– Ладно. Видно будет, – заторопился Степан закрыть щекотливую для него тему, недовольный уже и тем, что разоткровенничался перед Фёдором.
И молча закончив курицу, которую всё это время держал в руках, стал весело, как будто предыдущего разговора и не было, рассказывать о внезапно объявившемся дяде, что и должно было быть для Фёдора той неожиданной и приятной новостью.
– Помнишь, ты о режиссере говорил, который хочет снимать кино, да денег нет? Родственник обещал денег дать.
– Ты прямо, как по следу. Я же с Мариной эти деньги ему достаю, Ватракшин даёт.
– Да? Марина батьковна? А, знаешь, ведь я ей вчера звонил. Набрал номер, не туда попал, а второй раз звонить не стал. Представляешь? Хотя об этом я тебе уже говорил. Был я у дядьки, – продолжал рассказывать Степан, делая вид, что дела Марины его не касаются, – да, и сегодня от него. Ночевал. Всё, что на мне, из его сундука. А костюм свой я уделал. Стирается. В трёхэтажном доме живёт, в ванной зеркальные батареи, да там много всего.
– За городом?
– В Москве. У вас, на Козловке. Да, ты этот дом знаешь, он один такой. Там в кабинете у дядьки два аквариума. В одном мелкая рыба, гупяшки с яркими хвостами, в другом бычки с острыми зубами. Он гупяшку отловит, щёлкнет ей по носу, чтобы быстро не плавала и к бычкам. Знаешь, как лопают? Сам всё увидишь. Может, завтра и пойдём. Сегодня последний день работаю, с восемнадцатого отпуск, а двадцатого тю-тю, к тёплому морю и высоким горам. Смотри, ещё не поздно передумать, поехали бы вместе. Билет на тебя куплен.
Друзья распрощались. Степан пошёл в магазин, работать, а Фёдор поехал домой, отдыхать.
Добравшись посредством метро до станции Киевская, Макеев вышел из вагона и решил продолжить путь с помощью наземного транспорта. Ждать автобус пришлось долго, и висевшая на остановке табличка, предупреждавшая, что в связи с перевозкой детей в пионерские лагеря интервалы на всех маршрутах увеличиваются, не успокаивала. Люди коротали время по-разному. Рядом с Фёдором стоял мужчина с трёхлитровой стеклянной банкой пива. То и дело он доставал соль, из бокового кармана пиджака, обмазывал ею край банки и с этого края отпивал. Старушка, уставшая от ожидания, сидела, дремала прямо на урне с мусором.
Наконец, придав ожидающим оживление, из-за угла гостиницы «Киевская», показался долгожданный автобус. Тот номер, что подошёл, был не совсем удобен, из-за маршрута, но ждать удобного не было сил и Фёдор в числе последних из желавших уехать, втиснулся в заднюю дверь.
Шёл автобус медленно, в салоне было душно. Окружавшие его люди сопели, поминутно смахивали с лица выступавший пот. Волей судьбы Фёдор оказался притиснутым к двум товарищам, один из которых при входе в автобус, случайно выронил и разбил бутылку вина. Его товарищ, сначала утешавший несчастного: «Хорошо, что свидетель есть, а то, сказали бы – жеранул», потихоньку, от утешений, стал переходить к упрёкам: «И как ты её мог уронить? Дал бы мне тогда, что ли. Я бы сунул в карман, и была бы цела. Я бы её во внутренний карман положил и всё время рукой бы придерживал. Она бы у меня не упала».
Такое соседство Фёдору не импонировало и поэтому, выйдя на следующей остановке, он с огромным трудом, но всё же влез в переднюю дверь. Там и дышалось легче и помимо всего прочего, прямо перед ним, на переднем сидении, ехала красавица. Фёдор увидел девушку и обомлел. Девушка была не просто красива, она была прекрасна. Чистота помыслов была так же хорошо видна в её глазах, как видно солнце ясным днём на небе.
Фёдор залюбовался, а тем временем в салоне стало слишком тихо. Все словно почувствовали надвигающуюся «грозу» и она разразилась. Очень стремительно, между пассажирами завязалась драка. Тишина заполнилась звонкими оплеухами, глухими ударами, криками и руганью. Началось всё с того, что человек в очках, одетый в зелёную женскую кофту на голое тело, стоявший рядом с горевавшими о разбитой бутылке товарищами, ударил кулаком в челюсть того из них, что сначала утешал, а потом стал сетовать. Удар был нанесён с такой силой, что получивший его на время потерял сознание.
Хулиган в зелёной кофте, тем временем, ухватившись руками за поручни, подтянулся под самый потолок и стал скользить спиной по людским головам, отбиваясь при этом ногами в ботинках от друга потерпевшего, кинувшегося, в свою очередь, за ним. С этого всё и началось.
Отбиваясь, хулиган стал задевать ботинками совершенно посторонних и не заинтересованных в драке людей. Но, так уж заведено, что если по-настоящему задеть кого, то человек из постороннего наблюдателя немедленно превращается в самого горячего участника. Что и произошло. Десятки людских рук стащили, а точнее сорвали хулигана с поручней и, кинув его на пол, стали топтать ногами. Что незамедлительно напугало и возмутило людей, от хулигана не пострадавших, потребовавших и приложивших свою руку к тому, чтобы избиение прекратилось.
Продолжалось бы всё это неизвестно сколько, если бы водитель, извещённый о происходящем, не подогнал бы автобус к посту милиции. Увидев жёлтую машину с синей полосой и сотрудников в форме, стоящих рядом с ней, в салоне воцарилась прежняя, не характерная для общественного транспорта, тишина. Всё само собой нормализовалось.
– Ты, что ли, буянишь? – Спросил полный краснощёкий милиционер у Фёдора, когда открылась передняя дверь.
– Нет. Не он, – вступились сразу несколько мужских и женских голосов. – Вот они. Проходите сюда.
Через несколько минут водитель, выругавшись на отказ милиционера поставить в путёвке отметку о задержке, повёл автобус дальше. Среди пассажиров не было хулигана в зелёной кофте, не было двух товарищей, известных по истории с разбитой бутылкой, и все в автобусе вели себя так, словно и драки не было. И только девушка, на которую загляделся Фёдор, тихо и ни для кого незаметно плакала.
Она вышла на одной остановке с ним, и никто не мог подсказать ей дорогу к дому, хорошо известного Макееву.
– Я покажу. Нам по пути, – сказал Фёдор, стараясь дышать в сторону.
Посмотрев на него, девушка кивнула.
Они шли мимо собачьей площадки, построенной энтузиастами на том месте, где когда-то дымил цех обувной фабрики, а потом лежали горы обломков и хлама. Мимо магазина с названием «Свет».
Шли рядом, молча, несколько раз поворачивались лицом друг к другу, как бы желая заговорить, но так и не решались на это.
Дойдя до кирпичного дома-башни в двенадцать этажей, Фёдор сказал:
– Ваш.
– Большое спасибо, – услышал он в ответ и долго ещё вспоминал эти слова и ангельский голосок, каким слова эти были сказаны.
Застав дома Максима, лениво черпавшего ложкой щи, и матушку, собиравшую рюкзак для деревни, завязавшую бессмысленный разговор о работе, Фёдор сел на диван и уставшим голосом сказал:
– На работу, говоришь? Сегодня утром предложили, весёлую и высокооплачиваемую. Сразу хотел рассказать, как пришёл, да ты со своей деревней не дала.
– Ну, и слава Богу, – с облегчением в голосе сказала Полина Петровна, – хоть мышцы разомнёшь слегка, а то засох весь.
– Что за работа? – Спросил Максим, бросая ложку на стол и отодвигая от себя тарелку.
– Вы же не слушаете, перебиваете. А, надо по порядку, с самого начала рассказывать. Иначе не поймёте.
Дождавшись, пока домашние успокоились, Фёдор стал излагать:
– Неделю назад сел я на конечной в автобус и жду, пока отправится. Смотрю, бежит женщина. Пока бежала, успела всего меня через окошко рассмотреть. Почему-то сразу догадался, что сядет именно ко мне. Хотя мест свободных было предостаточно. Так и есть, села и долго не думая – с места в карьер. Имея полную сумку талончиков, подглядел, прошу прощенья, отыскала медный пятак и с ним ко мне: «Не продадите талончик, мужчина»? Нет, говорю, не продам, женщина. Признаюсь, грубо ответил, последнее слово, так прямо с обидной интонацией и произнёс.
Она обиделась. «Как, вас никогда не называли мужчиной»? Нет, говорю. Говорю не с тем, чтобы беседовать, а так, чтобы отстала от меня. «Ах! Я вам соболезную». Да, да, не соболезную, а соболезную, с ударением на последний слог сказала. После этой перепалки она купила себе талончик на стороне, пробила его и временно успокоилась. Еду и думаю про себя: нет, эта не из тех, что спокойно ездят, эта себя ещё покажет. И сам сделал ошибку, совестно стало, что нагрубил, полез извиняться.
Только повернулся, полслова сказал, даже договорить не дала. Глазами сверкнула и демонстративно на весь автобус: «О чём вы? Я вас не понимаю». После этого я отвернулся к окну и ехал молча, а она разошлась, стала по-польски на весь автобус говорить, обращаясь ко всем подряд. Стала спрашивать обо всём, что в окно увидит, не у меня, а у всего салона. И так до Кутузовской без передышки. Точно её лихорадило. На Кутузовской вышли, идём. Она идёт тихо и постоянно на меня оглядывается, и тут я снова не выдержал, подошёл.
Думаю, гостья из Польши, а я нагрубил. Стыдно. В особенности это слово, соболезную, с неправильным ударением сказанное, подействовало. И потом эта ссора, если вдуматься, совсем не из-за чего произошла. Ну, обратилась фамильярно, но она же женщина, тем более из Польши. Дай, думаю, попробую ещё раз извиниться.
Подошёл к ней, к этой паненке, а она, уже ожидавшая меня, как понесёт на чистом и родном: «Что? К даме с левой стороны? Позор! Мальчишка! Тебе сколько лет? Четырнадцать? Шестнадцать? У тебя паспорт-то есть? Щенок! Молокосос! Ты мне в сыновья, во внуки годишься. Пшёл вон! Вон пошёл!».
Представьте, идём рядом, и всё происходит на ходу. От этих её слов я опешил. Опомнился только после слов: «Сейчас тебя в милицию сдам. Скажу, что ко мне пристаёшь». И то, только потому, что испугался. Остановился, а она пошла дальше.
– Ты обещал про работу, а рассказываешь, Бог знает что. А я стою, слушаю, – вставила Полина Петровна и, сказав. – Мне нужно холодильник разморозить. Да, думать, что на ужин готовить, – ушла из комнаты на кухню.
– Ну, не желаете, не буду, – проговорил раздосадованный Фёдор, которому хотелось досказать.
Он уже собрался вставать с дивана и идти в другую комнату спать, как Максим, глаза которого горели огнём внимания, остановил его.
– Расскажи. Мне расскажи.
Невольно подчиняясь, Фёдор откинулся на спинку дивана и продолжал:
– Встреча вторая. Сутенёрша. – Торжественно объявил он.
– Кто? – Робко спросил Максим, но старший брат не ответил и повёл повествование дальше.
– Сегодня утром, возвращаясь с прогулки, снова встречаю эту паненку. Кинула она мне в руки свои продукты, попросила проводить до подъезда. Недалеко, в панельной девятиэтажке живёт. Пошёл. Интересно всё-таки, что за птица. И потом, почти, по пути. По дороге случился разговор:
– Как вас зовут? – Фёдор. – Хорошее имя. – Мне тоже нравится. – Что делаете? Чем занимаетесь? Учитесь или работаете? – А вот этого, говорю, я вам не скажу. – Боитесь? – Боюсь. – Испугались потому, что обещала в милицию сдать? – Угадали. – После этого, она мне представилась Ольгой, показала своё окно, рассказала, как вселялась. Сказала, что живёт с мужем, но уже в разводе и скоро переезжает.
Подошли к подъезду, взяла из моих рук свои продукты и как бы невзначай спросила: «Фёдор, вы никогда не занимались силовой гимнастикой»? Говорю – нет времени на это. «Очень жаль, вам обязательно, надо будет заняться. У вас интересная внешность и вы можете за вечер иметь сто, а за ночь двести. Я вам помогу. Сделаю вам карьеру».
И говоря уже не Максиму, а как бы вслух рассуждая с самим собой, Фёдор сказал:
– Только деньги на уме, кроме денег ничего. Как неразумно, как глупо живут. Всё у них просто.
– Подожди, я так и не понял, – заговорил Максим, стараясь разобраться в витиеватой речи брата. – Какую работу тебе предлагали?
– Проституткой, – резко ответил Фёдор, удручённый непонятливостью собеседника.
Встав с дивана и собираясь уходить, он вдруг сел на стул, стоящий у двери, и ухватившись за хвост новой мысли, мелькнувшей в голове, стал про себя рассуждать, надеясь за хвост вытащить и всё тело.
«Проститутка, – рассуждал он, – это не та и не тот, точнее, не только та и не только тот, кто торгует, продавая себя. Но, это так же и та, и тот, кто покупает. Это люди одного уровня, ягоды одного поля. Всё это, конечно не новость, но почему я отчётливо понял это только теперь? Потому ли, что меня хотели купить, а точнее продать? Да. Только поэтому».
В этот момент, открыв дверь и вытирая руки о фартук, в комнату вошла Полина Петровна. Протянув старшему сыну руку, радостно сказала:
– Если с работой не обманываешь, поздравляю.
Фёдор поднялся со стула и, засмеявшись, пожал протянутую руку. После чего, перестав смеяться и не выпуская протянутой ему руки, с обидой в голосе сказал:
– Тебе всё равно, где, кем. Лишь бы знать, что сын числится работающим и можно об этом рассказать подругам. Ты ушла, не дослушала. Проституткой предложили работать, а ты – «поздравляю».
– Что ты?
– Точно. Сто рублей за вечер, двести за ночь.
– Ой, – испуганно, словно это уже решено, вскрикнула Полина Петровна и как бы даже с брезгливостью высвобождая свою руку из сыновней, умоляюще запричитала. – Что ты, что ты! Откажись! Никакие деньги не нужны. Кусок в горло не полезет. Уж лучше не работай совсем.
– Ну, вот, – снова засмеялся Фёдор. – То поздравляю, то откажись.
– Да, ну тебя. Придумаешь вечно, – сказала матушка, совершенно уверенная в том, что сын её разыграл.
Махнув в его сторону рукой, подошла к рюкзаку и принялась его завязывать.
– Максим, стипендию дали? – Спросила она у младшего, испытывая перед ним неловкость из-за того, что позволила Фёдору вести себя некрасиво и рассказывать неприличные истории.
– Нет, – ответил Максим, опустив голову.
– В субботу приедешь, буду тебя ждать. Да, смотри, утром не проспи. Попроси, чтобы разбудили. Федя, разбудишь Максима в субботу, чтобы он на электричку не проспал?
– Разбужу, если заснуть сейчас дадите, – сказал Фёдор, уходя спать.
Пообедав, Максим поспешил к Назару, чтобы поделиться услышанным и узнать его мнение. Но, к своему огорчению, застал его не одного, а в компании пьяненького Вольдемара, рассказывавшего философию своей жизни.
– Что плавуче, то едуче, – говорил Вольдемар, поминутно теряя равновесие и переступая с ноги на ногу. – Я на спор могу живьём лягушку съесть. Смейтесь, смейтесь. Глухарь тоже смеялся. Ну, ёлки, полностью. С когтями, с хвостом, в сопровождении её собственного абсолютного писка.
Официально заявляю: сам ловлю, сам съедаю. Только смотрите и платите деньги, потому что съедаю не за «будь здоров – хорошо живёшь», а за советские рубли, на спор. Такса такая: лягушка – чирик, жаба – четвертак. «Что плавуче, то едуче», это мой принцип. Короче, хотите – замажем? Сам поймаю лягушку и сам у вас на глазах съем. Спрашивается – как? Безжалостно, но живописно. Есть десятка? Покажу. Но предупреждаю, зрелище не для слабонервных. Глухарь не верил, замазали. Я поймал лягушку, показал. Спрашиваю: устраивает? Чтобы не было потом разговоров. Он смеётся, говорит – лопай! Стал лопать. А я их как ем? Беру зубами за краешек головы, и всё. Дальше руками не помогаю, лягушка сама в рот идёт, как к удаву в пасть. Идти-то идёт, но пищит при этом страшно. Глухарь от этого писка, как начал блевать, так все брюки себе и уделал. Чуть не подох. Торжественное слово давал, что пить из одного стакана со мной не будет. Какой! Пошли на десятку его, я ещё добавил, взяли коньяку, как треснул – и про клятву свою забыл.
Максим, не выдержав, перебил словоохотливого Вольдемара и сообщил свежую новость:
– Брату сегодня работу предложили. С женщинами спать. Сто рублей за вечер, двести за ночь.
– Врёт! – Возбуждённо сказал Назар.
– Нет, не врёт, – поддержал новость Вольдемар с той уверенностью, будто и ему предлагали. – Я эту штуку знаю. Вдовушек обслуживать. У меня приятель, мясник, промышлял этим, пока здоровье было. Потом бросил, говорит – надоело.
* * *
Расставшись с провожатым, Анна вошла в подъезд двенадцати этажного дома и поднялась на четвёртый этаж, дотошно указанный в бумажке.
Войдя в квартиру, ощутила запах окурков и пыли. Первым делом обратила внимание на засохшую розу в бутылке из-под шампанского и волнистого попугая сидящего в клетке, который, как только её увидел, сказал:
– Как поживаешь?
– Спасибо. Хорошо поживаю, – улыбнувшись, ответила Анна.
Повсюду, и в комнате, и на кухне, толстым слоем лежала пыль, шторы были наглухо задёрнуты, и казалось, что за окном не лето, а поздняя, неуютная осень.
В холодильнике стояла одинокая кастрюля, в которой плавало в бульоне отварное бычье сердце. На холодильнике, в миске с водой, отмокая, плавали, сухие грибы. Других продуктов не было. Первым делом Анна принялась за уборку и очень скоро всё заблестело и задышало. Приняв душ, сходила в магазин, приготовила из купленных продуктов ужин и стала ждать сестру.
* * *
Как стемнело, Максим с Назаром закрыли голубятню, распрощались с Вольдемаром и шли по улице домой. Назар рассказал, что приходили ребята, жаловались на Маслёнка и Мазая, просили помощи. Ребятам Максим не прочь был помочь, но на уме теперь было другое.
– Нечего жаловаться, пусть соберутся и разберутся с Маслом.
– Так и сказал. А, они говорят, что у Маслёнка постоянно нож при себе и целая шайка.
Максиму было не до ребят, не до дворовых разборок. Он, как ему казалось, давно вырос из всего этого. Отмахнувшись рукой от Назара, он завёл разговор на другую тему.
– Помнишь, ко мне лаборантка липла? Я и догадывался, что ей нужно и девчонка хорошая, фигуристая. А, не могу и всё. Словно какая-то сила держит.
– Вдовушек обслуживать, – задумчиво повторил Назар слова Вольдемара.
– Вольдемар трепло, сам ничего не знает, – убеждённо сказал Максим. – Вдовушек. Это нужно не старым, а молодым. Тем, у кого есть деньги. А от старухи, всегда можно отказаться.
– Точно, – подтвердил Назар, полностью во всём с другом согласный. – Да, как ты её найдёшь, ту, что предлагала? У брата спросишь, в лоб даст. Матери и сестре скажет, чтобы глаз с тебя не спускали.
– Зачем спрашивать, я её знаю. Почти каждый день вижу. Брат сказал, что она в панельном доме живёт, можно подстеречь.
– Не можно, а нужно.
– Да, слишком даже нужно. Мать про стипендию спрашивала, сказал, что не дали.
– Видишь, медлить нельзя. Давай завтра? Если получится, то и матери стипендию отдашь, да ещё и на голубей останется. Беленькой, курносой, купим голубя. Пары две синих для лёта возьмём. И пшенички мешок, чтобы не думать, что дать, чем кормить.
* * *
Рита пришла домой поздно, сказала, что было много дел, но педагогу, который нужен Анне для подготовки басни и отрывка, позвонила и обо всём договорилась. Придёт завтра.
Закончив речь словами:
– Анюта, милая, иди, спать. Ещё наговоримся, – закурила и, отказавшись от приготовленного ужина, пошла, принимать ванну.
Анна лежала в постели с открытыми глазами и смотрела на потолок, по которому время от времени тянулись, исчезая, полосы света. Она знала, что это свет от фар проезжавших мимо окон машин. Вспомнила свой приезд, старушку с собачкой, улицу Арбат с весёлыми клоунами, поэта с его смешным сватовством, экзамен и драку в автобусе.
Особенно остановилась на молодом человеке, провожавшем её до дома. Вспоминая, отметила одну деталь. У магазина «Свет» весь асфальт был разрисован мелом. Дети нарисовали людей держащихся за руки. Прохожие смело и бездумно наступали на нарисованных людей, не замечая и не придавая рисунку никакого значения. Провожающий её молодой человек, в отличие от них, обошёл рисунок стороной, глядя, при этом, себе под ноги. Опасаясь, как бы случайно не наступить. Она порадовалась тому уважению, с каким он отнёсся к детскому рисунку. Это говорило о том, что в груди его бьётся доброе сердце.
Она так же осторожно обошла рисунки и, как ей показалось, провожающий это отметил. Ещё подумала Анна о том, что в один короткий день уместилось много встреч и событий, возможно, таких, от которых изменится вся её жизнь. И было от этого одновременно и грустно, и радостно.
Закрывая глаза, она подумала о том, что дома всё-таки лучше.
Почти заснула, как в коридоре тихо затрещал телефон. Слышала, как Рита с кем-то разговаривала, после чего ходила, шмыгая шлёпанцами, то к входной двери, то на кухню. Слышала, как кто-то вошёл в квартиру без звонка. Всё это Анна слышала, находясь в полудрёме. Засыпая, вспомнила на миг солнечное утро, то, как летела птицей над светлым городом, и улыбнулась.