Дело труба

Я иду в кабак

Он подошел к Станиславу как раз тогда, когда со стола унесли закуски, подали горячее и еще двести граммов водки. Подошел и громко выпалил:

– Молодой человек, если вы еще раз посмотрите на мою даму, я набью вам морду.

– А где сидит ваша дама? – спросил Станислав, даже не успев как следует напугаться.

– Ты что, шутки со мной шутишь? – побагровел подошедший, резко перейдя на «ты».

– Нет, что вы, просто хочу знать, куда нельзя смотреть, – пояснил Станислав, пытаясь ввести хоть какую-нибудь комическую нотку в этот идиотский диалог.

Тогда незваный гость отодвинул стул, сел и, пристально глядя на него, налил из запотевшей бутылки водки в одну из стоявших на столе рюмок. У Станислава инстинктивно заныло под ложечкой и он глупо улыбнулся. Да и водки было жалко.

– Слушай, умник… – Грозный человек, не морщась, опрокинул рюмку в рот, хотя все-таки было заметно, что далось ему это не легко. – Двигай отсюда. Даю тебе пять минут. Не уложишься – пеняй на себя.

Затем он встал и вразвалочку побрел за третий столик слева. Станислав не без любопытства поискал глазами виновницу безобразной беседы. Однако, вот беда, за этим столом их было две, и он не знал, какую именно нужно иметь в виду. Обе поглядывали на Станислава хоть и украдкой, но все же заинтересованно. «А ведь действительно, смотрел я на них пару раз», – вспомнил он, вздыхая. Как-то неприятно застучало сердце. Станислав постарался дышать поглубже. Налил себе, выпил и, подцепив огурчик, с удовольствием захрустел им. А что было делать? Драться? Бросать обед и бежать? Ради чего? «Этот идиотизм происходить может только со мной. Все люди как люди, сидят, пьют, танцуют. Но из всего кабака этот кекс выбрал именно меня. Почему же именно меня, черт побери?», – недоумевая, Станислав налил еще. Вздохнул и снова посмотрел на злополучный столик. Взгляды мужчин пересеклись, и Станиславу как-то неудержимо захотелось посмотреть на дам, что он тут же и сделал. «В конце концов, пяти минут еще не прошло», – подумал он.

На зал так внезапно упала музыка, что Станислав подскочил, словно горячий суп пролил на колени.

В час, когда душа моя, как птица,

Бьется в клетке ноющих костей,

Не в больницу я иду лечиться,

Не в театр иду и не в музей.

Я иду в каба-ак,

                где гитарист… —

грохоча, долетали до него резкие фразы.

Из разных углов начали выходить пары, и на время танцующие загородили от Станислава его обидчика.

«Самое время с наименьшим позором двигать отсюда», – отстраненно подумал он, но не пошевелился. В конце концов, нужно было еще требовать у официанта счет, оставлять недоеденное мясо. А водку вообще зараз не выпить. И это при том, что полчаса назад он просадил однорукому бандиту полштуки.

«С какой стати!», – все больше сердился Станислав, глядя на легкий парок, струящийся над тарелкой. Ему почему-то подумалось, что его нос после удара будет похож на эту свинину в томатном соусе. Чтобы избавиться от аналогии, он аккуратно приподнял шампур двумя пальцами и оторвал зубами горячий сочный кусок.

«Когда идет дождь, быстрее намокает тот, кто бежит, – почему-то подумалось ему. – Но если вообще остаться на месте, есть шанс вымокнуть до нитки».

Размышляя таким образом, Станислав налил себе водки и торопливо выпил, скривившись, как от хлористого кальция. По-быстрому закусил. Не дожевав до конца, встал, бессмысленно поправил розовую салфетку, и, огибая танцующие пары, двинулся к выходу.

Ледяной кафель. Унылые перегородки узких кабинок. Лампы дневного света. Ни души. Из-за неплотно прикрытой двери долетало из зала: «Я иду в каба-ак…».

Станислав прислушался. Мужской голос, многократно усиленный колонками, с трудом перекрывал аккомпанемент. Словно пловец, которому никак не выбраться на берег в шторм, голос то взмывал вверх на гребне клавишных, то вдруг отбрасывался назад, накрываемый с головой электрогитарой и ударными.

Станислав запрокинул голову, сосредоточившись на том, для чего пришел сюда. Потом подошел к зеркалу и, стараясь потянуть время, открыл кран, хотя в общественных туалетах руки мыть не любил. Из зеркала на него смотрело одутловатое лицо тридцатилетнего, ничем не примечательного брюнета. «Неужели это я? – не желая признавать свои черты, содрогнулся он. – Эти глаза с булавочными зрачками, впалые щеки, злобно прижатые уши. Кто ты, урод тряпочный? Может, мне самому дать тебе в морду, не дожидаясь посторонней помощи?» Он театрально замахнулся кулаком, целясь в собственное отражение, когда дверь в туалет распахнулась. Станислав напрягся и, разжав кулак, с деланным равнодушием начал приглаживать волосы на затылке.

Галдя и хихикая, в туалет начал набиваться веселый народ, внося на своих плечах вопли из зала.

– Стасюк! – вскрикнул один из вошедших, широко растопырив руки.

Ну конечно, Станислав узнал его. Большей радости, чем видеть сейчас знакомых, он и представить себе не мог.

– Женюра! – закричал он и бросился обнимать вошедшего, как родного брата, даром что знал его всего пару часов, познакомившись у игральных автоматов.

Евгению везло, в то время как Станислав безответно всаживал жетон за жетоном. Автомат крякал, позвякивал, глотал деньги, но делиться нажитым не хотел.

– Когда ж ты нажрешься так, чтоб тебя стошнило этими жетонами? – в сердцах бросил Станислав. – Выплюнул бы хоть что-нибудь для приличия, лопнешь ведь.

– Ага, кидаешь как в мусоропровод, – сочувственно улыбнулся сосед справа: его автомат как раз отвечал своему игроку взаимностью.

Так они и познакомились. Перейдя к соседнему автомату, Станислав пообещал бросить это занятие. Евгений предлагал при выигрыше трех тысяч остановиться и сходить в кабак напротив, но Станислав, не веря в такую перспективу, решил закончить, как только просадит пять сотен. Однако идея с кабаком так плотно въелась в его сознание, что он пошел туда один, не дожидаясь компании. «Собственно, именно Женя меня своим предложением и поставил в эту ситуацию, он меня из нее и вытащит», – с надеждой подумал Станислав, похлопывая Евгения по плечу:

– Садись за мой столик, я один сижу!

– Ты ж идти не хотел, – усмехнулся Евгений, – хитрец, а сам обогнал меня.

– Уже и водочки треснул. Извини, старик, после такого проигрыша выпить захотелось.

– «Раз пошли на дело, выпить захотелось…» – ухватив обрывок его фразы, пропел справа от Станислава долговязый парень, наклоняясь над раковиной.

Станислав брезгливо поморщился, а Евгений приветливо кивнул в сторону парня:

– Знакомься, это Эдик, мастер по плаванью.

– Так ты не один? – обрадовался Станислав, разворачиваясь и пожимая мокрую, только что намыленную руку Эдика.

– Ага, – снисходительно кивнул Евгений, – из-за них я сюда и притащился. Я ведь проиграл все, что было. Ты уходил, у меня на кармане два косаря висело. А потом как отрезало. Минут за сорок все улетело. Надо было с тобой двигать. Хорошо, друзья мимо проходили. Знакомься.

Станислав неистово пожал руки только что отлипшим от писсуаров друзьям Евгения, пропуская их имена мимо ушей. Друзей было пятеро. Именно в этот торжественный момент дверь туалета раскрылась, впустив порцию свежего куплета из зала. На пороге показался тот самый тип, который собирался испортить Станиславу вечер.

Сцена напомнила финал «Ревизора», с той лишь разницей, что все персонажи, застывшие в немой сцене у Гоголя, уместились в лице этого несчастного.

Распахивая настежь дверь, он, видимо, был уверен в скорой и легкой победе. Даже рукав на левой руке успел закатать. Ничто не скрылось от Станислава. В нахлынувшей на него вдруг волне вальяжности он по-барски положил руку на плечо Евгению, которого знал дольше, чем злополучного ревнивца.

– Ну что, мужики, займемся делом?! С меня пузырь «Пятизвездочной», – сказал он чуть громче, чем следовало.

– Вперед! – скомандовал ничего не подозревающий Евгений, и они гуськом прошествовали мимо бедняги, который был настолько ошарашен, что даже не посторонился. Его потеснили всей толпой, и он, прижатый к дверному косяку, проводил процессию безумными глазами.

Физически ощущая всю степень его замешательства, Станислав не глядя задел плечом застывшую у входа фигуру.

В зале грохотала музыка: «Я иду в каба-ак…»

Станислав так внезапно очнулся от мыслей, что даже вздрогнул. Он по-прежнему сидел за столом, уставившись на танцующие пары. Время неумолимо двигалось вперед, и обозначенные пять минут истекали со всей определенностью. Нужно было кончать фантазировать и принимать какое-нибудь решение. Сколько он ни пытался заглянуть в просвет между танцующими, своего нелепого обидчика так и не увидел.

«Ну почему я, почему мне это все? Сколько народу, господи. А подойти можно только ко мне одному. Что во мне такого? Может быть, беззащитность прет от меня, и ее так же трудно спрятать, как запах заношенных носков? Разве можно подойти вон к тому или вон к тому, пусть даже он ниже меня ростом и более хилый. Ну не могу я представить, что кто-то подойдет к нему и сморозит такой бред… Да кто он такой, нет, он-то ладно, а вот кто я такой, что ко мне можно так вот запросто подойти и сказать, чтобы я убирался в течение пяти минут? Неужели мне осталось только мечтать, что кто-то придет и спасет? Сам спасай себя, сам, размазня».

Размышляя таким образом, Станислав налил себе водки и торопливо выпил, скривившись, как от хлористого кальция. По-быстрому закусил. Не дожевав до конца, встал, бессмысленно поправил розовую салфетку, и, огибая танцующие пары, двинулся к выходу.

Сквозь звуки ансамбля нужно было продираться, как через танцующий зал. Музыка грохотала повсюду, рикошетила от декоративных настенных панелей и вновь возвращалась в зал, уже усиленная многократно.

«Кончится когда-нибудь эта идиотская песня? – подумал Станислав. – Хотя что-то в этом «иду в каба-а-ак» есть забавное. Но господи, как громко и как долго». На полпути он все-таки не смог побороть в себе желания взглянуть на своего обидчика. За тем столом сидела только одна из дам. Обидчика видно не было. Судя по всему, отплясывал где-то в зале.

«Да что ж это я делаю? – опомнился Станислав. – Какой уход?! Здесь только покажи свою слабость – в порошок сотрут».

Он резко развернулся и как-то боком пошел к ненавистному столику.

– Здравствуйте, – поклонился он сидящей даме, – извините ради бога, а ваш кавалер танцует? Я хотел бы ему сказать, что не имею никаких претензий, и если мои взгляды показались вам или ему нескромными…

– Да что вы, что вы, – улыбнулась дама, – присаживайтесь.

Она слегка отодвинула стул, и он присел на краешек, беспокойно оглядываясь.

– Вы не обращайте внимания, – продолжила она, когда он сложил руки на коленях, – с Димой всегда так. Сам заварит кашу, а потом в кусты. Я ему столько раз говорила, но это же смешно, боже мой…

– Как в кусты? – опешил Станислав. – Он что, ушел?

– Да ну его. Вечно напридумывает себе ерунды. Леру совсем извел. И больше всех страдает потом.

– А кто такая Лера, извините?

– Жена его. Рядом с ним, такая блондиночка вся из себя. Вы ж ее видели. Он из-за нее и бесится. А тут они еще и переругались. Ну ничего, пусть дома отношения выясняют. А вас как зовут, молодой человек?

Станислав вдруг почувствовал такое облегчение, что ему не хватило воздуха на вздох, и он, судорожно сглотнув, поперхнулся. «Да это фантастичнее любой фантазии!», – отметил он про себя и представился. Через минуту он уже знал, что новую знакомую зовут Ольга, что она младшая сестра Димы, а также что ей безумно надоел брат и вообще чертовски скучно. Напряженный взгляд Станислава потеплел, и он отметил в Ольге и привлекательность, и изящество. Глубокий вырез на груди, нервные руки с колечками, беспорядочно сидящими на тонких пальцах, запах дорогих духов и еще более сильный запах лака для волос. Как и следовало ожидать, его остывшая свинина и согревшаяся водка перекочевали на ее стол, а еще через мгновенье они уже медленно покачивались, обняв друг друга, среди таких же подвыпивших беззаботных пар.

«Приличная фигура», – думал Станислав, осторожно заглядывая в декольте Ольги, вслух рассуждая о Тарантино:

– Его последние фильмы стали занудны. Все просчитывается. Нет новизны, поворота.

Понятно, что она тут же стала восторгаться Траволтой:

– А вы видели его глаза…

Он прижался к ней плотнее, ощущая тепло кожи под прохладным голубым шелком ее длинного платья. Мизинец легко сдвинулся ниже талии, нащупав тонкую резинку. Едва заметно надавив на эту дорожку, Станислав медленно повел по ней мизинцем к позвоночнику. Ему показалось, что она это почувствовала.

– Дэнс, дэнс, дэнс, – произнесла она тут же, не то упоминая роман Мураками, не то призывая Станислава танцевать энергичнее.

Он наклонился к ее розовой, изящно закрученной раковинке уха и пропел шепотом, с трудом удерживая в голове мелодию, перекрываемую ресторанным ансамблем:

Над каштановым побегом

В переплетах Мураками

Я люблю тебя огромным небом,

Я хочу любить тебя руками…

– Я люблю Сурганову, но Арбенина мне нравится больше, – проворковала Оля.

– А я не люблю всю эту братию, – отозвался Станислав – И голоса есть, и музыка неплохая, и энергия, и подача. Но текста осмысленного нет. Смысла глубокого.

– А он нужен? Ведь песни-то красивые.

– Подача красивая, а слова так себе. От балды. Захотели – так спели, захотели – сяк. Смысла никакого. О чем поют, не ясно. А из песни слов не выкинешь.

– Да ты просто бухгалтер какой-то, – начала уставать от разговора Оля, – в песне не слова надо считать, а…

– А что?

– А любить этими, как их, ушами, вот!

Они рассмеялись, тесно прижавшись друг к другу.

«Да, – подумал Станислав, – какое окончание вечера сулит нелепая неприятность в его начале».

Его мизинец наконец доехал по еле заметной дорожке до позвоночника и осторожно двинулся вниз.

Ресторанная песня оборвалась так же внезапно, как началась. В голове еще звучали последние слова припева…

Станислав очнулся за своим столом с окончательно остывшим шашлыком и беспомощно оглядел зал. Потные, раскрасневшиеся пары, умаявшись, расходились по своим местам. Ему было мучительно видеть, как пространство между ним и ревнивцем, которого он уже назвал про себя Дмитрием, освобождается, словно для решающего боя.

«Какой бой? – с неприязнью подумал он. – Что же делать? Когда этот идиотизм закончится?»

Песня длилась всего минуты три-четыре, решил он, следовательно, до разрешения конфликта оставалось еще минута.

«Последний глоток», – подумал он и, взявшись за графинчик, краем глаза заметил, как виновник его беспокойства решительно встал и направился к нему. И Станислав разом успокоился. Он сам удивился овладевшей им уверенности.

«Что ж, – успел подумать он,– за это время я уже видел его беспомощность, был свидетелем его унижения и даже станцевал с его сестрой. Теперь его черед. Все, что с нами происходит, происходит в голове. Только в голове».

Размышляя таким образом, Станислав налил себе водки и выпил, уже неторопливо и со вкусом. Не дожевав остывшее мясо, он встал, аккуратно поправил розовую салфетку, и, огибая вновь собирающиеся танцевать пары, двинулся навстречу судьбе.

– Что тебе надо-то, любезный? – баском спросил он подошедшего. – В туалет, что ли, пойдем?

«Попугайчик»

В самом начале 90-х наступило скудное время очередей и талонов, но день рождения жены удалось-таки провести вполне достойно. Были и праздничный торт, и водка, и даже красное вино. Праздник отшумел и гости разошлись, когда в передней раздался звонок.

– Кого еще несет в двенадцать часов ночи? – оторвалась от мытья посуды виновница торжества, уже успевшая накинуть на парадное платье кухонный передник.

– Наверное, Трояновы зонтик забыли… – неуверенно пробормотал муж.

Сын вскочил с кровати и рванулся в прихожую, на ходу заправляя майку в трусы.

– Ты-то куда, ну-ка спасть быстро! В школу завтра вставать, – крикнула из кухни мать, впрочем, без всякой надежды на реакцию.

На пороге, переминаясь с ноги на ногу, с огромным рюкзаком за спиной стоял Виктор Михайлович – старый друг семьи и сосед по даче, подрабатывающий в осенне-зимний сезон дачным сторожем. Поскольку этот сезон и наступил, он пару месяцев безвылазно сидел в садоводстве, никак не давая о себе знать.

– Что, мартышки, принимайте гостя, – хорохорясь, проговорил он и для верности оттопырил карман, из которого показалось узкое водочное горлышко. – Николавна-то здесь?

– А где ж ей быть? – обрадовался нежданному продолжению банкета хозяин. – Заходи на кухню, поздравляй!

– Заходи-заходи, – ехидно передразнил сын, – мама все равно вас сейчас разгонит.

– А ты, короед, не каркай, – поприветствовал его гость, – скажи мамке, пусть встречает.

Виктор Михайлович почесал бороду и бочком втиснулся в прихожую:

– Николавна, гости к тебе!

Татьяна Николаевна вытерла полотенцем мокрые руки:

– Какими судьбами?

– Как я мог твой деньрождень пропустить? Обижаешь! – Виктор Михайлович снял увесистый рюкзак и мягко поставил его на пол. – Принимайте подарок.

Рюкзак на этих словах легонько шевельнулся.

– Что это? – испугалась Татьяна Николаевна, вцепившись в косяк.

– Хотели попугайчика?! – хитро ухмыльнулся гость.

– Хотели! – закричал сын.

– Подожди, Алексей, – легонько отстранил его отец, – тут надо действовать аккуратно.

Он присел на корточки и начал развязывать тесемки. Внутри снова возникло шевеление, а затем что-то угрожающе щелкнуло. Андрей Андреевич поспешно отдернул руки.

– Да не бойтесь вы, – крякнул Виктор Михайлович и ловко раскрыл загадочный рюкзак. Брезентовые стенки упали словно кулисы, и на подиуме, как артистка в лучах софитов, возникла огромная птица, формой напоминавшая дыню Торпеду. Белая, в мелкую серую крапинку, с круглыми желтыми глазами и внушительным крючковатым носом, в высоту она было сантиметров 35, а в ширину не меньше 25.

– Ой, – только и смогла произнести жена, схватившись за косяк обеими руками.

– Ура! – почти одновременно с ней закричал сын.

– Чего «ой»? – с обидой спросил Виктор Михайлович. В голосе его почувствовались и неуверенные нотки. – Не рады?

– Рады, – авторитетно заверил Алешка.

Тут, мелко дрожа носом, из-за двери высунулся Василий – двухлетний домашний крыс. В клетке, стоящей в кухне под раковиной, он только спал. В остальное время как полноправный член семьи гулял где вздумается и, несмотря на отменное питание, лакомился домашним фикусом, грыз провода и подворовывал муку из хранилища под диваном. И вообще был крайне самостоятельным. Алексей подхватил его на руки и понес знакомиться с птицей.

– А что жрет твой подарок? – насторожился отец.

– Так… этих и жрет, – улыбнулся Виктор Михайлович. – Близко не подноси!

Однако Алексей уже во всю вертел крысой перед хищным клювом. Василий был не в восторге и пытался вырваться, царапаясь и отчаянно вертя головой.

– Ну, хватит, – занервничала мать, – отнеси его в клетку и обязательно на крючок закрой, чтоб не выбежал!

– И где это чудо в перьях будет проживать? – озадачился Андрей Андреевич.

– Только не на кухне, там Василий, она его съест! – заявила Татьяна Николаевна.

– Кто кого, еще неизвестно, – послышалось недовольное ворчание Алексея с кухни.

– Будем реалистами: может! – заверил гость. – Вообще-то, она все жрет. И корм собачий, и сосиски… А жить может где угодно… – он резво стал смотреть по сторонам, стараясь не сталкиваться взглядом с именинницей, – где жердочку повесим, там и будет жить, глаз радовать.

– А кто это? – тихо спросила Татьяна Николаевна, хотя ответ был давно очевиден.

– Так сова же! – звонко крикнул Алеша, отчего птица вдруг вскинула голову и взмахнула крылами. Это было ошеломительно. Как будто огромный плащ взметнулся в воздух, и всех стоящих обдало порывом лесного ветра, зашевелившим волосы на головах. Виктор Михайлович кинулся запаковывать сову обратно. Она начала шипеть и угрожающе щелкать клювом. Однако довольно быстро смирилась и, сложив свои огромные крылья, снова сжалась в пернатое яйцо, поджимая под себя одну ногу подобно цапле.

После недолгих обсуждений решено было отметить приезд старого друга на кухне, а сову отнести пока в темную комнату для адаптации. Со всеми мерами предосторожности ее посадили на письменный стол и аккуратно притворили за собой дверь. Алексей тоже вытребовал себе право посидеть на кухне, однако, не успели разлить водку по рюмочкам, как были взбудоражены жутким грохотом и звоном разбитой посуды за стенкой. Бросились в комнату, зажгли свет, и глазам их предстала апокалиптическая картина: на полу валялись книги и стулья, ковер впитывал воду из разбитой вазы, кругом были разбросаны растрепанные розы и астры, что подарили жене. Как маятник из стороны в сторону покачивалась, жалобно позванивая, пышная люстра, от которой отлетело несколько хрустальных пластинок. Завидев пришедших, сова щелкнула клювом и снова распростерла свои гигантские крылья. Физически можно было почувствовать, как она загребает ими плотный воздух, комкает и, отталкиваясь от него сама, швыряет назад. Виктор Михайлович прыгнул на сову, растопырив руки, но опоздал. Огромная птица рванулась вверх, обрушив еще несколько хрустальных пластин с люстры, и со всего размаха саданулась в оконное стекло. От поднятого потока воздуха вновь посыпались книги со шкафа, а с серванта полетели недобитые вазочки и юбилейные кубки.

– Мешок! – закричал Виктор Михайлович, стягивая со стола скатерть вместе с остатками какой-то канцелярии и набрасывая ее на сову. Татьяна Николаевна кинулась за рюкзаком. Схватка была недолгой, но яростной. Птицу снова посадили туда, откуда вынули полчаса назад, оставив лишь небольшой просвет для воздуха. Пока прибирали разор, охая над разбитыми вазами и залитыми водой книгами, рюкзак жил своей жизнью, дулся, шипел и шевелился в прихожей.

– Что делать-то с ней?! – в отчаянии вопрошала жена.

– Ничего, – заверил Виктор Михайлович, – поживет, пообвыкнется, станет ручной.

– Неси-ка ты ее обратно в лес, Михалыч, – именинница начинала совершенно выходить из себя, – пока она освоится, весь сервиз мне в доме укокошит.

– Не надо в лес, – заныл ребенок. – Мы ее приручим, она будет с нами жить.

– Для тебя же старался, Николавна, – развел руками гость.

– Откуда ты взял-то ее, герой? – вставил Андрей Андреевич, которому расставаться с такой редкостью тоже не очень хотелось.

– Да нельзя ей в лес… не выживет там… – Виктор Михайлович как-то виновато оглянулся на рюкзак. – Ранена она.

– Рассказывай, – сурово потребовала жена, и гость начал рассказывать, явно что-то утаивая. Якобы возвращался он из лесу в свою сторожку. Темно, хоть глаз выколи. Настроение скверное. Ветер пронизывающий, с моросью. И тут вдруг из-за ближайших кустов несется на него какая-то тень. Отработанным движением вскинул он ружьишко, которое на всякий случай с собой по лесу таскал, бац! И что-то большое обрушилось ему прямо под ноги. Думал – убил. Взял домой рассмотреть повнимательнее. А дома сова ожила. Две недели он с ней куковал. Несколько дробинок из нее выковырял, только вот лапа никак заживать не хотела. Начала пухнуть.

– Хорошенькое дело, – ни к кому не обращаясь пробормотала жена, и они гурьбой вернулись на кухню. Подняли тост за именинницу, но застолье как-то не клеилось. Пошли снова смотреть на сову. Рюкзак горестно вздохнул и замер, ощущая присутствие людей.

– Не может животное в тесном мешке сидеть все время, – сказал Андрей Андреевич.

– И что ты предлагаешь?

– Может, убрать все мелкие предметы с серванта и шкафа? – предложил Алексей.

– Так она о стекло башку себе разобьет! Она ж окно вообще не видит, – уверенно заявила мать.

– Разобьет, – рассудительно подтвердил Виктор Михайлович.

Снова удалились на совет. После второго тоста мысли заработали лучше. «Ванная комната!», – решили почти хором. Убрали все полотенца, попрятали шампуни, тюбики, щетки и мочалки. Принесли рюкзак в ванную, развязали.

– Щелк! – сова огляделась вокруг. Ее голова, практически неотделимая от туловища плавно поворачивалась на 180 градусов, нацеливаясь клювом на враждебные предметы, словно башня пернатого танка.

– Наверное, ей яркий свет мешает, – предположил Алексей. Но как только погасили свет, сова растопырила гигантские крылья и подскочила на край раковины, попутно сметя в ванну зеркало и шкафчик для парфюмерии.

Пока вынимали осколки зеркала, сову снова с неимоверными усилиями упаковали в рюкзак.

– В туалет ее, может? – предложил хозяин, поскольку возможности однокомнатной квартиры оказались весьма ограниченными, но тут запротестовала жена:

– Нет уж, туалет чаще нужен, чем ванна. Я ей его не отдам!

Все согласились. Еще раз произвели тщательный осмотр, вытащили из ванной все, что было не привинчено и не приколочено, и снова запустили туда животное, которое тоже нельзя сказать чтобы радовалось происходящему. Сова уселась в углу, на корзину для белья, где по ее представлениям, видимо, легче было держать круговую оборону. Вид у нее был решительный, она словно говорила: «Как хотите, а в рюкзак меня больше не засунете!».

– Не было хлопот, купила баба порося! – вздохнула жена, когда они выключили свет в ванной, закрыли дверь и сели за стол. Только решили провозгласить третий тост за хозяев этого богоспасаемого дома, как вспомнили, что у птицы нет ни еды, ни питья. Все отложили и начали размораживать куриные желудки – единственное, что осталось в холодильнике из натуральных продуктов от дня рождения. Налили воды в блюдечко. Сова приняла дары неохотно, шипя и пощелкивая клювом.

– А она кусается? – задал вопрос, который давно следовало задать, Алексей.

– Вероятно, – ответил отец.

– Не знаю, – равнодушно сказал Виктор Михайлович, – меня не кусала, хотя попытки были. В любом случае, надо быть настороже – клюв-то у нее вон какой. Она больную лису может сожрать.

– Больную… – протянула Татьяна Николаевна, – а она сама-то здорова?

– Вся, за исключением лапы, – ответил гость.

Со стороны осмотрели лапу. Действительно, на левой имелась большая неровная шишка.

– Подлечите – еще стометровку бегать будет, – заверил дачный сторож, гася свет, когда они вышли из ванной.

Ночь прошла относительно спокойно.

Утром гость уехал, а семейство осталось с нежданным пополнением. Три не очень понятные друг другу формы жизни, включая Василия, каждый из своего угла начали настороженно изучать друг друга. Сова время от времени потягивалась, взмахивала крыльями, роняя полотенца и не убранные предметы гигиены, но в общем вела себя тихо. Ела исправно и достаточно прилично. Василий был заключен в свою клетку почти на целый день. Изредка ему дозволялось прогуляться по комнате, да иногда Алеша носил его к сове, устраивая смотрины.

Поначалу хороший аппетит совы не мог хозяев не радовать, но к концу месяца глава семьи призадумался.

– Все мясо, что появляется в доме, включая пельмени, отправляется в желудок этой курицы, – как-то пожаловался Андрей Андреевич очередному гостю, которого пригласили полюбоваться на редкого зверя. – Я уже и забыл, что это такое! Нам крупы и корнеплоды, все остальное – ей.

Сова при этих словах красноречиво щелкнула клювом, и перед ней снова положили блюдечко с сырым фаршем.

Недели через две положение ухудшилось – Татьяна Николаевна ушла с работы, и пока не устроилась на новую, общий семейный доход сократился вдвое. Более того, у Василия обнаружились блохи. Откуда они взялись, было понятно без слов. Престарелый крыс постоянно чесался. За всю жизнь ни разу не столкнувшись с паразитами, он был явно обескуражен. На семейном совете решено было вымыть его в тазу. Возраст ли, блохи ли, мыльная вода или присутствие рядом хищного существа, а может все вкупе, сделали свое дело – Василия хватил инсульт. Поняли это не сразу, но когда осознали – ужаснулись. Выстелили клетку старым свитером, купили банан и тыквенные семечки. Ветеринары по телефону в один голос отвечали, что подопытных животных типа крыс, мышей и хомяков они не лечат.

К тому же совиная лапа опухла еще больше, и шишка стала напоминать детский кулачок. Да и сама птица погрустнела, стала как-то съеживаться, хотя аппетит ее нисколько не уменьшался. Снова начался обзвон ветеринарных клиник, который ничего не дал. Специалисты по кошечкам и собачкам только разводили руками. Наконец кто-то посоветовал Институт болезни птиц, что у Московских ворот.

«…Но у него два пальца отвалились, И мы решили – надобно врача…», – пробормотал про себя Андрей Андреевич пару запомнившихся ему строчек из прочитанного когда-то трогательного стихотворения Дмитрия Толстобы «Прогулка со снегирем».

Сборы были долгими и тяжелыми. Алексей от этой обязанности под надуманным предлогом увильнул, и родители с огромным трудом принялись упаковывать сову в предусмотрительно оставленный рюкзак. Сова не упаковывалась. Один раз ей даже удалось взлететь в прихожей, обрушив вешалку с одеждой на пол, и все же приматы взяли верх над пернатым. Оставив сове небольшое отверстие в рюкзаке и поминая незлым тихим словом Михалыча, Андрей Андреевич поехал на троллейбусе в орнитологический институт. По пути рюкзак недовольно встряхивался, шипел и покряхтывал. Пассажиры посматривали настороженно, а кондуктор, перед тем как потребовать оплату за провоз багажа, участливо поинтересовалась:

– Кота перевозите?

– Попугайчика, – буркнул Андрей Андреевич. Встретив непонимающие взгляды, добавил:

– Хорошо откормленного попугайчика.

В институте, отсидев несколько часов в одной очереди с петухами, индюшками и перепелами (которые, чуя хищника, начинали рваться из своих мешков и клеток), он много узнал о самых разных птичьих заболеваниях, перечитал массу плакатов о клещах и прочих паразитах. Особенно насторожили его статьи о пероедах и клещах, живущих на диких птицах.

– У нас Петя газету на балконе склевал, так бумага встала комом в зобу – чуть не задохнулся бедняжка, – попыталась заговорить старушка впереди, но, узнав, что за зверь шевелится в рюкзаке, переставила клетку со своим петухом подальше.

В кабинете тоже все пошло наперекосяк. При осмотре врач, увидев пациента, оторопел, руки его дрогнули, не удержав выскочившую птицу, и она радостно взмыла под потолок. Старинная институтская аудитория с потолками под четыре метра после тесной ванной стандартного панельного дома показалась сове настоящим раем. Ловили ее впятером, призвав на помощь двух ассистенток и даже уборщицу. Сафари было долгим и не без потерь инвентаря. На пол летела посуда, пробирки, медикаменты…

Заплатив пару тысяч, Андрей Андреевич печально побрел со спеленатой совой домой. Теперь он был обогащен знанием, что кормить ее нужно не просто мясом, но и протертой на мелкой терке морковкой, а также творожком и прочими витаминизированными продуктами, которые он и сам видел далеко не часто. Относительно лапы было высказано несколько противоречивых предположений и выписана какая-то редкая мазь.