7
Черный цвет принадлежал Музерату, но теперь Лармэн поняла, что ему служила и сама темнота. В храме не было окон, ламп или факелов – внутри царил непроглядный мрак, он заполнял сеть невидимых коридоров. Ни один кетмен не сумел бы найти выход отсюда. Но Лармэн была необычной кетменкой. С семи лет.
С Гисэн Хед Кодо она не увиделась. Надменностью хатан пошла в отца, которого почитала гораздо больше мужа. Поэтому в точности исполнила все, о чем Архо просил в письме: дала Лармэн пищу и кров. Гостью поселили в скромной коморке прислуги, общались с ней только служанки – смиренные лиерлийки. Для Лармэн, которую уважали в столице, подобное обращение было унизительным. Но она это стерпела: цель была слишком важна.
Проникнуть в храм оказалось непросто, Гисэн и в этом не помогла. Пришлось проявить все мастерство, полученное за время дикой охоты. Лармэн не торопилась. Она двигалась медленно и беззвучно, словно призрак, выжидала. Чтобы преодолеть цепь фамильных стражей, уходил целый день. Таких цепей вокруг храма было три. Попасть внутрь оказалось еще сложнее: проход охраняли два воина, их невозможно было обойти. Лармэн понимала, какими будут последствия, но отступить не могла. Увы, стражи у входа не обладали чутьем ночных охотников. Лармэн дождалась глубокой ночи и выстрелила дважды, без промаха. С их смертью времени почти не осталось.
Темнота внутри храма была живой. Музы хорошо знали тоннели и ходили по ним вслепую. Любой чужак здесь был обречен, однако Лармэн не была любой. Она не выросла в этих стенах, но обладала чутьем, которое получила давно, в той пещере, вместе с чудесным напитком. Это чутье помогало ей лучше понимать лес. Это чутье превратило ее в ночную охотницу. И сейчас оно же вело Лармэн к цели: в обход снующих повсюду Музов, скрытых ловушек, глухих тупиков. Ее не замечали, и в этом тоже помогало чутье. Шаг за шагом она приближалась к заветной реликвии, и однажды мрак рассеялся.
Зал был просторным, но нестерпимо давил воспоминаниями. Лармэн никогда здесь не была: гладкие каменные стены отражали другое место, место ее страданий. И не важно, что вокруг не было столбов, шатров и диковинных растений. Вместо этого в центре зала возвышался простой каменный алтарь, над которым висел светящийся шар. Под ним, на квадратном постаменте, стояла чаша из белого мрамора. Ее крышка была сдвинута. Сверху, из темноты, падали капли воды – точно в раскрытую горловину.
Лармэн знала: времени осталось мало, но что-то ее удерживало. Даже в темных коридорах было легче – а сейчас, при свете шара, она не могла сдвинуться с места. Но Лармэн должна была убедиться. Выжить из себя маленькую трусиху Лари, которая хотела одного – пить. Один, второй, третий – с каждым шагом ее страх нарастал. На полпути к чаше Лармэн не смогла себя пересилить и остановилась. Сердце вылетало из груди, голова кружилась, кишки были готовы опорожниться. Охотница задыхалась от ужаса и не понимала, почему. Это же просто чаша! Да и ее содержимое Лармэн уже пробовала.
– Почему ты остановилась?
Страх как рукой сняло. Перед лицом реальной угрозы она сразу преобразилась, выхватила длинный кинжал и направила его в сторону голоса. Клинки ночных охотников напоминали толстые иглы, они отлично пробивали плоть и кость. Лармэн приготовилась к броску, но вовремя одумалась: ее противник не проявлял враждебности. Чаша за спиной пугала сильнее.
– Я спрашиваю, почему ты не идешь дальше? – В голосе незнакомца звучало искреннее любопытство.
– Покажись! – приказала Лармэн, не опуская клинок.
Он послушно вышел из тени. Кожа этого Муза была такой же серой, как и ее собственная, на ней отчетливо просматривались росчерки ритуальных узоров. Лармэн видела такой рисунок всего дважды в жизни. У белой женщины, которая вливала в нее плоть Музерату. И у бледного кокона, что натужно дышал в проклятой пещере.
– Я знаю, зачем ты пришла, – сказал Муз, – но не понимаю, почему остановилась.
– Кто ты?
– Можешь звать меня Ивуро.
– И зачем же я пришла… Ивуро?
Лармэн уже успокоилась и даже устыдилась. В Алгебоно она не трусила никогда. Это ее боялись.
– За ответами, – пояснил он, – и за помощью. Вы всегда приходите к нему за помощью. «О, милостивый творец Музерату! Сокруши моих врагов! Сохрани ближних! Надели властью! Наполни силой! Укрепи здоровье! Верни молодость! Продли жизнь! Дай познать истинную любовь, счастье, наслаждение! Подари детей!» Идете и идете, бесконечным потоком. И всегда получаете по заслугам – даже глупцы, неспособные понять его волю. А вот тебе он, похоже, отказал. Прежде я не видел подобного. Что ты чувствуешь?
– Страх, – неохотно призналась она. – Нет, не страх – ужас. Я не одна из вас, третий сын – в семье была пятой. Однако тридцать семь лет назад он меня принял. И до сих пор не превратил в растение. Я все-таки увядаю, но медленно – не так, как другие кетмены. А еще я чувствую иначе. Дыхание этого храма. Его присутствие.
И твой страх, Ивуро.
Я тоже боюсь, поэтому и пришла. Встретиться с ним лицом к лицу. Понять, почему он меня выбрал. Узнать, что меня ждет дальше.
– Я бы попытался тебе ответить, – вдруг улыбнулся Ивуро, – но смею ли? Во мне нет божественной плоти, как и в любом Музе этого храма. Как и во всех, кто приходил сюда за милостью. Законы веры запрещают ее испробовать, это надругательство над нашим творцом. Как ты посмела совершить подобное?
– Против воли, – невозмутимо пояснила Лармэн. – В семь лет меня похитили истиннородные господа. Они хотели опробовать чудесное средство прежде, чем им упиваться. Белая госпожа была Музом, она носила такие же узоры и прическу, как у тебя. Я не должна была выжить, но уцелела. Не знаю, как посмела, но уцелела.
Ивуро задумался, признания нежданной гостьи его заинтересовали. Какое-то время он молчал, оценивая охотницу взглядом, а потом заговорил. Медленно и осторожно, без всякой уверенности в своих словах:
– Даже в пайгамбарах нет его плоти, а они к творцу ближе всего. Но однажды я видел кетмена, похожего на тебя. Он тоже не был третьим в роду, хотя и отведал плоть добровольно. Его звали Зарко, хелкан Мизерато. Именно с милости Зарко наш храм получил эту чашу. Цена, которую за нее просили, просто смешна. Значит на то была воля бога. Ты тоже явилась сюда не просто так. И все же он тебя отвергает.
– Ошибаешься, Ивуро, – уверенно возразила Лармэн. – Я видела, как он отвергает. Как лишает свободы. Особенно тех, кто желает ее больше всего. Меня он пока щадит.
– Щадит или не может дотянуться? – задумчиво рассуждал Муз. – Он не послал откровения, не предупредил меня. Почему? И почему ты боишься? Все, кто приходил сюда прежде, испытывали умиротворение, стремились к плоти. Тебя чаша пугает. Хотя ты явно не из трусливых, если пробралась в храм. Пришла за ответами… Быть может страх – это и есть ответ? Зарко Шак Одао перед чашей не трепетал…
– Мой страх – это причина. Он привел меня сюда. Я с детства смотрела в лицо опасности и всегда побеждала. Всегда, Муз. Теперь тоже смогу.
– Ты сможешь, а вот то, что в тебе – нет.
– Что во мне?
– Не знаю, но тебя удерживает не Музерату.
– Тогда зачем я здесь?
– Чтобы это понять. И принять. Найти свое место и обрести свободу. Может ли кто-то желать свободы от себя самого?
– Что ты несешь?
– Не знаю…
Ивуро выглядел жалко и сейчас напоминал растерянного ребенка. Лармэн не уследила, когда он так преобразился. Муз коснулся лица раскрытой ладонью, его пальцы дрожали от волнения. Ритуальный жест получился неубедительным.
– Истинная свобода… – припомнила охотница. – Третий сын не получил на нее права. Но я не третий сын. И не твой Зарко. По милости творца Музерату у нас разные судьбы.
– Не поминай Музерату, ты ему больше не принадлежишь!
– Есть только один способ это выяснить. – Лармэн старалась, чтобы ее голос звучал твердо. – Подай чашу.
– Нет, – покрутил головой Ивуро.
– Тогда ты никогда не узнаешь. Не убедишься в его воле. Это сомнение пожрет тебя так же, как меня.
– Ты можешь умереть.
– Смерть – не самое страшное, Ивуро. Если увидишь, что я меняюсь, отправляйся в Алгебоно. Разыщи там Тэрко, вожака ночной стаи. Он знает, что делать.
– Тебе хватит сил?
– Если не хватит, зальешь в меня это сам. Чтобы понять, достаточно одной ложки.
Лармэн очнулась снаружи, на лесной поляне. Чуть поодаль отбрасывала тень городская стена Мифро, вокруг виднелись крепкие стволы сосен. Подстилка из иголок была мягкой, утренний воздух бодрил, первые лучи солнца приятно грели лицо, и все произошедшее в храме казалось кошмарным сном. Но это был не сон, потому что рядом с ней, на поваленном стволе дерева, сидел Ивуро Муз. Жрец закутался в длинный плащ и укрыл лицо капюшоном, солнечный свет явно его раздражал.
– Как все прошло? – слабо простонала Лармэн.
– Ты была права, – заявил он вместо ответа. – Смерть – не самое страшное. Лучше бы ты умерла еще тогда, в детстве. Твои мучители сами не ведали, что сотворили. Нельзя обращать против воли, теперь я хорошо это понимаю. Не только Музерату подарил тебе свою силу – ты тоже отдала ему часть себя. Свое отчаяние. Свою жажду. Свое желание освободиться.
Свой страх. Теперь один на двоих.
Ничтожная часть нашего милостивого творца больше ему не принадлежит. Она принадлежит тебе, а ты – ей. Ты будешь жить долго, хотя и не бесконечно, но никогда не сможешь принять неизбежное. Смерть. Сделаешь все, чтобы ее оттянуть. Чтобы спасти своего Музерату. Одержимость будет нарастать и постепенно превратит тебя в чудовище. Не снаружи, изнутри. Сперва тебе это понравится, а потом привыкнешь, и останется только страх. Впрочем, возможен и счастливый исход.
Лармэн встрепенулась, изумленная таким поворотом. Она и до этого плохо воспринимала происходящее, но теперь совсем одурела.
– Музерату доберется до тебя прежде. Истинный Музерату! Сам, через пайгамбаров или как-то иначе. Сотрет с себя эту гниль, очистит священную плоть. Я тоже думал об этом, но не решился. Потому что сейчас мой бог молчит. Я не смею противиться его молчанию.
Лармэн собралась с мыслями, поднялась с лесной подстилки и яростно уставилась на Ивуро. Она больше не трепетала.
– Наконец-то я во всем убедилась, – злобно усмехнулась охотница. – Благодарю, что в этом помог. Поверь, я сумею преодолеть страх – и собственный, и его. Стану сильнее. В Алгебоно обо мне еще услышат. Посмотрим, кто кому послужит, Архо!
– Тебе не стоит возвращаться в Алгебоно, – невозмутимо произнес Ивуро.
– С ума сошел? Там моя жизнь! Роскошь, любимые, свора! Власть! Полагаешь, я брошу все это из-за твоих страшилок?
– Ты бросишь все это, чтобы жить. Жить дальше. И дольше. Конечно, ты можешь мне не поверить. Вернуться в столицу гордой и властной. Отплатить всем, сполна. Но наслаждения от этого уже не испытаешь, ведь ложка с истиной, которую ты сегодня отведала, слишком больно ранила твоего проклятого сожителя. Ранила, но не убила. Каким-то чудом вы оказались сильнее, чем крепко разгневали нашего творца. А он, как ты знаешь, всегда добивается своего. Ожидание возмездия только преумножит ваш страх, и постепенно этот коварный, скользкий, томительный страх тебя доконает. Заставит бежать все дальше и дальше от льдов Узерхау, на край света. Там ты забьешься в самую глубокую нору и будешь горячо молить творца о пощаде. Молить, чтобы он помиловал этот порченый кусок плоти, отпустил его на свободу. И возможно, когда-нибудь истинный Музерату смилуется.