Теметерон. Понтиада

– Деда, а Титаны исчезли с лица Земли, не оставив даже следа? – Меня спать не гонят, значит можно ещё спрашивать.

– О, нет, тут ты ошиблась. Титаны не могут исчезнуть, они же бессмертны. Та часть земли, в которую была пролита кровь титанов, родила Людей. И была эта земля берегом пресного озера. А что потом с ним произошло и где оно – никто теперь не знает. Знают только, что с тех берегов пришлось этим людям уйти далеко на север. И на золотой колеснице, запряжённой белыми лебедями, сам свету подобный прекрасный Бог Солнца Аполлон прилетал к ним. Но это ещё не всё! Мы же сказали, что первых трёх сыновей Гея – Земля родила сама и звали их Небо, Горы и Море. Но, говорят, будто у Геи было четверо сыновей. Четвёртым был подземный океан, ты знаешь, что все моря и океаны под корой Земли соединяются между собой? – Дед вдруг, спохватившись, тянется к тумбочке, хватает с неё будильник, стучит пальцем по стеклу, – дорогая внучка! Пять утра! В пять утра совсем не время беседовать о потерянном озере. Всё это потом, завтра… Если проснутся папа или мама, ты же знаешь, чем это всё закончится. Беги сейчас же спать, но… постой секундочку, быстренько мне сейчас пообещай вот что: дай мне честное слово, что в центр города не поедешь, пока я не разрешу!

– По-че-му? – Как всё это неожиданно, – почему не поеду? – Я не хочу дедуле перечить, я на самом деле хочу понять, почему именно.

– Не знаю, что вам говорят в школе про перемены в нашей стране… – деда уже шепчет очень быстро и ещё тише.

– Да, мы проходили про горбачёвскую «перестройку», не переживай. Про гласность и всё такое проходили…

– Оставь гласность! – Я вижу по дедыному лицу, он говорит очень серьёзно, – я не про «гласность» спрашиваю, я спрашиваю, что говорят в школе про акции протеста перед Домом Правительства?

– Да ничего не говорят. Нам это неинтересно. А ты про что вообще?

– Перед Домом Правительства устраиваются акции протеста. Я сам видел лозунги «Да здравствует независимая Грузия!», «Требуем демократической многопартийной системы!» Диточка, детка, это очень опасно. Дай мне «честное слово», что ты туда не пойдёшь, пока всё это не прекратится. Я старый, я давно живу на свете и знаю: добром это не закончится, поэтому я тебя прошу…

– Деда! Я… Ах! Мама?

На пороге балкона стоит мама в байковой ночной рубашке. Ну, всё, мне конец.

Одним движением сую «Легенды и Мифы Древней Греции» деду под подушку, тут тусклый свет, может, мама не заметила?

Мама говорит очень громким шёпотом, делая вид, будто старается говорить тихо:

– Что, совсем с ума сошли?! Вы не видите, который час?! Или ваши часы по-другому идут? Что за беседы такие полуночные, я не знаю!?

Деда достаёт из ящика таблетки и суёт их мне в потную ладонь:

– Вот голова у ребёнка болит. Пришла попросить лекарство.

– Пустая голова, от того и болит! – Мама крутит пальцем у своего виска, – Я вижу, у тебя слишком много свободного времени, ни черта не делаешь, не устаёшь и уснуть не можешь. Чтоб сегодня же написала мне сочинение «Творчество Алексея Толстого второй половины двадцатых годов», а я проверю, что ты там понапишешь, и почему твоя голова болела. Всё? Таблетку тебе дали? Пошла отсюда.

Мама, презрительно фыркнув, первая выходит с застеклённого балкона.

– Деда, спокойной ночи, – я выплёвываю таблетку в руку и обнимаю своего дедушку.

– Спокойной ночи, пулим…

У нас в школе переменка. На улице визг счастья. Дети играют, прыгают через скакалку, мальчишки устраивают «куча мала». Я тоже умею через скакалку, но это слишком смешит детей, поэтому я сижу в пионерской комнате под портретом Ильича с героями – пионерами в деревянных рамках и, раскатав по полу красный ситец, пишу на нём широкими плакатными перьями: «Да здравствует 8 Марта!». Обещала завучу, вот теперь и ползаю по полу на коленях, выводя белые буквы на кумаче. Кроме меня здесь шкаф с книгами, стенды с героями Отечественной войны и мой любимый, нарисованный цветными карандашами «ядерный взрыв» около ящика с песком. Над ящиком два треугольных красных ведра и огнетушитель. Я всегда думала: почему вёдра треугольные? Тогда мне Лилия Шалвовна и объяснила, будто у вёдер дно острое, чтоб в случае пожара на землю их не ставили, не ротозейничали, а носили воду и заливали огонь. В центре пионерской комнаты на стене висит Знамя школы из красного бархата, два барабана – один дырявый, и пионерский горн.

– Вот ты где! А я тебя по всей школе ищу.

Мерка пришла! Я всегда рада её видеть.

– А чего так зубной пастой воняет? – Она смешно водит носом влево и вправо.

– Так я ею пишу, вот сказано на тюбике: «Апельсиновая зубная паста». Развожу в воде и пишу.

– Ну, пиши. Я пришла тебе сообщить… Ладно, ты никому не скажешь?

Отрываюсь от срочной работы, удивлённо смотрю прямо Мери в глаза.

– Прости, пошутила. Слушай, ты про «свадьбу» 25 Марта, помнишь вообще? Ну, День Освобождения Греции! Ну? Ну «свадьба»? Ну? Там будут…

– Что «ну»!? Помню, естественно! – Буква «Р» вышла кривая, – что «будут»!? Как ты любишь тянуть резину. Что «будут»? Будут конфеты раздавать?

– При чём тут «раздавать»!? На «свадьбе»… будут… настоящие греки из самой Греции!

Я роняю перо, и оно катится по столу, оставляя пятна зубной пасты на красном ситце.

– Совсем, совсем настоящие?! Прямо из Греции?! Ого! Наверное, похожи на Олимпийских Богов, как античные герои, да? – Какое уж теперь 8 Марта и транспаранты, если греки приезжают?!

– Э-э-э, проснись… те давно умерли. Обычные, простые греки, которые едят в обед макароны, но, возможно, они и красивые, танцоры приедут. С тобой всё ясно… Ты до какой страницы дочитала?!

– При чём тут «страница»!?

– При том, что ещё вчера у тебя с головой всё было нормально. Ладно, дописывай, я пошла, вечером встретимся

– Вечером не могу. Мама сказала, что я должна написать сочинение «Творчество Алексея Толстого второй половины двадцатых годов» и она проверит.

– А-а-а… ну-ну… пиши-пиши. Я бы с удовольствием взглянула на тебя, когда «творчество Алексея Толстого» тебе ну о-о-чень пригодится…

8 Марта все девчонки в классе сидят, затаив дыхание. Все делают вид, будто ничего не происходит, хотя прекрасно видят, как мальчишки шушукаются и друг другу за спиной что-то показывают. Наконец, уроки закончились, и староста класса, быстренько захлопнув дверь за учителем, торжественно произнёс:

– Девчонки! Поздравляем вас с Международным Женским днём и дарим вам ваше изображение!

Он достал из парты коробку от чешских сапог «Цебо» и, медленно переходя от парты к парте, жал девчонкам руку и доставал из этой коробки солонки с перечницами в виде гружённых ослов.

Никто не обиделся! Сперва просто весь класс оцепенел, потом первой засмеялась Мери. Так и перекатывался по классной комнате её звонкий смех, подхваченный ещё двумя десятками девичьих голосов. Мы прыгали на мальчишек, целовали их, благодарили. Одним словом – праздник удался.

Две недели до 25 Марта пролетели незаметно. Мы в классе то и дело вспоминали про ослов, смеялись и снова вспоминали, спорили, кто из девчонок на них меньше похож, кто больше. Вначале пальму первенства хотели вручить мне, но быстро об этом пожалели. И всё же в классе у девчонок праздник уже закончился, теперь они могли ждать только 1 Мая – День Солидарности Трудящихся всего мира, а у нас с Меркой скоро намечалась «свадьба», и на эту «свадьбу», как оказалось, взаправду приглашены самые настоящие греки из самой настоящей Греции. Это очень, очень круто. Только жаль, что об этом никому нельзя рассказать ни в школе, ни соседским девчонкам.

Я не люблю ходить на разные праздники «всей семьёй». Если б можно было, я бы ходила только с дедой. Элладка обязательно должна выклянчить у меня какую-нибудь красивую заколку для волос, которую я уже представляла на себе, и, конечно же, мама вмешается со словами:

– Отдай ребёнку сейчас же! Она – твоя младшая сестра, ты не понимаешь что ли? Ты должна ей во всём уступать. Что такое, я не знаю? Что такое эта заколка, чтоб из-за неё сыр-бор устраивать!

И невозможно маме объяснить, что заколка тут вообще не причём, обидно, что никогда, никогда в жизни мама не заступается за меня.

Папа ни за что на свете не захочет надевать галстук. Он говорит, что галстук его «душит», и от туалетной воды будет сыпь на лице.

Арис запрётся в своей комнате и никуда не пойдёт.

Александросу мама зачешет чубчик на бок, и он станет похож на Гитлера в детстве, когда он был ещё без усов. Сашка и так не сильно разговорчивый совсем перестанет говорить, и весь праздник будет делать «воспитанного «мальчика из «приличной семьи».

Мама на себе ничего не поменяет. У неё не будет ни нового платья, ни новых туфель, она даже в парикмахерскую не пойдёт. Мама заколет на затылке «дульку», и наденет повседневное платье. Она умеет праздники превращать в будни, всем своим видом демонстрируя, как ей «ничего этого не надо» и «вся её жизнь в детях».

И только деда, мой любимый и драгоценный за два дня до праздника достанет из старого шифоньера свой прекрасный тёмно-синий костюм английской шерсти, вывесит его на улицу, чтоб проветрить, и будет долго и тщательно подравнивать перед зеркалом усы и причёсывать седую, окладистую бородку. Он будет напевать и светиться от радости. Деда красивый. Он очень красивый.

Что на «свадьбу» надену я?! Я могу пошить себе что-нибудь эдакое, но… но будут же гости из самой Греции, как бы хотелось произвести впечатление. Можно даже и не знакомиться, они, скорее всего, не знают нашего понтийского языка, в Греции сейчас говорят по-другому. Ладно, вечернего туалета не будет, может мне тогда эффектно накраситься? Мне за это, естественно, попадёт, но тут уже никакой разницы, потому что всегда, абсолютно всегда, когда мы ходим «всей семьёй», мама мне потом делает замечания. Говорит, что я «сутулилась», «не убирала волосы со лба», держала «руки в карманах» и ещё много всяких штучек есть у неё в арсенале. Если я накрашусь, будет всего на одну причину больше для прослушивания эпопеи «добра желаю». Все мои одноклассницы давно подводят брови и красят ресницы и прямо так приходят в школу, и никто их не ругает. Только чем я буду всё это делать? У меня нет никакой косметики. Может, сходить на первый этаж к Мананке? Я сама видела, как Мананка и её подруги ходят накрашенные. Да, они уже учатся в Университете на факультете грузинской филологии, это называется «студентки», но они не на много старше меня. Манана хорошо ко мне относится, даже сама мне дарила чёрный карандаш для бровей. Точно, к ней и схожу прямо перед выходом из дому, чтоб у мамы было поменьше времени меня рассматривать, а то ещё заставит умыться и всё будет зря. Всё же интересно, эти «настоящие» греки, старые или молодые? Сколько их приедет? Ох, я представляю, как за ними все будут ухаживать, угощать, а они все будут смотреть только на Мери. Скорее всего, приедут жёны с мужьями. Во что они будут одеты? Интересно – а «пхали» (грузинское блюдо из шпината с орехами) и «сациви» (блюдо из курицы с ореховой подливкой) они едят? Вообще всё очень, очень интересно. Всё же очень бы хотелось познакомиться. Столько мыслей, столько мыслей, в школе сижу как зачарованая, даже яблоко на перемене съесть забыла и обратно домой его принесла.

25 Марта, День Освобождения Греции, это – сегодня! Но, «День Освобождения» – это для всех греков мира, а у нас будет «свадьба», и она сегодня. Ох, как смешно выбирают каждый год «жениха» и «невесту». Ещё каждый год у разных «невест» одно и то же платье. Оно на «невесту» то длинное, то широкое, то узкое, смех, одним словом. Но все «невесты» сидят, не дышат, терпят, всё ради Греции.

Элладка с утра бегает по квартире и меняет двадцатый наряд. Мне надоело за ней наблюдать, и со счёта я сбилась. Теперь она устала и сидит перед любимым зеркалом в коридоре, выпрямляя огромным гребнем свои и без того прямые, лёгкие волосы. Папа стоит в ванной комнате вполоборота к входной двери, видна его намыленная белая щека, и по движению рук понятно – он бреется. У папы в подбородке ямочка, и он когда бреется, очень смешно засовывает язык под нижнюю губу. Ариса нет на горизонте. Скорее всего, он сидит в своей комнате и снова никуда не пойдёт. Мама в родительской спальне громыхает дверками от трельяжа, что-то ищет, наверное. Только деда с Александросом в белом свитерочке и с гитлеровским чубчиком на бок давно готовы к выходу из дому. Они в ожидании семьи дружненько сидят на диване перед телевизором. Телевизор вещает на грузинском об акциях протеста перед Домом Правительства. Выступают грузинские лидеры из оппозиции, призывающие к выходу Грузии из СССР.

– Дед, ну что ты смотришь?! Покричат и успокоятся, – папа уже добрился и теперь в белой майке без рукавов ходит по квартире в поисках выглаженной рубашки. Я люблю смотреть на папу в майке без рукавов, у него такая красивая, спортивная фигура. Зачем ему рубашка? Вот бы можно было ходить, как древние атлеты, – Горбачев же сказал, у нас в стране сейчас «перестройка и гласность». Кто что хочет, то и говорит.

– Василий… – деда очень напряжён, – уже официально объявили о начале экономического кризиса в СССР. Это… это не «покричат»… Это – это начало конца, сынок.

– Что вы такое говорите?! – Мама перестаёт хлопать трельяжем и выскакивает из спальни, – хорошо, что дети вас не слушают! Дети… кстати, где Арис?

– У себя в комнате. Он не хочет с нами идти.

– Что значит «не хочет»!?

– А вот не хочет и всё. Иди и спроси у него сама, ну, что за девка эта Элладка! Не влезет во взрослый разговор – простудится! – Не хочет идти с нами, что непонятного? Его во дворе мальчишки и так дразнят «грек».

– Почему «дразнят»!? – пожимает плечами мама, – он и есть грек! – Мама удивляется так искренне, словно не знает, что у всех детей клички есть. Вот у меня, например, «бочка», у Элладки – «кривляка», у Ариса – «грек».

– Он и есть грек, это понятно, но дети его дразнят, и он с ними всё время дерётся.

Мама подходит к двери в спальню Ариса и громко стучит. Слышится скрежет замка.

– Он заперся изнутри.

– Ну, заперся и заперся, – папа всегда терпим к людям. Больше всего в жизни он ненавидит крик и скандалы, – не хочет идти, пусть сидит дома.

– Да! Конечно! Все люди придут целыми семьями, с сыновьями, а мы что – хуже других?!

Кажется, это надолго. Пока они будут выкуривать Ариса из его комнаты, я вполне могу спуститься к Манане и накраситься. Лишь бы Мананка была дома.

Чего она так долго не открывает? Может, ушла? Нет-нет… слышны шаги. Всё-таки, как хорошо, что мы живём в одном подъезде с разницей в один этаж. Мананка со своими родителями живёт прямо под нами.

Моя мама их хоть и не любит, но когда я говорю «пошла к Мананке», она всё время делает мне замечание:

– Что это ещё за «Мананка» такая?! Надо говорить «к Манане». Её мать опять уехала в Москву за вещами? Её когда-нибудь посадят за спекуляцию. Брат уже в тюрьме и мать посадят.

– Мам, Мананиного брата посадили за кражу. Торнике…

– О! Ты даже имена уголовников знаешь? – Мама делает притворно восхищённое лицо.

– Я просто знаю, что её брата зовут «Торнике» и всё.

– Вот и хорошо: Торнике сидит, и мать скоро сядет вместе с ним. Она же самая настоящая спекулянтка – покупает там за копейки и здесь продаёт втридорога. Что это за женщина, которая по поездам ночует и носками торгует. Это не женщина, это базарная торговка. Потому её отец от горя и напивается каждый день. А ты ходишь туда и позоришься. Будут потом про тебя говорить: «с кем эта девочка дружит? А-а-а… с дочкой алкоголика и спекулянтки и их сыном – вором»!

– Мама, причём тут «спекулянтка»? Манана учится в университете, она будет учительницей.

– Вот-вот! Какие учителя, такие потом и дети растут. Что ты за них заступаешься? Тебе Манана дороже родной матери?!

– Ну, мам…

– Вин арис? (Кто там?) – Это Манана подошла к входной двери и не рискует открывать, не спросив, кто там. У нас в городе всегда надо спрашивать «кто там?», чтоб не открыть незнакомым людям. Всякое же бывает.

– Ме вар, Афродити. (Это я, Афродита, груз.)

Слышу звук отворяемой задвижки, цепочки. Они запираются? Значит, точно матери опять нет дома. Как воняет. Дым глаза жжёт. У них дом горит, а они не чувствуют?

– Привет! Мано, у вас пожар! – Забываю обо всём и бегу к их телефону.

– Привет! Никакой не пожар, – у Мананы сильный грузинский акцент, но она очень хорошо говорит по-русски, – мы кофейные зёрна жарим. Давай, проходи на кухню. Ко мне подружки зашли, пойдём, познакомлю.

Мананка сдержанная и грустная, как всегда. Но она очень, очень хорошая и добрая девочка, мы с детства дружим.

Узкий, тёмный коридор заканчивается плотно закрытой белой кухонной дверью со стеклянными окошками. У газовой плиты стоит похожая на подростка худенькая девочка в чёрной юбке до пола и бесформенном жакете. Она перемешивает в чугунной сковороде зёрна кофе, и те потрескивают.

– А ты мешала, чтоб не пригорело? Молодец! – Манана поправляет широкий ободок на волосах и забирает у подруги ложку. Та возвращается к столу и присаживается на стул.

– Чего у вас так сигаретами воняет? – Теперь я сквозь дымовую завесу чувствую явный сигаретный запах. Я не дразнюсь, мне правда интересно, что происходит и не пойму, почему у них в марте нараспашку открыто кухонное окно, а клубы дыма стелются до пола?

– Воняет сигаретами? Правда? – Манана переглядывается с подружками, – это мы покурили одну сигарету на троих. Вот кофе с чесноком жарим, чтоб запах убрать. Ты же знаешь, меня отец убьёт, если узнает, что я курю.

– Если твой папа опять придёт пьяный, он не унюхает, не переживай, – пытаюсь я шутить, но выходит не смешно.

– Да… … и это правда… Давай, я тебя с подругами познакомлю. Это Лела, – она показывает на девочку в бесформенном жакете, а это, – Манана показывает вглубь кухни, – это Натия. Мы вместе ходим в Университет. Шен сад гамоипрантже? (Ты куда нарядилась? груз.), – Девчонки с интересом рассматривают меня.

– Я?! Ха-ха! А мы всей семьёй на «свадьбу» идём!

– Дорогая, какая свадьба в середине недели?!

– Понятно какая! Греческая!

Девчонки тоже улыбаются.

– Ты что-то хотела у меня одолжить? Не стесняйся, говори, мы очень близкие, – Манана оборачивается к подружкам.

– Нет… не одолжить. Я хотела попросить меня накрасить… ты так красиво умеешь.

– Лела тебя накрасит. Лела, накрасишь её?

– Почему нет? – Лела залезает к себе в сумку и достаёт помаду, тушь, румяна. Да у неё с собой целый арсенал!

– Мано, я бы тебя с собой взяла, но сегодня нельзя… – я иногда приглашала с собой Мананку на дни рожденья одноклассников, и ей очень нравилась наша русскоязычная компания.

– Нет, спасибо. Я всё равно сегодня не могу. Мы сейчас уходим, поедем к Дому Правительства. Там наши друзья из Университета объявили голодовку. Надо их поддержать.

– Постой, мне деда сказал, что там опасно и запретил туда ходить! – Они с ума сошли, что ли?! Деда же сказал – нельзя.

– Тебе и незачем туда ходить, – Лела красит меня и говорит почти в самое ухо, – там ничего страшного нет. Говорю же, наши сокурсники бастуют. С грузинского факультета.

Манана откладывает сковородку с огня, выключает газовую конфорку и достаёт из шкафа четыре малюсенькие чашки и кофемолку.

– Всё готово! – Лела рассматривает моё лицо, как Пиросмани своё полотно, явно любуясь результатом.

Смотрюсь в маленькое зеркальце. В самом деле – замечательно. Прямо я и вовсе не я. Огромные, томные глаза, широкий разлёт бровей. Так я прямо во всеоружии.

– Девчонки, спасибо, ну я пошла? Рада была познакомиться.

– А кофе? – Мананка кивает на четвёртую чашечку с белыми ромашками на блюдце.

– Не-не, подруга, в следующий раз. Тороплюсь, понимаешь?

– Понимаю, – она ставит чашку обратно в кухонный шкаф, – извини, не провожаю.

– Да ладно тебе.

Я плотно прикрываю за собой кухонную дверь, но скрип кофемолки слышу. Слышу и голоса, замедляю шаг, не торопясь уходить. Подслушивание не входит в мою привычку, но ведь я не подслушиваю, это войдёт в категорию «случайно услышанный» разговор.

– Мано, шени амханагия? (Манана, это твоя подруга? груз.), – Кажется это Натия.

– Хо, мере ра ико? Эртад гавизардет. (Да. ну и что? Мы вместе выросли груз.).

– Ара, апапери. Русия? (Нет… ничего… Она – русская? груз.)

– Ара. Бердзения. (Нет, гречанка груз.)

– А! Витом эхла Сабердзнетши амханагеби геколеба? (А! У тебя типа в Греции будут друзья? груз.)

– Ра амханагеби?! Эсени арсад ар мидиан. (Какие друзья?! Они никуда не едут… груз.)

– Эхла ар мидиан, мере цавлен (Сейчас не едут, потом поедут… груз.)

– Каргит ра! Ра могивидат?! (Ладно ну, что с вами?! груз.)

– Арапери! Гехумреби! (Ничего! Мы шутим! груз.)

Всё-таки в подъезде очень холодно. Он же весь продуваем насквозь. Про что это девчонки говорили? Странные они. Надо подумать или у Мерки спросить, чего это обсуждалось. Но, сейчас нет времени думать, мама явно обыскалась уже.

Хорошо, ключ не забыла взять и вошла домой на цыпочках, осторожно прикрыв дверь без щелчка.

– А эта… где эта… Афродита где? Она ещё не одета?!

– Она пошла к Мананке краситься. Ну, тушь там… ресницы всякие… – это не Элладка, а наказание.

– Да пришла я уже, тут я! – Водружаюсь в центре квартиры лицом к лицу с семьёй, кручусь, поворачиваюсь всеми боками и правыми и левыми:

– Ну, как я вам?

Папа никаких перемен во мне не заметил. Элладка хлопает в ладоши, как сумасшедшая, деда с Александросом улыбаются. Я им понравилась.

– Господи… чем я перед тобой провинилась?! – Мама не стала подбирать новые слова, – что ты сделала со своим лицом?

И это всё?! Я прямо легко отделалась.

– Ну, давайте спускаться, надо поймать такси. Мы все вместе в одну машину не поместимся, поэтому, Афродита, ты посадишь Элладу себе на колени.