Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб

Сидя в своей берлоге, мирно сосредоточившись на важном письме, которое должно было быть давно написано и все сроки для этого уже прошли, я услышал, что зазвонил телефон. Ирина сняла трубку. Я старался не обращать внимания на разговор, но это было невозможно. Судя по взволнованному приветствию на многословном русском, звонила одна из её соотечественниц. Очевидно, они только что обнаружили, что обе открыли Америку, и не только это, но и что живут всего в пятнадцати милях друг от друга.

Двадцать минут их разговора – это было всё, что я услышал. Затем я пришёл в бешенство.

"О, да, ну, конечно же, я вас помню. Разве это не было в Брест-Литовске? Не там? Ах, да, там этого не могло случиться, поскольку, если мне не изменяет память, я тоже там никогда не бывала. Должно быть, это было в Минске. Или в Пинске. Или, возможно, в Двинске. Дайте-ка подумать, вы же из рода Пушкевичей! О, это не так? Тогда вы, должно быть, племянница Соссипатра Соссипатровича Булкина. Ох, нет, я не знала вашего отца, но разве Савватий Владимирович Попский не был вашим дедом по маме? Не был? Так, дайте-ка понять, ведь мы, очевидно, родственницы. Я просто думаю, как мы это можем доказать. Вы знали Устина Прокоповича Писарева? Он был вашим дядей? Ну, так вот он же женился на моей тёте. Тёте Авдотье Мочульской. Она до этого была замужем за Вячеславом Кузьминичем Поповым. Помните? Да! Разве это не замечательно? Получается, вы моя двоюродная сестра. Нет, бросьте, есть разница! Если вы утверждаете, что я ваша троюродная сестра, это вовсе не означает, что мы не можем быть также двоюродными по другой линии. Вы из Царёвококшайска? И вашим отцом был Ардалион Ильич? Теперь я начинаю всё понимать. Нет, я не знала Ардалиона Ильича, но я была знакома с Ильёй Степановичем. Он же женился на Василисе Трофимовне. А вы с ней родственницы. Да, это так, потому что она двоюродная сестра Ардалиона и потом ещё вышла замуж за Борислава Вячеславовича. Конечно, я его помню. Святослав – мой дядя и ваш четвероюродный брат. Теперь я вспомнила, кто вы такая. Вы были ребёнком в Париже, и ваши отец и мать перед разводом поссорились из-за вас в такси, а затем тянули к себе – он в одну сторону, а она в другую, – стараясь вытащить каждый в свою дверь. В какую дверь вы в конце концов вышли? А полиция арестовала ваших отца и мать, в результате чего вы упали, ударившись головой. Я рада слышать, что это вас больше не беспокоит. Вы, должно быть, очень молоды, я предположу, лет на десять младше меня. Нет? Всего на пять? Ну, а я на десять лет старше своего мужа, но, конечно, выгляжу моложе, чем он. О, он вам понравится. Может, не сразу – так было со мной, – но потом-то точно. Его имя – Виктор Франклинович Блейксли. Не Блицкий – Блейк-сли-и-и, теперь вы поняли? Он ме-е-едленный, но с лёгким нравом. Из тех, кто всегда покупает новую машину за день до появления свежих моделей. О да, он будет с вами флиртовать. В этом он не такой уж медлительный. Но может и ударить по голове свёрнутой газетой – так бывает. Что? Нет, он не сумасшедший. Просто американец. Я рада, что у вас голубые глаза и золотые волосы. Ему это понравится. Нет, у меня самой карие, хотя иногда зелёные, а бывают, как говорят, похожи на болото. И каштановые волосы – густые и короткие. Блестящие? Да-а. Когда я их помою. Я уверена, что вы очень красивы. О, я тоже довольно хорошенькая. Мы легко узнаем друг друга на вечеринке у Андреева. Андреев? Да, он очень милый. Он приехал в эту страну десять лет назад и устроился на работу банковским курьером. Теперь он вице-президент. Нет, я бы тоже не стала класть свои деньги в его банк. Не после того, как он промотал всё состояние своего отца в Петрограде. Конечно, это крупный банк. Андреев вряд ли смог бы потратить всё, что у них в наличии. Да, мы будем приезжать повидаться с вами, но вы так часто меняете мужей, так что как прикажете нам запоминать ваши фамилии и где вы живёте? Будете держать нас в курсе? Отлично! А теперь дайте-ка подумать, не была ли Флегонтия Аркадьевна вашей тётей?"

Я не мог этого вынести больше ни минуты. Выбежав из дома, я протопал две мили, прежде чем вернуться. Когда я вошёл в дверь, они как раз говорили друг другу: "До свиданья". Они повторили это раз десять, и в доме снова стало тихо. Их беседа продолжалась ровно час и восемнадцать минут.

На следующий день Ирина объявила: "Я должна позвонить Соне и сказать ей, что мы всё-таки сможем навестить её сегодня вечером".

"Это та, с кем ты созванивалась вчера?"

"Да, ты меня слышал?"

"Слышал ли я тебя? – простонал я. – Я чуть не сошёл с ума. Зачем нам её навещать? О чём ещё вам разговаривать?"

"Да обо всём. Мало что можно узнать в течение нескольких минут беседы по телефону. Я скажу ей, что мы приедем. И мне действительно хотелось бы разузнать, является ли и Степанида Кириаковна её двоюродной сестрой".

Она взяла трубку, а я – свою шляпу и направился к двери. Я был абсолютно уверен, что сообщение Соне о нашем приезде целиком поглотит те крохи, что остались от угасающего светового дня, и к тому времени, когда они закончат, идти гулять будет уже слишком поздно.

Из-за совершенно необоснованного закона, прославившего имя Волстеда⁹², американцы въезжали в Канаду в количестве одиннадцати миллионов человек в год. Неудивительно, что мы должны были присоединиться к этому благородному паломничеству, дабы насладиться плодами удовольствия после года того, что моя жена называет "бум-бум", то бишь повседневной рутины американской экономической жизни. Мы решили отправиться туда на автомобиле, и Студебекер, сначала посмотрев на нас с недоумением, позже сообщил, что он мог бы проделать сей вояж без особого труда. Ведь он всё ещё был гордым парнем и "раскованность свободного хода" его младших братьев и сестёр пока что не успела превратить его в антиквариат. Составив бюджет на поездку и обложившись дорожными картами, преисполненные ожиданий, мы радостно тронулись в путь. Никто из нас никогда не был в Канаде. Жена мечтала о живописном великолепии чужой страны; я слышал о природной красоте, окружающей слово "паб". Какое же множество идей порождают эти три буквы в мозгу, перегруженном деловыми заботами. Я не из тех, кто является убеждённо "сухим". А мою жену опьяняет даже один глоток вина.

Въезжая в вечерние сумерки, мы были околдованы величием Адирондакских гор и озёр. Городок Саратога-Спрингс, через который пролегал маршрут, оказался сохранившимся нетронутым кусочком викторианской эпохи. Нам следовало заночевать в приграничном местечке Русес-Пойнт; следующий день должен был застать нас "о Кэ́нэда"⁹³. Хорошему ночному отдыху предстояло подготовить нас, заставив наши умы быть во всеоружии перед событиями грядущего дня. И события показали, что мы в этом определённо нуждались.

Встав рано, хорошо позавтракав, мы запрыгнули в автомобиль. Итак, где же наши острые ощущения от прохождения американской таможни? Увы! Там не обратили на нас совершенно никакого внимания. Тогда мы двинулись дальше, на ничейную территорию меж границами двух великих стран. Подъехав к очередному пропускному пункту, мы были встречены таможенниками Канады. Те были элегантно одеты, бдительны, работоспособны. Американцы же не могли похвастать ничем из упомянутых качеств. Перед нами и позади нас было много автомобилей, и седокам каждого из них приходилось отвечать на вопросы. К нам тоже приблизился приятного вида офицер.

"Вы оба американцы?" – полюбопытствовал он довольно скучающим тоном, ведь, задав этот вопрос массе людей до нас, всегда получал положительный ответ.

"Он да, а я нет", – пропищал, к моему ужасу, знакомый тоненький голос. "Я русская", – добавила супруга, буквально раздуваясь от гордости.

РУССКАЯ!!! Что за слово! Сколь подозрительные мысли оно вызывает в национальном сознании любой страны. Офицер навострил уши, как зайчик, заслышавший шаги крадущегося охотника.

"Русская. ОК. Но при этом вы натурализованная американка?"

Нет, она не натурализована. Просто русская, изгнанная из всех стран цивилизованного мира, ведь везде же заполнены квоты на ближайшие тридцать лет вперёд. Она нежеланна.

"Мне жаль, мадам, но я должен заявить на вас в полицию за попытку пересечения границы без паспорта".

"Паспорта! – в праведном гневе вскричал я. – У всех ли этих одиннадцати ежегодных миллионов имеются паспорта?" Но нет, все же они являются американцами – паспорта им совсем ни к чему.

Но русская. Как замечательно! И, судя по всему, шпионка, проникающая нелегально на британскую территорию. Какую же промашку она умудрилась допустить! Абиссинка, еврейка, китаянка, малайка – всё было бы предпочтительнее, чем назвать себя русской. Итак, нас затолкали в его кабинет, арестовали, стали допрашивать, заставляя отвечать на всё, что нескончаемым потоком извергалось из его уст. Пока оформлялись документы на её депортацию, мы оба были вынуждены подписать такое количество формуляров, официальных бумаг, письменных показаний под присягой и прочего подобного, что я предложил изготовить печати, содержавшие наши факсимиле. Мы обменялись случаями из жизни с охранником, который должен был благополучно доставить нас обратно к границе и проследить, чтобы мы не просочились в страну. Его прощальные слова состояли в том, что нам, несомненно, не разрешат вернуться в Соединённые Штаты. Когда я спросил, куда же мы сможем отправиться, если не обратно в Америку, он пожал плечами и предложил Россию. Позже я узнал, что он имел в виду несуществующие земли, но так и не смог проникнуться его канадским юмором. Я представлял себе, как проживу остаток своих дней в межграничьи, одной ногой в Канаде, другой в Соединённых Штатах, с прижимающейся ко мне женой, боящейся, что её проткнут ножами, которыми будут тыкать преимущественно с канадской стороны, но иногда и с американской, чтобы как-то избежать однообразия.

Наконец нам разрешили вернуться туда, откуда мы прибыли. Мы снова ехали, но не по Канаде. И громадные надежды, питавшие нас утром, вечером обратились пеплом отчаяния.

Медленно двигаясь по главной дороге в Русес-Пойнт, мы притормозили у здания американской таможни. И снова были проигнорированы. Но к нам подошёл незнакомец без бейджа. Он сунул каждому из нас в руку по бумажке. "Ужин в хостеле ИМКА⁹⁴, один доллар", – гласила надпись на них.

"Суп, жаркое, салат и десерт – всё за один доллар, – объяснил он. – Могу я что-то ещё для вас сделать?"

"Да, – ответил я, – мы хотим поехать в Канаду, а нас не пускают".

Моя жена толкнула меня локтем. "Тсс, не рассказывай незнакомцам о нашем затруднительном положении. Вдруг нам удастся пройти таможню и поехать домой", – прошептала она. Но он выглядел искренним.

"Не можете въехать? Ну, я знаю всех канадских чиновников – я договорюсь, чтобы вас пропустили. Кто был тот человек, что отправил вас обратно?"

Я сказал ему.

"О, с ним всё понятно – он был ранен на войне, контужен, никак не должен был получить должность таможенного инспектора. Давайте-ка назовите мне свои имена, найдите место для ночлега, насладитесь моим долларовым ужином, а к завтрашнему утру я договорюсь о встрече со старшим инспектором".

Последовала ночь слёз и страхов, что на нас, раскрывших свою ужасную тайну, теперь объявят охоту. Бедная маленькая русская, не нужная никому!

Утро выдалось чудесным; храбрость снова вернулась к нам. Мы опять были готовы пойти в атаку, руководствуясь опытом предыдущего дня. Краткая прогулка после завтрака целиком настроила нас на битву – лучшая половина должна была приобрести свой стандартный набор из пятидесяти открыток и пятидесяти марок, сломать три ручки, вписывая адреса, и пролить одну склянку чернил.

Мы снова двигались по главной магистрали, на этот раз тихо и пешком, чтобы наш Студебекер не намозолил глаза пограничникам. Вскоре нас остановил голос из проезжавшего автомобиля.

"Доброе утро, вы хорошо отдохнули? Вам понравился мой долларовый ужин? Я повсюду искал вас. Всё улажено. В десять часов у вас беседа со старшим инспектором на канадской таможне. И он даст вам проехать – он мой друг".

Это была отличная новость. Но вдруг у парня не всё хорошо с головой? Он, похоже, догадался, что у меня возникли на его счёт такие подозрения.

"Пойдёмте-ка в телефонную будку, – авторитетно произнёс он, припарковав свою колымагу. – Я позвоню ему и скажу, что наконец-то вас отыскал".

Похоже, всё было в порядке, и я дал ему десять долларов. Являлось ли это особым видом рэкета в Русес-Пойнт? И кем мог быть этот неофициальный посредник, который обо всём договорился?

"У вас больше не будет проблем", – заключил он, прощаясь с нами.

Дал ли я парню взятку, чтобы пересечь границу, или это был просто способ выразить свою благодарность?

Вновь прибыв на границу Канады, мы попросили позвать старшего инспектора. Он уже ожидал нас – приятный человек, изумительная беседа: мы пробудем у них всего две недели, жаждали увидеть нашу братскую страну и так далее. Он вручил нам записку для таможенников и выразил надежду, что нам понравится наше пребывание. Нас проводили назад к воротам. Неожиданно наш вчерашний причинитель беспокойства запрыгнул на подножку автомобиля.

"Что вы тут делаете? Опять пытаетесь прошмыгнуть?"

"У нас есть разрешение на въезд от мистера Х, – с большим достоинством ответил я. – Он знает все обстоятельства".

"Но вы никогда не вернётесь в Америку. Теперь, когда вы внутри, как вы собираетесь выезжать?"

"Не волнуйтесь, мы как-нибудь разберёмся", – крикнул я через плечо, ускоряясь. Судя по тому, что мы наблюдали на американской границе, я смог бы провезти через ту таможню весь зверинец братьев Ринглинг⁹⁵, даже не получив требования предъявить животных.

Итак, мы прорвались. Вперёд, нас ждёт Монреаль! Нет, тпру! Прямо по курсу маячила вывеска: "ВИНА И РАЗЛИВНОЕ ПИВО". Когда мы встали под ней, моя всё ещё взъерошенная супруга пробормотала себе под нос: "И надо было тащить меня, единственную из одиннадцати миллионов человек, желавшую посмотреть на страну, чтобы кланяться каждому пабу!"

Дорога из Монреаля в Квебек проходит вдоль величественной реки Святого Лаврентия⁹⁶, сыгравшей столь заметную роль в ранней истории нашего континента. Местность становится всё более и более французской, вдоль обочин появляются маленькие часовенки, люди ездят на лошадях и собачьих упряжках, атмосфера мечтательная, пусть земля и суровая из-за жёстких зим. Мы колеблемся, затем всё-таки останавливаемся, приметив гостиничку с двумя собаками, резвящимися во дворе с оленем. Владелец – француз, тут не говорят по-английски; приходится просить свой любимый эль, указав на его знак на стене позади самодельного бара. Хозяин весёлый и толстый, малоподвижный, тогда как его жена суетится, находя себе множество занятий. Мы узнаём, что олень игрив, когда тот встаёт и кладёт нам на плечи передние копыта. Его глаза, кажется, говорят мне: "Иди и выпей ещё кружечку эля". И я прислушиваюсь к его совету.

Но нельзя слишком долго засиживаться в этом очаровательном месте – до наступления темноты предстоит одолеть длинный путь. Видя моё весёлое настроение, супруга любезно предлагает сесть за руль, однако я непреклонен, хочу повести сам, дабы не создавалось опасности наезда на маленьких детишек, играющих на улицах придорожных деревень.

Не прошло и десяти минут, как меня попросили ехать помедленнее.

"Всё под полным контролем", – было моим однозначным ответом.

А затем мы вошли в тот роковой поворот. Менее чем в тридцати футах спереди паслось стадо крупного рогатого скота, занявшее, по обыкновению, все мыслимые части шоссе. Ударив по тормозам и намертво вцепившись в руль, я понял, что мне остаётся лишь одно – выбрать корову, которую придётся сбить. Бедное жвачное, перелетев через капот, – ветровое стекло помешало ему приземлиться мне на колени – скатилось вниз, посмотрело на меня ошеломлённым печальным взглядом, поднялось и похромало вниз по склону. У моей жены обнаружились: содранная кожа на локте, ушиб коленной чашечки и отколовшийся уголок красивого переднего зуба. Меня защитил великий бог Бахус. Выскочив наружу, я обнаружил, что радиатор, треснув, сильно течёт, одна фара скошена набок и её стекло разбито вдребезги. Студебекер же прочирикал: "Не бери в голову, я прекрасно доберусь до Квебека".

Французский фермер – владелец скота – робко приблизился к нам.

"Спички есть?", – спросил его я, остро нуждаясь в сигарете.

"Же нё ко́мпрон па"⁹⁷, – взволнованно промолвил он в ответ.

"Алюме́т"⁹⁸, – пришла на выручку моя жена.

"О, уи́"⁹⁹, – и, прежде чем мы успели остановить его, он уже бежал к дому, находившемуся в четверти мили. Он вернулся, таща огромную коробку площадью в три квадратных фута, и торжественно вручил её мне – свой годовой запас спичек.

Я показал жестами, что заплачу́ за его корову, и на очень дрянном французском пытался объяснить, что мне жаль. Он, поглядев на Студебекер, немедленно прослезился – это был наилучший способ показать, что жаль и ему. Бедняга! Несомненно, это был первый автомобиль, остановившийся, чтобы с ним поговорить. После многих поклонов и загрузки спичек в салон мы попытались двинуться дальше.

Наше продвижение было медленным, ведь нам приходилось полемизировать.

"Я же просила тебя позволить мне сесть за руль. Бедная корова, она умрёт!"

"Она не умрёт. Разве ты не видела, как она встала и медленно ушла?"

"Ну, в любом случае, её молоко всегда теперь будет плохим. И ты испортил автомобиль. Нам придётся каждые полчаса останавливаться и заправлять радиатор водой".

"И что с того? Мы хорошо обучены остановкам – с тех пор как въехали в эту страну, мы паркуемся каждые три мили".

Это положило начало спору, не затихавшему до самых ворот Квебека. Мы снова развелись, и Ирина заявила о своём намерении первым же поездом отправиться в Штаты. Я молился, чтобы ни одна железнодорожная станция не попалась нам по пути – я бывал в подобных ситуациях и нисколько в словах жены не сомневался.

Уже достаточно долгое время я не мог игнорировать живописную красоту мелькавших по сторонам придорожных гостиниц. Их владельцы меня очаровывали. Я представлял себя статистиком, лихорадочно ищущим всю доступную информацию для путеводителя "Все места отдыха: почему, где и зачем". День клонился к закату, мы двигались по Квебеку. Но к этому времени в салоне уже стояло молчание.

Всё впечатление от проезда по древнему городу было испорчено, поговорить было не с кем – мне объявили бойкот. Студебекер сдержал своё слово, доставив нас до места в целости и сохранности. Он остановился у обочины, справа возвышался замок Шато-Фронтенак.

Прекрасный палаццо – что может быть более идиллическим? Я поднял глаза, ожидая увидеть, как в окне башни появится девушка с длинными золотистыми локонами, протянет руки и пригрозит совершить прыжок. Однако она никак не появлялась.

"На что ты смотришь?" – вдруг разомкнул губы другой обитатель передних сидений.

"На Гвиневру¹⁰⁰, в башне".

"На кого?"

"На Гвиневру".

"Ты начинаешь чудить".

"Да, наверное. Она должна быть там, наверху, но почему-то не подходит к окну. Может, с ней сейчас Ланселот?"

На лице жены выразилось ещё большее отвращение.

Мы решили поужинать в Шато.

"Ага! – воскликнул я. – Теперь мы будем есть по-средневековому. Это место располагает. Оленья нога, взамен ножей и вилок лишь пальцы, золотые кубки с вином, чтобы запивать нашу трапезу. А где же круглый стол и все мои благородные рыцари?"

Но там были обычные скатерти, неромантичные маленькие столики, и бо́льшая часть этих рыцарей оказались американцами, точно такими же чокнутыми, как и тот, что явился среди них, за мгновенье до этого мня себя добрым королём Артуром.

Что за въезд в волшебную страну! Моя королева со мной не общается, отказывается разделить изысканный ужин и стремительно исчезает, чтоб съесть сэндвич в ближайшей аптеке. Жалкое кушанье!

На следующее же утро с меня сняли бойкот, но волшебная страна испарилась. Мистер Студебекер нуждался в починке. Ведь он всё ещё протекал.

"Каким же опасным водителем ты оказался", – поприветствовал он меня.

"А ты пойди и найди себе поновее тормоза", – бросил в ответ ему я. Он ведь был нашим другом на протяжении двух долгих лет.

Гражданство

Влияние русских на Америку велико. Возможно, потому, что раньше мы многого о них не знали, ведь они стали приезжать сюда только после войны. Для нас это всегда была страна загадок, тайной полиции, многоцветных пейзажей, суеверий и неизведанных глубин. Мы знали, что это страна, которой боялась вся остальная Европа, империя с неограниченными ресурсами, великим талантом и большим невежеством. Вероятно, русские вызывают у нас интерес, так как во многом не так уж на нас и непохожи – столь же огромная держава, как наша собственная, необычайно щедрая, свободно выражающая любые мысли, революционная по духу. Они подобны детям в своём изумлении, но чрезвычайно стары в своём жизненном опыте. Однажды пообщавшись с образованным русским, вы осознаёте, что он вас пленил, и никогда уже его не забудете. Вам интересно, чем он занимается, как у него идут дела, а встретив его снова, восторгаетесь его приключениями, которые, как правило, невероятны. Он может разозлить или расстроить вас, но никогда вам не наскучит.

Один известный человек как-то спросил меня во время моей разлуки с молодой женщиной, впоследствии ставшей моей супругой: "Вы собираетесь на ней жениться?"

"Я думаю, вряд ли", – ответил я.

"Же́нитесь. Со временем вы поймёте, что просто не в состоянии надолго с ней расставаться". Являясь большим знатоком России, он был совершенно прав.

Будучи сложным для постижения, русский человек всё больше захватывает вас, когда вы всё-таки начинаете его понимать. Вы спросите: "Но как его вообще можно понять? Какая основа может быть для вникания в мысли кого-то с таким темпераментом?" Ответ – это постоянное общение, эдакая "диагностика пациента".

Русскому трудно "вытаскивать себя за шиворот". Когда у него "чёрная полоса", он думает, что упал и ни за что не сможет подняться. Если же он "на взлёте", то не допускает даже мысли, что может упасть. Один из них, живя в Нью-Йорке, заработал в прошлом году 30 000 долларов, раздав потом все деньги менее везучим друзьям. Ныне он остался без цента в кармане и утверждает, что усвоил урок. Скорее всего, это не так. Другая, зарабатывая 100 долларов в месяц, содержала себя и помогала трём старым слугам, оставшимся за границей. В конце концов, убедившись, что это, вне всяких сомнений, не было оценено по достоинству (она не получила от них ни одной весточки), и нуждаясь в деньгах для создания хоть небольшого личного комфорта, она прекратила осуществление денежных переводов. Теперь у неё есть лишняя пара туфель и новое платье, но это, по её убеждению, едва ли компенсирует те жертвы, на которые она шла ради людей, в какой-то мере, как она считает, от неё зависящих.

Все они утверждают, что Петру Великому не следовало открывать дверь западной культуре, что они восточные люди и обращены лицом на Восток. Они с гордостью называют себя великой восточной белой нацией.

Я слышал, что их религию клеймят как идолопоклонническую, догматичную и неискреннюю. Любой, кто простаивает пять часов на одном месте в русской церкви, не может являться неискренним. Я видел, как люди боролись за право попасть внутрь, когда церковь была переполнена. Скорее всего, тем клеймящим невдомёк, что русская религия соответствует по ритуалам религии Высокой Епископальной церкви¹⁰¹, равно как и то, что существует движение за объединение Греческой и Высокой церквей.

Некая молодая русская женщина в ходе нашей с ней беседы на одной из русских вечеринок попросила прощения за свой английский. Но она очень хорошо говорила, хоть и с акцентом.

"Я в Америке всего шесть недель", – объяснила она.

"Но разве вы не говорили по-английски до этого?"

"Нет, пока я сюда не приехала".

Очевидно, это является доказательством лингвистических способностей русского ума.

Русские очень легко адаптируются. Им, прибывшим в Америку в основном с очень скудными средствами, осторожно советуют устроиться на первую же попавшуюся работу. Для мужчин это обычно —мытьё автомобилей, для женщин – продажа шуб в любом из наших многочисленных универмагов. Период привыкания длится от одного до двух лет; они знакомятся с местной экономической системой, забавляются с ней как с новой игрушкой и постепенно обнаруживают, как по служебной лестнице происходит их медленный, но верный подъём.

Межнациональные браки с американцами стали довольно распространённым явлением, чего ещё не было в то время, когда общественность поразил наш странный союз. Все наши друзья столь настойчиво советовали нам не жениться, что это виделось единственным способом доказать свою независимость. Русские, что вступают в брак с американцами, без сомнения, чувствуют себя здесь счастливее, чем те, кто связывает собственную жизнь с представителем своей национальности – они быстрее приспосабливаются к нашим обычаям, у них меньше поводов обсуждать наши недостатки и особенности, а также то, "когда, если и как" они вернутся в свою страну.

В музыкальном мире они занимают уникальное положение. Наши зрители были в восторге от квартета Кедрова и ансамбля донских казаков. Мы посетили пасхальную службу в маленькой русской церкви, расположенной в бедном районе Чикаго. И там квартет Кедрова исполнял пасхальные песнопения. Их благочестие было столь же смиренным, как у самого заурядного крестьянина. Похоже, их радовало и забавляло то, что церквушка была переполнена и священник решил пустить по второму кругу блюдо для сбора пожертвований, дабы удостовериться, что каждый смог внести столько, сколько хотел. Он был так взволнован, так занят, добавив эту дополнительную церемонию, что, думаю, я бы вносил и вносил свой вклад до тех пор, пока мой кошелёк бы не опустел, просто чтобы видеть его радость от, похоже, самого большого наплыва прихожан в его храме. Я имел удовольствие встретиться и поговорить с ним по окончании службы. И никогда не забуду его – длинная борода, лучистые глаза, божественный голос. То был поистине святой человек.

Приведу краткое описание того, как моя будущая жена прибыла в Соединённые Штаты. Громадный лайнер медленно причаливает после карантина. На его многочисленных палубах полно людей – одни упиваются величием силуэта нью-йоркских башен, тогда как другие снуют взад-вперёд в сумасшедшей спешке, готовясь к высадке. Буксир осторожно причаливает к борту гиганта, и несколько парней проворно карабкаются вверх по верёвочной лестнице. Они знают, что делают, бешено проносясь мимо той или иной группы пассажиров. Они набрасываются, будто стая волков, на стоящую в одиночестве невысокую фигурку, окружая её со всех сторон. Появляются блокноты, в ход идут карандаши. У неё берут интервью – как и большинство иностранцев, она сбита с толку, смущена, её забрасывают вопросами, уговаривают поведать историю, над ней потешаются. Поначалу она не понимает, кто это такие, думает, что в Америке так принято, чтобы совершенно незнакомые молодые люди окружали вновь прибывших, расспрашивая тех обо всём. А на следующий день наступает Четвёртое июля. И по всей стране фейерверки – жуткий треск взрывающегося пороха, либо острый, либо глухой, заставляет постоянно напрягаться уши. В тот же день она пишет своей сестре: "Странная страна Америка! По прибытии в порт на меня напала орда с блокнотами и карандашами, толкалась, пререкалась, заставляла говорить – сделаешь всё, что угодно, лишь бы от неё избавиться. Чудной народ американцы! Они весь день стреляют из ружей и запускают петарды. Я полагаю, со временем человек привыкает к этим кошмарным звукам, поскольку никто не обращает на грохот ни малейшего внимания. Несомненно, такова одна из причин, объясняющих их столь интенсивную активность, но это же, должно быть, сильно изматывает нервы – по крайней мере, до тех пор, пока наконец не выработаешь привычку". Замечательное знакомство со страной. Никогда не слышал, чтобы так описывали нашу манеру праздновать славное Четвёртое. Подразумевая, конечно же, что она потом стала свидетельницей нормальной американской жизни – нашего ежедневного безумия.

Моя жена долгое время балансировала на краю обрыва, который сделал бы её гражданкой Соединённых Штатов, если бы она только решилась прыгнуть. Но "вдруг когда-нибудь она сможет вернуться в Россию, вдруг будет возврат собственности, вдруг советское правительство надумает совершить нечто такое, чего оно ещё никогда не делало" (и, в чём я вовсе не сомневаюсь, никогда не сделает).

"Ты волнуешься, когда видишь флаг, – сказал я как-то вечером после военно-морского бала, – ты пускаешь слезу, когда слышишь 'Усыпанное звёздами знамя'¹⁰², и говоришь, что никогда не захочешь жить в какой-либо другой стране. А кроме того, ты всегда указываешь мне, как голосовать. Почему бы тебе не оформить бумаги?"

"Я бы с гордостью пошла на это, – ответила она, – но что я должна делать? Как мне оформить то, что называется 'первыми документами'? Абсолютно все мои русские друзья получают их. А я жду свои каждый день, но их никак не присылают".

"Тебе не нужны 'первые документы'. Ты здесь уже больше пяти лет, и всё, что от тебя требуется, – это запросить гражданство".

Итак, после опыта, полученного в Канаде, и имея друзей, которые тайком перебрались отсюда в Англию, а потом не смогли вернуться, мы подали заявку на включение в списки претендентов.

Легко быть гражданином Америки, если ты родился здесь, поскольку всё, что тебе нужно делать, это просто дышать. Однако превратить эту страну в своё законное место жительства, когда ты иностранец, – это совсем другая история. Многие из нас, появившихся в Штатах на свет, пришли бы в ужас, узнав, что верное определение "добропорядочный гражданин" означает способность ответить на все те вопросы, которые я услышал во время Ирининого экзамена. Кроме того, я понял, что всё зависит от склада ума претендента в смысле того, что именно и как много тот обязан знать об устройстве нашего государства.

После года предварительной подготовки, в ходе которой тебе предстоит доказать дружбу с бо́льшим количеством друзей, чем у многих из нас когда-либо было, получить их подписи под тем, что ты должен стать желанным гражданином, и убедить Вашингтон в том, что ты не являешься помехой обществу и всегда вёл чистую и незапятнанную жизнь, ты созрел для главного сражения.

Нуждаясь в трёх свидетелях, чтобы подтвердить её личность, и не чувствуя возможности быть всеми ними в одном лице, я пригласил "посмотреть матч"¹⁰³ мою крёстную мать вместе с одним из моих самых знаменитых друзей. Мы явились ровно в 14 часов назначенного дня, уселись на почтовую скамейку и стали ждать, пока правительственные колёса будут накачаны и начнут крутиться. В тот день, когда я вывел на арену свою цветущую партнёршу, было около пятидесяти кандидатов на высшую награду, вручаемую чужакам. После почти двух часов игры в шарады, "кофейник" и "О чём я думаю?" наконец настала наша очередь.