Человек. Сборник рассказов-1

Бабушка-старушка

Пошёл я в заводскую поликлинику, к терапевту. Попросил врача прописать матушке уколы. Церебролизин, если не ошибаюсь. Терапевт, приятная женщина, объяснила, что такие лекарства – прерогатива невропатолога. В заводской невропатолог болел, она меня направила в районную.

Встал я утром следующего дня, пошёл в районную поликлинику. К восьми часам, к открытию. Оказалось, зря так рано встал, невропатолог принимал с двух. Вернулся домой, поспал, а к двум часам поплёлся туда снова.

Вошёл, разделся в гардеробе, узнал в регистратуре, что к чему и иду к лестнице, чтобы подниматься. А у лифта, прямо на первом этаже, стоит старушка. Я ей улыбнулся.

– Мужчина, подождите. – Остановила она меня. – Со мной не подниметесь на третий?

– А вы одна боитесь?

– Я лёгкая, он меня не везёт.

– Неужели вы весите меньше двадцати пяти килограмм? – Спросил я, входя вместе с ней в лифт.

Старушка ничего не ответила. Так, в молчании, до третьего этажа и доехали. Вскоре выяснилось, что и она к невропатологу. Пока сидели, дожидались очереди, она рассказала случай из своей жизни.

– Хоть плачь, хоть смейся, – говорила старушка, – такая история со мной произошла. Поехала я к подруге в Ногинск. Было мне тогда сорок лет и не очень с мужчинами везло. А тут, иду мимо поля, стемнело уже, выходят из-за кустов двое и прямо мне нож показывают. Жить хочешь, говорят, иди с нами. Думаю, зарежут ещё, испугалась.

Повели в кусты. Один дежурить остался, смотреть, чтоб не шёл никто, а другой, что с ножом был, говорит: «Если жить хочешь, снимай штаны». Я не знаю, шутит или нет, а вдруг нет. Слушаюсь. Жить то хочется. Он тоже разобрался, навалился на меня и засопел.

Может минута, может, другая прошла, я о страхе забыла. И так, знаете, стало мне хорошо, что обняла я мерзавца обеими руками и стала его целовать. Прижимаю к себе, осыпаю лицо поцелуями, а он испугался. Стал визжать, как резаный поросёнок, кричать благим матом.

Плачет, умоляет: «Тётенька, отпусти. Честное слово больше не буду!». Тот, что в сторонке стоял, дежурил, как услышал крики, так пустился наутёк. Прямо по полю, по колдобинам. Боюсь, бедняжка в темноте ноги себе переломал. И тот, что с ножом, ухажёр мой сладкий, тоже поднялся и бежать, как ошпаренный.

А я полежала, помечтала, думаю вот ведь ребята какие пугливые. Встала, отряхнулась и пошла своей дорогой. Как говорится, хочешь плачь, а хочешь смейся.

Старушку слушал я внимательно, её сказка мне понравилась. Но про себя решил, что в лифте с ней больше не поеду.

1995 г.

Баловство

В деревенский дом старика Алфимова прибежал сосед, Владлен Локотков. Постучался и тот час вошёл, хозяин не успел даже сказать «входите». Этот Локотков всю сознательную жизнь, если точнее, шестьдесят восемь лет, прожил в городе и, вдруг, разом бросив всё, перебрался на постоянное место жительства в деревню.

Поселился в доме, купленном у Выходцевых, жил отшельником, ни с кем не знался. Зимой и летом ходил в кедах. Всё хозяйство – радиоприемник.

– Ой, сосед, горе какое, – заголосил Владлен с порога, – у Джорджа Клуни, американского актёра, умер поросенок! Как услышал, у меня чуть сердце не остановилось. Чуть было удар не хватил.

– И в самом деле, беда. Как же он его прозевал? Почему вовремя не заколол? Он у него что, хворал? Больной был?

– Что ты такое говоришь? Поросенок от старости умер, в восемнадцать лет. Это для людей, всё одно, что девяносто девять. Они с поросёнком жили вместе, душа в душу, а тут он, возьми, да и умри. Я в последний раз так убивался, когда погибла принцесса Диана.

– Это понятно. Не понятно одно. В слона, что ли, твой Луня, поросенка откормить хотел? Или на племя берёг? Зачем восемнадцать лет нужно было на борова добро переводить?

– С кем говорю! Поросёнок – другом ему был, а не куском мяса. Джордж спал с ним в одной постели, делился переживаниями. Кому я это говорю!

Владлен закрыл лицо руками и горько заплакал.

– Что ж это, у него ни детей, ни семьи не было? – Стараясь, как то, утешить соседа спросил хозяин дома, и тут же, словно опомнившись, прибавил в сердцах, – хотя какие дети, если не с бабой, а с поросенком спал.

– Да, ты пойми… Ну, как тебе объяснить? – Завопил, уязвлённый человеческой глупостью и человеческим же жестокосердием, Локотков. – Поросёнок был для него дороже отца с матерью! Дороже всех на свете!

Алфимов от этих слов, расхохотался так, как это делал только в молодости. И хохотал долго, чуть ли ни с минуту. Успокоившись, благодарный Будимиру за то, что он сумел его так рассмешить, тихо и ласково, сказал:

– Этого ты мне объяснить никогда не сможешь. Даже не пытайся. Мы живём по-другому. Для нас поросёнок – кормилец. Забьём его, живём целый год с мясом, а когда околеет внезапно, свалится от хворобы, тогда кукуй. Сиди весь год на картошке с капустой. Вот и весь сказ. А то, что задницу поросятам в Америке целуют, об этом я слышал. Хоть и в глухой деревне живу, но и до нас слухи доходят. Ну, чего хорошего в этом, Владлен? Признайся. Баловство одно.

6.12.2006 г.

Беседы в женской бане

Раскрасневшись, разомлев после парилки, женщины отдыхали в просторном предбаннике. Одни сидели, обернувшись простынёй, другие, накинув на плечи полотенце. Некоторые, отдыхая, предпочитали оставаться нагими. Пили чай из термоса, молоко из пакета, пиво и даже кое-что покрепче.

Между ними происходил неспешный, совсем не обязательный, но очень доверительный разговор.

– Хотелось ходить в шляпках с вуалью, в кружевах, спать на шелковых простынях, иметь украшения из золота и драгоценных камней. – говорила женщина «Из бывших». – Мечтала встретить настоящего мужчину. Остроумного, веселого. Чтобы в нем была бездна, неиссякаемый источник юмора. Пусть он даже был бы в преклонном возрасте. Это даже было б предпочтительней. Он бы подошел ко мне и сказал: «Станьте опорой моей старости, разделите со мной радости и огорчения жизни». Понимаете, покоя хочется, эдакого спокойного старичка. Уж слишком натерпелась я от молодых, да беспокойных.

Влюбчивая была. Влюбилась в игрока. Был он человеком азартным, неспокойным. Карты, бега, лотерея, страсть, ревность, долги, преступления. Все он куда-то спешил, куда-то торопился. Пешком не ходил даже в туалет, все время бегом. Бегал по улицам, по квартирам, по постелям, по головам. Я понять не могла, куда он торопится? А, оказывается, он спешил на тот свет.

В детстве я была необыкновенно красива. В нашем рабочем посёлке меня так и звали – Принцесса. А как только чуть-чуть подросла, что вокруг меня началось! Появилось много поклонников. Со мной стали говорить по-другому, не так, как со всеми. На меня стали смотреть по-другому, не так, как на всех. Мне стали дарить цветы. За мной стали ухаживать. Ухаживали молодые и старые, красавцы и уроды, принцы и нищие. Какие комплименты я слышала! Герои посвящали мне свои подвиги, подонки и негодяи – свои предательства и мерзости. Музыканты играли на скрипках, филателисты дарили мне редкие марки.

Каждый хотел услужить. Сосед-инвалид, будучи хромым и одноруким, выращивал для меня на своем подоконнике алую розу. Сочинял наивные, но при этом замечательные, искренние стихи. Появились первые женихи. Молодой, красивый, военный. Ухаживая, все втолковывал мне о том, что отвечает за людей, а те в армию приходят с гражданки слабые, неподготовленные. Говорил, что будет верным мужем. Я бы за него пошла, ей-богу, пошла бы, да уехал он на неделю в командировку, по своим военным делам, а там его и убили.

После военного руку и сердце предлагал профессор физик. От него узнала, что скорость света, представляете, триста тысяч километров в секунду, и, по словам Эйнштейна, она была конечна, но ученые в Принстоне, пропустив через сверхохлажденный цезий лазерный луч, достигли такой скорости, которая была быстрее скорости света, что противоречит второму постулату теории относительности Эйнштейна.

Я смеялась над ним, говорила: «Хотите понять устройство мироздания, читайте Библию». Не слушал. По поводу второго постулата объяснил, что полторы тысячи лет, если совсем точно, то тысячу шестьсот лет мы жили по понятиям о вселенной, открытым Птолемеем, затем триста лет жили по системе, рассчитанной Ньютоном, а с 1905 года живем по научной системе Эйнштейна, по теории относительности. Вообще-то их две. Это мне тоже он рассказал. Я бы своим умом не додумалась. Две. Общая и специальная. Общая, как ни странно, сложнее специальной и позволяет строить модели вселенной. От него же. Не от Эйнштейна, а от профессора своего я узнала, что в 1920 году Сан Саныч Фридман рассчитал и доказал, что пространство и время, то есть наша вселенная, возникла из точки максимальной плотности. Она взорвалась и распалась на элементарные частицы. Стала потихоньку остывать, складываться в молекулы и атомы, создавая, таким образом, наш многообразный мир. Что, скучно? Вот и я все слушала, слушала, и решила, что мне скучно. Профессор меня любил, но еще сильнее любил он свою науку. И я сказала ему, чтобы ехал он в свой Принстон, там искал своего счастья.

Затем ко мне посватался певец контр-тенор. Пел фальцетом, исполнял женские партии в шутливых спектаклях. Обладал всеми теми качествами, которые я ненавижу в мужчинах. Когда наступили «лихие года», то певца из театра выгнали, и бандиты назначили его директором магазина по продаже кожаных изделий. У него история развития кожаных изделий начиналась со слов Бытия: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». То есть подразумевалось, что коль скоро из Рая, понимай, из театра, выгнали, то ходить надо только в кожаных изделиях. «Ходить в коже, жить широко, щедро, – повторял он чужую глупость, как самые мудрые слова, – это на данный момент правильный тон, высокие манеры».

Бывало, как выйдешь во двор, у подъезда его машина стоит, и он рядом. Зазывает в ресторан. Обещал подарить колечко с бриллиантом. Говорил, что уже купил. Да, все никак, во время встреч, колечка с ним не оказывалось. Так и не передал. Застрелили его прямо в машине, а вместе с ним и девушку, сидевшую рядом. Я тогда подумала: «А ведь на ее месте могла бы оказаться я». И стало страшно.

Красота – беспокойная штука. Брат родной, играясь, покоя не давал. Под видом борьбы, тискал. Подглядывал за мной, когда мылась. Да, и отец проявлял нездоровый интерес. Мать ревновала, устраивала скандалы, закатывала истерики. Таким образом организовала время моего обучения и досуга, что дома я практически не появлялась. Тем внимательнее становились их взгляды, тем сильнее увивались они вокруг меня, в те короткие отрезки времени, когда мы встречались. Отец с матерью развёлся из за любви ко мне. На прощание завёз в березовую рощу, где сквозь листья зелененькие пробивалось лучами слепящее солнце. Я, как мертвая, подставляла свое бесчувственное лицо, под его холодные, прощальные поцелуи. Он уехал далеко на север, бежал. Но, напоследок, все же попросил у меня в той роще: «Разденься. Дай, на прощание, я на тебя полюбуюсь.». Я сказала: « А не ослепнешь?». Он извинился, уехал, и с тех пор ни весточки.

Не знаю, жив ли, нет ли. Я тогда училась в математической школе. Там настолько любили цифры, что даже классы отличали не по буквам, а по цифрам. Не первый «А», а первый «Первый». Не первый «Б», а первый «Второй». Тяжело в этой школе математической было, но лучше, чем в той, что до нее. В так называемой «средней». Там училось много детворы, было пять первых классов, пять вторых, и так далее. Учиться приходилось в две смены. Зимой хорошо по утрам, можно выспаться, но вот учиться зимой, во вторую-третью смену просто невмоготу. На улице тьма кромешная, а ты только в школу идешь.

– Я видела сегодня сон. Саму себя танцующую с бутербродом в руках. – Перебила её «Обезжиренная», худощавая женщина с длинным носом. – Звучала настоящая музыка. Повторяю, настоящая, а не какая-нибудь там инструментальная истерика. И я одна в пустом зале кружусь в вальсе, с бутербродом в руках. И счастливее меня не было никого. Бутерброды во сне мне заменяли кавалеров. Они были огромные, с человеческий рост, с руками, с ногами, они улыбались, они со мной разговаривали. Кавалер сменял кавалера. Бутерброд с бужениной сменял бутерброд с колбасой… С салом, с сыром, с красной икрой. У меня от этих танцев кружилась голова. От них исходили такие ароматы, они так влекли к себе, что я каждому признавалась в любви. Я от них ничего не скрывала. Я говорила, что готова съесть каждого, но они позволяли себя только целовать. О, что это был за бал! Как жаль, что такое бывает только во сне.

– А я счастье нашла буквально под ногами, на дороге лежало. – Заговорила женщина «Практичная». – Все проходят мимо, никто не замечает. Например, книги я не покупаю. Зайду в магазин, и читаю, какая понравится. В зоомагазин забегу, посмотрю на зверюшек. И не надо дома держать, кормить, ухаживать. В переходе музыкантов послушаю, и не надо платить за концерт. А потом куплю себе легонького вина, конфет, белую розу, приду домой и мечтаю. А что еще человеку нужно для счастья? Я счастливая.

Так жила я, купаясь в счастье своем до тех пор, пока не пустила к себе жильца. Попутал лукавый, захотелось легких денег, сдала свободную комнату старому чёрту. Он жизнь мою превратил в ад. Думала, общаться будем, беседовать за чаем. Какой там, он со мной не разговаривает. Позавтракает и на бульвар. В шахматы там на деньги дуется. А поздно вечером придет и на выигранные деньги купит водку и кефир. Выпьет и спать. И если бы спал, так нет же. Поверите, нет ли, но понравилась ему моя грудь. И этот старый ловелас каждую ночь, пользуясь тем, что комната, в которой я сплю, не запирается, приходит и трогает меня за грудь, думая, что я сплю. А я, во-первых, не сплю, как тут можно заснуть, а во-вторых, послушайте, как все это происходит. Он крадется ко мне на цыпочках, боясь разбудить, и я боюсь пошевелиться, показать, что не сплю. А потом, мысли же всякие в голову лезут: а может, он с бритвой в руках идет, или идет душить или насиловать? Я же одинокая, беззащитная, со мной можно сделать в такой ситуации всё что угодно. Но он только грудь трогает, и то одним пальцем, тихонько, чтобы не разбудить, а потом в обратный путь, так же, на цыпочках. Я с ним не высыпаюсь, и не знаю, как прекратить все это безобразие.

Смотрела свой альбом со старыми фотографиями и прожила с ним вместе жизнь заново. От колыбели, первой влюбленности до настоящих дней. В нем только последней фотографии не хватает, но ее вклеят уже без меня. Не догадываетесь? Да. Не хватает фотографии могильной плиты.

– Не знаю, как у вас, но у меня очень много достоинств. – Вступила в разговор «Старушка». – Я, например, знаю, как можно дешево похоронить. Спрашивайте о чем угодно – отвечу, так как хочу принести пользу, ибо помышления сердец человеческих для меня открыты. Я и внучку свою учила, говорила ей: «Когда тебя целуют, не стой соленым столбом. Одной рукой обними мужичка за шею, прижми к себе, а другой снизу, за „бубеньчики“ легонько тронь, и зазвенит твой любезный, зажжется».

– А я, когда ходила со своей бабушкой в Парк культуры и отдыха, то каталась на колесе обозрения. – Заговорила «Внучка». – Его почему-то называют «чертовым». Я еще подумала, если у черта на велосипеде такие большие колеса, то какой же он сам должен быть. Я не папина и не мамина, я бабушкина. Она меня с пеленок растила, и сорок лет за мной ходила, как за инвалидом. Готовила, убиралась за мной. Насилу я от нее замуж вышла. А как вышла, бабушка сразу отдала Богу душу.

Пошла я в Храм, чтобы панихиду заказать, и удивительно хороший день выдался. Хотя погода была неважная, дождь противный моросил, люди хмурые бегали, а на душе было легко, благостно. Шла по переходу и остановилась, засмотрелась на то, как лепестки от роз заметают веником. Метут, как мусор. Продавщица цветочного магазинчика, находящегося в переходе, мела. Что-то в этом было трогательное. Продавщица бросила убираться, поинтересовалась, не нужно ли мне цветов. Потом посмотрела на меня, на гору лепестков и сказала: «Хотите, возьмите себе». Я поблагодарила и пошла своей дорогой.

Зашла в Храм, там ко мне сразу подошла девочка, дочка церковной служки, пожаловалась на то, что стержня нет в ручке, положенной для написания записочек. Скучно ей было одной в полупустом храме. Я дала ей шариковую ручку, и она тотчас принялась на чистом листке рисовать цветок. Как ни странно, тоже розу. Стол был для нее высок, ей приходилось стоять на цыпочках. Она мне на это пожаловалась. «Не беда, – постаралась я ее успокоить, – скоро вырастешь, так еще наклоняться придется». «Да. Вырасту и наклоняться придется», – сама себя утешая и уговаривая, повторяла девочка. Так в этот день я панихиду и не заказала. Развлекла меня девочка, развеяла грустные мысли.

– Беспокойное наследство досталось мне от родителей. – Перебила её «Завистница». – Кому в наследство достается дом, кому квартира, кому – капитал. А мне по наследству передалась от родителей зависть. Странное наследство. Сколько помню себя, всем всегда завидовала. Мать, и отец завидовали другим – я над ними смеялась, а сама за собой не замечая, так же завидовала. Говорят, у завидущих людей нет друзей. Наоборот. Весь мир – мои друзья. Нас абсолютное большинство, больше, чем индусов и китайцев, вместе взятых. Мы – та сила, которая двигает саму жизнь, прогресс, науку. Без нас земля бы не вращалась.

– Послушайте, – сказала «Поэтесса», – какие я стихи сочинила:

«Вот и кончился мой бабий век,

Сорок лет – одинокая баба.

Где же ты, мой родной человек,

Мой принц золотой, моя награда?

Я ждала тебя ночью и днем,

Нету веры, любви. Есть усталость.

Или так:

Выла, плакала, пела, смеялась

Вот:

Где же ты, мой родной человек?

Лишь надежда на чудо осталась.

Правда, здорово? Да? Нет? Не здорово? У меня на самом деле все есть. И семья, и дети, и дом – полная чаша. И даже принц золотой. По-моему, даже не один. Спросите: зачем мне это? Сама не знаю. Хочется пострадать. Пожалеть иной раз себя очень хочется.

– А я с семьей своей, с дочкой и мамкой, живу в одной комнате, в коммуналке. – Сказала «Распутница», засмеявшись. – По выходным, раз в неделю, привожу к себе мужика. Мать с дочкой выпроваживаю из комнаты, пока мужик моется, стелю постель. А у нас из ванной выходят два окна, на кухню и в уборную. Ванная комната получается, как бы проходной для дневного света. Вот в эти окна дочь из туалета, а мать с кухни, за мужиком и наблюдают. Подглядывают. Бывало, мужик заметит, что на него изо всех окон смотрят, и с криком убегает. Но чаще привожу таких, как бы точнее охарактеризовать, – не нервных. Таких, которым повышенное внимание к их скромной персоне нравится.

Приходят в комнату, со смехом об этом рассказывают. Я матери с дочкой ничего не говорю, не ругаю. Во-первых, бессмысленно, во-вторых, должны же они получить хоть какую-нибудь компенсацию за неудобства, связанные с изгнанием из собственной комнаты. Бывает, неделю другую никого не приводишь, они уже скучают. Интересы то у них какие? Мать уже старенькая, ей все время спать хочется, дочь на улице пропадает и днем и ночью, неизвестно, чем занимается.

Так и живём, песни поем, надеемся на лучшее, ждем хороших новостей.

2008 г.

Болгарочка

Ваня Иванова, черноглазый бесенок из Варны. Сама была, как мальчишка и научила меня играть в игру под названием «Сорванец». Это игра в кости. Играют две белые и одна черная, после броска из суммы белых костей вычитается число, выпавшее в черной кости. Мне кажется, она сама придумала эту игру. Большая была выдумщица. С ней было забавно.

Когда в первый раз я ее раздевал, она на нервной почве говорила мне такие слова: «Срамная баба кричала мне вслед, задирала свои юбки и звала меня в канаву». Уверяла, что сие творчество принадлежит перу русского поэта Александра Блока.

Солнечные зайчики наполняли ее маленькую комнату беспокойным светом. Нам было хорошо вдвоем.

А еще у нее все было расшито бисером – и кошелек, и сумочка, и даже нижнее белье. Научила меня древнему искусству счета на пальцах. Это не то, чтоб досчитать до десяти. На пальцах я теперь умею и девять тысяч показать. Другое дело, что вы не поймете, да и мне в быту ни к чему такая мудрость. Это тоже была игра. Одна из многочисленных любовных игр, которыми она владела.

Была она большой любительницей всего индийского. Песен, танцев. Иной раз сама надевала и носила сари. Готовила пряные индийские кушанья. Неугомонная была. Сразу, как только познакомились, дала мне задание подыскать ей квартиру с высокими потолками в центре города.

По профессии Ваня была танцовщицей. Чтобы не поправляться, вместо сахара в чай все какие-то таблетки бросала.

Танцевала для меня в неглиже умирающего лебедя. Понял я в ту ночь бессмертную музыку Чайковского. Понял и полюбил. А, с Ваней Ивановой из города Варны, так и неподыскавшей себе квартиры в центре Москвы, вскоре расстался. Уехала, Ваня домой.

2000 г.