Бродяга замолкает. Сотский сидит с красным лицом и надувшимися на висках жилами.
– Пожалел бы ты нас, – шепчет он.
– Не пожалею! – шипит бродяга, поднимая руку над головою и грозно потрясая указательным пальцем с ободранным ногтем. – Не пожалею!
– Господи! – крутит головою сотский.
– В Ерусалим паломничал? – между тем спрашивает его бродяга так же строго.
Сотский вое крутит головою.
– Где нам уж, Госп…
Бродяга останавливается перед ним, заложив за спину руки.
– А я три раза туда ходил!
– И ко гробу Господню приложиться сподобились?
Бродяга трясет головою.
– Нет, меня в Одесте заарестовали понапраслину. Трем иеромонахам писал об этом. «Претерпи», ответили.
Сотский крутит головою и вздыхает:
– Госп…
Вскоре бродяга и сотский укладываются спать. Сотский кладет под голову аккуратно свернутую нанковую поддевку, бродяга – рваную шапчонку. Сотский тушит свечку. Лицо его красно, и жилы на висках надуты. Ему страшно и тяжело; он чувствует себя с головою погрязшим в грехах. Он кряхтит и ворочается с боку на бок. В избе тихо; слышно, как с подоконника капает вода, да четыре носа выводят за перегородкою свою песенку. И сотскому кажется, что каждый нос повторяет свое слово. Первый нос с присвистом выговаривает:
– Тетенька!
Второй нос шипит:
– Па-а-ш-ша!
Третий нос коротко произносит:
– Ш-ш-леп!
А четвертый нос, телячий, флегматически повторяете:
– Хам-гам.
При этом теленок постоянно запаздывает, так что его «хам-гам» слышится то после «тетеньки», то после «Паши», то после «шлеп».
– Господи, Госп… – шепчет сотский.
– Стоеросов! – строго говорит бродяга. – Зажги, идол, свечку, меня вошь заела!
Сотский зажигаете свечку. Когда бродяга скидает с себя грязную рубаху и начинаете шарит в ней пальцами, повернув к огню свою с выдавшимися позвонками спину, Стоеросову бросаются в глаза фиолетовые рубцы, исполосовавшие эту спину вдоль и поперек.