Избранное

Из бумаг прокурора

 
  Классически я жизнь окончу тут.
  Я номер взял в гостинице, известной
  Тем, что она излюбленный приют
  Людей, как я, которым в мире тесно;
    Слегка поужинал, спросил
Бутылку хересу, бумаги и чернил
И разбудить себя велел часу в девятом.
    Следя прилежноза собой,
Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом
  Бессонными ночами и тоской,
    Следов не видно лихорадки.
  Револьвер осмотрел я: все в порядке…
  Теперь пора мне приступить к письму.
  Так принято: пред смертью на прощанье
  Всегда строчат кому-нибудь посланье…
И я писать готов, не знаю лишь кому.
Писать родным… зачем? Нежданное наследство
Утешит скоро их в утрате дорогой.
Писать товарищам, друзьям, любимымс детства…
  Да где они? Нас жизненной волной
  Судьба давно навеки разделила,
Ибудет им, – как я, чужда моя могила…
Вот если написать кому-нибудь из них –
Из светских болтунов, приятелей моих, –
  О,Боже мой, какую я услугу
Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом
  Перебегать начнет из дома в дом
И расточать хвалы исчезнувшему другу…
  Про мой конец он выдумает сам
  Какой-нибудь роман вигривом роде
И, забавляя им от скуки мрущих дам,
Неделю целую, пожалуй, будет в моде.
  Есть у меня знакомый прокурор
С болезненным лицом и умнымиглазами…
Случайность странная: нередко между нами
  Самоубийц касался разговор.
  Он этим делом занят специально;
  Чуть где-нибудь случилася беда,
    Ужон сейчас бежит туда
    С своей улыбкоюпечальной
И все исследует: как, что и почему.
  С научной целью напишу ему
  О собственном конце отчет подробный…
В статистику его пошлю мой вклад загробный!
«Любезный прокурор, вам интересно знать,
  Зачем я кончил жизнь так неприлично?
    Сказать по правде, я логично
Вам правоту свою не мог бы доказать,
Но снисхождения достоин я. Когда бы
  Вы поручились мне, что я умру…
  Ну хоть, положим, завтра ввечеру,
  От воспаленья или острой жабы,
Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров
    И вовсе не смотрю в могилу;
Могу еще прожить я множество годов,
Ажизнь переносить мне больше не под силу,
И, как бы я ее ни жег и ни ломал,
Боюсь: не сузится мой пищевой канал
    Ине расширится аорта…
Апотому я смерть избрал иного сорта.
Я жил, как многие, как все почти живут
Из круга нашего, – я жил для наслажденья;
  Работника здоровый, бодрый труд
  Мне незнаком был с самого рожденья.
Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,
В людские действия, их цели и причины,
  И стерлась детской веры благодать,
Как бледной краски след с неконченной картины.
  Когда ж при свете разума и книг
  Мне в даль веков пришлося углубиться,
Я человечество столь гордое постиг,
Но не постиг того, чем так ему гордиться?
Близ солнца, на одной из маленьких планет
Живет двуногий зверь некрупного сложенья,
Живет сравнительно еще немного лет
  И думает, что он венец творенья;
Что все сокровища еще безвестных стран
Для прихоти его природа сотворила,
Что для него горят небесные светила,
Что для него ревет в час бури океан.
И борется зверек с судьбой насколько можно,
Хлопочет день и ночь о счастии своем,
С расчетом на века устраивает дом…
Но ветер на него пахнул неосторожно –
    И нет его… пропал и след…
    И, умирая, он не знает,
    Зачем явился он на свет,
  К чему он жил, куда он исчезает.
При этой краткости житейского пути,
В таком убожестве неведенья, бессилья
Должны бы спутники соединить усилья
    И дружно общий крест нести…
  Нет, люди – эти бедные микробы –
    Друг с другом борются, полны
    Нелепой зависти и злобы.
    Им слезы ближнего нужны,
    Чтоб жизнью наслаждаться вдвое,
Им больше горя нет, как счастие чужое!
Властители, рабы, народы, племена –
Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже.
Куда ни посмотри, везде одна и та же
  Упорная, безумная война!
Невыносимо жить!
      Я вижу: с нетерпеньем
Послание мое вы прочиталивновь,
И прокурорский взор туманится сомненьем…
„Нет, это все не то, тут, верно, есть любовь…“
    Так режиссер в молчаньи строгом
За ролью новичка следит из-за кулис…
„Ищите женщину“ – ведь это ваш девиз?
Вы правы, вы нашли. А я – клянуся Богом, –
Я не искал ее. Нежданная, она
Явилась предо мной, и так же, как начало,
Негадан был конец… Но вам сознанья мало,
  Вам исповедь подробная нужна.
Хотите имя знать? Хотите номер дома
Иль цвет ее волос? Не все ли вам равно?
  Поверьте мне: она вам незнакома
И наш угрюмый край покинуладавно.
О, где теперь она? В какой стране далекой
Красуется ее спокойное чело?
Где ты, мой грозныйбич, каравший так жестоко,
Где ты, мой светлый луч, ласкавший так тепло?
Давно потух огонь, давно угасли страсти,
Как сон, пропали дни страданий и тревог…
Но выйти из твоей неотразимой власти,
Но позабыть тебя я все-таки не мог!
И если б ты сюда вошла в мой час последний,
Как прежде гордая, без речи о любви,
И прошептала мне: „Оставь пустые бредни,
Забудем прошлое, я так хочу, живи!“ –
О, даже и теперь я счастия слезами
Ответил бы на зов души твоей родной
И, как послушный раб, опять, гремя цепями,
Не зная сам куда, побрел бы за тобой…
Но нет, ты не войдешь. Из мрака ледяного
В меня не брызнет свет от взора твоего,
И звуки голоса, когда-то дорогого,
Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.
  Однако я вдался в лиризм… Некстати!
Смешно элегию писать перед концом…
  А впрочем, я пишу не для печати,
    И лучше кончить дни стихом,
Чем жизни подводить печальные итоги…
Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд
И тайной клеветы всегда могучий яд,
Все дни, прожитые в мучительной тревоге,
  Все ночи, проведенные в слезах,
  Все то, чем я обязан людям-братьям, –
Яразразился бы на жизнь таким проклятьем,
Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!
  Но я не так воспитан; уваженье
  Привык иметь к предметам я святым
    И, не ропща на Провиденье,
  Почтительно склоняюся пред ним.
В какую рубрику меня вы поместите?
Кто виноват? Любовь, наука или сплин?
Но если б не нашли разумных вы причин,
То все же моего поступка не сочтите
    За легкомысленный порыв.
Я даже помню день, когда, весь мир забыв,
  Читал и жег я строки дорогие
И мысль покончить жизнь явилась мне впервые.
Тогда во мне самом все было сожжено,
Разбито, попрано… И, смутная сначала,
  Та мысль в больное сердце, как зерно
  На почву благодарную, упала.
Она таилася на самом дне души,
    Под грудой тлеющегопепла;
Среди тяжелых дум она в ночной тиши
  Сознательно сложилась и окрепла…
    О, посмотрите же кругом!
Не я один ищу спасения в покое, –
В эпоху общего унынья мыживем.
  Какое-то поветрие больное –
    Зараза нравственной чумы –
  Над нами носится, и ловит, и тревожит
    Порабощенные умы.
  И в этой самой комнате, быть может,
Такие же, как я, изгнанники земли
Последние часы раздумья провели.
Их лица бледные, дрожа от смертной муки,
Мелькают предо мной в зловещей тишине,
Окровавленные, блуждающие руки
Они из недр земли протягивают мне…
Они преступники. Они без позволенья
Ушли в безвестный путь из пристани земной…
Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,
Бессмысленныйи злой, не знающий прощенья?
  Как опытный и сведущий юрист,
Все степени вины обсудите вы здраво.
    Вот застрелился гимназист,
  Не выдержав экзамена… Он, право,
Не меньше виноват. С платформы под вагон
Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;
Повесился бедняк затем, что жил невзрачно,
Что жизниблагами не пользовался он…
  О, эти блага жизни… С наслажденьем
Я б отдал их за жизнь лишений и труда…
Но только б мне забыть прожитые года,
Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,
    А с теплой верой детских дней
    На лица злобные людей.
  Не думайте, чтоб я, судя их строго,
  Себя считал умней и лучше много,
    Чтобя несчастный мой конец
  Другим хотел поставить в образец.
  Я не ряжуся в мантию героя,
  И верьте, что мучительно весь век
  Я презирал себя. Что я такое?
  Я просто жалкий, слабый человек
  И, может быть, слегка больной – душевно.
Вам это лучшезнать. Вы часто, ежедневно
    Субъектоввидите таких;
Сравните, что у вас написано о них,
И, к сведенью приняв науки указанья,
    Постановитеприговор.
  Прощайтеже, любезныйпрокурор…
  Жаль, не могу сказать вам: до свиданья».
Письмо окончено, и выпита до дна
    Бутылка скверного вина.
Я отворил окно. На улицы пустые
Громадой черною смотрели облака.
Осенний ветер дул, и капли дождевые
Лениво падали, как слезы старика.
Потухли фонари. Казалось, поневоле
Веселый город наш в холодной мгле уснул
И замер вдалеке последних дрожек гул.
Так час прошел, иль два, а может быть и боле…
  Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном
  Отчетливо, протяжно и тоскливо
  Раздался дальний свист локомотива…
  О, этот звук давно уж мне знаком!
В часы бессонницы до бешенства, до злости,
    Бывало, он терзал меня,
    Напоминая близость дня…
Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?
  Рабочие, конечно, бедный люд…
Из дальних деревень они сюда везут
  Здоровье, бодрость, силы молодые,
И все оставят здесь…
        Поля мои родные!
    Ия, увы! не в добрый час
Для призраков пустых когда-то бросил вас.
Мне кажется, что там, в далеком старом доме,
Я мог бы жить еще…
        Июльский день затих.
  Избавившись от всех трудов дневных,
    Я вышел в радостной истоме
    На покривившийся балкон.
    Перед балконом старый клен
  Раскинул ветви, ярко зеленея,
  И пышных лип широкая аллея
Ведет в заглохший сад. В вечерней тишине
Не шелохнется лист, цветы блестят росою,
  И запах сена с песней удалою
  Из-за реки доносятся ко мне.
Вот легкий шум шагов. Вдали, платком махая,
Идет ко мне жена… О нет, не та – другая:
Простая, кроткая, и дети жмутся к ней…
  Детей побольше, маленьких детей!
За липы спрятался последний луч заката,
Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом
Беседа тихая, Бетховена соната,
    Прогулка по саду вдвоем,
  И крепкий сон до нового рассвета…
  И так, вдали от суетного света,
  Летели б дни и годы без числа…
О,Боже мой! Стучат… Ужели ночь прошла?
    Да, тусклый, мокрый день сурово
  Глядит в окно. Что ж, разве отворить?
Попробовать еще по-новому пожить?
    Нет, тяжело! Увидеть снова
Толпу противных лиц со злобою в глазах,
И уши длинные на плоских головах,
И этот наглый взгляд, предательский и лживый…
    Услышать снова хор фальшивый
    Тупых, затверженных речей…
  Нет, ни за что! Опять стучат… Скорей!
Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный,
Останется без рифмы…
 

Октябрь 1888

Санкт-Петербург

Драматическая сцена

Князь Таврический

Драматическая сцена

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Князь Таврический.

Графиня Браницкая, рожденная Энгельгардт, его племянница.

Бауер, полковник.

Юзевич, секретарь графини Браницкой.

Сцена первая

В Яссах, в квартире князя Таврического Бауер и Юзевич.

Юзевич

 
Ну, наконец, вы с нами, пан полковник,
А мы вас ждали, ждали…
 

Бауер

 
В Петербурге
Меня князь Зубов задержал.
 

Юзевич

 
Без вас
Так было скучно, мы вас все так любим.
 

Бауер

 
Спасибо, пан Юзевич. Комплименты
Оставим, времени у нас немного,
Да и застать нас могут.
 

(Осматривает дверь.)

 
Вот в чем дело:
Князь Зубов вас велел благодарить
За ваши донесения, он их
Внимательно прочел. Из этих писем
С прискорбием он видит, что светлейший
К нему не так расположён, как прежде,
И, чтобы вновь его приворожить,
Он шлет вам это зелье. Вы его
Когда-нибудь в удобную минуту
Подсыплете светлейшему в питье.
Вы тронуты таким доверьем князя?
Возьмите ж пузырек.
 

Юзевич

 
Как, всыпать… мне?
Да где же мне? Клянусь, я не посмею.
 

Бауер

 
Чтоб смелости придать вам и уменья,
Князь посылает этот кошелек:
Исполнивши, как следует, приказ,
Получите вы втрое…
 

Юзевич

 
Свент{Святой (польск.). – Ред.} Антоний!
За что ко мне так добр ясновельможный?
 

Бауер

 
Людей он знает и заслуги ценит.
 

Юзевич

 
Так, пан полковник, но еще скажите,
Не будет ли светлейшему вреда
От зелья этого?
 

Бауер

 
Вреда не будет.
 

Юзевич

 
О, если так, исполню я охотно.
 

Сцена вторая

Ночь. Глухая степь. Шалаш из дротиков. Рядом с шалашом отпряженный дормез и повозка. Внутри шалаша куча соломы, на которой лежит князь Таврический. Возле него на коленях стоит графиня Браницкая. Поодаль стоят Бауер и Юзевич.

Кн. Таврический

 
Всё кончено. Пора, давно пора
С усталых плеч наряд негодный сбросить.
Он для меня был ветх уже и тесен…
Ты, Саша, здесь?
 

Гр. Браницкая

 
Здесь, дядюшка. Напрасно
Ты мыслями печальными томишься.
За доктором уехал верховой,
И к утру ты поправишься.
 

Кн. Таврический

 
Нет, поздно…
Я чую смерть, мне холодно и жутко.
Послушай, Саша, сядь ко мне поближе,
Вот так, и руку дай в последний раз.
Всю жизнь ты другом верным мне была,
И от тебя я тайны не имею.
Да, жаль, что не могу я год один
Еще прожить, один лишь год, и – баста!
Всю зиму я готовил бы солдат
Без маршировок, без косичек, пудры,
Без всех нелепых гатчинских затей, –
Я в них вселил бы дух героев древних
И с первою весеннею зарею
Пошел бы с ними прямо на Царьград.
Великое б тогда свершилось дело!
Подумаешь – кружится голова.
Какой триумф, какая колесница!
Султан в плену, враги мои во прахе.
А может быть, и скипетр и корона…
 

Гр. Браницкая (с испугом)

 
Довольно, князь!
 

(Обращаясь к Бауеру и Юзевичу)

 
Не слушайте: он бредит
 

(К князю)

 
Мы не одни, опомнися, светлейший!
 

Кн. Таврический

 
Да, бредил я, и бред тот был мне сладок.
А впрочем, я могу свободно бредить.
Уж я – не князь, я больше не светлейший,
Я – перст, я – прах, я – только человек.
О Господи! Зачем ты дал мне разум?
Ты в душу мне вложил любовь и гордость,
Ты дал мне власть и упоенье властью.
Ты всё мне дал, чтоб разом всё отнять.
Вот я теперь могу дышать, молиться,
И чувствую, и мыслю, и ропщу,
А завтра то, что мыслило, роптало,
Безжизненным, негодным трупом будет!
О Господи! Почто ж мятемся всуе?
Зачем мы жизнь, столь полную невзгод,
Столь краткую и немощную жизнь,
Еще враждой пятнаем безрассудной?
О, сколько крови пролил я невинной!
Из-за чего? Из-за пустого блеска,
Похвал мишурных, славы мимолетной!
Вот, вот они, очаковские тени!
Их раны вновь раскрылися, их лица
Предсмертною тоской искажены!
«Отдай нам жизнь! – кричат они мне в ухо. –
Когда б не ты, мы и теперь бы жили!»
О Господи! Прости мне ропот грешный,
Ты в благости могилу нам послал,
Гоненьям злобы, совести упрекам –
Всему конец в могиле этой темной!
Где Бауер? Здесь ты, зубовский клеврет?
 

Бауер

 
Я счастие имею состоять
При вашей светлости.
 

Кн. Таврический

 
Да знаю, знаю:
При мне ты состоишь, ему ты служишь.
Из гордости тебя не раздавил я.
Не в этом дело. Милостивец твой,
Узнав, что я в могиле, возликует.
Скажи ему, что радость недолга,
Что близок день – день черный для России:
Бессмертная умрет Екатерина!
Когда в столицу вступит новый царь
И гатчинцы с косичками смешными
Затопчут грязью залы Эрмитажа,
Тогда что скажешь, жалкий фаворит?
Как побледнеешь ты в своих чертогах,
Как выпадут из рук твоих румяны,
Каким безумным страхом исказится
Красивое и пошлое лицо,
И как в тот час я буду спать глубоко
Для поздней злобы их недосягаем!
 

(Минута молчания.)

 
Мне холодно, покройте ноги шубой…
Еще, еще, кругом… Родная, где ты?
Согрей меня, согрей своим дыханьем,
Как некогда, давно, когда в Смоленске
Баюкала ты Гришу своего!
Что это? Ружей залп? В атаку, братцы!
 

(Приподнимается.)

 
Но где же я? Вот Царское Село,
Вот лебеди по озеру плывут,
И ты опять со мной, моя царица!
Но ты в слезах? Тебя гневит Мамонов?
Ах, матушка, да плюнь ты на него!
Долой их всех, ласкателей негодных,
Изнеженных, бездушных фаворитов!
Они тебе изменят, продадут,
Они и полюбить-то не умеют, –
Чины им любы, да кресты, да деньги;
Ты и без них счастливо проживешь.'
Ну, стоит ли тебя вся эта сволочь –
Душонки девок в золотых мундирах?
А если в сердце есть любви избыток –
Вот пред тобой отечество твое.
Люби его всем пылом женской страсти,
Отдай все помыслы и чувства.
Ты не одна, рука моя с тобою;
Она крепка, не дрогнет, не изменит,
Я за тебя всю кровь свою пролью,
Я окружу престол твой громкой славой,
Такою славой, что в веках позднейших
Тебя потомство чтить не перестанет.
Я покажу…
 

(Схватывается за грудь и падает.)

Гр. Браницкая

 
Он в забытьи, не дышит.
Проснись, очнись! Всё кончено! О Боже!
 

(Бросается с рыданьем на труп.)

Бауер (в глубокой задумчивости)

 
Das war ein Mensch!{Это был человек! (нем.) – Ред.}
 

Юзевич (с испугом смотря на труп)

 
О, барзо велький пан!{О, величайший муж! (польск.) – Ред.}
 

1870-е годы