Обитель Блаженных

– Куда? – напрягся Евпсихий Алексеевич.

– И я хотела бы знать – куда?.. Вот те, кто придут за нами, пускай нам всё и расскажут.

– Надеюсь, это вы архангелов ждёте?.. – вернулся на мгновение к своей дохловатой улыбке Лев Моисеевич. – А то ведь могут и черти притащиться по вашу душу.

– Да и по вашу тоже могут, Лев Моисеевич, не язвите. – заметил Евпсихий Алексеевич.

– Пускай будут архангелы, мне эмблема не важна. – заверила Катенька. – Просто кто-то должен нам всё объяснить, отметить, как новоприбывших, и, наверное, документы какие-нибудь выдать, а затем указать на дальнейший алгоритм действий. Мы ведь не можем пребывать здесь всю вечность.

– Почему же не можем… очень даже можем… – с бесхитростным вызовом пробормотала крыса. – Иные души тысячелетиями томятся в преисподней, не ведая смысла и срока своего, так называемого, временного заточения. Ибо каждому после смерти должно воздаться по его вере. Как говорится: professions de foi!..

– Что-что ты сказала? – опешил Евпсихий Алексеевич.

– Да ничего такого. Художественное чутьё протискивается, никак не угомонится – не обращайте на него внимания.

– Да как тут внимание не обратишь?.. Никогда не думал, что обычная крыса способна настолько меня удивить.

– Сама себе удивляюсь. А вы, Евпсихий Алексеевич, хотели всё измерять по-старому, по меркам земного бытия?.. Нет, уж так больше не получиться, я уж больше в свой подвал не вернусь.

– А вот очень кстати! – Лев Моисеевич с радостью кивнул на крысу. – У нас, собственно говоря, подвальная жительница имеется, и по природе своей она должна быть весьма любопытной. Про наше будущее она и понятия может не иметь, а вот о прошлом у ней должны быть какие-никакие сведения. Ей ли не знать, что могло быть в тех мешках?

– Это в каких? – покосилась на Льва Моисеевича крыса.

– Да вот дурочкой не прикидывайся. В тех самых, что парни в подвал затаскивали.

– А разве я туда заглядывала? – с нахальным простодушием прищурилась крыса. – Жратвой от мешков не пахло, мне до них и дела не было.

– Но хоть чем-то от них пахло? – спросил Евпсихий Алексеевич.

– Чем-то пахло, да я не разобрала.

– Дырочку, что ли, в мешке проковыряла бы… полюбопытствовать…

– Друзья мои. – с озорной строгостью осмотрела собравшихся крыса. – Мы же взрослые люди и понимаем, что нельзя узнать того, о чём узнать ниоткуда. Если из кастрюли с борщом пахнет борщом, то мы только потому уверены в своём знании, что нам ещё в раннем детстве рассказали, что вот в этой кастрюльке варится борщ, и разрешили к нему принюхаться. Если б мне когда-нибудь сообщили, чем пахнет динамит, то я наверняка запомнила бы это запах, и моментально среагировала бы на мешки. Попросту говоря, удрала бы из этого подвала куда подальше.

– Ну да… Это верно, что крысы всегда бегут с тонущего корабля. – съязвил Лев Моисеевич.

– И это лучше, чем внезапно помереть, и очутиться неизвестно где и неизвестно зачем.

Одна из белок, хлопотливо соскочила с пушистой ветки на спинку шестого трона, где находилось неподвижное тело, старательно обнюхала его затылок, даже дотянулась до уха, пощекотав его чуткими усиками, а затем разочарованно закрякала по-беличьи, обращаясь к подругам в саду: «Вроде похож, а вроде и не похож на того паршивца, что в тверицком бору беличьи дупла разорял… Ладно, девки, что было – то было, теперь не нашего ума это дело!..» После чего живо убралась обратно, в кедровые заросли.

Все взрослые растерянно переглянулись, даже крыса озадаченно поморгала глазками, отторгаясь от наваждения.

– Дяди и тёти! – вдруг с аккуратно лопочущей твёрдостью заговорила девочка. – Вы просто ничего не знаете, а бомба взорвала всю нашу землю. И все умерли. Больше никого живого нет.

ВОСКРЕСЕНИЕ 00:03

Взрослые с осторожным участием присмотрелись к девочке, ожидая, о чём ещё она способна возвестить. Но девочка, твёрдо высказавшись, умильно поджала губки и приложила палец к щеке.

– Устами младенцев глаголет истина; Евангелие от Матфея, глава 21, стих 16. – задумчиво сообщила крыса, а, подметив излишне-пристальный недоумённый взгляд Евпсихия Алексеевича, вздохнула: – Кто-то из жильцов отнёс на мусорку книжки и газеты баптистского свойства – видно, разочаровался в западноевропейских религиозных течениях – ну, а мне было очень даже интересно почитать.

Евпсихий Алексеевич с непрояснённым сомнением покачал головой.

– А скажи нам, милая девочка, ты видела чего-нибудь чудесное или слышала, пока была у себя дома? – спросил Лев Моисеевич у ребёнка, не обращая внимания на крысиную риторику.

– Я только слышала много чего, но не всё понимала, потому что я ещё маленькая.

– Это так. – согласился Лев Моисеевич. – Разумеется ты маленькая. Но если ты что-то видела не совсем обычное, то расскажи нам, пожалуйста, потому что ты нас очень удивила своим категоричным заявлением.

– Я всё видела, как обычно, а потом я ничего не видела, потому что я сидела в шкафу. – ответила Улинька.

– Зачем же ты сидела в шкафу? – удивился Евпсихий Алексеевич.

– Затем, что сначала меня ругала мама, а потом проснулся папа и тоже стал меня ругать, и я решила спрятаться в шкаф, чтоб они подумали, что меня нету дома, и перестали ругаться. Я уже так делала однажды, и мне в шкафу очень понравилось. Там сначала было темно-темно и немножко страшно, но я быстро привыкла. Только когда всё вокруг стало громыхать и трещать, я подумала, что мама с папой добрались до шкафа и хотят меня вытащить, но тут я услышала, как мама с папой кричат где-то далеко-далеко от шкафа, и я подумала, что шкаф мог сам попробовать от них убежать. А вот и не тут-то было.

– Но почему ты решила, что вся земля взорвалась и все умерли, если ничего не видела?

– Потому что я испугалась и закрыла глаза, а когда открыла, то уже не было никого, и не было шкафа. Я решила, что раз сама не вылезала из шкафа, то шкаф сломался на кусочки, обиделся и ушёл, оставил меня одну. Тогда я решила, что шкаф не мог просто так взять и сломаться, что его специально сломали, а крепкий шкаф можно сломать только как-нибудь специально подорвав его. Вместе со всей землёй и со всеми людьми. Тогда я опять закрыла глаза, потому что мне было очень-очень страшно, а когда открыла то увидела, что я сижу здесь, и тут сидит тётя Катя с дедушкой Лёвой, и вы тоже тут сидите, дядя Евсисхий… – девочке явно с трудом давалось выговорить самобытное имя Евпсихия Алексеевича. – …дядя Евпсихий.

– Ну, значит, и не переживай, милая девочка, что всю землю взорвали и все умерли. Полным-полно народу осталось жить, они все уже проснулись, потянулись и занялись своими делами.

– А где тогда моя мама? – с трогательной грустью склонила голову на бочок Улинька, выказывая недоверчивость словам Евпсихия Алексеевича.

– Бедный ребёнок. – заблестели глаза у Катеньки. – И почему тебе до сих пор нужны эти злые люди, которые приносили тебе столько страданий?.. Даже смотреть на тебя жалко, ты и одета как замарашка какая-нибудь, а ведь ты очень красивая девочка, и очень добрый ребёнок!.. Ну вот почему тебе достались такие отвратительные родители??

Улинька озадаченно пожала плечами.

– Брось, Катенька, не надо сейчас об этом говорить. – попросил Евпсихий Алексеевич. – Родителей не выбирают.

– Да понятно, что не выбирают, но всё это очень жестоко!.. очень жестоко!..

Улинька совсем не откликнулась на тему жестокости мамы и папы, а сосредоточилась на настоящих чрезвычайных необыкновенностях, вдумчиво нашёптывая про себя запомнившиеся имена людей, ставших ей такими близкими – дедушка Лёва, тётя Катя – и конечно запуталась на Евпсихии.

– А как тебя зовут? – с неожиданной игривой подозрительностью девочка ткнула пальцем в крысу.

– Меня?? – на секунду опешила крыса.

– Конечно тебя. Когда со всеми знакомятся, то надо обязательно представляться по имени.

– Вообще-то меня зовут настолько странно, что и представляться не имеет смысла. Но для вас я могу зваться Марусей. Да-да, зовите меня Марусей, я буду очень рада.

– Крыса Маруся! – весело прихлопнула в ладоши Улинька.

Взрослые тоже развеселились такому занятному известию, и согласились прозывать крысу Марусей. Хотя, Лев Моисеевич и проворчал что-то про неуместность в данных обстоятельствах поддаваться всяческому детскому баловству. Тогда Евпсихий Алексеевич спросил, уж не считает ли Лев Моисеевич крысу каким-то второстепенным существом, недостойным носить человеческое имя?.. Лев Моисеевич мягко огрызнулся, сказав, что он совсем так не считает, что можете хоть всё дубы тут вокруг прозывать человеческими именами.

– Знакомьтесь: дуб Коля! – тут же принялась баловаться Улинька, указывая пальцем на ближайшее дерево и миловидно улыбаясь, но Евпсихий Алексеевич осторожным осудительным взглядом пресёк эту забаву, действительно неуместную при данных обстоятельствах.

– Интересно, а где остальные жильцы нашего дома?.. Либо они остались живыми и их извлекли из-под обломков, либо они все попали в ад?.. – удивившись суровости своей внезапной догадки, произнесла Катенька.

– Ещё бы нам убедиться, что мы сами не в аду. – пробурчал Лев Моисеевич. – Как говаривала моя бабка, расплачиваясь со стоматологом за вставную челюсть: когда слишком хорошо – это тоже плохо!..

– Катенька, да разве ты окончательно отделила себя от живых?.. – удивлённо развёл руками Евпсихий Алексеевич. – Нет, разумеется, я не сомневаюсь, что реальность нашего существования несколько изменилась, возможно, что и значительно изменилась, но мы ведь – некоторым образом – выглядим живыми. Некоторым образом, мы являемся особями, сохранившими разум и человеческие телеса.

– Евпсихий, ты придираешься к словам, а я всё-таки побеспокоилась не о нас, а о прочих жильцах дома… Вот, скажем, бабулька Полина Юрьевна – где она сейчас?..

– Не удивлюсь, если Полину Юрьевну сейчас черти жарят. – усмехнулся Лев Моисеевич. – За язык её неугомонный.

– Ох чья бы корова, Лев Моисеевич, мычала! – покачал головой Евпсихий Алексеевич, а Катенька и крыса Маруся улыбнулись, заметив, как старик зарделся.

– Одно дело – доносить информацию до органов правопорядка, а другое дело – сплетничать. – конфузливо пробормотал Лев Моисеевич. – Да отстаньте вы от меня со своей Полиной Юрьевной, я пошутил. Никому я зла не желаю, и в чертей не верю. Уж если и есть какой-нибудь ад, то с однозначно индивидуальным подходом к каждому клиенту, сочетая кнут и пряник.

– Ну, это тогда получается слишком просто, будто и на земле. – не согласилась Катенька. – Это тогда неинтересно. Всё-таки хочется, чтоб при соблюдение дуализма (как вы верно выразились, Лев Моисеевич, про кнут и пряник), имелись чёткие обязанности того, кто отвечает за кнут и того, кто отвечает за пряник. Хотя бы таким манером, как учит зороастризм.

– То есть, ты, Катенька, выступаешь за категорическое противопоставление светлого и тёмного?.. – уточнил Евпсихий Алексеевич.

– Да, пускай свет и добро постоянно враждуют с собой, при этом сохраняя равноценность и полезность.

– Ох уж этот Ницше, Заратуштра… – проворчал Лев Моисеевич. – Умному человеку жить легко, он если и не увидит чего-нибудь нужного напрямую, то разберёт через призму экого-нибудь супрематизма. Увидит и успокоится. Или книжку напишет. А вот негодяи начитаются умных книжек, разберут в них сплошной вред и начнут людей в печах сжигать.

– Я совсем не про Ницше хочу сказать, а про другую книгу; я про главную книгу, обучающую зороастризму, прозываемую Авестой. Она не может учить сжигать в печах людей, она просто разъясняет, что есть неукротимые потребности воздействия зла в ответ на силы добра, и наоборот. А уж каким образом человек это воспримет и зачем ему надо всё это воспринимать – это его личное дело; пускай только помнит, что за всякой живой плотью на земле есть кому внимательно наблюдать. Духи света и духи зла постоянно враждуют между собой, но равноправны и имеют абсолютно одинаковые иерархии во главе которых стоят Ахурамазда – так называемый господь премудрый, творящий мир усилием доброй мысли – и Анго-Майнью – дух, вносящий в космическую упорядоченность полезный, но злобный хаос.

– Погоди, Катенька, разве зороастризм не учит, что когда-нибудь Ахурамазда победит Анго-Майнью и учинит над ним скорый суд?.. Дуализму будет положен конец. – заметил Евпсихий Алексеевич.

– Вот это вечное ваше «когда-нибудь» определённо намекает, что такого не будет никогда.

– Не захламляйте мозги. – чуть скучая, посоветовала крыса Маруся. – Не чересчур ли избыточно количество всяческих божков и чертей, которыми вы зачем-то запутываете и запугиваете сознание?.. Не в меру доверчивый человек побоится на улицу лишний раз выходить, поскольку на любую замеченную странность или случайное паскудство будет сраться с испуга. Уж лучше всегда иметь под рукой доподлинный список всех чертей с их обязанностями и зонами ответственности. Уж лучше точно знать, на какой случай какого чёрта приспособить.

– И ещё желательно не привязываться надолго ни к какому чёрту. – усмехнулся Лев Моисеевич. – Поиграл – и хватит.

– Это, конечно, так, это сродни закону творчества. – витиевато помахала лапкой крыса. – Он совершенен и неизменен: взял что-нибудь у одного, попользуйся и отдай другому.

– Мама говорила, что черти обязательно меня с собой заберут, когда конец света настанет. А они вот не забрали. – с некоторой хитрющей радостью пролопотала Улинька и прихлопнула в ладоши.

– Бедный ребёнок! – расчувствовалась Катенька. – Не бойся, ради Бога, мы тебя никаким чертям не отдадим. Хватит с тебя твоих родителей.

– А теперь давай-ка, выкладывай нам в общих чертах! – попросил Лев Моисеевич крысу.

– Чего вам выкладывать?

– Вот всех этих чертей, про которых знаешь. По списку.

– А! да легко! – и крыса Маруся принялась излагать требуемое, чуть ли не с удовольствием открывая в себе захламление из напыщенных имён и функциональных принадлежностей. – По сути, у нас имеются что-то вроде нескольких армий из чертей, во главе которых возвышаются стержневые ангелы зла, и для каждой армии выравнено чёткое направление. Есть черти, которые подчиняются Вельзевулу, и они ответственны за грешников, молящихся всяческим идолам и ложным богам. (Полагаю, Лев Моисеевич, что это не те черти, которые вас допекали, даже если вы по молодости захаживали в мавзолей к Ленину.) Есть черти неоправданной безудержной лжи, и правит ими ангел Астарот, для которых главной задачей является претворение в мир обмана и плутовства, поощрение фальшивых оракулов и фейковых пророков, имитация чудес и спасительных оздоровлений, утверждение повсеместного вранья и воровства, как единственного способа прожить счастливо. (Думаю, и этих чертей, Лев Моисеевич, вы не часто встречали, поскольку не выглядите слишком счастливым человеком.) За учинение неправедного суда на земле отвечает армия под руководством Асмодея, и они же всячески стремятся поднапакостить тем, кто жаждет справедливости, и отомстить тем, кто раскрывает всю их подноготную.

– Сдаётся мне, что и этих чертей я мог видеть только мельком. – поднапрягся Лев Моисеевич, упреждая нахальные намёки Евпсихия Алексеевича.

– Ну, допустим. – не захотела спорить крыса Маруся. – Ангел Меририм правит чертями совсем ничтожного количества – всего-то четырьмя, и мы их нередко путаем с четырьмя всадниками апокалипсиса – но несчастий от этих четырёх куда больше, чем от всех прочих армий, взятых вместе. Бури, ураганы, землетрясения, эпидемии болезней и массовых безумств – вот что сеют эти черти, и им совершенно всё равно, когда и где чинить свои расправы. Близка к ним армия из чертей-фурий, растравляющих людей на взаимную ненависть, опутывающих мир цепью из кровавых войн, жестоких казней, пыток и нравственных мучений. И правит ими ангел Абаддон.

– Абба-бабба-дон! – с задумчивым напевом произнесла Улинька, понимая доклад крысы, как непонятную затянувшуюся игру.

– Про чертей из армии Мамона всякий из людей расскажет лучше моего, поскольку всякому известно чувство алчности, скупости и предательства ради наживы.

– Так уж и всем! – возмутился Евпсихий Алексеевич.

– Эй, приятельница, полегче на поворотах! – шутливо щёлкнула зубами Катенька.

– Тогда, чтоб больше никого не смущать, закончу свой список чертями из армии Велиала. – несколько раздосадованно сообщила крыса. – Актёры, игроки, художники и отчаянные путешественники – вот, кто крепко подчинён влиянию этих чертей; и уж тут, Евпсихий Алексеевич, сами догадывайтесь, кого бы я могла иметь в виду, если б была чуть более нахальной.

– Ну, нахальства-то в тебе с избытком. С ног до головы в нахальстве, да вдобавок хвостик. – улыбнулся Евпсихий Алексеевич.

Крыса с удовольствием хмыкнула, правда, несколько скептически налюбовавшись на свой дёрнувшийся хвост.

– Не понимаю, откуда ты взяла этот список. – проявил догматическое упрямство Лев Моисеевич. – Про Вельзевулов и Абаддонов я и сам могу нарассказывать мифологической чепухи, тут особых секретов нет. Я ещё, когда в кочегарке работал при деревообрабатывающем предприятии, имел в начальниках бригадира дядю Колю, и вот он-то был сущим поборником Вельзевула. Помню, однажды, в день зарплаты, он дождался, когда деньги из банка привезут и у кассы очередь выстроится, а сам пришёл с горящим факелом. «Послушайте меня, – говорит. – граждане трудящиеся!.. Всё, что вы тут затеяли, это, ни больше ни меньше, как проявление меркантильности и алчности, и оно меня оскорбляет, поскольку я есть личность. И я не позволю вам поклоняться ничтожной бумажке с денежными знаками, ныне я вас от порабощения спасу!..» И чуть было всю бухгалтерию не поджёг вместе с кассой и людьми, благо его скрутили по-быстрому и увезли в лечебницу.

– Вот тебе и дядя Коля – улыбнулся Евпсихий Алексеевич.

– В целом строгий был человек. Требовательный. И к себе и к другим.

– Марусенька, все вышеперечисленные черти очень понятны и орудуют конкретно на земле. – заметила Катенька. – Их основная задача – во всяком случае, я так её понимаю – подталкивать живую душу к порогу смерти в виде гарантированного греховного сосуда, обречённого на вечные муки. Про чертей, орудующих непосредственно в чаду Тартарара – я так понимаю – тебе сообщить доподлинно нечего?..

– Живой может сообщить только о том, с чем ему довелось столкнуться при жизни. Никто не ведает, с чем он столкнётся после смерти. – вздохнула крыса. – Впрочем, если взять нас для примера, то мы сейчас по-прежнему странно живы, хотя наверняка и умерли, и не можем понять, зачем мы живы после смерти и что мы можем по этому поводу сказать. Хоть бы кто разъяснил, зачем понадобилось применить к нам столь драматический акт гибели.

– Чтоб он послужил переходным этапом от одной формы жизни к другой – торжественно предположил Евпсихий Алексеевич.

Улинька подняла пальчик вверх и, плавно покачивая головой, неуклюже продекламировала:

– «Тили-дон, тили-дон: загорелся Абаддон!.. Три часа его тушили – воду на макушку лили! Чтоб остался он живой – в тазик сунули с водой!.. Только пшикнул Абаддон – и ушёл из жизни вон!..»

Взрослые мягким смехом отметили талант девочки.

– Молодец Улинька! – похвалила девочку Катенька. – Вот вырастешь, станешь сочинять красивые стихи и все тебя будут любить!

– Теперь не вырасту. – сказала Улинька, даже чуть осуждающе покосившись на Катеньку.

«Бедный ребёнок!» – тут же сострадательно пересеклись взгляды Евпсихия Алексеевича и Катеньки.

– Я так понимаю, мы сошлись на мнении, что всё ещё продолжаем некоторым образом жить. – прилипчиво выговорил Лев Моисеевич. – Некоторым образом умерли, но от самих себя никуда не делись. Как говаривала моя бабка, выходя из общественного туалета на вокзале: в историю можно попасть, а можно и вляпаться!..

Звуки размеренно хлопающих крыльев донеслись из пространства, и через минуту, на ветви деревьев, что покрепче, с ленивым изяществом опустились здоровенные диковинные птицы. Утончённые женские головки, декорированные венценосными диадемами, украшали мощные, покрытые странными бесцветно-пёстрыми перьями птичьи фигуры, а розовато-бледные лапки выглядели как кисти человеческих рук с одинаково длинными цепкими пальцами. Птицы немного попереминались с подчёркнутой учтивостью, словно ожидая наиболее благоговейного внимания публики, и запели журчащими, ловко выстроенными в унисон друг к другу, голосами чародейную русалочью песню:

«Шивда винза каланда миногама!

Ийда якуталима батама!

Копоцо копоцам копоцама!

Ио иа цок! Ио иа цок!..

Пинцо-пинцо дынза отолда!

Зокатам-зосцома шолмалда-шолда!

Боцопо хондыремо: бо-цопо! бо-цопо!

Рухадо рында галемо: цолк-цолк!..

Шоно, шоно, шоно!!!!

Пинцо, пирцо, пинцо!!!!»

Навязчивые прилипчивые огоньки мерцающе-голубого цвета шустро засновали по арене, сталкиваясь друг с другом, схлёстываясь, запрыгивая в общие кучки и суматошливо рассыпаясь врозь. И при каждом столкновении, с игривой сердитой серьёзностью, они извлекали звуки в которых угадывался либо хлипкий плач неприкаянных погубленных душ, либо сумятица приглушённого ладонями истеричного смеха. Как только пение птиц достигло финальной строчки и резко оборвалось, огоньки вытянулись динамично вибрирующими змейками, стремительно сплотились в единый вихрь, затмивший на мгновение всю арену, чтоб затем чудесно её преобразовать. Арена превратилась в огромное фарфоровое блюдо молочно-белого цвета с катающимся по окаёмке ароматно-перламутровым яблоком.

– Смотрите, это ведь не иначе, как яблоко, сорванное с Древа Познания. – восторженно провещал Евпсихий Алексеевич. – Очевидно, что это оно. Друзья, у меня теперь нет ни капельки сомнений, что мы попали в Эдем.

– Думаешь, вот так и выглядит рай?.. – усомнилась Катенька.

– Ну, какая-то захолустная частичка рая. Малая толика эмпиреи.

– Эмпиреи – это пристанище для ангелов… – напомнила Катенька. – Превратиться в ангелов нам точно не светит.

– Отчего же? – Евпсихий Алексеевич захотел немножко подразнить Катеньку. – Тебе бы очень подошли крылышки.

– А вот тебе не очень. – отрезала Катенька. – Да и не чувствуется, чтоб у нас прорезались какие-нибудь крылья, даже самого захирелого толка. И одеты мы по-прежнему во всё земное, хотя, если бы мы точно находились в раю, то нам подошла бы райская нагота с листочками стыдливости.

– Нагота подошла бы, да не всякому. – не без ворчливой скабрёзности сощурился Лев Моисеевич, но бросил взгляд на Улиньку, с очаровательной непосредственностью наблюдающую за катающимся яблоком, и решил не углубляться в концепции эротического свойства. – А в раю возможна перманентная обнажённость души, но не плоти.

– С обнажённостью душ, не сомневаюсь, у нас как раз всё в порядке. – сказала крыса Маруся. – Разговариваем так, словно тыщу лет друг друга знаем и никаких тайн не удерживаем.

– У меня и нет особых тайн. – буркнул Лев Моисеевич. – Я перед людьми завсегда был чист и откровенен.

– Вот точно, что Лев Моисеевич у нас в ангелы всю жизнь готовился! – расхохотался Евпсихий Алексеевич. – Может быть, уже и стал ангелом, только не догадывается. Вы попробуйте, Лев Моисеевич, не сидите на месте: поёрзайте там как-нибудь, поколыхайтесь. Может, вы и без крыльев способны возлетать?..

– Не глумись, сосед, это тебе не идёт. – проворчал Лев Моисеевич, но, кажется, с лёгким рвением и безуспешно пошевелил задом, пробуя незаметно подпрыгнуть.

– Смотрите, тёти-птички улетают! – воскликнула Улинька и восторженно замахала ручонками, показывая, как здорово получается у птиц летать.

Действительно, диковинные птицы сорвались с деревьев райских кущ и отправились в высь столь же неожиданно, как и прилетели, оставляя после себя на поверхности арены, превращённой в блюдо, холодные долговязые тени, словно пятна неисповедимой древности. Беличьи усатые морды, преисполненные чуть комичной грусти, выглядывали из хвойных ветвей и пробовали что-то щебетать, подражая русалочьему пению, но никак не могли ни понять друг друга, ни скликнуться.

– А в ангелов вы тоже особо не верите, Лев Моисеевич? – не без подковырки спросила Катенька.

– А вот в ангелов, Катенька, я очень даже верю. Мне, знаете, и при жизни встречались люди, которых можно было бы запросто причислить к ангельскому чину. Причём некоторые жили себе какой-то отведённый срок в беспричинном беспутстве и разгильдяйстве, а потом вдруг преображались, брались за ум, становились вполне себе отзывчивыми людьми.

– Разве отзывчивость достойна того, чтоб награждаться ангельским чином?..

– Возможно, только она и достойна. Копейкой помочь ближнему всякий может, даже если и нехотя, а вот выслушать и понять – это не всякому дано. А вот понять и найти утешительных слов – это и вовсе дар Божий.

– Людям свойственно меняться, что в лучшую сторону, что в худшую… – вздохнула Катенька. – Иногда и вся жизнь человеческая смотрится, как карусель, а за что-то конкретное зацепиться невозможно. Кажется, и злым был человек когда-то, но затем стал дурак-дураком, так что и обижаться на него невозможно.

– На это есть научное предположение, что каждые семь лет человек изменяется на молекулярном уровне. – сообщил Евпсихий Алексеевич. – Если по сути говорить, то закрывается один гештальт, чтоб раскрыть новый. Разумеется, не все аномалии из прошлого списка действий блокируются напрочь, но те, что сохраняются, воспринимаются гораздо проще, и решаются, как несложное уравнение. А затем остаются глубоко внутри совести, вроде скелетов, запертых в шкаф, до которых уже нет никому дела.

– А если кто посторонний откроет этот шкаф? – поинтересовалась крыса.

– Ну, откроет и откроет. Посмотрит, испугается и закроет. У постороннего точно такой же шкаф имеется, собственно говоря. Со своими скелетами.

Улинька живо среагировала на упоминание шкафа и залопотала про немыслимое множество вещей, с которыми она сталкивалась у себя, в шкафу, где была вынуждена прятаться и коротать время, выдумывая для каждой странной вещи дополнительную странность. Взрослые очень внимательно её выслушали и немного повспоминали о своих удивительных вещах, спрятанных в шкафах. Лев Моисеевич, например, вспомнил, что у него хранится патефон и дюжина граммофонных пластинок, и если иногда соседям доводится слышать из квартиры Льва Моисеевича хрипловатые заикающиеся песнопения – так это всего лишь работающий патефон.

– Коль скоро некоторым людям и даровано после смерти превращаться в ангелов, то прежде всего это касается детей. – высказалась Катенька, потворствуя внезапной сентиментальности. – А вот с нами, думаю, приключилось всё чуточку сложней: наши тела либо перешли в особое молекулярное состояние, либо только мозги продолжают работать и фонтанировать мыслями, тогда как прочие физиологические концепции исчезли за ненадобностью. Интересно, а никому не приходит на мысль, что мы испытываем не саму смерть (точнее говоря, не последствия смерти), а предсмертные переживания, когда при недостатке кислорода и повышенного выделения эндоморфинов, регулирующих болезненные чувства, развиваются особого рода галлюцинации?..

– Ты хочешь сказать, что вот это всё нам мерещится? – задумался Евпсихий Алексеевич.

– Ну, если не всем одновременно, то кому-то одному из нас. Тому, кто ещё не умер, а бредит в предсмертном состоянии, и мы лишь причудливая игра его воображения.

– Нет уж, я не галлюцинация, это точно. – несколько обиженно заявил Лев Моисеевич.

– А по мне, так можно побыть и галлюцинацией. – заявила крыса. – Всё лучше, чем помереть внезапно, а затем подвергнуться какому-нибудь вселенскому эксперименту, какой-нибудь каверзной инкарнации, вернуться к жизни и существовать чем-то вроде земляного червя: просто копошиться в своём обывательском компосте.

– И у земляного червя есть свобода воли. – заметил Евпсихий Алексеевич. – Просто она ограничена естественными возможностями земляного червя.

– Ты это серьёзно, Евпсихий?.. Мне думается, свобода воли даруется лишь тому, кто способен различить правильный выбор от случайного направления. – возразила Катенька. – Если перед тобой все двери заперты, и лишь позади остаётся открытый длинный коридор, значит ты пребываешь вне правил, ты не свободен.

– Почему же?.. – недоумённо воскликнул Евпсихий Алексеевич. – Это означает, что ты можешь взяться за совершение преступлений, взламывая одну дверь за другой. Но – осознанно или не осознанно – ты ищешь себе и наказания за содеянное, понимая, что безнаказанность замкнёт тебя в тупике или отправит назад. Это и есть свобода воли.

– Нет, если ты дошёл до конца коридора и увидел, что перед тобой все двери заперты, значит, ты опять попал не туда, куда тебе надо, и ты можешь вернуться назад, пробуя отыскать другой коридор. – обнаружила в себе философскую смекалку крыса Маруся и озорно хихикнула.

– Другого коридора может и не быть. – чуть ли не в голос заявили Катенька и Евпсихий Алексеевич.

– Но ведь важно пробовать, а не стоять на месте.

– Земляной червь так и делает! – подловил Евпсихий Алексеевич крысу. – Он никогда не останавливается, он всегда куда-то лезет и чего-то ищет. То, что ты называешь копошением в обывательском компосте – и есть проявление свободы воли.

– Да точно ли червь понимает, куда он хочет попасть?.. Понимает ли он, что чаще всего попадает впросак?..

– Так ведь это и всех нас касается, кто наделён, так называемым, разумом. Куда только не попадёшь сдуру или спьяну. Особенно если тебя ангелы уносят несколько непрезентабельного вида. С галлюцинациями ещё можно хоть как-то договориться, а вот с передозировкой барбитуратов… Не знаю, не знаю.

Яблоко на блюде на секундочку притормозило, а затем принялось не просто старательно катиться по краю, а выписывать витиеватые восьмёрки.

– Это не случайно, это оно нам что-то в цифровом эквиваленте сказать хочет. – присмотрелась Катенька.

– Тогда бы оно шестёрки выписывало. – пошутил Евпсихий Алексеевич. – Жаль, слабы мы в математике и не знаем, можно ли собрать из восьмёрок число, способное расчленить себя на 666.

– А папа говорил, что они с мамой из-за меня попали впросак, когда я родилась, потому что у меня ума совсем нет, а одни выкрутасы. – Улинька попробовала пальчиком нарисовать в воздухе яблочную восьмёрку, но у ней ничего не получилось, отчего девочка вовсе не расстроилась. – Хорошо было бы дотянуться и скушать это яблоко, оно должно быть очень-очень вкусным.

Взрослые тягостно вздохнули.

– Ну, ладно, девочки и мальчики, не имейте привычки стучать в запертую дверь более получаса. – с видом знатока сообщил Лев Моисеевич. – Как говаривала моя бабка, отыскивая на улице пустой кошелёк: кто дал тебе говна – тот пускай даст и ложку!.. Вот я расскажу вам один случай, как один гражданин попал в выдающийся впросак: там была целая трагикомедия. Это всё давно произошло, мы тогда ещё из пацанского возраста не выросли и баловались почём зря. Бывало, что целое лето по улицам гонялись с утра до вечера, всякую придурь привечали. И вот там, где мы жили, на конце нашего района, была железнодорожная ветка, которая неизвестно где начиналась и вела к секретным военным складам. Километров пять, наверное, до них было, а то и побольше. Ну, и несколько тупиковых разветвлений было у этой ветки, и вот в одном тупике мы обнаружили тележку – ручную такую дрезину. И начали на ней гонять по рельсам, а нас трое было: я, Ванятка один такой, и ещё паренёк с соседнего двора, а имя я его позабыл. И забавлялись надо сказать очень долго, и никто из взрослых нас не приметил за этой забавой, не заругал. Но вот оси у дрезины были уже раздрыганы, и колёса частенько слетали с рельс, и таким образом одна авария поспевала за другой. Ванятка с тем пареньком из соседнего двора уже и лбами успели столкнуться очень так капитально. Да и не один раз, надо правду сказать. Вижу, у Ванятки шишка уродилась с мой кулак, а у того паренька что-то фиолетовое на лбу обнаружилось – вроде и ничего весёлого в результате, а нам всё смешно. Но вот тележка вылетела с рельс под откос, и нашим детским силёнкам было её не поднять. Натуральная досада. Да только вот, глядим, что какой-то дядька на военную базу шкондыбает по шпалам. Видно, что из магазина идёт, бухой изрядно. А в авоське у него, наверное, бутылки три-четыре портвейна с хлебной булкой, и селёдочный хвост из газетного свёртка торчит. Мы ему и говорим: дяденька, помоги нам телегу на рельсы затащить, поскольку нам, деткам, ещё не надоело развлекаться. А тот сперва матюкнулся, типа посылая нас по домам, а после присмотрелся и говорит: ништяк, пацаны, я вам помогу, но вы меня до базы на вот этой железнодорожной хрени с ветерком довезёте!.. Ну и вот. Взгромоздили мы телегу на рельсы, дядьку на неё посадили, все дела разогнали как следует, чтоб скорость поприличней была – и пооооехали!.. Дядька доволен до невозможности. Телега едет, колёса на стыках постукивают. Весна как раз была вроде. Дядька песни орёт. Даже земля принялась вращаться чуть быстрей обычного, а с небес подуло ветерком, укрепляющим предчувствие светлого будущего. Эйфория, надо сказать, достойная пера поэта!.. Но вдруг одно колесо с дрезины напрочь слетает, а за ним и ещё одно, и, конечно, без двух колёс положительное движение вперёд стало невозможным. На полном ходу эта телега, вместе с нами, дяденькой и евонной авоськой, отправилась на встречу с матушкой землёй, а правду сказать: полетела прямёхонько в дренажную канаву!! Такой вот ёперный театр!.. Мы-то хоть изловчились вовремя соскочить, и вполне себе презентабельный вид сохранили, не считая синяков. А дядька из канавы еле выполз, осмотрелся, вроде даже отряхнулся зачем-то. На первый взгляд, конечно, он сохранился таким же, каким был прежде, но местами выглядел заметно похуже. Портки у него на заду разодраны. Пиджак в колючках репейника. На кепке что-то вроде собачьего помёта. А ведь, главное, что весь портвейн в авоське побит в осколки!! Целая трагедия, цену которой дядька сразу и осознал, когда различил наши плутоватые морды. Говорит с этакой бархатистой лилейностью, как будто ангельского чина удостоился. «Надо же экая незадача с нами приключилась. – говорит. – Как же это так?..» – «Не знаем, дяденька. – мы ему говорим. – Ежели авария, так что ж теперь.» – «А вы меня не бойтесь, пацаны. – говорит. – Подойдите ко мне поближе, я вам чего сказать хочу.» – «Чего сказать хочешь, дяденька? – спрашиваем. – Докладывай прямо там, где стоишь, мы тебя внимательно слушаем.» – «Нет-нет, это всё секретное дело, а тут кругом шпионы. – говорит дядька, а сам шажок-другой в нашу сторону делает. – Мне вам на ушко это надо сказать.» – «Даже и не знаем, – говорим. – чего хорошего от тебя, дяденька, ожидать… Видно, что попал ты теперь впросак и немного неадекватен, а нам боязно!» – «Ну, вот правильно, что вам боязно, я теперь этого впросака и вам преподам! погодите-ка минутку, не убегайте!..» – кинулся к нам мужик, да подскользнулся об селёдочный хвост, неизвестно почему очутившийся у него под ногами, и рухнул обратно в канаву. Мы, понятное дело, успели смекетить, что дело пахнет керосином, заорали какую-то чушь с призывом о помощи и задали стрекача! И правильно сделали. А то бы нас этот дядька догнал и поубивал, наверное, от избытка чувств. Уж слишком он поздно сообразил, что нельзя с ребятнёй связываться. Тем более, когда выпимши. Так-то вот бывало у нас, граждане пассажиры, когда я был маленький. И грустно и смешно – всё рядом!..