Тесинская пастораль. №1

Глава XXI. Наводнение
(в сокращении)

«Дальше же карьера Чичикова приняла головокружительный характер. Уму непостижимо, что он вытворял.» М. Булгаков «Похождения Чичикова»

Непредсказуем вешний паводок. Бедово притубинское наводнение. Полая вода, веселая и пугающая, затопляя припойменные террасы, холмики, защитные гидротехнические сооружения, наступает незаметно и тайно – широким фронтом. Неостановимая силища!

Кажется, стоит мутная вода, лениво плескаясь в привычные очертания берегов, играет прибрежной пикулей, пляжным песком и плакучей ивой. И нет – не водится! – в ее бесхитростной игре лукавых и угрожающих замыслов. Ан, только кажется.

Мощная, распирающая масса, вызревающая холодной лавой где-то внутри, в мутном омутном русле, неуловимо и неуклонно пожирает жертвенные пяди суши. Пядь за пядью пропадают из виду осокори, кустарники, взлобки высоких берегов. Сливаясь позади обойденных препятствий, водные потоки завихряются в жуткой куражливой игре. Тонут былинки, бурьяны, заполняются игривой водой низинки, овраги, ямы, карьеры… Вот-вот и наступит, кажется, миг последнего предела, мгновение перевеса, некий стихийный баланс. Ан, не наступает! И следует за очередным мгновением – новая полнота событий. Вода, вода, куда ты ширишься, шальная?

Змеиный шелест широких водных потоков, вышедших за древние русловые преграды и ново насыпные защитные дамбы, порывисто, словно эхо лесного шума, занимал постройки притубинского селения. Обреченное на затопление Ошино с недоуменным и крикливым укором переживало стихию.

Подхвачены и увлечены водой дровяная щепа и поленья. Погромыхивает, волочась вдоль забора, ржавый жестяной таз. Мгновение – и все это залихватски закручивается в воронку над створом погреба. Подняла, понесла прелую солому навозных куч, в мгновение ока замыла рано вспаханный огород, сбила с ног насмерть перепуганного телка. Подняла, понесла, сволочила… Загуляла полая вода!

Шкалик Шкаратин заводил трактор. Старенький ЮМЗ, тянувший свой колхозный срок, был с причудами, неизвестными новому трактористу. Чих – пых, пара выстрелов в глушитель и – никак. К судорожной спешке Шкалика присоединиться не спешил: бузил.

Шкалик по колено в воде в плавающем гаражном хламе вылавливал что-нибудь похожее на бечеву. Вода студила ноги-руки, вертела с трактористом шашни. Гос-споди! За что сподобил нашего героя этой паводковой ситуации? Разве несть числа иных наказаний за грехи его тяжкие? Зачем и воду – это истинное твое благо – надо обращать в катаклизматическое зло?

Наконец, зацепив что-то подобное телячьему хвосту и удачно рванув маховик пускача, Шкалик завел трактор. В тот же момент шкаликовы ноги обвило обыкновенными конными вожжами. Чертыхнувшись, наспех собрав вожжи, новый артельский тракторист Евгений Шкаратин – с гармонически верным прозвищем Шкалик – направил бег трактора самым коротким путем в село. Поздно было и заправляться, и проверять сцепку с тележкой. "Авось, вывезем», – решил Шкалик.

По взгорку он гнал, не обращая внимания на буераки и рытвины. «Авось, авось…». Влетая в Ошино, сшиб окольный плетень и едва не задавил Саламатиху. Старая, точно в угаре, кинулась наперерез, тряся узелком в руке.

Ты чо? – грозно заорал Шкалик, осадив галоп трактора, запрокинув голову в окно. – Ты куда прешь, модель несчастная? А?..

Саламатиха, не обращая внимания на ехидство, бросилась к тележке, попыталась вскарабкаться по водилине на борт. Однако испуг и спешка исчерпали ее силы, и бабка, сбивая ноги, неуклюже барахталась перед неодолимой высотой.

– Ну, мля, – матюкнулся Шкалик, – видать, жить хочет. Он соскочил в воду, подхватил бабкину ногу и, поднимая грузную старуху на борт, весело рявкнул:

– Чо, бабуль, жить хочешь, а? Я тебя счас спасу, а ты меня опосля, лады? – водрузив Саламатиху в тележку, не просохшую от силосной массы, Шкалик воодушевился. Порыв к спасению живой души воскресили и азарт жизни. Он гнал трактор по селу, навстречу водному потоку и почти пел.

У подворья председателя, где его заждался народ, Шкалик с силой надавил на тормоз и – одновременно – рычаг сигнала. «Я здесь, люди! – как бы вопил он. – Я ваш новый Ной!»

Народ, матюгаясь, не заставил себя ждать. Быстро побросали сумки с вещами, сетки с продуктами и влезли в тележку, занимая места вдоль бортов.

Заправил, форкоп зачекил? – мимоходом спросил председатель Мужалин.

– Дак… как же… – так же мимоходом ответил наш герой, подавая председателю скарб.

– От тебя… пахнет? – тот напрягся и посмотрел на Шкаратина в упор

– Ну ты… вы, Михалыч, меня не знаешь, – вновь неопределенно ответил Шкалик и заспешил в кабину ЮМЗ. Он взял с места без предупреждения. Люди повалились вдоль бортов, снова ругаясь и похохатывая. Лихо выскочив за село, ЮМЗ покатил посуху.

За селом царила весна. На зеленом лугу болотистой поймы цвели фиолетовые пикули, сливаясь вдали с бирюзой горизонта. У подножий зеленых заветерий буйно цвела черемуха. Дурман ее пряного запаха заполонял ноздри.

Там и сям путь трактору пересекали суслики, снуя в нелепой спешке и в строгом миграционном марше. И одни лишь птицы, безмятежные степные хищники, лениво парили в глубоком омуте весенних небес.

Внезапно зрению ошинцев открылся вид моторинской балки. Пасторальную прелесть ее зеленых контуров грубо смазывало зеркало водоема: желтовато-мутной лавиной шла вода. Внезапная, невероятная, неотвратимая. Поток был так силен, что подмывал березовые колки, валил прибрежные сосенки. Он скрыл из виду привычную панораму балки: дорогу, овражки, ручей….

Шкалик, не успевая затормозить, вогнал трактор с тележкой на средину потока и – в оторопи – вел его по воде. Внезапно у него исчезло ощущение дороги. Привычный ее абрис растворился в мутном молоке. Где-то должен быть мостик, а с него – крутой поворот в балку. Шкалик с ужасом осознал, что ничего этого нет… «Авось, авось…», – быстро бормотал он, до предела снизив скорость. Но трактор мягко и резко ткнулся носом в воду, точно томимый жаждой конь, и – заглох.

Всевышний! Творимая тобой тишина лучше слов свидетельствует о тебе. Ты – есть, если способен на внеземные контрасты, приводящие нас, земных, в чувство.

Шкалик Шкаратин соскочил с сиденья, больно ударившись затылком и, хватая голову рукой, резко обернулся назад, в сторону села. Точно в полусне, он видел, как вода, бесформенное, изголодавшееся чудище, кинулась к тележке и заколыхала ее. Напрягся утлый тракторный дебаркадер, угрожающе накренился. В поднявшемся переполохе шарахнулись небеса и хляби земные. Люди с криками метались от борта к борту, цепляя и роняя друг друга. Сшибаясь головами, топтали поклажу и чужие ноги.

Выпрыгнул через задний борт, высоко в руке поднимая ружье, предприниматель Голин. Почти вплавь, словно в жутком киношном эпизоде о военной переправе, он, увлекаемый потоком, рывками рванулся к берегу. Уткнувшись головой в угол, мертво вцепившись в борт, поникла в страхе Саламатиха. Другие, менее перепуганные ошинцы, перекрикивая шум воды, требовали не раскачивать тележку. Онемевший Шкалик все это видел в столбнячном состоянии. Наконец, он обмяк на сиденье и тупо наблюдал за картиной.

Через минуту на борту все замерли. Вода, покойная, мирная, омывала колеса, плескаясь в днище, как бы приветливо ласкаясь.

– Влипли, – первым нарушил паузу председатель. – Я же говорил: от него воняет.

– А я так и знала, что этим кончится, – как-то удивительно хладнокровно поддержала мужа Татьяна Мужалина. Эта фраза расслабила ее. Она всхлипнула, уткнувшись лицом в плечо мужа.

– А у меня сало уплыло, – с досадой в голосе сознался ветеринар Короедов, – токо перекусить изготовился…

– …скажи спасибо, сам за салом не уплыл.

– …а я уж молилась.

– …на следующий год никуда… из дома.

– …а Голин-то смылся?..

Все вдруг загомонили, заозирались, оценивая ситуацию. И снова притихли. Мутный поток волочил по руслу балки сучья деревьев, сельскую утварь, кучи навоза. Изредка что-то цеплялось за колеса. До берега было недалеко, но никто не решался последовать примеру Голина. Мокрый, жалкий, но живой, он молча удалился в сторону села.

– Заводи, Шкаратин, – угрожающе крикнул председатель. – Заводи, говорю, не то я тебя… – Но и Мужалин, и Шкаратин, и другие пленники паводка понимали, что полузатопленный трактор уже не повезет их.

Пошли тягостные минуты ожидания. Моторинская балка наводнялась, а оба желанных берега неуловимо удалялись. В днище тележки нет-нет да и ударяло хлесткой волной.

«Жизнь прекрасна, но удивительно сурова» – эту банальную истину ошинцы – каждый по-своему – переоценивали заново. И цветущее луговище, и бездна небес с вольным полетом ширококрылой птицы, и ласковый, освежающий ветерок, и даже вода, пугающая силой, впечатляющая своевольным нравом, – все это вещное, гармоничное, цельное благо стократно усиливало жажду жизни. И страх потерять ее.

Надо что-то делать…

– …Как быть-то, а, Михалыч?..

Снова заговорили взволнованные люди. Что предпринять? Не полетишь. Не выпрыгнешь так, что вода останется позади. Вероятно, не поплывешь, подобно Голину.

Втайне все надеялись на Голина. Его решительный бросок в воду и стремительное удаление в село вселяли надежду. Образованный, предприимчивый, он, вероятно, достаточно нравственный человек – не оставит земляков в беде. Так думали люди.

И потянулись тревожные минуты. И сливались в тягостные часы. Вода проступала в днище тележки. Люди жались к сухому углу. Близился вечер.

Шкалика лихорадило. Его положение усугублялось осознанием вины и грядущим возмездием. Придется отвечать. Охо-хо! А как гладко все катилось. Перешел на сельскую ниву, вступил в артель. Дали трактор. Чтоб его глисты иссосали! После устойчивого городского бомжевания Шкалика поддерживала тихая надежда на новую «новую жизнь». Поджениться бы здесь на доярочке… Ну и… Более определенные параметры мечты сдерживало суеверное чувство. Каждый новый день приносил божественные плоды: аванс, постой у вдовой доярки, трактор… Проклятое наводнение!

На сиденье лежали вожжи, подобранные в гараже. Закрепив их между трактором и тележкой, он легко бы перебрался в «коллектив». Но не спешил. Опасался рук… правосудия. Кто его знает, этот ошинский народ? Под шум водного потока, уронив голову на рулевое колесо, Шкалик Шкаратин – наш криминогенный герой – мрачно думал. И дремал.

Мой доброхотный читатель! Выбрав в канве событий дремотную паузу, разомнем затекшие наши члены, расслабим взвинченное воображение. Посмотрите в окно, на рисунок горизонта. Либо – в холодильник. Отхлебните из вашего сосуда. Да-да, присоединяйтесь!

Как бы я хотел сесть против вас, соединить свой стакан с вашим и – под звонкий или глухой звук – помолчать вместе.

Возьму паузу и я, загляну на дно моего стакана, надеясь успокоить растрепанные чувства «Авось, – как говорит Шкалик, – вывезем».

Гришка Мужалин спасал кур. Семьи кроликов он побросал на крышу сенника, в соломенную труху, где разномастное их племя переживало зимы. А две дюжины несушек да пятипудового хряка, запертого в наспех сколоченную клетку, надо было вывезти на мехток.

Куриц покидал в кули. Насыпал туда же зерна, бросил по охапке сена – для мягкости. Понаблюдав за мешками, подобно гоголевскому куму в ночь перед Рождеством – экие страшные мешки! – Гришка вволю попотешался над сутолокой сбитых с толку кур. Выстриг в мешковине отверстия для голов. И скоро убедился: угодил птицам! Несушки высунули изумленные башки на божий свет и тупо соображали по поводу творимого над ними эксперимента. Иногда головы исчезали – посовещаться либо соблюдая очередность. И только хряк Борька визгливо возмущался глумлению над домашним скотом, неустанно ломая клетку и требуя свободы. Или хотя бы хлеба.

Гришка беспокоился за кота. И хотя тот, как кошка, гуляющая сама по себе, давно избрал конек крыши для широкоформатного обозрения, сострадательная душа парня переживала за его будущее. Каким будет наводнение? В какие закончится сроки?

Наконец, подошел трактор с арбой. Уполномоченный по спасению животных механик Ушков, жертва собственной инициативы, наспех приспособил соломовозку под эвакуацию скота. С настила – из клеток, плетенок, коробок и кулей – вразнобой верещали недоумевающие, недовольные твари, меченные синькой и солидолом, По бортам стояли сопровождающие их хозяева.

Водрузив Борьку и мешки с птицей, Гришка тоже устроился у борта. Трактор вышел за село и заспешил к Моторинской балке. Ушков – в отличие от Шкалика – был спецшипром. Специалистом широкого профиля. В отличие от Шкалика, он соблюдал трудовую дисциплину и не пил каждый божий день. Это обеспечивало ему моральное право у каждого нового тракториста спрашивать: «Пьешь?..» Проникаясь событийной канвой биографии нашего криминогенного героя, Ушков остался верен себе.

– Пьешь?.. – спросил, мельком листая журналы по ТБ, и удовлетворенно ухмыльнулся на излюбленное шкаликовое признание:

– Пью, но с отвращением.

Спецшипр Ушков не подозревал, что уже в самом скором времени его казенное отношение к должностным обязанностям подмочит его репутацию – дословно. И это чувство – среди дюжины других, удручающих неустроенное человечество – захлестнуло Ушкова мгновенно, едва он воочию оценил сцену в Моторинской балке. В средине паводкового потока, точно блуждающий «летучий голландец», дрейфовал артельский ЮМЗ с тракторной тележкой, переполненной перепуганными людьми. Асфальтовый путь к нему, пролегавший здесь зимой и летом, определимый на том и этом берегах, растворился под водой, словно обыденная реальность в сумраке уходящего дня.

Ушков не отрывал глаз от жутковатой яви, слушая крики из воды и суши, требующие что-то предпринять. Визги свиней, блеяния овец, крики, ровный шелест воды сливались в сознании спецшипра в один угрожающий аккорд. Он вышел из трактора и отступил в сторону, когда Гришка Мужалин с однокашником Петрухой отцепляли арбу. Молча присел на берег, равнодушно наблюдая, как пацаны разворачивали трактор и спяливали его в воду. Все замерло. Замолкли даже домашние животные, освобожденные от качки и вибрации. Только рев трактора сквозь роптание шумливой воды раскалывал вечернюю провинциальную тишину.

– Стой!.. Назад! – внезапно очнулся Ушков.– Там хода нет… пацаны… твою мать! – Он энергично махал рукой, взывая внимание. – Не по трассе идут… твою мать. – И был прав. Трактор, отошедший от берега как глиссер на воздушной подушке, внезапно наклонился на бок и осел на одно колесо. При попытке вернуться на асфальт еще более наклонился. Неожиданно для всех Ушков бросился в воду. И все более погружаясь в поток, так же неожиданно остановился. В то же мгновение внимание всех ошинцев вновь переключилось на трактор. Мучая сцепление, пацаны пытались вывести, выровнять его…

– Стоять! – вновь возопил Ушков. И, словно услышав его, трактор заглох.

– Пацаны… твою мать…, – мрачно подытожил спецшипр. – Надо было внатяг… – Он широко развел руки, как бы говоря: «Ну что теперь поделаешь…» – и побрел к берегу. Вышел. Вылил воду из сапог и быстро удалился в сторону села.

– Пошел Голина искать, – равнодушно заметила Татьяна.

Внезапно в тракторной тележке все оживились. Сюда – под шумок, пока было отвлечено общее внимание, перешел Шкалик. Решился, курилка! Набросив подобранные вожжи на заднюю фару, переметнув их мужику, курившему у переднего борта, он спокойно прошел от трактора до тележки. Затем отпустил один конец вожжей и выбрал их из волы. Молча передал председателю. Мужалин смерил взглядом Шкалика, взял вожжи и тут же проверил крепость потертых участков. Закрепил один конец за бортовой крюк.

– Миш! Вылезай, сынок, на капот. Ловить будешь, – показал на вожжи.

Изготовившись, он метнул моток вожжей в сторону сына.

– Ра-а… аз!..

– …и мимо, – комментировали зеваки на берегу. – Выбрав вожжи, Михалыч вновь метнул их. И снова, не долетев до трактора, моток упал в воду. Вожжа заструилась по течению и внезапно напряглась в руках Мужалина. На другом их конце взбурунилась волна.

– …глянь, клюет, – острили на берегу. Огромный черемуховый куст, подмытый с корнем, перехлестнувшись с вожжей, потянул председателя за борт. Люди кинулись помогать Мужалину. Тележка угрожающе накренилась.

– Назад!.. Не шевели!.. Сидеть! – закричали все разом. И только опыт, приобретенный ранее, позволил быстро уравновесить днище.

– Всем сидеть, без моей команды никому не… дышать…, – кричал председатель, перебивая всех. – Утонуть хотите? Шкаратин, иди ко мне… ты, Короедов… все. Тянем без рывков… по команде… – В этот момент куст отцепился. Три мужика, напрягшие силы в борьбе с «рыбиной» разом повалились к другому борту.

– Эх, сорвалась, – продолжал комментировать остряк на берегу.

– …Не кантуй… вашу мать! – снова сорвались на крик ошинские мужики. Но никто и не шевелился. Конец вожжей по-змеиному заструился в воде. Михалыч собирал их на локоть.

– Дай-кось я, Михалыч… Доверь… я умею, – Шкалик смотрел на председателя так выразительно, как на продавца винного магазина перед закрытием. И столько убедительности было в его рваной фразе, что Мужалин протянул вожжи.

– На, пробуй.

Шкалик взял в руки вожжи, как скрипач берет смычок. В несколько движений он собрал их по-конюховски и, поискав удобное положение ног, повертел моток над головой. Сильно метнул в сторону Мишки. Попал!

– Я быков из Тувы гонял, – смущенно пояснил Шкалик.

– …заарканил.

– …мастак, однако.

– Ему бы коней пасти… а не трактор.

Наконец натянутая вожжа струной пролегла между двумя опорами. Соломинка между двумя жизнями: прожитой и будущей.

– Кто смелый? – спросил Мужалин.

– Я ни за что не пойду, – быстро ответила жена. – …Смоет и унесет в Тубу.

– Если смелых нет, тогда первым пойдет Шкаратин, – решительно заявил председатель. – Покажешь, как… надо. Это тебе не лассо кидать…

Шкалик помрачнел, полез за папиросами. Потом молча стал раздеваться.

– Остынешь, паря. Куртку не снимай.

Шкалик перелез через борт, зацепился согнутой рукой за вожжу. Погрузившись в воду по грудь, нащупал ногами дно. Попробовал идти. Течение сбивало с ног, но устоять можно. Мысленно перекрестившись, оглядев ошинцев, наблюдающих его «подвиг», Шкалик побрел к трактору Ушкова. На средине пути почувствовал обмеление и ослабление напора воды. И выходил из потока уже легко. Нащупав асфальтовое покрытие, он обошел трактор выше течения и побрел к берегу, широко передвигая ноги.

Следом за Шкаликом слезли с тележки электрик Попцов, братья Мусины. Поддерживая друг друга, они сравнительно легко одолели брод.

– Мама, давай! – кричал с берега Руслан темноволосой башкирке Зильке.

– Бреди, дядь Саша, – вторил Петька ветеринару Короедову.

Но увлечь женщину в пучину мрачной воды – дело непростое. Михалыч тихо уговаривал жену. Не спешил и Короедов. Переправа приостановилась. Все понимали, что Саламатиха не перейдет поток самостоятельно. Как, впрочем, и Зилька, и Надька, и другие бабы.

Наконец, Михалыч решительно спрыгнул за борт. Держась за вожжи, ласково приказал жене:

– А ну, Татьяна, садись на хребтину. И торопись – ноги стынут. – Татьяна неловко переползла на спину мужа, уцепилась руками за шею. Михалыч пошел. Тетива вожжи играла в его руке и служила более балансиром, нежели опорой. Шаг за шагом Мужалин преодолел опасный участок пути. Окунувшись в мутную воду, ссадил Татьяну.

– Иди дальше сама…

– А ты? – только и успела спросить жена.

Михалыч побрел назад. Не мог он, русский мужик, совестливый, знающий цену себе и сельской молве, на глазах земляков, сына, жены спокойно выбираться на берег, оставив в тонущей тележке переживающих ужас людей. Каким бы чреватым не был следующий шаг, его нужно сделать по-людски. Иначе он не мог. У борта тележки скомандовал Саламатихе:

– А теперь ты, тетя Маруся. Да не дрожи, не утонем…

Саламатиха с помощью Короедова и Зильки грузно села на председателя. Она крепко закрыла глаза и тихо поскуливала, как обреченная жертва.

– Ты хоть за вожжи держись, – злясь, прикрикнул Мужалин. И напрасно. Дрожавшая бабка открыла глаза и, испугавшись близости воды, судорожно попыталась поймать вожжу. Опора была слаба, а усилие на нее так велико, что Саламатиха тут же потеряла равновесие и рухнула в воду… Пресвятая богородица… небесная защитница наша Мария!..

Уже потом, сидя на берегу балки, отжимая мокрые вещи, Валерий Михайлович Мужалин слушал, как люди возбужденно перебивали друг друга, передавая ему подробности увиденного. Как он схватил тетю Марусю за шиворот, а другой рукой удержался за вожжу, и как долго подтягивал оба локтя, чтобы сблизить тела – свое и бабкино… И захватил-таки ее в охапку, повиснув на зыбкой опоре… Почувствовав равновесие, побрел к берегу. В глазах темнело от крови, прилившейся к голове. Уронил Саламатиху на мелководье. Потащил её тело по воде, захватив за шиворот…

Теперь нервно фыркал вместе со всеми над шутливо-ласковыми упреками жены… И вспоминал, как кричала она, Таня, наблюдавшая весь этот ужас…

Сизый сумрак Моторинской балки переходил в ночь. Уже проявилось блеклое звездное небо. Как-то особенно нежно пахло придорожной пикулей.

По дороге до села Михалыч благодарил Шкаратина за то, что он вовремя кинулся в воду и перехватил Саламатиху в самый трудный момент. Он простил ему все зло и так расположился душой, что обронил несколько неосторожных слов.

– Примешь… для сугреву? У меня дома должно быть…

Уже потом, после паводкового потопа, быстрая деревенская молва, как водится, переиначила картину событий, сгладила жесткие детали, обострила шутливые штрихи.

Ах, вода-вода, ежегодный сельский паводок, грядущий с неотвратимостью безбожной… Ах, судьбы людские, попадающие в стихийные водовороты в прямом и переносном смыслах…. Нет вам цены. Нет избавления.