Легенда о Пустошке

– Господи, страсти какие у нас в деревне творятся, – перекрестилась Вера Сергеевна, – Надо же насильник! Как нам теперь одним оставаться? В собственном доме насиловать стали.

– И как я такими руками его ловить стану? – зло поинтересовался участковый, – Кто вот их на меня одел? Кто спрашиваю! Вот кто одел, тот пусть и ловит. Сами наколбасили, сами и разбирайтесь.

– Как же это вы нас в беде-то такой бросаете, Василий Михайлович? – всплеснула руками хозяйка дома, – В кой веки раз преступник в деревне объявился, а вы за бабьи подолы спрятались? И не совестно? К ночи он всех нас тут перережет. А вы на крылечке отсиживаетесь? Для того мы, что ли, налоги платим, чтобы нас в собственных домах теперь резали? Милиция ты или кто? Мужик ты или как? Не стыдно ручонками прикрываться? – хлестанула его по спине мокрой тряпкой, – Вставай, – крикнула, – Исполняй обязанности.

– Ты руки мои видела? Как я его хватать стану? У меня даже оружия нет. Чем я его завалю! – парировал милиционер дерзкий выпад налогоплательщика.

– Как нет? А это вот что? – достала Вере Сергеевна из кармана фартука пропавшее табельное оружие, – На вот, держи.

– Мой! Слава Богу! – обрадовался Василий Михайлович, – Пистолет нашелся. Ну, теперь будет дело. Пошли, бабы, насильника вашего грохать.

* * *

Широка душа русская, безбрежна, как поля васильковые, бескрайня, как леса высокие. Вскипит бурно, но и отходит быстро. Все простить может, даже предательство.

Жалко стало Анастасии Павловне деда Афанасия. Застрелит его участковый. Непременно застрелит. Ловить не станет. Чтобы ловить, руки иметь надо, а рук-то у милиционера и нет. Один пистолет наготове. Что делать? Сказать – совестно, промолчать – боязно. Вот незадача…

На захват преступника выдвинулись все вместе. Впереди шел участковый с пистолетом наготове. Далее следовала Элеонора Григорьевна, предусмотрительно прихватившая со двора топор. За ними – Вера Сергеевна с навозными вилами. Замыкала – Анастасия Павловна. Доярка ничем вооружаться не стала, она знала, кого ловят.

Перед самым выходом хозяйка заперла дом на замок, чего никогда ранее не делала, но кто знает, кого теперь по деревне носит, подперла двери в сарай крепкой палкой и приспустила собачью цепь беспробудно сонного дворового кабеля.

По дороге бывшая учительница еще раз во многих деталях описала страшное посягательство на свою честь, присовокупив для большей убедительности дополнительные подробности внешнего вида насильника, посчитав, что тем самым гораздо больше посодействует правоохранительным органам в поимке преступника. По ее словам выходило, что на нее напал огромный громила, метра под два ростом, жутко волосатый, весь черный и вообще – негр.

– Откуда в наших краях негр? – удивился участковый.

– Вот уж не знаю, – бодро ответила потерпевшая, поправляя на носу очки с толстыми линзами, – Ты милиция, ты и разбирайся. Может, он из тюрьмы сбежал.

– Час от часу не легче, – воскликнула Вера Сергеевна, – И деда моего нет! А ну как он его встретит? Пошли скорее.

Анастасия Павловна по-прежнему хранила молчание, чего ранее за ней не отмечалось. Терзаемая равновеликими побуждениями, она никак не могла ни на что решиться. Однако после новых удивительных подробностей, изложенных односельчанкой, всерьез задумалась: Афанасий ли является виновником переполоха? Не скрывается ли еще кто-нибудь в темном лесу? Может она ошиблась, может сослепу спутала, может, привиделся Веркин старик в образе страшного потрошителя? Вот незадача… Хорошо, что дом подпалить не успела.

Тем временем и Василий Михайлович не испытывал особого энтузиазма. Перспектива встретиться нос к носу со свирепым преступником, да еще в компании с полоумными старухами не сильно вдохновляла доблестного сотрудника милиции. Он явно приуныл и на всякий случай попросил потерпевшую передернуть затвор пистолета.

Подошли к месту происшествия. Столпились возле настежь распахнутой двери, стали выяснять, кто войдет первым.

Хозяйка дома отказалась сразу и наотрез.

– Ты милиция, ты и иди, – заявила она.

– Как я пойду, когда у меня руки связаны, – возразил участковый, – Вот кинется он на меня из-за угла, как я с ним справлюсь? Что тогда делать будете? Всех перережет.

– А так что? – осторожно осведомилась Вера Сергеевна.

– Так кинется он на первого, а я его сзади пристрелю, – шепотом пояснил Василий Михайлович.

– Значит, только в спину стрелять можешь. А в первого-то не попадешь? – поинтересовалась предусмотрительная самогонщица.

– Не бойся. Не попаду. Стрелять я умею, – тихо заверил милиционер и для большей убедительности широко улыбнулся, показав здоровые, ослепительно белые зубы.

Но это как-то не сильно воодушевило присутствующих. Мало верилось в высокий профессионализм родной милиции. Почему-то никому не захотелось оказаться жертвой внезапного нападения и, тем более, пристреленным в спину вместо преступника. С другой стороны, перспектива оказаться прирезанным тоже не очень нравилась. Что они станут делать без участкового? Как справятся со здоровенным негром? Вот и выходит, и войти страшно, и оставаться нельзя.

Пригорюнились пенсионерки, сникли. Глазками водянистыми хлопают, боязливо между собой переглядываются. Анастасия Павловна даже отошла от дверей в сторонку. Отмахнулась рукой, мол, не моего ума дело, своя шкура дороже, если что в кусты мигом сигану.

Посмотрел Василий Михайлович на свих добровольных помощников, захотел на них матом выругаться, но, вдруг, тронулось что-то скрытое в глубине души, потаенное. Отвалилась какая-то корочка, и заныло сердечко от жалости. Такими они показались несчастными, беззащитными и убогими, что стыдно стало детинушке за самого себя здоровенного.

Что смогут сделать эти запуганные и слабые старушки с матерым преступником? Да он просто передавит их, как мух. Не спасут ни смешные навозные вилы, ни совершенно бесполезный топор. Мало взять их с собой для острастки, оружием еще нужно уметь пользоваться. А кто их учил? Вот и получается, что один он у них защитник. Один, на всем белом свете, и нет никого, кто бы мог оградить их от той мерзкой пакости, что скрывается за этими дверями. Кто, если не он? А если не он, то кто?

Вспомнились ему тут и события былой ночи, и жизнь его бесполезно прожитая, и захотелось сделать что-нибудь, за что люди потом вспомнят о нем с благодарностью. Хотя бы один раз. Без оглядки на начальство, без ожидания славы и наград. Ради этих стоящих рядом запуганных женщин.

«До чего же я докатился, – подумал он, – Гнать старух на верную гибель? Что я один с этим гадом не справлюсь? Ничего, что руки повязаны. Эту сволочь я и с завязанными руками придушу. Где наша не пропадала? А не справляюсь, так, не велика и потеря. Один раз и рискнуть можно. Что так и буду за чужие спины всю жизнь прятаться? Милиция я или кто? Моя это земля или нет? Кто здесь хозяин: я или тварь всякая?»

– Ну, бабки, стойте. Если что, не поминайте лихом, – выдохнул участковый и переступил порог.

* * *

Дом оказался разгромлен основательно. Повсюду на полу валялись всевозможные баночки, скляночки, коробочки, пакетики и мешочки, большей частью пустые и разорванные. С первого взгляда становилось очевидным, что кто-то тщательно везде порылся, переворачивая все вверх дном. Кастрюли и миски, грязные тарелки, обрывки бумаги, тряпки и книги – все выворочено со своих мест, пересыпано крупой и раскрошенными макаронными изделиями.

Надо отметить, что Элеонора Григорьевна хранила съестные припасы не только на кухне или в специально отведенном для этого месте. Она предпочитала рассовывать их по всему дому, внедряла даже в платяной шкаф на полку между простынями. На всякий случай. Впрок. Закупалась и распихивала.

Следы преступления имелись на лицо. Но самого преступника в доме не оказалось. Василий Михайлович медленно обошел кухню и все три комнаты, заглянул под кровать, в шкаф, за печку, поднялся даже на чердак, но никого не обнаружил.

– Утек, гад, – сообщил он пенсионеркам, нетерпеливо ожидавшим у входа.

– И где ж он теперь? – озадачилась Вера Сергеевна.

– Не знаю, – вытер со лба крупные капли пота милиционер, – Где угодно. В лесу или еще к кому в дом полез. Пока мы его тут ловим. Вот что ему тут было нужно?

– У меня он уже был, – неожиданно призналась Анастасия Павловна.

– Как? – воскликнула Элеонора Григорьевна, – И тебя?

– Нет, – смутилась бывшая доярка, выдержав некоторую паузу, – Только изгадил все. В доме.

– Это маньяк! – решительно заявила бывшая учительница.

– Что ж ты молчала? – с некоторым упреком в голосе спросила самогонщица.

– Пришла сообщить. Только все как-то не решалась, – соврала несостоявшаяся мстительница.

– Что-нибудь взял? – задал вопрос участковый, – Вещи какие-нибудь, деньги?

– Ничего. Пожрал все, что было и сбег, – уточнила новая потерпевшая.

– Интересная получается картина, – задумался Василий Михайлович, – Значит, он по домам ходит… Кто у нас следующий?

– Получается Марья и я, – первой догадалась Вера Сергеевна, – У меня же хозяйство оставлено! – и она стремглав понеслась к своему дому с вилами наперевес.

Остальным пришлось последовать за ней. Не бросать же в беде подружку.

* * *

Когда из-за поворота дороги показался дом Веры Сергеевны, то первое что бросилось в глаза – распахнутое настежь окно кухни с выбитым стеклом. По мере приближения стали слышны и звуки явно не хозяйского отношения к кухонной утвари. Оглушительный звон металлических крышек перемежался со звоном разбитой посуды и грохотом падающих банок.

– Стой. Он тут, – схватил участковый за воротник рвущуюся вперед хозяйку разоряемого дома, – Назад.

– Так он же там, – отчаянно махнула Вера Сергеевна вилами.

– Назад, я сказал. Стой тут. Так, все ко мне, – Василий Михайлович собрал вокруг себя бравое воинство и вполголоса заявил, – Чтобы ни звука. Слушай меня. Значит так, вы обходите дом с той стороны и шумите. Чем можете. Только по громче.

– Это зачем? – поинтересовалась Элеонора Григорьевна.

– Пугаете его. Шумом. Он выскакивает из окна обратно. Тут я его и кончаю, – пояснил милиционер, – Всем ясно?

– А если не испугается и на нас высочит? – предположила бывшая учительница.

– Шумите так, чтоб испугался, – погрозил пальцем руководитель операции, – Стучите и кричите по-громче. Изо всех сил. Так, чтобы мертвый услышал. Ну, а если, вдруг, на вас выскочит – меня сразу зовите. В бой не вступать. Не шутки… Ишь, расшумелся, сволочь, – бросил в сторону дома, – Ничего не боится. Наглый какой. Все. По местам.

Сказано сделано. Женщины зашли потихоньку за дом, рассредоточились вдоль стены и стали лупить палками по пустому ведру, топором о стену, кричать «Караул! Грабят!» и производить прочий оглушительный шум. Тем временем хитроумный участковый притаился под открытым кухонным окном и приготовился к стрельбе.

Однако ожидаемого положительного эффекта задуманная комбинация не произвела. Помощницы добросовестно колотили и кричали, а хладнокровный насильник по-прежнему продолжал неистово греметь и звенеть внутри дома ни на что не обращая внимания. Каков наглец!

Наконец, распаленная общим действием Элеонора Григорьевна подошла к окну, постучала по стеклу сухоньким кулачком и крикнула:

– Эй, Афанасий, ты дома? Выходи!

Внутри дома моментально все стихло, окно стремительно распахнулось и на нее с криком: «Женщина, женщина!», вылетел перемазанный всевозможной едой субъект.

– Милиция! Насилуют! – завопила опрокинутая на землю бывшая учительница, – Помогите!

Далее все разворачивалось довольно быстро. На крики прибежал участковый, огрел насильника пистолетом по голове, после чего общими усилиями оглушенного стащили со вторично шокированной жертвы и перевернули на спину.

– Господи, чуть старика моего не убил! – воскликнула Вера Сергеевна, опознав личность задержанного преступника.

– Что же это он на людей кидается? – возмутилась Анастасия Павловна.

– Поймали преступника? – поинтересовалась Элеонора Григорьевна, медленно поднимаясь с земли и отряхивая испачканную одежду.

– Так это и есть твой негр? – поинтересовался у нее Василий Михайлович.

– Это же Афанасий. Какой же он негр? – невозмутимо ответила потерпевшая, – А где тот, что только что на меня выпрыгнул. Поймали или опять упустили?

– Ты нас не путай. Ты прямо скажи: этот был у тебя в доме? – задал вопрос участковый, упрямо указывая на неподвижно лежащего старика.

– Что ты, – отмахнулась бывшая учительница, – Тот был огромный, черный, мохнатый, а этот маленький, лысый, щуплый. Совсем не он.

– Ты негра этого точно видела? Как меня? – задал милиционер четкий вопрос.

– Как же я могу его точно видеть, когда он на меня сзади набросился, на стол повалил и… У меня глаз на затылке нет. Я, можно сказать, почти ничего не видела… – призналась смущенная женщина.

– Так он это или не он? – насел блюститель закона на потерпевшую, – Он был у тебя в доме или не он? Что ты конкретно видела. Его видела? Или другого видела?

– Так это что же он на меня сейчас кинулся? – вдруг догадалась Элеонора Григорьевна.

– Он. Я точно видела, – подтвердила Анастасия Павловна, – Все видели.

– Набросился, как вроде, он. Но вот смотрю сейчас на него сейчас, так вроде и не он. Мне, показалось, что тот был больше, – уточнила бывшая учительница.

– Вроде он. Вроде не он. Вроде – у дяди Володи. Тоже мне свидетели. Вот и разбери с вами того поймали, или не того, – участковый почесал голову дулом пистолета.

– Он и меня сильно обидел, – вставила бывшая доярка.

– Кто? Афоня? – изумилась Вера Сергеевна, обтирая бесчувственное лицо мужа носовым платочком, – Чем это он мог тебя обидеть?

– Все в доме перепортил. Что я не видела, что ли? – жестко ответила Тоська.

– Врешь! Не мог он ничего перепортить, – возразила супруга задержанного.

– А что он в твоем доме делал? Кто гремел? Зачем кинулся на Эльку? То и у меня делал. Не вру я. Правду говорю. Видела, – категорично заявила бывшая доярка.

– Так он это или не он? – снова задал вопрос участковый.

– Он, – категорично указала Анастасия Павловна.

– Не он, – отрицательно помотала головой Элеонора Григорьевна.

– Совершенно не он, – поддержала бывшую учительницу Вера Сергеевна.

– Может еще кто в доме остался? – предположил Василий Михайлович и все дружно отправились осматривать помещения.

* * *

Обстановка в доме Веры Сергеевны сильно напоминало общую разгромленность жилища Элеоноры Григорьевны. Не нужно быть искушенным криминалистом для того чтобы найти поразительную схожесть в почерке побывавшего в обоих местах преступника. Одна и та же картина: сброшенные со своих мест на пол всевозможные емкости, разбросанные повсюду объедки.

Естественного, никого больше в доме не обнаружили.

Удрученные представшим перед ними зрелищем все вышли на крыльцо.

– Похоже, что это все-таки он, – заключил участковый.

Вера Сергеевна попыталась возразить и даже весьма категорично, но в это время пришел в себя Афанасий и заорал дурным голосом:

– Кушать! Кушать хочу! Кушать!

Полное безобразие, какое явил собой дед спустя несколько минут после своего пробуждения, поразило всех и даже его законную супругу. Едва он узрел приближающихся к нему пенсионерок так тут же с криком «женщина, женщина», набросился на ближайшую Анастасию Павловну и прилюдно попытался овладеть ею прямо во дворе дома. Пришлось силой его оттаскивать от опрокинутой навзничь дородной доярки. При этом едва с ним справились. Такой он обладал невиданной силой и изворотливостью. Участковому пришлось всем своим весом придавить старика к земле, в то время как остальные с трудом сдерживали вертлявые ноги.

– Верка, веревка крепкая в доме есть? – крикнул милиционер

– Это еще зачем? – недоуменно спросила хозяйка дома.

– Так есть или нет?

– Найдется, если надо.

– Неси. Быстро.

Вера Сергеевна спорить не стала и вскоре вернулась с мотком крепкой бельевой веревки. После чего вместе с бывшей дояркой, как смогла, обмотала извивающееся тело противно визжащего супруга.

– Он сумасшедший, – поставила диагноз бывшая учительница, – Абсолютно. Он меня укусил. За плечо. Посмотрите. Прокусил пальто, пока я руку держала. Он просто сошел с ума.

Никто возражать не стал.

– Это Марья его отравила, – догадалась вдруг Вера Сергеевна, – Ведьма! Убью!

– Чем это она его отравила? Никогда никого не отравливала, – возразила Анастасия Павловна.

– Она же при тебе сказала, что опоила его отваром. Или ты забыла? – напомнила огорченная супруга.

– И что с того? Потому и напоила, что был не в себе, – предположила Элеонора Григорьевна.

– Как же не в себе? Сглазила мне мужика, чертова ведьма. Отравила. С ума свела. Что вот теперь я с ним делать буду? Куда он такой, черт лохматый, нужен? Господи, горе-то какое, – запричитала Вера Сергеевна.

– Отравила, не отравила – это, я полагаю, у нее следует выяснить, – сделал вывод Василий Михайлович, – Пошли, бабы, к знахарке.

– И его возьмем, – указала Вера Сергеевна, на связанного мужа – Пускай скажет, чем она его опоила. Господи, на кого он теперь похож?

Зрелище, какое являл из себя Афанасий Никитич, отнести к категории приятных мог только изощренный мозг мазохиста. Он скулил, хныкал, просил кушать, извивался, плевался, брыкался и под конец крупно обделался. Пришлось его волочить в баньку, всем вместе держать, отмывать, переодевать, снова связывать. Пока это все проделывали ему два раза удалось укусить за палец особенного настойчивого Василия Михайловича, один раз больно лягнуть ногой в живот Элеонору Григорьевну и плюнуть в правый глаз Анастасии Павловне. В общем, удовольствия всем досталась. Особенно Вере Сергеевне, мужественно принявшей на себя всю самую грязную работу. Но она довольно быстро взяла себя в руки и стойко сносила свалившееся на нее несчастье.

– Прямо животное какое-то, – жаловалась она, когда деда все дружно вывели из баньки и усадили лавочку.

– Скотина, – сдержанно поддержала Анастасия Павловна, – Они все скотины.

– Кто? – поинтересовалась Элеонора Григорьевна.

– Мужики, – уточнила бывшая доярка.

– Это точно, – согласилась бывшая учительница.

* * *

Марья Петровна встретила гостей возле дверей своего дома, словно ожидала прихода.

– Что же это ты, голубушка, с моим мужем сделала? – налетела на нее с хода Вера Сергеевна, – Посмотри, на кого он теперь похож стал. Чистое животное. Чем ты его опоила, что он после твоей настойки в скотину превратился? Говори, чем опоила?

Дед Афанасий, обмотанный веревками словно муха паутиной, извивался ужом между Анастасией Павловной и Василием Михайловичем, крепко поддерживающим его с двух сторон, и захныкал.

– Чем же тебе он не нравится? – улыбнулась знахарка, – Сама себе такого выбрала. Не хуже остальных.

– Я себе такого не выбирала. Он у меня нормальный был. Это ты его таким сделала, – закричала на нее раздосадованная супруга.

– Имела бы глаза увидать, увидала бы, – возразила Марья Петровна, – Увидала бы, не рыдала бы, на людей других не пеняла бы. Был туман, да расселся. Был обман, да открылся. Чужое ушло. Свое осталось. Душа обрела лицо. Получай его в чистом виде. Это и есть твой муж. Таков он был, таков он и есть. Хотел узнать, себя понять. Что открылось, то и встречай. Нечего на меня свой грех сваливать. Нет в этом моей вины. Себя вини. Ты его таким имела, ты его таким сделала. Ты сама. И больше никто.

– Врешь! Ничего, я такого не делала, – накинулась на нее Вера Сергеевна чуть ли не с кулаками, – Ничего не делала. Это ты его опоила. Это после тебя он ненормальным стал. Ведьма! Что б тебе пусто было! Лучше признавайся, чем отравила?

– Не я его приживала. Не я ему потакала. Нечего на меня пенять, – грозно сверкнула глазами знахарка, – Сама самогон варила, сама мужа поила, себя и вини. Скажи спасибо, что вообще жив остался.

– От самогона такого не бывает. От самогона с ума не сходят. Врешь! Врешь! Ведьма! – забилась в истерике самогонщица.

– Тебе ведомо. Твой мужик. Я все сказала, – сухо ответила Марья Петровна, – Вот начальство стоит, можешь жаловаться. Посетуй почему у тебя муж такой. Почему у меня в доме стреляться хотел. Отдала пистолет начальнику?

– Отдала, отдала, – ответил Василий Михайлович.

– Вот и ладно. Каждый свое вернул. Что вы еще от меня хотите?

– Скажи пожалуйста, Марья Петровна, – обратился к ней участковый, – Что нам теперь с ним делать? – он хотел было придвинуть к ней Афанасия, но тот в очередной раз криво извернулся, выскользнул из рук и плюхнулся всем телом на землю. Анастасия Павловна не смогла одна удержать вертлявого старика за предплечье. Оказался Василий Михайлович стоящим перед знахаркой с протянутыми руками, сцепленными наручниками.

– Манил в силки зайца, да сам в них оказался. Что, теперь и не выбраться? – улыбнулась Марья Петровна.

– Не получается, – смутился участковый, – Ключ потерял.

– Эка незадача, – улыбнулась она, охватила на миг ладонями запястья милиционера, а когда отняла, то руки Василия Михайловича оказались свободными, – Выброси их подальше, – протянула ему расстегнутые наручники.

– Вот спасибо тебе, голубушка! – радостно воскликнул участковый, растирая натертые за день руки, – Как я намучился, так намучился. Весь день снять пытался. Ничего не получалось. Это у тебя как получилось?

– Не бери в голову. Время всему научит, – уклончиво ответила знахарка, – А за Афанасия не тревожься. Запри на ночь. К утру поправится. Не кручинься, Вера, придет он в себя. Станет лучше прежнего.

Расстроенная супруга только рукой махнула, мол, такое великое свалилось на нас горе, что мне уже никакие утешения не помогут, все равно плохо.

– Чужих никого не видела? – поинтересовался довольный милиционер, – Негра, например, двухметрового?

– Нет тут такого, – отрицательно покачала головой Марья Петровна, – Все здесь. Перед тобой стоят. Чужих не ищи. Хотя и своих порой разглядеть трудно.

– Да, особенно если зрение плохое. Я так и думал, – согласился Василий Михайлович, бросив в сторону Элеонору Григорьевны взгляд полный немого упрека.

* * *

Заканчивался долгий волнительный день, полный неожиданностей и страстей. Пенсионерки окончательно вымотались, оголодали, вернулись на двор Веры Сергеевны еле живые. С бесноватым стариком теперь один участковый мог справиться. Доставил его прямиком в сарай, где сам провел неспокойную ночь. Обмотал деда теплым стеганным одеялом, что выдала присмиревшая супруга, и запер на амбарный замок.

Пока бабы дружно прибирали дом после погрома, да готовили ужин из того, что осталось нетронутым в дальней укромной кладовке, милиционер наносил воды в баньку. Сместил самогонный аппарат в сторонку, протопил печь и, пока свет проникал через узкое окошко, с наслаждением попарился горячим парком с душистым веничком, окончательно выколотив из себя грязные наслоения прошлого.

Затем женщины сообща при свече успели наскоро порадоваться мылу, а после все вместе сели за стол и основательно подкрепились.

Элеонора Григорьевна первой затронула больную для всех тему.

– Значит, получается у мужа твоего белая горячка. С перепою такое бывает, – со знанием дела произнесла она и добавила, – Какой с больного теперь спрос.

– Да, – согласилась Вера Сергеевна, – Не понимал, что делал.

– По мне так, очень даже понимал, – скептично покачала головой Тоська.

– Что ты хочешь этим сказать? – вскинула гневные очи законная супруга, – По-твоему, он был в своем уме?

– Она хочет сказать, что прельстила его своими прелестями, – усмехнулась бывшая учительница.

– Да уж не худая, как змея очкастая, – оскорбилась вдруг Тоська.

– Я змея? Это ты жаба, – сделал ответный выпад пострадавшая дама.

– Я жаба? А ты глиста! – отбила бывшая доярка, сжав круглые кулаки готовые к бою.

– Я очень даже привлекательная дама. Для тех, конечно, кто понимает толк в женщинах, – оскорбилась в свою очередь Элеонора Григорьевна.

– Да где ты найдешь таких, которые бы понимали? Таких и на свете то не существует, – усмехнулась Тоська, почувствовав явное превосходство.

– Это для тебя не существует, – зло отрезала бывшая учительница.

– А для тебя существует? – съехидничала Анастасия Павловна.

– Хватит! – остановила их хозяйка, – Незачем нам собачиться. Как вам не стыдно. Гость в доме. Что о вас люди подумают?

– Чего хотят – то пусть и думают, – надула губы Анастасия Павловна, – Какие есть. Скрывать нечего. Доскрытничались. Средь бела дня в дому гадят.

– Прости ты его Антонина, – сложила на груди руки Вера Сергеевна, – Не со зла он, с болезни.

– А с Элькой тоже с болезни? – возразила Тоська, – Самец.

– И с нею с болезни. Скажи, Элька, не в себе же он был, правда? – с надеждой в голосе обратился хозяйка к потерпевшей.

– В себе, не в себе, какая теперь разница, – блеснула очками Элеонора Григорьевна, – Заперт в сарае и все. Завтра участковый с ним разберется, что он понимал, а что не понимал. Меня другое волнует: кто ущерб возмещать будет? Он же у меня все пожрал. Все перепортил. Переломал. Посуду переколотил. Все видели. Даже участковый видел, не даст соврать. Как мне теперь жить прикажете? Чем питаться? У меня продуктов больше не осталось. Все выворотил. Все нашел. Сходи, погляди, что в доме твориться. До сих пор не убрано. Все как есть, на полу валяется.

– Действительно, – встрепенулась Анастасия Павловна, – У меня тоже в дому все перепорчено. И как он это понимал, где у меня что спрятано? Все ведь нашел, изверг.

– В период психических отклонений могут особенно обостряться чувства восприятия, – сухо констатировала бывшая учительница.

– Чего, чего? – недоуменно спросила бывшая доярка.

– Это по-научному. Если просто, то нюх у него хорошо работал. Он же ненормальный. Вот нюх ненормально и работал, – пояснила начитанная Элеонора Григорьевна.

– Мне все равно как по-научному, только он все перерыл и попортил. Кто за него заплатит? – поинтересовалась Тоська.

– Давайте-ка, девчонки, настоечки лучше выпьем, – предложила Вера Сергеевна.

– Сама пей свою настойку. А я не буду, – отказалась Анастасия Павловна.

– И я не буду, – поддержала ее Элеонора Григорьевна.

– А вы, Василий Михайлович, не откажетесь? – спросила хозяйка, протягивая ему бутылку.

– Нет. Спасибо. Может в другой раз, – вежливо отклонил предложение участковый, – Мне на сегодня хватит. Я лучше спать пойду. Устал что-то. Спасибо большое за ужин. Все было очень вкусно. Спокойной ночи, дамы. Желаю приятных сновидений.

– Чего это с ним? – удивилась самогонщица, когда за милиционером закрылась дверь в комнату, отведенную ему для ночлега.

– А у него, верно, тоже того, крыша поехала, – усмехнулась Анастасия Павловна.

– Это у вас поехала. А у него на место встала, – возразила Элеонора Григорьевна.

– Поехала или встала, какая теперь разница, – тяжело вздохнула Вера Сергеевна, – Пошли и мы, бабы, спать. Устала и я что-то. Тяжелый был день.

– О возмещении стало быть завтра поговорим? – снова напомнила о своем погромленная Элеонора Григорьевна.

– Ах, какая ты, Элька, мелочная, – сморщилась хозяйка дома, – Ну, конечно же завтра. Сил уже никаких нет даже смотреть на вас.

На том до утра и расстались.

* * *

Утром сарай открыли. Дед Афанасий сидел на самом верху стога сена, растрепанный и бледный. Связывающая его веревка валялась на земле поверх одеяла.

– Ну, кушать хочешь? – осторожно осведомилась Вера Сергеевна.

– Что это со мной вчера было? – осторожно поинтересовался старик.

– Ну, Слава Богу, поправился.

Афанасию во всех красках и подробностях на три голоса наперебой односельчанки поведали о вчерашних его подвигах, дали под конец ошеломительного рассказа горячего чая и отвели в баньку, где он хорошенько вымылся, содрогаясь от услышанного, после чего еще раз поругали, кто как умел, на разный лад и манер, пригрозив, что в следующий раз обязательно прибьют палкой.

– Другого раза не будет, – пообещал дед, – Сам, итить твою макушку, удавлюсь.

Выплеснув на старика остатки негодования, потерпевшие направились по своим домам: разгром прибирать, убытки подсчитывать, да счета готовить расстроенной супруге. Даже участкового заставили остаться еще на день, составить специальную бумагу. В ней Вера Сергеевна должна принять на себя обязательство до конца лета возместить каждой в натуре или деньгах стоимость причиненных убытков.

Весь остаток этого дня Афанасий провел в тягостных размышлениях. Имелось у него одно местечко облюбованное, недалеко от деревни. В тяжкие дни похмелья приходил он туда посидеть, на речку посмотреть, подумать.

На высоком бережку две пушистые березки распахнули кудрявые ветки над спокойной, глубокой заводью. Раньше в ней ребятишки купались. С песчаного дна ракушки доставали. Место глубокое, течение замершее, вдоль бережка пляжик узенький тянется. Теперь все кустарником с крепкой осокой заросло, дно заилилось. Но общее настроение словно замерло.

По небу покровительственно пушистые облачка проплывают. Вдоль берегов сосновый бор стройными рядами высится. Зеленый камыш шаловливо колышется. Безмятежно покоятся на воде широкие домовитые листья кувшинок. Медленное течение уносит в никуда тяжелые мысли.

Между деревьями скамеечка в две доски. Сам мастерил, примерно лет десять назад. Сел старик на нее, задумался о том, как жизнь неожиданно повернулась, и пришел к выводу, что она у него теперь совершенно никчемная. Сплошное сонное прозябание в ожидании спасительной смерти. Пустота. Существование подобное червю. Обыкновенному земляному червю. Каждый день, неделя за неделей, из месяца в месяц, за годом год таскается он неприкаянно по двору. Хватает то вилы, то лопату, то топор. Перед глазами сено, навоз, дрова. Смотреть на них опротивело. Жахнет с утра самогона, одуреет от сивухи, закружит пустая веселуха. Примнет на обед тарелицу щей да горячей картохи, уткнется вечером мордой в подуху и забудется в темном сне. Безрадостно, беспросветно, механически. Зачем так жить? Если только для того, чтобы жрать, так и без того сожрал уже много. Целый железнодорожный состав перегнал через собственные кишки. И что из этого вышло? Даже говорить об этом не хочется.

Усох определяющий стержень жизни, выпала ось вращения. Повис на старухиной прищепке, трепещется на ветру, словно застиранная простынь. Не оживят усохшую душу приевшиеся радости. Только и делает, что жрет, пьет, справляет нужду, мнет бабу, спит и снова жрет… Что-то в жизни сложилось не так. Что-то получилось не правильно. Не может человек превращаться в скотину. Не для того родила его мать, чтобы он ползал червем по навозной земле. Что-то должно быть еще, ради чего стоит жратву заготавливать.

Отчего померкли голубые глаза, почему угасли в голове дерзкие мысли? Откуда взялись две мутные пуговицы, что таращится на мир из под жидких бровей? Почему не полыхают озорным огнем очи, не бежит по телу энергичная дрожь, сердце не закипает больше, объятое жгучей страстью? Неужели остыла потухшая печь? Навсегда канули в прошлое безумные дни всеобъятного стремления к счастью? Была же и геройская стать, и кудри озорные, и бесшабашной молодости силы. На что все истратилось? Может, потерялось на пыльных дорогах сорок пятого? Или запуталось в острой лагерной колючке? Или затерли их тракторные гусеницы на необъятных колхозных полях? Как так получилось, что главное незаметно выскользнуло из самых рук? Прижимал же к самому сердцу страстное желание победить, выжить, преодолеть, построить и зажить полной мерой – радостно и сыто. Куда делась радость? Еда осталась, а счастье ушло.