытное, бросает на него последний взгляд, чтобы запомнить и пройти дальше. Беспечный перед самой смертью, вид его резко отличался от других, с посеревшими лицами и потухшими глазами уткнувшихся вниз.

Бури Бухэ качнулся, тронувшись с места, и, изумленно уставившись на парня, медленно подошел к нему. Спросил:

– Ты что так смотришь на меня?

Тот, не отводя взгляда, пожал плечами:

– Смотрю, пока видят глаза.

– Ты что, совсем не боишься смерти? – спросил Бури Бухэ.

Все так же спокойно парень ответил:

– А чего ее бояться? Что смерть?.. Кто не умрет?.. Все в свое время умрут, и вы все умрете, ведь я верно говорю?.. А смотрю я на вас потому, что давно еще слышал, будто вы непревзойденный борец.

Бури Бухэ недоуменно покрутил головой, раздумывая над услышанным. Спокойный и рассудительный голос обреченного ошеломил его и пробудил в нем что-то, похожее на почтение.

– Давно я не встречал таких людей, – усмехнулся он и переспросил: – Неужели совсем не боишься смерти?

– Совсем не боюсь.

– Да ты, я вижу, истинный мужчина! – воскликнул Бури Бухэ, оглядывая его с головы до ног, будто узрел хорошего коня.

Вдруг раздобрившись – видно, от чаши крепкой арзы, принятой на похмельную голову, – он уже забыл о недавнем решении казнить юношей и теперь, не жалея похвалы, высказывал свое одобрение:

– Правильно делаешь! Что смерть? Для мужчины самое главное – ничего не бояться! А может, ты еще и борешься, а?

– Борюсь, когда появится желание.

– Ну-ка, ну-ка, – Бури Бухэ еще больше потеплел взглядом, будто встретил своего, – а я давно ищу хорошего борца.

– А не хотите ли со мной побороться? – вдруг горделиво подбоченившись и глядя искоса, спросил юноша.

Бури Бухэ удивленно уставился на него. Потом он оглянулся на Алтана, со стороны внимавшего их разговору, и расхохотался.

– Вот этот парень мне нравится! По-нашему держит себя, по-борцовски! А как тебя зовут?

– Мухали.

– Выходит, ты хочешь со мной побороться?

– А почему бы напоследок не побаловаться? Могу и побороться.

– А если я тебе хребет сломаю?

– Каждый борец, выходя в круг, должен быть готов к этому.

– Значит, хочешь умереть с честью, в борьбе?

– Да.

– Истинный мужчина! – Бури Бухэ крепко хлопнул его по плечу и снова оглянулся на Алтана. – Видел, какой молодец? – Он обернулся к юноше, лукаво подмигнул. – Ну что, выйдем в круг?

– Я готов, – ответил тот.

Бури Бухэ крикнул своим нукерам:

– А ну, развяжите его! – Он широко улыбнулся и долгим, испытующим взглядом посмотрел ему в глаза.

Один из воинов передал свое копье другому, подошел и рывком сдернул крепкий узел на руках юноши, размотал веревку. Тот потер затекшие руки, снял с себя овчинный дэгэл, бросил на снег. Оказавшись в ягнячьей рубахе, он резво покрутил налево и направо своим крепким, широкоплечим и тонким в поясе станом. Смуглое, юношески гладкое лицо его теперь было строго-сосредоточенно – тонкие черные брови сдвинулись вместе, и на чистом лбу поперек переносицы пролегла маленькая морщина.

– Только у меня будет одна просьба, – сказал он, глядя на улыбающегося Бури Бухэ, – вы должны принять ее, ведь нехорошо отказывать тому, кто уходит из этого мира.

– Просьба? – с любопытством переспросил Бури Бухэ и тут же согласился: – Ну что же, говори.

– Каков ни будет конец в нашем поединке, меня отправьте к предкам, а друзей моих отпустите. Это я подговорил их на побег. Я во всем виноват.

Бури Бухэ долго смотрел на него, с трудом вникая в услышанное, и, наконец поняв, призадумался. Вдруг он решительно махнул рукой:

– Я раздумал! Не буду бороться.

Алтан удивленно посмотрел на него.

– Не хочу ломать хребет такому парню… – Бури Бухэ обернулся к своим нукерам, посмотрел на стоявшего с краю рослого парня. – А ну-ка, выйди сюда, поборись с ним вместо меня, а я посмотрю.

Он отошел в сторонку, уступая место, с любопытством поглядывая на того и другого.

Нукер усмехнулся под нос, пренебрежительно смерил глазами джелаирского юношу, который был и ростом поменьше и телом потоньше. Он рывком снял с себя туго подпоясанный ремень с оружием, передал другому нукеру и сбросил с плеч полушубок. Давя противника тяжелым взглядом, вразвалку приблизился, видно, собираясь с ходу расправиться с никчемным противником. Властно протянул правую руку, намереваясь ухватить за ворот, но тот вдруг неуловимо резким движением перехватил его обеими руками, а сам присел, тут же подсекая переднюю ногу нукера и одновременно поворачиваясь туловищем, увлекая его через себя. Тот взмахнул в воздухе подсеченной ногой, скользнул другой и, крутнувшись в воздухе, навзничь рухнул в снег. Мухали остался на ногах, с легкостью барса отскочил в сторону и выпрямился.

Бури Бухэ, глядя на него, удивленно покрутил головой, потом повернулся и подошел к взиравшему на них со стороны Алтану, сказал:

– Этот парень мне нравится, я возьму его к себе.

Алтан недовольно нахмурился, покосился по сторонам.

– Так ты весь народ распустишь. Если мы будем так просто менять свои решения, завтра и другие побегут от нас, куда это годится?

– Нужен мне этот парень, – стоял на своем Бури Бухэ и, глядя на раздосадованного Алтана, примиряюще улыбался: – Ты ведь знаешь, как долго я искал хорошего борца, а в следующий раз и я тебе уступлю в добыче.