Я снова в Царском после ничем не омрачённой поездки на поезде из Нижнего. С Сестрой Т. мы расстались в Москве, где у неё есть друзья, у которых она собирается побыть до конца своего отпуска. Бедняжка, она всё ещё не чувствует себя восстановившейся после наших мучительных переживаний на Волге (и особенно в Саратове) и попросила две дополнительных недели отдыха. Генерал и Маззи были настолько рады видеть меня, что лишь ради этого стоило поторопиться с возвращением. Конечно же, я ничего не рассказала им о том, что в Саратове была на волосок от гибели, поскольку это бы только страшно напугало их, отразившись на и без того слабом здоровье. В моё отсутствие в Царском было всё спокойно, поэтому они прекрасно провели время вместе и выглядят как два милых старых голубка, пушистых и довольных.

Позже в тот же день

На "Всероссийском съезде рабочих депутатов" Ленин выступает с яростными речами, направленными против союзников, в то время как Керенский пытается доказать, что тот определённо состоит на жаловании у немецкого правительства, а потому все его тезисы продиктованы из Германии. Собственные воззвания Керенского, обращённые ко "всем, всем, всем!", как обычно, великолепны и вдохновляют чрезвычайно. Если б он только мог действовать так же решительно, как умеет говорить, то, без сомнения, уже являлся бы могущественным диктатором, а Россия была бы на пути к политической реорганизации и порядку. Ему непременно нужно что-то сделать с Лениным, его друзьями – Каменевым, Зиновьевым и Троцким – да и вообще всеми большевиками, а не позволять тем парализовывать его усилия и подрывать его авторитет! Если он не желает высылать их, поскольку Россия теперь свободная страна, то должен, по крайней мере, найти способ свести на нет их деморализующую и анти-патриотическую активность, подтверждающую, по-видимому, его справедливые обвинения в том, что они подкуплены Германией. Во имя Революции и её идеалов, о которых он с обожанием упоминает в каждой своей речи, ему необходимо показать своим врагам не только высокопарными словами, но и решительными действиями, что он является хозяином положения. Вот тогда у него было бы очень много последователей, ведь, в конце концов, мир любит сильных людей, а великий лидер всегда восхищает и увлекает за собой массы.

Воскресенье, 18 июня (1 июля)

Сегодня у могил жертв Революции на Марсовом поле прошли демонстрации, однако не случилось ничего по-настоящему захватывающего. Несколько выступлений, несколько потасовок, немного пения и марширования, и это всё. Сестра Наталья, поехав туда и увидев немногое перечисленное, доложила мне обо всём по телефону.

Понедельник, 19 июня (2 июля)

Керенский находится на фронте, призывая войска пойти в наступление, и его речи, по всей видимости, оказывают желаемый эффект, поскольку он телеграфирует, что большое наступление действительно началось. Всё выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой, и мы едва осмеливаемся поверить в это. Если бы только наши войска одержали победу, это бы означало конец смутного времени и начало новой славной эры.

Среда, 21 июня (4 июля)

Везде царит большое волнение по поводу наступления. Прошло так много времени с тех пор, как с Россией случалось что-то действительно хорошее, что все впали в радостную истерию. По всему городу проходят патриотические шествия, и в воздухе висит ощущение весёлого праздника, что является долгожданным изменением после уныния и подавленности последних месяцев.

Генерал проводит бо́льшую часть своего времени в церкви, молясь чудотворной иконе Пресвятой Богородицы и кладя земные поклоны с таким рвением, что возвращается домой с пятнами пыли на лбу и коленях. Удивительно, как его вера, проводя через все этапы жизни, делает его жизнерадостным и счастливым, несмотря на немощь и многие печали. Он так и продолжает высказывать своё мнение во весь голос, держа нас, к нашему большому огорчению, в состоянии постоянного страха за его безопасность. До сих пор он оставался невредимым, но кто знает, что может случиться с ним в любую минуту в столь бурные времена, когда одно необдуманное слово или действие может снова выпустить на волю никогда не дремлющих демонов ненависти и кровопролития.

Среда, 28 июня (11 июля)

Армия генерала Корнилова вчера прорвала австрийский фронт и захватила город Галич. Повсюду безумная радость!

Пятница, 30 июня (13 июля)

Большевики делают всё возможное, чтобы прервать наступление, и их отвратительная пропаганда с каждым днём становится действеннее. Сейчас они посылают подстрекателей и на фронт, дабы убедить солдат прекратить боевые действия, и в паре мест им это удалось. Почему, ну, почему Керенский ничего не предпринимает, чтобы пресечь на корню их вредную агитацию? Энтузиазм постепенно угасает, и на всё снова опускается привычная пелена уныния. То, что мы считали концом смуты, оказалось лишь временной передышкой.

Понедельник, 3 июля (16 июля)

Керенский вчера приехал с фронта в Петроград, но сегодня поспешил отбыть обратно, так как пришли плохие вести от Корнилова. Тот почти без боя оставил Калуш, и вместо славного наступления всё снова выглядит как позорное бегство. Кроме того, в городе опять много беспорядков. Большевики открыто атакуют Временное правительство, выдумав новый лозунг: "Вся власть Советам". Вооружённые грузовики снова, как в первые дни революции, бешено носятся туда-сюда по улицам, призывая солдат присоединиться к восстанию. Несколько полков уже подняли бунт, однако остальные всё ещё верны правительству. В результате между двумя противоборствующими сторонами произошёл ряд стычек, в которых несколько человек были убиты и многие ранены. Говорят, Керенский после возвращения в Петроград имеет серьёзное намерение арестовать большевистских лидеров.

Среда, 5 июля (18 июля)

Газеты полны статей об измене Ленина и его сообщников. Пишут, что он, вне всяких сомнений, является агентом Германии, работающим на уничтожение России, и этот факт будет в скором времени подтверждён уже готовящимися к публикации документами. Эта новость, по-видимому, погасила революционный запал вчерашних мятежников, и восстание прекратилось. Те, кто присоединился к нему, похоже, сегодня очень стыдятся самих себя. "Что? Мы встали на сторону предателя, собираясь помочь Германии погубить Россию?" – кажется, говорят они, крадучись по улицам с поникшими от собственного позора головами. Генерал снова в открытую выражает своё мнение о них громовым и воинственным голосом, и мы каждый раз дрожим, когда он выходит из дому.

Четверг, 6 июля (19 июля)

Мы слышали, что Ленин и Зиновьев бежали в Финляндию. Так всегда бывает: лидеры исчезают вовремя, чтобы спасти свои шкуры, оставляя никчёмных человечков расплачиваться за их грехи!

Пятница, 7 июля (20 июля)

Керенский вернулся вчера вечером и был встречен ликующей толпой. Говорят, что Совет пришёл в ярость из-за публикаций об измене Ленина и собирается доказать, что это не что иное, как клевета. Временное правительство, похоже, снова пользуется большой популярностью, а большевики позорно прячутся. Военные юнкера сформировали отряды, охотящиеся за ними по всему городу, и многие уже найдены и арестованы.

Воскресенье, 9 июля (22 июля)

Восстание в Петрограде, естественно, повлияло на моральный дух войск на фронте, и ни о каком наступлении больше не может быть и речи. Напротив, немцы прорвали наши позиции в Тарнополе и нескольких других местах, и ситуация складывается аховая. Князь Львов подал в отставку, и Керенский теперь совмещает посты министра-председателя и военного министра. Он отчаянно пытается насадить дисциплину. Вчера был издан приказ о возвращении смертной казни и военной цензуры, а также о закрытии ряда газет, к большому недовольству радикальных элементов и к общей радости патриотов и консерваторов, включая нашего Генерала.

Понедельник, 10 июля (23 июля)

Новый манифест Советов объявляет Временное правительство "единственной властью", способной спасти страну. Уже хорошо! Кроме того, гарнизон Петрограда заявил о своём решении доверять правительству и поддерживать его до самого конца. И это превосходно – только я почему-то не особо в подобные заявления верю. В наши дни всё может повернуться самым непредсказуемым образом, да и убеждения столь же переменчивы, как флюгеры.

Суббота, 15 июля (28 июля)

Сегодня Генерал чуть было не попал в беду, и меня до сих пор мутит от страха, когда я думаю об этом. Дело было так: рано утром мне понадобилось съездить в город по больничным делам, и я как раз устраивалась поудобнее в углу пригородного вагона с желанием почитать свежую газету, как вдруг, к своему изумлению, услышала знакомый отцовский голос, за которым последовало появление и самого Генерала в самом что ни на есть воинственном расположении духа. Оставив его, не выражавшего ни малейшего намерения ехать в Петроград, мирно завтракать за дачным столом, я, естественно, была поражена, увидев, как он садится в поезд. У него, очевидно, только что случился горячий спор с кем-то снаружи, и он всё ещё пребывал в крайне разгневанном состоянии, когда бухнулся на сиденье около двери. Моим первым побуждением было подойти и сесть рядом с ним, но, подумав, я решила, что безопаснее этого не делать, так как он тут же бы стал комментировать недавний инцидент и все текущие события, привлекая, как водится, внимание людей в вагоне. Итак, я осталась тихо сидеть на своём месте, уткнувшись в газету и искренне надеясь, что он сделает то же самое. Однако он был не в настроении молчать, и когда я осторожно выглянула из своего газетного укрытия, то увидела его суровый взгляд поверх очков, адресованный только что вошедшему и забывшему прикрыть за собой дверь пассажиру. "Закройте дверь", – строго приказал Генерал, после чего тот, кроткий на вид низенький человечек, послушно побежав назад, исполнил требуемое. Следом вошли ещё двое мужчин, также оставив дверь открытой. "Дверь, дверь, закройте эту дверь!" – снова повелел Генерал, но уже более раздражённым тоном. "Закрой её сам, старик", – добродушно ответил один из вошедших, садясь рядом со своим товарищем и продолжая прерванный разговор. "Я вам сказал, закройте эту дверь!" – громко повторил Генерал, теперь уже окончательно рассердившись, повысив голос и гневно глядя на обоих мужчин. Но те, увлечённые своей беседой, не обратили на него ни малейшего внимания, поэтому после минуты свирепых взглядов он встал и сам захлопнул дверь, бормоча себе под нос нечто явно нелицеприятное. Однако в следующую минуту злополучная дверь открылась вновь, впустив на этот раз довольно внушительную группу солдат. "Дверь, дверь, закройте же эту чёртову дверь!" – крикнул Генерал, как только прошёл последний из них, оставив её распахнутой настежь. Что-то знакомое в его тоне заставило их всех замереть, нерешительно глядя в его сторону. На секунду они стали просто рядовыми, готовыми подчиниться приказу вышестоящего начальства, а затем расхохотались. "Как вы смеете смеяться?" – воскликнул Генерал, поднявшись с сиденья с очень внушительным видом и злобно топорщившимися седыми усами. "Встаньте по стойке смирно, когда к вам обращается генерал", – строго добавил он. Я в ужасе вскочила, полностью уверенная, что солдаты вот-вот накинутся на него, но тут один из них, прилично выглядевший парень, жестом велел остальным помолчать и в одиночку подошёл к Генералу. "Чего вы добиваетесь, разговаривая с нами таким образом? – спросил он холодно, но вежливо. – Разве вам не известно, что времена изменились, и вы больше не можете нам приказывать, ваше превосходительство?" – в последнем обращении звучал явный сарказм. "Встаньте по стойке смирно и закройте эту дверь!" – неустрашимо скомандовал Генерал, стоя в полном одиночестве перед лицом этой опасной толпы и представляя собой образец выдержки. Я не могла больше этого выносить ни минуты. Захлёбываясь слезами (мне никогда в жизни не было так жаль его), я бросилась к нему, взяла его под руку и слегка потянула, беззвучно образуя губами слово: "Молчи", – как обычно делают, когда говорят с глухими, и мы всегда используем тот же приём при общении с ним. "Сама помолчи, – парировал он, обернувшись и сердито воззрившись на меня, – и не вмешивайся в то, что тебя не касается. Это дело военных". Тогда в отчаянии я обратилась к говорившему с ним солдату: "Пожалуйста, пожалуйста, – судорожно умоляла я, – оставьте его в покое. Он очень стар и глух и не понимает ни слова из того, что вы говорите. Это всё равно, что разговаривать с ребёнком". К моему стыду, слёзы так и струились по моему лицу, пока я висела на руке Генерала. На секунду мужчина заколебался, снова пристально посмотрел на нас – должно быть, мы выглядели странной парой, – затем внезапно его взгляд смягчился, и он улыбнулся. "Всё в порядке, Сестричка, – сказал он (слава Богу, на мне была сестринская форма!). – Мы не причиним твоему старику зла, но объясни ему, что надо помалкивать, а не болтать лишнего. Всё, ребята, пошли дальше". И когда он повернулся, чтобы уходить, то действительно захлопнул эту несчастную дверь! Что за славный парень этот солдат, ох, какой славный! "Вот видишь? – торжествующе произнёс Генерал, когда мы сели рядышком. – Он всё-таки закрыл дверь! Необходимо поддерживать дисциплину, знаешь ли, особенно в такое время, как сейчас. Что же касается тебя, юная леди, – добавил он, строго глядя мне в глаза, – больше не смей вмешиваться не в свои дела. Предоставь мне разбираться с подобными ситуациями". Всё, что мне оставалось, это молча кивнуть и проглотить свои дурацкие слёзы. К счастью, никто больше не входил в нашу дверь, и мы читали газеты (по крайней мере, я делала вид, что читаю), пока не прибыли на Царскосельский вокзал. Оттуда я позвонила Сестре-хозяйке, отменив свою деловую встречу в госпитале, а затем весь день сопровождала Генерала, пока нам не пришло время вернуться в Царское.

Среда, 19 июля (1 августа)

Я вынуждена провести эту неделю в госпитале, подменяя в операционной одну из ассистенток. В Петрограде ужасно жарко, и по вечерам я убегаю в Царское, чтобы повидаться с родителями и подышать свежим воздухом, который, если быть честной, не такой уж и свежий, поскольку на многие вёрсты вокруг Петрограда и Царского горят обширные поля торфа, создавая при этом плотную, похожую на туман дымку, низко висящую над тлеющей землёй и делающую воздух ещё горячее. На закате эта дымка частенько приобретает тускло-красный оттенок, превращающий окружающие просторы в зыбкое и клубящееся царство Аида, столь же мрачное и зловещее. Случаются и лесные пожары. В дополнение ко всем этим бедствиям к нам медленно, но верно подкрадывается с юга холера.

Пятница, 21 июля (3 августа)

Я внезапно заболела лёгкой формой гриппа, из-за которого в городе разразилась настоящая эпидемия, и два дня пролежала в постели. Завтра утром я возвращаюсь в Царское, где Маззи со вчерашнего дня страдает из-за воспалившегося пальца на ноге. Хотя бы с Генералом, слава Богу, всё в порядке!

Суббота, 22 июля (4 августа)

Несколько дней назад все министры ушли в отставку, и Керенский занимается формированием нового правительства, но из-за постоянно воюющих друг с другом политических партий, ему, похоже, приходится нелегко. Мы слышали, что прошлой ночью он тайно приезжал в Царское, отказавшись от всех своих должностей, в то время как в Зимнем дворце проходила решающая встреча всех партий, на которой обсуждался вопрос об его отставке. В итоге решили, что он, судя по всему, единственный человек, способный сформировать новый кабинет министров, приняв резолюцию о доверии к нему и попросив его вернуться на пост министра-председателя.

Понедельник, 24 июля (6 августа)

Керенский вновь председатель и военный министр свежесформированного Коалиционного правительства, и политический кризис закончился, но надолго ли, конечно же, ещё предстоит выяснить. Он назначил генерала Корнилова главнокомандующим, а Савинкова (связанного с убийством великого князя Сергея) своим заместителем в военном министерстве. Что касается остальных – нет смысла утруждать себя перечислением их имён, так как они, вероятно, очень скоро поменяются, а мне уже надоело пытаться угнаться за этой абсурдной министерской "чехардой".

В течение некоторого времени ходили слухи о различных заговорах с целью вывоза императора и его семьи за границу, но трудно сказать, есть ли в этих рассказах хоть доля правды. Правительственное расследование, касающееся так называемой "измены" императора и императрицы, закончилось их полным оправданием, и, похоже, нет никаких причин, по которым им не может быть разрешено открыто, безо всяких заговоров и тайных вывозов, покинуть страну и отправиться туда, куда им заблагорассудится. Несколько раз я пыталась связаться со своей подругой Настинькой, состоящей при императрице, но безуспешно. Я также отправила ей письмо, несколько платьев, красивое нижнее бельё и пару книг, но так и не смогла выяснить, дошла ли до неё моя посылка.

Слухи и страхи

Суббота, 29 июля (11 августа)

Все вокруг выглядят напуганными, будто ожидая, что вот-вот произойдёт нечто ужасное, хотя никто, видимо, не может определить причину этого страха. Абсолютно необъяснимое чувство – бояться чего-то, даже не предполагая, что это может быть, точно так же, как ожидать, что "некий монстр" набросится на тебя из темноты, не имея никакой возможности предвидеть, с какой стороны произойдёт атака. Так или иначе, сейчас все страдают от этого синдрома – любой звук заставляет вздрагивать, любой знак кажется дурным и таящим в себе зловещий смысл. Солдаты в парке собираются кучками и с таинственным видом, вполголоса обсуждают какую-то весьма животрепещущую тему, причём столь всепоглощающую, что они даже пренебрегают своими вульгарными подругами. Автомобильная шина, лопнувшая вчера возле станции со звуком, подобным выстрелу, вызвала настоящую панику, заставив всех, кто находился рядом, в диком испуге броситься врассыпную в поисках убежища. Вид огромного грузовика, медленно едущего по улице и гружённого дешёвыми на вид пустыми гробами, смастерёнными из неплотно сбитых желтоватых досок, также вызвал панику, в результате которой моментально распространился слух, что той же ночью множество людей будет арестовано, расстреляно и тайно зарыто в этих жутких гробах. Слуги слышали, что на днях некий князь (?) был после зверских пыток похоронен заживо, а Сестра Наталья, приехавшая провести со мной денёк, поведала о предупреждении от солдат в госпитале, что скоро произойдёт нечто настолько чудовищное, что все предыдущие кошмары ничто по сравнению с этим. На церковной службе женщина неожиданно упала в припадке, крича с пеной у рта, что узрела самого дьявола стоящим на пороге и не смеющим войти в святилище, но ожидающим с вилами в руке, пока его жертвы не выйдут наружу … Одни говорят, что два дня назад над солнцем был виден пылающий крест, тогда как другие шепчутся о таинственном огромном вороном коне, который ночью бродит без всадника по парку, не оставляя следов копыт и не издавая ни малейшего звука; бронзовая конная статуя Петра Великого в Петрограде была замечена покидающей свой гранитный постамент и скачущей галопом вокруг Зимнего дворца, дабы трижды обогнуть его; вылупился петушок с тремя головами; родился ребёнок – наполовину чудище, наполовину человек. Престранные истории звучат со всех сторон, и все – бедные и богатые, тёмные и образованные, молодые и старые – напуганы ими до смерти! В последние ночи мы с Маззи спим в одной спальне, и Генерал оставляет дверь, ведущую к нам, широко раскрытой. Все служанки съехались в одну большую комнату, и Пётр вызвал свою жену, чтобы та находилась рядом с ним. Ходят упорные слухи, что однажды ночью нас всех убьют, а некоторые даже обнаружили нарисованные мелом маленькие крестики на входных дверях своих домов, что, вне всяких сомнений, указывает на то, что данные дома обречены!

Воскресенье, 30 июля (12 августа)

Прошлой ночью на нашей собственной входной двери появился небольшой меловой крестик. Пётр показал мне его сегодня утром, и его лицо было белым как полотно, а челюсть заметно дрожала. Затем он стёр его, как мог, но если внимательно присмотреться, то всё ещё можно разглядеть белёсое пятно, хотя и очень бледное. Мы решили не говорить об этом родителям, которые, не имея острого зрения, вряд ли его заметят.

Понедельник, 31 июля (13 августа)

Сегодня пришло анонимное письмо с почтовой маркой, указывающей, что оно было отправлено отсюда же, из Царского. "Будьте осторожны, очень, очень осторожны" – вот и всё, что там было сказано, и больше ни словечка. Текст был написан на хорошей бумаге, красными чернилами, печатными буквами. Мы показали его Генералу, надеясь, что это действительно сделает его более "осторожным", но тот просто пожал плечами и бросил письмо в огонь. "На нём могут быть микробы, безопаснее сжечь", – было его единственным комментарием, хотя мы и заметили, что потом, в течение всего дня, он пребывал в довольно подавленном состоянии. Завтра он, несмотря на наши протесты и мольбы, на несколько дней возвращается в город.

Вторник, 1 августа (14 августа)

Уже далеко за полночь, но произошло кое-что настолько странное, что я должна немедленно это записать. Мы легли в постель около часа назад, и я блаженно плавала в том волшебном состоянии полудрёмы, которое предшествует полноценному сну, как внезапно что-то буквально выдернуло меня оттуда, заставив сесть в кровати в состоянии полной бодрости и настороженности, щекотавшей каждый нерв. В следующую секунду мой напряжённый слух уловил снаружи звук крадущихся шагов, за которым последовал негромкий скребущий шум, похожий на царапание в дверь собаки. Вскочив и бросившись к открытому окну, я высунулась наружу и отчётливо разглядела человеческую фигуру, низко склонившуюся над порогом. Я не смогла разобрать, был ли это мужчина или женщина, так как персона казалась закутанной в складки какой-то длинной и объёмной материи вроде платка, который обычно надевают в церковь старушки из народа. Прежде чем я успела издать хоть звук или вновь пошевелиться, фигура резко выпрямилась и, побежав к улице так быстро, как не смог бы никто, находящийся в преклонном возрасте, скоро исчезла из виду. Продолжая стоять у окна и гадая, что всё это значит, я решила, что, возможно, на двери только что начертали ещё один белый крестик. Но бросив вниз случайный взгляд, я смутно разглядела очертания маленького светлого предмета, оставшегося лежать на пороге. Вылетев из комнаты и сбежав вниз по лестнице, я отперла трясущимися от волнения руками входную дверь и наклонилась, чтобы узнать, что же там лежит. Это был крошечный, белоснежный, поблёскивавший в темноте конверт. Молниеносно схватив его, я бросилась в гостиную и включила свет. Он был адресован "Ирочке" (прозвище, которым меня называют ближайшие друзья), и больше на нём не значилось ничего! Ни другого имени, ни адреса. Дрожащими пальцами я вскрыла его, обнаружив внутри краткую записку, написанную до боли знакомым почерком. "Храни Тебя Бог, Дорогая! – говорилось в ней. – Помолись за меня!" Подпись отсутствовала, но это, несомненно, был Настинькин почерк. Да, это было явно составлено её рукой. Что это значит? Неужели она написала эту загадочную записку, потому что у неё нет другого способа сообщить мне, что она жива и здорова? Может, случилась благоприятная оказия в виде этой закутанной фигуры, позволившая ей послать мне весточку, за которой вскоре последуют и другие, или верны слухи о том, что императорскую семью на днях увезут в неизвестном направлении, и, учитывая это, крошечная Настинькина записка – прощальная? Я так волнуюсь, так волнуюсь!

Среда, 2 августа (15 августа)

Теперь понятно, что произошло! Император был отправлен правительством в Тобольск вместе с императрицей, девочками, Алексеем и малочисленной свитой – несомненно, всеми теми, кто был с ними в Царском, за исключением мадам Нарышкиной и Бенкендорфов, которые, очевидно, слишком стары, чтобы последовать за ними. Говорят, это абсолютно точно является делом рук Керенского, решившего, что их нужно перевезти, приехавшего за ними и провожавшего их на рассвете! Но почему, почему же именно в Тобольск, если только не затем, чтобы позволить им оттуда покинуть страну? Может быть, в этом и есть причина! Конечно, было бы гораздо легче спасти их из Тобольска, чем из Царского с его угрожающе настроенным гарнизоном и Петроградом – самым сердцем Революции, расположенным так близко. О, я надеюсь и молюсь, чтобы причина была именно в этом.

Мы узнали, что, приказав им в одиннадцать часов ночи незамедлительно готовиться к отъезду, их затем заставили томительно долго ждать, фактически до раннего утра, сидя одетыми в дорожную одежду и шляпы на неудобных стульях в вестибюле рядом со своим багажом, пока наконец с восходом солнца их не отвезли к поезду. Мы пошли в церковь, чтобы помолиться за них, и нашли там множество горько плачущих людей. Хотя их вывоз был окутан тайной, публика каким-то образом узнала, что должно произойти, и у ограды дворца собралась большая толпа. Татьяна отправилась туда в надежде хоть мельком увидеть Настиньку, чьей горничной она когда-то была, но, устав ждать, вернулась домой задолго до их отъезда. Я сейчас в ярости на неё за то, что она не предупредила меня, потому что я бы тоже пошла и осталась у ограды до самого конца. Она твердит, что боялась за меня, поскольку там я могла бы навлечь на себя неприятности, и именно поэтому решила ничего мне не говорить. Теперь-то мне стало ясно, что Настинькина записка означала прощание. Я не знаю, почему рыдаю настолько сильно, что с трудом могу разобрать написанное. Ведь в конце концов, возможно, это и к лучшему, что их увезли из Царского, и в скором времени, даст Бог, мы услышим, что они благополучно добрались до Англии.

Суббота, 5 августа (18 августа)

Скоро в Москве состоится Государственное совещание, в котором будут представлены все партии, включая монархистов и большевиков. Одному Богу известно, каких целей планирует достичь это новое "Совещание", помимо, разумеется, нескончаемых разговоров, до сих пор не приведших нас ни к чему, кроме запутанных демагогических лабиринтов, по которым мы пока ещё безнадёжно блуждаем. Мы, бесспорно, великая раса болтунов, и, похоже, лишь большевики добавляют к сему отдельные элементы энергичной деятельности.

Чтобы на время забыть обо всех наших бедах и страхах, мы с Маззи много читаем друг другу вслух, выбирая преимущественно смешные книги и старательно избегая грустных или депрессивных. Мы почти закончили роман под названием "Маленькая хозяйка Большого дома", сквозь который в качестве ключевой темы проходит песня Киплинга "Цыганская тропа". Её мелодия определённо преследует меня и, я уверена, всегда будет напоминать мне об этих днях в Царском, при условии, конечно, что мы их переживём. Мне всегда было так странно, что в течение моей жизни определённые мелодии вдруг начинали тесно ассоциироваться с определёнными периодами и эпизодами, хотя в основном без какой-либо видимой причины. Почему именно этот мотив должен преследовать меня, а не различные революционные песни, которые сегодня можно услышать на каждом шагу и которые были бы гораздо более подходящими в этом смысле? Необъяснимо!

Маззи теперь часто просит: "Сыграй мне свою жизнь, Вишенка", – и я сажусь за пианино и исполняю подряд все важные для меня мелодии, начиная с "Голубых колоколов Шотландии", которые так живо напоминают о сильнейших переживаниях моего раннего детства, случавшихся в те моменты, когда Нана готовилась к отъезду в Англию в летний отпуск, и я, трёх- или четырёхлетний карапуз, плакала навзрыд, пока она паковала свои чемоданы! Но она на самом деле никогда не пела мне "Голубые колокола Шотландии" – она вообще почти никогда не пела, кроме детских песенок, – и я, возможно, так никогда и не узнаю, почему именно это произведение стало символом моих первых настоящих печалей. Даже сейчас, когда я слышу его, у меня перехватывает дыхание, и я действительно переживаю ту детскую пытку расставания столь же остро, как и много лет назад. Боль причиняет и песня, связанная с моей первой любовью, когда мне едва исполнилось шестнадцать, а вот "Спой песню про шесть пенсов" – вообще сплошная мука. И не может быть иначе, ведь я пела её бесконечное количество раз своему умирающему малышу, когда он умолял своим слабым хриплым голоском: "Спой про шесть пенсов, спой" … И я заводила её снова и снова, покачивая сыночка в такт мотиву до самого конца. Ох, ну и что толку писать обо всех этих вещах! Это так же невыносимо, как исполнять мелодии на пианино. Если горе не убивает человека в тот самый момент, когда оно приходит, то единственное, что остаётся, – это держаться и продолжать жить, помня о нём, потому что никогда и никому не дано забыть такое.

Вчера мы с Маззи вспоминали о тех днях. Она показала мне дневники, которые я вела и которые она сберегла, – да, все до единого, тысячи страниц, заполненных рассказами об астрономии и стихами, посвящёнными Луне и звёздам. Ох уж эти дневники! Как хорошо я помню тот день, когда начала первый. Это было на мой седьмой день рождения, и Маззи подарила мне синюю сафьяновую книжечку в позолоченном переплёте, на которой красовалась надпись "Дневник", тиснённая впечатляющими золотыми буквами, а также был замочек с ключом для обеспечения конфиденциальности. О, эта хвалёная конфиденциальность! Очень-очень скоро замок был взломан, и Ольга уже читала вслух мой "Дневник" Мики и остальным под взрывы оглушительного хохота. Когда я слышала этот рёв, то всегда знала, что мои драгоценные записи снова украли и смеются над ними, и я мчалась вниз по лестнице в комнату, где собрались мои мучители, и дралась, как дикая кошка (к их большому удовольствию). А выхватив у них своё сокровище, бросалась с ним наверх, в свою комнату, горько рыдая от такого произвола. Каждый день я прятала его в каком-нибудь новом месте, и каждый день им удавалось его отыскать. У Маззи сохранилась и эта знаменитая синяя книжечка, и все последовавшие за ней в длинной череде дневников – розовые, красные, зелёные и жёлтые. Позже, когда я стала старше, пришёл черёд обычных блокнотов и тетрадок, потому что в те дни я писала очень много, и не было времени ждать, когда же на Рождество или день рождения мне снова подарят красивые экземпляры в дорогом переплёте, с позолоченными краями и шикарной бумагой.

Понедельник, 7 августа (20 августа)

Похоже, никто не доверяет новым деньгам, да и цены растут как на дрожжах. Старые добрые царские купюры пользуются большим спросом, тогда как на "керенки" смотрят с подозрением и недовольством, а некоторые так и вообще отказываются их принимать. Несмотря на наши необъяснимые предчувствия и страхи, до сих пор не произошло ничего экстраординарного, и жизнь снова кажется довольно спокойной. Мы возобновили наши прогулки, а также небольшие вылазки в Павловск, где мы любим провести денёк с маленькой корзинкой для пикника и книгами. Генерал вернулся в город, и мы снова вдвоём – только Маззи и я.