Кукушкины слезы

Дидика она не любит, может быть, еще вследствие того, что его появление на свет послужило поводом к её разрыву с мужем. Муж узнал об её измене, как раз незадолго до рождения Дидика. Валентина Михайловна и теперь хорошо помнит эту скандальную историю, о которой так много говорили в городе. Впрочем, с мужем она не развелась, а только разъехалась, – уехала за границу.

Двенадцать лет мелькнуло, как одно мгновение. Жизнь прошла каким-то котильоном, где дамы выбирают кавалеров для одного тура. Было весело, смешно и хорошо. А главное, некогда было думать. Последним увлечением Валентины Михайловны был португальский еврей, который бросил ее после двухнедельного романа, взяв у неё взаймы пять тысяч. Валентина Михайловна поняла, что она состарилась и что никакая химическая кухня ей более не поможет. И тут она вспомнила о детях. Ей хотелось хоть к чему-нибудь прилепить свое существование, никому более ненужное. И она вошла в детскую. Однако, там ожидало ее мало радостей. Старший сын, Светик, оказался мальчиком донельзя болезненным, а второй, Дидик, идиотом. Она забрала детей и уехала в деревню.

Валентина Михайловна вздрогнула. По садовой дорожке прямо к её скамейке бежала, помогая себе локтями, горничная. Она остановилась в нескольких шагах от барыни и, еле переводя дух, проговорила:

– Пожалуйте Валентина Михайловна, в горницу. Священник приехали приобщать Святослава Дмитрича, но только поздно. Святослав Дмитрич сейчас скончались.

Валентина Михайловна едва не упала со скамейки. Ей показалось, что кто-то больно ударил ее кулаком под сердце и закачал под нею скамейку. Она зашевелила губами, шепча непонятные речи; потом все её лицо сморщилось, и она горько заплакала. Валентина Михайловна пробовала стать на ноги, но ноги отказывались служить ей. Она показалась себе самой убитой горем старухой – дряхлой, беспомощной и безобразной, и заплакала еще горше, тщетно перебирая ногами и силясь подняться со скамейки. Горничная увидела её усилия и бросилась к ней на помощь Она обняла полный стан Валентины Михайловны, приподняла ее и, с трудом поддерживая, повела в дом. Упавший с колен Гри-Гри скрылся где-то в саду. Валентина Михайловна плакала, припадая лицом к круглому плечу горничной, и думала: «Господи Боже, все ушло, провалилось в какую-то бездну: и молодость, и здоровье, и красота, и Светик. Господи, за что такое наказание! Мне страшно. Я боюсь жить в одном доме с Дидиком. Он ненавидит меня и когда-нибудь застрелит своей пращой!» Валентина Михайловна горько всхлипывала и вытирала свое мокрое лицо о круглое плечо горничной.

Когда она вошла в спальню к Светику, мальчик лежал уже без признаков жизни, с восковым личиком и полураскрытыми бескровными губками. Его зубы, мелкие и ровные, слегка посинели, а вместо его серых глаз, кротких и любящих, темнели две медных монетки. Старушка-няня сидела у изголовья своего любимца, смотрела на его вздёрнутые кверху плечики и плакала. Крупные слезы бежали из её глаз к углу рта и падали с подбородка на платье. Валентина Михайловна поцеловала холодный лобик сына и, внезапно разрыдавшись, припала к его тонким ножкам.

– У меня все отнято, все, – шептала она, встряхивая плечами, – я одна, одна, одна. Все бросили, все забыли…