Вздымая к жизни светлой даль.
Военной битвой околдован,
К сраженью ратному прикован,
Взял в руки гордо грозный меч,
Чтоб Русь ославить – смертью лечь.
И грянул бой под Ленинградом!
Снаряды сыпалися градом,
Свергая вражеский заслон,
Освобождая русский лон.
Горел восток зарёю новой.
Гремели пушки. Бомбы снова
Рвалися грозно тут и там,
Под стать злодействию чертам
Полки неслись на поле брани;
Держа винтовки в сильной длани,
Солдаты рвалися в штыки,
Стояли насмерть моряки…
Летели мины, висли пули,
Боясь штыков, враги тонули
В чужих водах, в своей крови,
Не зная участи в нови.
Сквозь огнь окопов, через беды
Сыны любимые победы,
Волнуясь, рвались горды в бой,
Зовя вперёд Русь за собой.
Душа морская рвалась с ними;
И русской твёрдостью гонимы,
Под громогласное «ура!»
Неслись в атаку не с добра…
Не были счастья боевого,
А битвы поля рокового,
Гремели, выли там и тут,
Свергая вражеский редут.
Под дымом пламенной «Авроры»
Метнулись доблестные взоры,
Войной священною горя,
Взывая мощь богатыря…
Евгений, стужей поражённый,
Печальной мглою окружённый,
На сон ненастный снаряжён,
В глубокий снег был погружён.
Он взором адских привидений,
Глядя чрез призму сновидений,
Перед шумящей крутизной,
Предвидел жизнь свою иной.
Во сне он битву видел грозной
У тьмы осадной и морозной,
Склоняя голову свою,
Внимая жизни на краю.
Военный спор уж ненавидя,
Сраженье дикое предвидя,
Схватил он смело длинный меч,
Чтоб вражьи силы насмерть сечь
Сны, может быть, такого рода
Являла грозная природа;
Предчуствий горестных напев
Дарил несчастье сердцу дев
Раздался крик… и мост шатнулся..
Евгений в ужасе проснулся;
В нём сердце, полное тоской,
Внимало жизни в упокой.
Рассвет печальный битвы бурной
Дарил угар над ранней урной,
В глубокой мгле тая весь сон,
Войне ненастной в унисон.
Сидел недвижим он и странен,
Как будто был на фронте ранен
От горя глух и молчалив,
Свои страдания излив.
Не понимая смерти муку,
Он поднял тихо мёрзлу руку,
Себя готовя в честный гроб,
Глядя ребенку в бледный лоб.
Лежал ребенок бездыханный,
Как призрак жизни многогранный,
Увяв, как горестный цветок
Не дав для жизни свой росток.
Но пред могильною чертою,
Внимая русскому устою,
Идя вперёд под гимн времён,
С благословления племён,
Евгений встал от бури света,
Воспомня юношества лета,
Уже предвидя свой удел,
Ведь пыл души в нём уж хладел.
Что ж это? … Он остановился.
К движенью смело вдохновился;
Несчастье невских берегов
Его влекло под новый зов.
Затем по улицам свободным
Своим бесчувствием холодным,
С негодования томясь,
Конец уж ждал, в мороз ломясь.
Ему вдогонку Всадник Медный,
Какой уж век безумец бедный,
Пути счастливого желал,
С уединения пылал.
Евгений вздрогнул. Средь дороги,
Под шумом внутренней тревоги,
Тела лежали тут и там,
Неся несчастие местам.
В надежде, в страхе шел Евгений,
Изнемогая от мучений,
В места знакомые глядя,
Живых людей так не найдя.
Вокруг лишь снежные сугробы,
В снегу трамвами горя робы
Застыли волею судьбы,
Признав желание борьбы.
В мороз и голод всяк несчастный.
Евгений был на вид ужасный;
Свою добычу вёл мороз,
В обьятья жертву взяв для гроз.
И вот, насытясь укрощеньем,
Любуясь жертвы возмущеньем,
Мороз, как яростный злодей,
Губить стал волею своей.
Идя заснеженной дорогой,
Каштан увидел недотрогой,
Пустынным снегом занесен,
Лишь кроной омертвелой он,
С мороза жгучего шатался,
Так день за днём он век верстался,
Не указуя на богов,
У счастья, горя берегов.
Взглянуть назад уж не умея,
С мороза страсти не имея,
К каштану ближе подойдя,
Избыток горести найдя,
Печальной мглою окружённый,
Морозом жгучим поражённый,
В сугроб ребёнка положил
И от несчастья затужил.
Дрожа, уж мёрзлыми руками,
Под голубыми облаками,
Он ствол каштана обхватил
И к смерти оной подкатил.
И вот, казаться стала снова
Ему невиданна обнова.
Кипучий, темный и немой
Поток, не скованный зимой
Как долго с бурными волнами,
Плывя без устали за снами,
Боролся опытный гребец,
Ведя свой челн в другой конец.
Как рвался к морю против бури,
Взывая мир от буйной дури,
Чтоб вражий мир весь превозмочь
И проявить всей силы мочь.
Как лилось радостное время,
Как угасало жизни бремя,
Веками шедшей нищеты,
Ведя под стать труда щиты
…Кряхтя крепил мороз неносный,
Являлся лес… недвижны сосны,
Шумел и выл мороз теперь,
Горя от злости, словно зверь.
И взором адских привидений
Внимал от устали Евгений,
Являлось горе, злостный смех,
Гремело лихо для помех;
И чем страшнее выло роком,
Людская молвь шла ненароком
Терпеть хохлатые клыки.
И так кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
– Копыты, хоботы кривые,
Метелью все занесены,
Сугробами не спасены.
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
В своих деяниях грубясь.
Закрыв усталы сонны очи,
Евгений все теряя мочи,
На злые беды не глядя,
Дыханье в ад переведя,
Печален, смутен был от горя,
Мороза явствами задоря,
Был в мраке мертвою главой,
По воле жизни роковой.
Но вот, собрав последни силы,
Уйдя от дерзостей могилы,
Евгений в страхе и тоске
Помчал к смирившейся реке.
Нева под льдами утешалась
Ей тяжело порой дышалось,
Зимою скована она
Была надеждами полна.
Мороз и солнце вились рядом;
Евгений видел мутным взглядом,
Когда с последних сил бежал
И тяжело, под мреть дышал
Достиг ограды он несчастный,
Увидев город весь ужасный;
Один у снежных берегов
Он проклинал Руси врагов.
Изнемогая от мучений,
Пройдя чрез меру огорчений,
Увидел Всадника вдали,
Внимая радости с земли.
Являлись жизненны пороги;
Как ныли огненные ноги!
Под ними словно тлел огонь,
Тая расплавленную бронь.
Его отчаянные взоры,
Познав смертельные узоры,
Таили мира всего взгляд
Для лона мира и отрад.
Найдя себя, матрос Евгений,
Чрез боль ужасных потрясений,
Согретый силою своей,
Навстречу жизни шёл сильней.
Придя в сознание, он живо
Воспомнил ужас и служиво
Пошёл бродить и тут и там,
Внимая горестным местам.
В штаб флота прибыл он с известьем,
О битве доблестной в предместье,
Где храбрость русских моряков
Хранила город от врагов.
Евгений гордо возвращался
К передовой, где укрощался
Пришелец злобный – русский враг,
Где реял наш – советский флаг.
…Шагал матрос…
Пред ним широко
Нева грустила одиноко;
По опустелым берегам,
Внимая грозным облакам,
Громады мрачные теснились
Дворцов и башен; притаились
Мосты, повиснув над рекой,
Неся печаль и грусть в покой.
И лишь желанный голос бедный
Нес Ленинградом Всадник Медный,
Взывая к мужеству народ,
Чтоб отстоять России род.
1942 г.
У ДЕРЕВУШКИ
У белорусской деревушки,
На перекрёстке двух дорог
Готовя к бою свои пушки,
Артиллеристы, зная прок,
Собрав остатки батареи,
И окопавшись до зори,
На время став и чуть добрее,
Держали меж собой пари,
Захоронив своих останки,
Один с тревогой произнёс:
«Пойдут на нас с дороги танки, —
Другой промолвил, – бог пронёс…»
«А много выпил горькой водки? —
Комбат спросил у старшины—
Да, вот, за этакие сводки
Побед не ждать и с вышины… —
Но перебил лихой наводчик:
– Погибнем мы ли с тем в бою,
Но знаю, я, наш бог-молодчик,
Отвагу, смелость ждут в раю!
Пойдут ли танки, иль пехота,
Фашистов бить наверняка,
Пусть умирать нам не охота, —
Комбат сказал без сорняка…»
Когда с рассветом вышли танки,
Исправных пушек было пять.
С пятиминутной перебранки
Горящи танки шли уж вспять.
Четыре танка, в землю вроясь,
Горели пламенем одним,
Другие танки, огнем кроясь
Из виду скрылись, сея дым.
Но наши то ж недосчитали
Осталось пушек только три.
Артиллеристы не роптали,
Хоть вышло время у зори.
Вот так, у тихой деревушки,
Подкараулив танков рой,
Стояли насмерть русских пушки
С солдатской удалью порой.
1946 г.
ПОСТОЯЛЕЦ
Отворил дверь постоялец,
Молдаванин, среди дня,
Вняв сиянью, как страдалец,
Мир мой к жизни осеня.
Как товарищ мой случайный,
Был он весел и печальный,
Но, как друг, у юных лет,
Свой оставил вечный след.
Русский – был ему неведом,
Жил в России он лишь год,
Но, признаться, слыл соседом,
Всей судьбе наоборот…
Как в темнице жил он прежде,
Стали помыслы в надежде
На другие времена,
Чтоб счастливей шла луна.
Отворил себе темницу.
Он советскою порой,
Черноглазую девицу
Свидел вскоре за горой.
Но красавица младая,
Без любови увядая,
Отвернулась от него,
Был он беден лишь всего.
У судьбы, игрой коварной,
Полусвет зари румян,
Дал дорогу лучезарной
Для величья молдаван.
И пошел своей дорогой
Новой, дальнею и строгой,
Молдаванин молодой,
Без красавицы младой.
Киев свидел он впервые,
Другом став у юных лет,
Чуя годы роковые, для земли даруя след.
Мир в глазах его был узкий,
С тем учил он жадно русский,
Чтоб Россию распознать,
И невежество изгнать.
Днём я сам учился в школе,
Вечером учил его,
Чтобы вдаль смотрел он боле
От сознанья своего.
Одинок, идя к отраде,
Исписал он сто тетрадей;
Научился и читать
И мечтанья почитать.
Из окна темницы видел
Он, бывало, мир любя,
Власть тиранов ненавидел,
Жизнь советов голубя.
Смелы мысли в дали лились,
Даже слёзы чуть струились,
Стоя гордо над Днепром,
Поминая жизнь добром.
Вняв напевам неги страстной,
Шёл ему тридцатый год,
Стал он музыке подвластный,
У предверья непогод…
И когда Чайковский лился,
Он, казалося, стремился
В мир природы, так страдал,
С тем от радости рыдал…
Мчал он в оперу с отрадой
Чтоб с Чайковским помечтать,
Под трепещущей усладой
Мир наземный разгадать,
Полюбив его романсы,
Менее – к ним реверансы,
Наполняя мир души,
Под напевы хороши…
Кем он стал, сосед печальный,
После яростной войны,
Как товарищ мой случайный,
Вняв деяниям страны?
Русский – был ему неведом,
Но, признаться, слыл соседом,
И, как друг у юных лет,
Свой оставил вечный след.
Вечный след – любовь к искусству,
С юных лет взывая новь,
Вняв прекрасному рассудству,
Нод лирическую зовь,
Всей чайковской музыкады
Для величия отрады
От желаний и страстей,
Кровь чтоб лилась от вестей.
1946 г.
ГДЕ ЗАЛЕГЛИ НА МИГ СОЛДАТЫ
Залёг, однажды, я в воронке,
Держа под боком автомат,
Тоскуя по родной сторонке,
Вдыхая гари аромат.
Над головой свистели пули,
Неслися мины тут и там,
Взрывные волны ветром дули,
Ломясь с землёю по местам.
Где залегли на миг солдаты;
Солдат, убитый наповал,
Не знал того, что без лопаты
Себя врагу сам открывал…
Земля дрожала в страшном гуде,
Гремело, выло всё вокруг..
«Ура» смешалось в перегуде,
Сражался каждый без услуг.
Мне жизнь была всего дороже,
Но всё ж поднялся и вперед,
В бою рискуя жизнью всё же,
Строчил фашистский пулемет.
И рядом сразу вскрикнул кто-то,
А кто-то молча ниц упал,
Но шла вперед Руси пехота.
Даря фашистам весь запал
1946 г.