Мы были советскими спортсменами

Глава третья

Этой осенью мне исполнилось одиннадцать лет и меня стали вызывать на областные сборы по подготовке к всероссийским соревнованиям. Эти сборы проходили чаще всего в Ленинске-Кузнецком, в недавно открытом гимнастическом центре, который построили в 1972 году и почему-то назвали «Манеж спортивной гимнастики».

1984 год. Ленинск-Кузнецкий. Манеж спортивной гимнастики.

Сто метров длиной и тридцать шириной, с гимнастическим помостом в центре зала и с дюжиной поролоновых ям для приземлений со снарядов, это сооружение для нас было чем-то фантастическим.

О таких условиях для тренировок можно было только мечтать. Практически все школьные каникулы я стал проводить теперь на сборах в Ленинске-Кузнецком. Из Междуреченска до Ленинска ехать было шесть часов на автобусе.

Автовокзал, куда привозил автобус, находился в двух минутах ходьбы от манежа. Меня сажали на автобус, и я добирался до Ленинск-Кузнецкого гимнастического центра сам.

Когда я находился в Междуреченске, мы тренировались утром или вечером, поскольку учились в разных школах и в разных сменах.

Сегодня утром, когда я вышел из подъезда нашего дома, было ещё темно. Я прошёл по улице Космонавтов, пересёк Комсомольский проспект и оказался на натоптанной тропинке городского парка.

Снег хрустел под ногами, а я шёл и думал о том, как после обеда в школе на уроке физкультуры придётся сдавать на оценку беговые лыжи. Бежать пять километров на лыжах, когда температура воздуха минус восемнадцать градусов не очень приятно. Но меня больше беспокоила способность «прилипания» лыж к снегу, дающая возможность оттолкнуться и начать скольжение. Для этого нужно было уметь смазывать лыжи перед пробегом. Отец учил меня это делать, но мне казалось, что вся эта церемония никак не влияла на ситуацию.

Он закреплял лыжи в коридоре на табуретках скользящей поверхностью вверх, наносил парафин и аккуратно распределял его с помощью нагретого утюга.

После застывания парафина он снимал излишки скребком и натирал скользящие поверхности жесткой нейлоновой щеткой.

Никакой стопроцентной гарантии вся эта процедура не давала, поскольку держание, как и состояние снега, зависело не только от температуры, но и от влажности воздуха, ветра, новизны снега и даже территориального месторасположения. Приходилось всегда иметь при себе пластиковую растирку, а также более теплую и более холодную мази, чем предварительно нанесенная.

Когда я вошёл в зал, разминка уже началась, и я быстро включился в «тренировочный процесс», как называл тренировку наш тренер.

В последнее время Геннадий Никифорович постоянно нас заводил: «Что вы всё ждёте? Вон ребята, которые после обеда тренируются, вас не ждут! Петька Чугунков уже Келеровский поворот на турнике делает, Сашка Оленичев на кольцах двойным сальто в группировке соскакивает, Вовка Симаков круги на коне с ручками поливает, а вы всё сопли жуёте». Мы верили, заводились и старались чем-то отличиться, а он после обеда и Петьке, и Сашке, и Вовке так же хвосты накручивал.

В зале появилась большая надувная камера от тракторного колеса. После разминки мы бросились прыгать и крутить пируэты и двойные сальто с помощью Геннадия Никифоровича. Он был доволен своим новшеством, поскольку на покупку и установку настоящего батута надеяться было бесполезно.

В нашем дворе, окружённом четырьмя пятиэтажными домами, кипела дворовая жизнь. Летом пацаны часто собирались и играли в лапту, в футбол и в настольный теннис. Зимой по периметру игровой площадки ставили деревянные щиты и заливали ледовый каток. Играли дом на дом в хоккей, катались по кругу на скорость.

В это время игра в хоккей с шайбой была на пике своей популярности. В городе даже появилась своя хоккейная команда «Вымпел», показывавшая неплохие результаты. Мы с отцом ходили болеть за междуреченских хоккеистов на городскую хоккейную арену, деревянную коробку с трибунами, построенную возле кинотеатра Кузбасс.

После холодной и продолжительной зимы наступила солнечная, весёлая сибирская весна. Старшие ребята подрабатывали, скидывая снег с крыш городских пятиэтажных домов, и все старались не ходить близко к зданиям, чтобы избежать падения огромных сосулек на голову.

В нашей с сестрой комнате, выходящей окном на юг, на подоконнике мама, как обычно, поставила коробки с землей и посаженными в них семенами помидоров. Она их сажала уже в конце апреля и высаживала в огороде на нашей даче только тогда, когда заканчивались холода. Помидоры все равно не успевали покраснеть за короткое сибирское лето, и мы их собирали зелёными до первых осенних заморозков. Затем родители их аккуратно раскладывали в нише под диваном, и они постепенно в ней доспевали, становясь сначала жёлтыми, а потом красными.

Парни из нашего двора с нетерпением ожидали ежегодный праздник встречи весны. На этой ярмарке городские власти организовывали различные конкурсы и игры. Одним из самых популярных был конкурс, на котором нужно было влезть на вершину пятиметрового деревянного столба, облитого с вечера водой, превращавшейся за ночь в лёд. Организаторы не скупились на подарки, которые они подвешивали за крючок и поднимали с помощью небольшой лебёдки, закреплённой на вершине.

Наиболее ожидаемым и желанным призом был ключ от двухкомнатной квартиры в новом доме. Об этом обычно объявляли в самый разгар весеннего праздника. Посмотреть на это зрелище спешили все участники ярмарки.

Подняться по обледенелому столбу было очень непросто даже с помощью подставляющих плечи друзей, но ещё сложнее было пробиться к нему через окружающую толпу подвыпившей молодёжи, пытавшейся использовать свой шанс.

Уже в начале мая снега во дворе почти не осталось. Лишь в местах, куда не доставали солнечные лучи, виднелись его остатки. Они были посыпаны черными крапинками золы, выброшенной возвышающейся над нашей общей котельной двадцатиметровой кирпичной трубой.

Майские праздники прошли, и в школе на уроках я больше поглядывал в окно, чем на классную доску. Нестерпимо тянуло на улицу и в душе установилось радостное предчувствие надвигающегося чуда. Цвета вокруг стали ярче, предметы контрастнее. Одноклассницы в школьной форме с укороченными по последней моде платьицами казались какими-то необыкновенными.

Хотелось выбежать на школьный двор и закричать во всю глотку что-нибудь весёлое или, как в стихотворении Андрея Белого, запустить в небеса ананасом! Кстати, в то время ананас я видел только на картинке, и он мне представлялся тогда совершенно несъедобным атрибутом буржуазного общества. У меня он ассоциировался с кратким революционным, плакатным призывом Маяковского:

«Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!»

В нашем дворе опять послышалось звучание шестиструнных гитар, сопровождающих дворовые песни. После школы я вышел во двор и подошел к столу, где резались в настольный теннис пацаны из дома напротив.

Играли на вылет. Проигравший уступал своё место следующему и занимал снова очередь. Дольше всех держался однорукий Колька Спицын, который держал ракетку тремя оставшимися пальцами левой кисти. Три года назад он стал жертвой несчастного случая. У него каким-то образом оказался шахтерский капсюль-детонатор, который он попытался разобрать. Детонатор разорвался у него в руке, оторвав одну руку по локоть и два пальца на другой.

Когда подошла моя очередь, я взял ракетку и спросил:

– Коля, давай пару подач для разминки?

– Валяй, спортсмен. – ответил он и поправил пустой рукав, засунутый в правый карман.

Мы играли на счёт до одиннадцати очков. Партия длилась недолго. Мне просто нечего было ловить против него, после двух, трёх обменных ударов он резал с такой обескураживающей точностью, что я даже не успевал среагировать. Я отдал ракетку следующему и сел на скамейку, где играл на гитаре невысокий смуглый парень по кличке Бес.

Я слушал, стараясь запомнить слова и аккорды. Тогда я в первый раз услышал песню, посвящённую ребятам, погибшим во время русско-китайского конфликта на острове Даманском. Слова в ней показались мне верхом поэтического совершенства:

 
Я ухожу – сказал мальчишка ей сквозь грусть,
Но ненадолго, ты жди меня, и я вернусь.
Сказал, ушёл, не встретив первую весну,
Вернулся он в солдатском цинковом гробу.
 

Эти простые песни, в основном хоть и примитивные, но достаточно привлекательные для нас самоучек, сочинялись повсюду в стране под аккомпанемент мелодии из трёх, четырёх аккордов. В итоге это и способствовало развитию такого музыкального жанра, как авторская песня.

На днях отец купил только что вышедшую новую пластинку. Когда я вернулся со школы и услышал необычный хриплый баритон, что-то заставило меня остановиться. Я вопросительно взглянул на отца. Он поймал мой взгляд и сказал: «Владимир Высоцкий». На этой пластинке было всего четыре песни, но в мелодии, в интонации и в содержании всё показалось мне особенным.

Я слушал его голос и проникался незнакомым мне до этого смыслом. Я снова и снова ставил пластинку, а мама ругала отца за то, что он позволяет мне слушать «ЭТО» и плотно закрывала дверь своей комнаты.

Я сидел, слушал, и у меня пробегали мурашки по коже от слов:

 
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
 
 
У братских могил нет заплаканных вдов,
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче.
 

Через много лет, тронутый неожиданной смертью Высоцкого, я написал такие строчки, подражая ему и пытаясь, как и он войти в персонаж:

 
Метнулся сон от сдавленного хрипа,
Опять стихами кровоточит мозг,
Моей души тугая вена вскрыта,
Растоплен моей искренности воск.
 
 
Я не могу молчать, мой инструмент настроен,
И только Богом предначертан путь,
И пусть изорванное болью сердце ноет,
И пусть ночами не могу уснуть.
 
 
Я не пытаюсь выслужиться рифмой,
За похвалу не продаю себя,
Петлёй струны беру за горло стих свой
И отдаю тому, кто слушает меня.
 

Глава четвертая

В школе я сошёлся с Игорем Величко, с которым был знаком ещё по занятиям гимнастикой. Он недолго прозанимался в гимнастической секции, не хватало элементарной гибкости. Все попытки Геннадия Никифоровича растянуть Игоря были безуспешными. После того, как тренер объяснил родителям, что Игорь никогда не сядет на поперечный шпагат и не сделает мостик, они записали его в музыкальную школу учиться играть на скрипке.

Наша одноклассница Люда Симкина через много лет написала в социальных сетях: «У нас в классе было два артиста: Игорь Величко – музыкант и Лёша Тихоньких – гимнаст. Их на все школьные конкурсы посылали. Игоря с этюдом на скрипке, Лёшу с этюдом акробатическим». В её словах была доля истины – мы с Игорем какое-то время действительно вдвоём отдувались за наших одноклассников на конкурсах художественной самодеятельности.

Позже параллельно игре на скрипке Игорь увлёкся гитарой, и мы стали собираться и пытаться играть вместе. Мы играли втроем, Игорь играл на гитаре соло, Саша Братищев на басе, я на ритме. Чуть позже Игорь раскопал где-то пионерский барабан, и мы стали всерьёз испытывать нервы соседей по подъезду.

1974 год. Междуреченск. Школа N° 20. Седьмой класс. Игорь Величко внизу первый слева, Алексей Тихоньких четвертый, Люда Симкина сзади него.

Как-то вечером ко мне зашёл Сергей Кирилов, длинноволосый парень из соседней квартиры, который был на несколько лет старше меня и учился в горном техникуме.

– Лёха, дай гитару ненадолго, мы тут с ребятами на речку собрались, шашлыки пожарить. – сказал он и пообещал – я тебе её завтра верну. Я принёс гитару, и он ушёл. На следующий день он вернул мне её, сломанную, с пробитым корпусом.

– Что случилось, Серёга? – удивлённо спросил я, разглядывая мой разбитый инструмент.

– Извини. Подрались с деревенскими. Пришлось надеть одному на голову. – Он виновато посмотрел на меня, усмехнулся и добавил, – «Испанский воротник» называется.

Родители недоверчиво выслушали придуманную мной историю про незнакомого парня, случайно наступившего на корпус лежащей на траве гитары, и купили мне другую подешевле. Она звучала хуже, труднее настраивалась, но всё-таки на ней можно было продолжать учиться играть.

В нашем дворе можно было научиться многому, хорошему и плохому. Здесь были свои неписаные законы. Балкон нашей квартиры выходил на задний двор. Это место называлось нами «За домом». С балкона было видно здание детского сада, окружённого деревянным забором, на левой стороне – общежитие, на правой – котельную и несколько металлических гаражей.

Здесь за домом и происходили в основном скрытые от глаз наших родителей события. Недавно Сашка Сивцов показал мне самодельный деревянный пистолет с прикреплённой сверху металлической трубкой сантиметров двадцати длиной и с полсантиметра диаметром. Трубка была прикручена стальной проволокой и со стороны рукоятки была расплюснута и загнута. Сбоку с этой стороны было пропилено лобзиком крошечное отверстие.

Он набил в трубку накрошенные головки от спичек, затем самодельным шомполом втолкнул войлочный пыж и шарик от подшипника. Чтобы шарик не вывалился, он заткнул отверстие клочком газеты. К трубке привязал изолентой пару спичек головками к отверстию и протянул мне коробок и «Поджигу». Так называлось это оружие, которое стреляло по принципу старинного мушкета.

– Давай, спортсмен, не дрейфь. – сказал он и кивнул на забор.

Я взял её, направил прямо перед собой, чиркнул коробком по спичкам и вздрогнул от раздавшегося выстрела. Импровизированная пуля не пробила забор, а просто застряла в деревянной доске.

Я повертел в руках эту зловещую игрушку и спросил:

– Саня, а зачем тебе эта штука?

Он забрал поджигу, сунул её за пазуху и сказал:

– Да так, попугать кое-кого. Пусть эти черти со сто первого квартала только дёрнутся. У нас будет чем их встретить.

Сашка учился в ПТУ и всё свободное время пропадал на улице. Мать работала, отца у него не было. Старшего брата этой осенью забрали в армию. Время от времени среди таких же, как он, возникали конфликты. В прошлый раз, когда они ватагой отправились в кинотеатр Кузбасс, находившийся в другом квартале ближе к центру города, вспыхнувшая возле кассы ссора закончилась дракой.

Сашка вернулся из милиции весёлый и злой, подошёл к нам, кривя свою рассечённую губу и напевая:

«А нейлоновое сердце не клокочет,

А нейлоновое сердце не болит.

Даже если будет сердце из нейлона,

Мы заставим беспокоиться его».

Он сел на скамейку, вынул пачку сигарет Прима, достал из неё сигарету без фильтра и закурил. Затем сделал затяжку, выпустил дым и, уставившись в одну точку, процедил сквозь зубы: «Сволочи!»

Я в этих столкновениях между районами не участвовал. Спорт у меня занимал много времени, кроме того, я любил книги, музыку, короче, глупостями заниматься было некогда. Однако избежать последствий этой вражды было трудно, как невозможно было пройти между капельками дождя. Оказавшись случайно в чужом квартале, можно было и нарваться на неприятности.

Единственное, что прощалось по придуманным кем-то законам, это если парень дружил с девушкой из чужого квартала и провожал её домой. «Наехать на него», как тогда говорили, считалось «западло». При любых других обстоятельствах пощады чужакам не было.

В школе порядок соблюдался, но после уроков на школьном дворе иногда появлялись ребята из соседних дворов и развлекались тем, что явно искали ссоры со старшеклассниками. Было трудно противостоять наглым провокациям этой шпаны. Как правило, их было несколько, причём готовых к драке и к любым последствиям.

Старшеклассникам не хватало решительности, а главное – сплочённости, и пришельцы использовали это обстоятельство.

От безнаказанности некоторые из них всё больше и больше наглели, а жаловаться у нас считалось не по-мужски. Особенно выделялись своей «отвязанностью» шестнадцатилетние братья-близнецы Мезенцевы. Они занимались рэкетом, отбирая у ребят из младших классов карманные деньги. Их уже судили за их проделки, но они были несовершеннолетние, получили срок условно и продолжали нас терроризировать.

Недавно, когда мы с моим одноклассником Серёжкой Лапиным вышли из школы, к нам подошёл один из братьев, которого из-за косящего левого глаза звали Косой. Его брат наблюдал за ним, оставшись сидеть на скамейке.

– Пацаны, займите полтинник, завтра отдам. – попросил он. Серёга посмотрел на него и ответил:

– У нас нет денег.

Косой ухмыльнулся и сказал:

– А что ты за двоих отвечаешь? – и неожиданно ударил Серёгу в солнечное сплетение.

Серёга охнул и присел. Косой повернулся ко мне и, глядя мимо меня своим косящим глазом, спросил:

– Ну? А у тебя?

Я почувствовал, как у меня всё сжалось внутри от предчувствия неожиданного удара, и ответил дрогнувшим голосом:

– У меня тоже нет. Правда.

Косой презрительно сплюнул, сбил с моей головы кепку и пошёл по направлению к школьному крыльцу. Кепка упала в лужу. Я поднял её и помог Серёге встать. Мне было стыдно. Мне хотелось схватить что-нибудь тяжёлое и ударить им в ухмыляющуюся морду Косого, но на это не хватало смелости. Я понимал, что Косой был на пять лет старше нас, тяжелее килограммов на двадцать и наверняка умел драться лучше, чем одиннадцатилетние пацаны.

Такие ситуации случались всё чаще и чаще, а мы не рассказывали об этом взрослым и старались после школы незаметно проскочить мимо.

В один из дней на выходе из школы нас встретил светловолосый парень спортивной внешности. Я вопросительно посмотрел на Серёгу. Он, не глядя на меня, прошептал:

– Это Пынча. Он за моей сестрой Людкой ухаживает.

Пынча оказался двадцатилетним Игорем Пынцовым, который недавно вернулся из армии и устроился работать на шахте горнорабочим. Он улыбнулся и, обращаясь к Серёге, спросил:

– Привет, Серый. Как жизнь молодая?

– Нормально. – ответил мой товарищ.

– Говорят, у вас тут недобрые дела творятся. Где близнецы? Серёга нахмурился, опустил голову и сказал:

– Я не знаю, – и направился в сторону улицы, по которой мы обычно возвращались домой. Я последовал за ним. Пынча сделал нам знак рукой, и мы остановились. Он огляделся и, увидев невдалеке группу парней возле городской деревянной скамейки, направился в их сторону. Он подошёл и весёлым тоном спросил:

– Мужики, где найти Мезенцевых? Край как надо.

Неожиданно от группы отделилась фигура. Это был Косой. Тут же появился его брат и встал сбоку от Игоря.

– Тебе что надо? Заблудился что ли? – Косой недружелюбно рассматривал незнакомца. Мы с Серёгой стояли и с тревогой наблюдали за происходящим.

– Мне сказали, что вы обижаете младших. Это нехорошо. – Он внимательно смотрел на Косого и ждал его реакции.

– А ты что, из милиции? – спросил Косой и незаметно взглянул на брата. Тот сделал шаг в сторону Игоря. Пынча вдруг резко повернулся, шагнул навстречу брату и коротко ударил его снизу в подбородок. Брат остался стоять, на секунду застыв на месте, затем опустился на колени и рухнул лицом вниз.

Всё произошло так быстро, что Косой даже не успел среагировать на случившееся. Пынча одним прыжком очутился прямо перед ним и двумя боковыми ударами свалил его на землю. Все застыли вокруг от неожиданности сцены, а Пынча взял вырубившегося Косого за шкирку и подтащил к брату. Потом сел на скамейку и закурил.

Я заметил, что у него дрожали руки. Мне стало страшно. Хоть мы и ненавидели Мезенцевых, но такой расправы не ожидали. Прошло несколько минут. Один из братьев очнулся, за ним застонал второй. Пынча бросил сигарету на землю, подошёл к Косому, поднял его голову за волосы и сказал:

– Ты и твой брат не приближайтесь больше, пожалуйста, к двадцатой школе.

Затем повернулся и направился в нашу сторону. Косой попытался подняться, встал на четвереньки и мотнул головой. Пынча остановился, развернулся и вдруг с разбега ударил ногой Косого в лицо. Кровь брызнула из его сломанного носа, и он снова завалился на бок. Пынча посмотрел на оторопевших парней возле скамейки и добавил:

– Пацаны, я вас тоже очень прошу.

Меня стало тошнить. У Серёги в глазах появились слёзы. Пынча подошёл, положил руку ему на плечо, и мы пошли домой. Когда мы повернули за угол, Пынча сказал:

– Сестре ни слова.

Я вернулся домой, прошёл в свою комнату, сел у окна и стал наблюдать за группой моих сверстников, играющих в лапту. В мыслях происходила какая-то путаница. Удовлетворение, страх, жалость, удивление – всё смешалось и хотелось плакать. В комнату зашла сестра.

– Алёша, что случилось? – спросила она и пытливым взглядом посмотрела на меня.

– Ты знаешь Игоря Пынцова? – выдавил я из себя глухим голосом.

– Да. – ответила она. – Он дружит с Людой Лапиной из дома напротив хлебного магазина, где пивной бар. А что?

– Ничего. – ответил я и поднялся со стула.

В этот вечер я рано лёг спать и долго не мог уснуть, прокручивая в голове произошедшее.

Утром вчерашние события уже не виделись такими, как накануне, да и вспоминать о них не хотелось. Я позавтракал и отправился в школу. До конца учебного года Мезенцевы не появлялись, потом наступили летние каникулы, и воспоминания о школе растворились в тёплом дыхании короткого сибирского лета.