Глава 4. Второй сон Бонифация Петули
Петулю неодолимо тянуло в сон. Но щуплый назойливо гудел над ухом:
– Астраханцы всё к нему приставали, к Степан Тимофееичу-то: закляни, мол, да закляни у нас комара. Комар, значит, их заел, дюже много ентой твари развелось. А они, вишь, астраханцы-то, прослышали, что Степан Тимофеич наш чародейством владеет. Упрашивали они его, упрашивали, а он – ни в какую. Закляну, говорит, без рыбы насидитесь. Астрахань – она, вишь, рыбою богата. А рыба – она что жрёт? Комара да мошку. Так и не заклял. А то ещё был случай….
Корабль подошел к Астрахани. Вместе с разбойниками Бонифаций сошёл на берег и прямиком направился к базару. Астрахань был городок так себе: пыльный, сухой, с кособокими одноэтажными домишками, к тому же комаров тут водилось видимо-невидимо, зато и рыба плавала в сточных канавах. Высунет голову, комара схватит – и жуёт.
– Совсем ручная! – удивился Петуля.
Поэтому, наверное, осетров и стерлядей на базаре отдавали чуть ли не задаром. Зато пушнина ценилась очень дорого. И когда Пушкин сказал Бонифацию:
– Мон ами, фэ вотрэ променад, мэнтнан жэ лязард поетикь, прогуляйся, дружище, на меня накатило вдохновение, – Рюрикович нисколько не расстроился и ответил поэту:
– Тре бьен, конечно!
Он отстегнул от куртки подкладку и выложил на прилавок несколько шкурок. Что тут началось! Народ набежал, стал толкаться, выхватывая друг у друга горностаев и куниц, и весь товар ушёл за считанные секунды. Бизнесмен сложил серебряные рубли в большой кожаный кошель и с трудом взвалил его себе на спину. Проходя через мясные ряды, он заметил Спинозу, который торговал битой птицей.
– Покупайте, пожалуйста, – уговаривал научный руководитель астраханцев. – Мясо дичи содержит много протеинов и микроэлементов, необходимых для здоровья.
– Витька! – заорал Рюрикович и бросился к другу, расталкивая мешком прохожих. – Нашёлся!
– Бонифаций! – от неожиданности Спиноза выронил пудовый окорочок и обнял бизнесмена окровавленными руками.
– Как ты сюда попал? А Катька где?
– Да здесь, здесь, – успокоил Витька. – Астраханскими арбузами торгует. Один арбуз – один рубль. Два арбуза – два рубля. Три арбуза – три рубля.
– Круто! – похвалил Петуля.
– А у меня дела идут не очень хорошо, – пожаловался Спиноза. – Мясо Дивы-птицы жестковато и не пользуется спросом. Но Катя вытолкала её из гнезда и птица разбилась, так не пропадать же добру. Тем более, мы оказались в экстремальных условиях, а жить-то надо, наукой как-то заниматься…
– Да кто ж так работает… – Петуля спрятал свой мешок с деньгами под прилавок, взял у Спинозы белый халат и чёрные нарукавники и крикнул в толпу: – Дива-птица, нельзя не насладиться! Никого не слушай, покупай и кушай!
Около прилавка выстроилась очередь. Народ брал, не торгуясь.
– Ты, Бонифаций, прирождённый продавец! – восхищался Спиноза. – Знаешь, это талант, такой же, как у поэта или учёного!
Распродав мясо и набив деньгами второй мешок, мальчишки помогли Кате реализовать арбузы.
Оглядывая гору денег, бизнесмен задумался:
– Что ж, это так с собой и таскать?
– Действительно, – поправил очки научный руководитель, – телоразложитель не выдержит.
– И потом, – забеспокоилась Геракл, – нам ещё надо вернуть на место памятник Пушкину. Ой, Петуля, а куда он подевался?
– Жив-здоров. Сидит у разбойников. Стихи всякие сочиняет…
– Как у разбойников? – ужаснулась Катя. – Его немедленно нужно спасти! Бежим!
– Погоди ты, – остановил её Рюрикович. – Это хорошие мужики. Их главный Пушкина очень даже уважает. И меня тоже. Я ему зуб выбил.
– Да что ты? – изумилась Геракл.
Петуля вкратце рассказал друзьям про обе встречи с разбойниками. И спросил у Витьки, как это получилось, что Стешка-кашевар так быстро превратился в Степана Разина.
– О, вы попали к предводителю крестьянской войны 1670–1671 годов? – очки у Спинозы заблестели. – Невероятно! Это легендарный человек! Бонифаций, ты ведь можешь обогатить современную отечественную науку!
– Не-е, – помотал головой Рюрикович. – У нас с этим строго. Грабь сколько хочешь, только всё приноси атаману, и он по-честному поделит. А если кто смухлюет – тому каюк!
– Это справедливо! – восхитилась Геракл. – Это я понимаю!
Корнецов умоляюще посмотрел на друга:
– Бонифаций, только ты можешь это сделать! Познакомь нас с Разиным, пожалуйста!
– Не проблема!
Они подхватили свои мешки и пошли на пристань. Там шло народное гуляние в честь прибытия разбойников. Команда Разина оказывала нуждающимся гуманитарную помощь. Бедным раздавали вещи, деньги, устраивали бесплатные обеды. Народ очень радовался: пел песни, кричал «ура» и прославлял великого атамана. Только несколько астраханцев из госадминистрации, обиженные отказом заклясть комара, жались в сторонке и ворчали:
– Вестимо, не жалко. Наворовали, теперь транжирят.
Степан Тимофеич сидел на троне. Рядом с ним стоял Пушкин. Он читал атаману новое стихотворение: «Осень наступила. Высохли цветы». Вдруг поэт перестал читать и обрадовался:
– Ба! Кого я вижу! Петуля вернулся!
– Ур-ра! – крикнул народ.
– Александр Сергеевич! – рванулась к памятнику Геракл.
– Катрин! Виктор! – Пушкин пожал ребятам руки.
– Ура! Ура! – откликнулась толпа.
– Молодцы, много наторговали, – похвалил Разин, глядя на мешки с золотом и серебром.
– Вот, Степан Тимофеич, Спиноза, а вот Геракл, – представил друзей бизнесмен.
– Очень приятно! – заулыбался Стенька и поцеловал Катьке руку. Президенту он поклонился до земли, а Спиноза кивнул ему оранжевым шлемом.
– Садитесь, что ли, – Разин трижды хлопнул в ладоши, и тут же принесли еще три трона. – В ногах правды нет.
– Какой вы красивый и сильный, – Геракл с уважением пощупала бицепс Стеньки Разина.
– Мерси за комплимент, – обрадовался атаман. – За доброе слово вот тебе подарок, – и накинул на плечи девочки норковую шубу.
Витя поправил очки.
– Для мужчины красота – не самое главное, – ревниво заметил он. – Степана Тимофеича, насколько мне известно, народ вообще не за красоту полюбил. Видишь ли, Катя, Разин поднял на борьбу со злыми эксплуататорами пять тысяч крестьян. Были там и вольные казаки. Люди с удовольствием шли к нему в отряды. Многие города и крепости добровольно сдавались атаману. Да что говорить – даже солдаты царской армии переходили на его сторону. – Спиноза перевёл дух, набрал в грудь побольше воздуха и продолжал: – Представь себе, Катя, что ни один из других предводителей крестьянских войн не был таким интеллектуалом и не знал столько языков.
– Верно говоришь! – Степан Тимофеич встал и расправил плечи. – До всего своим умом дошёл! Языки давались мне с трудом, но восемь из них я выучил. Вот спроси меня что-нибудь по-калмыцки, татарски, турецки или, скажем, по-персидски?
– Но… – смутился научный руководитель. – Я не знаю… Разве что английский… А впрочем… – он немного подумал и сказал на неизвестном Петуле языке: – Ким бурда чорбаджи?
– Я! – стукнул себя в грудь Разин. – Я здесь хозяин! Жалую тебе шубу со своего плеча!
И он с плеча сбросил на Спинозу шубу. Витьке она оказалась великовата: из неё торчала только верхушка оранжевого шлема.
– Мне тут стих сочинился, – с нескрываемой завистью сказал Пушкин. – Я пришёл к тебе с приветом. Рассказать, что солнце встало. Что оно каким-то светом по чему-то там затрепетало! – с выражением прочёл он и выжидательно посмотрел на атамана.
Разин смахнул непрошеную слезу.
– Хорошо сочиняешь, складно! В римфу! – и скинул с себя ещё одну шубу. – На, носи на здоровье!
Петуле, конечно, стало обидно, что он один остался без шубы. К тому же шкурки все распродал, и не из чего теперь будет шить, если вдруг нагрянет зима. Но виду он не подал. Просто поскрёб затылок.
Однако Разин про товарища своего не забыл.
– А тебе, Петуля, как ты есть такой же, как когда выбил мне зуб, шубу жалую особую. – Он залез под трон, вытащил оттуда чемодан и достал из него новую импортную дублёнку с ярлыком. – Носи и помни.
– С научной точки зрения, – голос Спинозы из-под шубы звучал глухо и неразборчиво, – Петуля за два дня перенёсся на несколько десятилетий вперёд. Такое бывает, Степан Тимофеевич. В современной науке это явление называется «синдром временной петли».
– Молодец, – атаман погладил Спинозу по шлему. – Я б тебе и шапку подарил, да у тебя своя есть. – Он снова обернулся к Бонифацию: – А что, друг Петуля, ты собираешься делать с этим золотом и серебром?
– Ну… – задумался Рюрикович.
– По-честному их делить нельзя, – решил Разин. – Это ж не награбленное, а чистая прибыль от торговли. Предлагаю, чтоб деньги не потерялись и не растратились попусту, надёжно поместить их в клад.
Он взял лопату и сказал:
– Пошли.
Путаясь в шубах, ребята с трудом тащили мешки. Они вышли из Астрахани, миновали ещё два-три города и попали в глухой тёмный лес.
– Вот заветный бугорок, – показал Разин. – Здесь никто не найдёт. Копай, ребята!
Все дружно взялись за работу и вырыли довольно большую яму. У одного лишь Александра Сергеича не было лопаты, и он просто отгребал землю шляпой-боливаром. Клад сложили в большие сундуки, которые случайно обнаружились в кустах, и зарыли.
– Место запомни, – посоветовал Петуле атаман. – Вот тут большая сосна с обломанным сучком, вот тут камень, там течёт Волга-мать, а над ней Настина гора. Рядом устье Большого Еруслана и город Саратов.
Когда они вернулись в Астрахань, было уже поздно, и над главной площадью звёздами рассыпался салют. Все снова сели на троны, и народ опять стал их приветствовать. Тут на коне приехал мужик в богатой одежде. Он слез с лошади и представился:
– Главный здешний воевода Прозоровский.
– Очень приятно, – вежливо сказала Катя, кутаясь в шубу.
– Ну, наконец-то! – обрадовался Разин. – Прозоровский, будь другом, напиши письмо русскому царю-батюшке. Привет передавай, а также скажи, что я царские лодки никогда не трогаю, потому как на них герб нарисован. Граблю только купеческие, без герба. И всё раздаю крестьянам. А теперь вот царскую землю покорил и хочу что-то с этого иметь.
– Я задарма ничего не делаю, – заупирался воевода. – Дашь мне одну ладью, сундук золота, сундук серебра, сукна заморского отрез, коня доброго и что-нибудь из оружия.
– Слова не услышишь, – Стенька хлопнул в ладоши, и всё тут же принесли, кроме ладьи. А конь сам пришёл.
Воевода даже спасибо не сказал. Он посмотрел на Петулю, на Пушкина, на Геракла со Спинозой и намекнул:
– Ты тут всем шубы раздариваешь, я тоже хочу.
Атаман поморщился:
– В принципе, мне не жалко. Но надо же совесть иметь. Смотри, у меня только одна и осталась. Последняя.
– Не обеднеешь! – нагло ответил воевода. – Ладно, шубу я себе в другом месте добуду. А письмо царю не напишу! – и он показал атаману кукиш.
Тут Разин скинул с себя меха, бросил в морду мужику этому и презрительно сплюнул:
– На тебе шубу, да смотри, чтобы не наделала она шуму.
– Какой тонкий дипломатический ход! – восхитился Спиноза.
– А вот угроз не надо! – Прозоровский надел шубу, сел на коня и собрался уезжать.
Но дорогу ему преградил народ.
– Отдай Разину шубу, душегуб! – кричали люди, размахивая рыбами и арбузами. – Что ж ты человека без зимнего оставляешь?
– А вот ещё ему! – и воевода показал атаману сразу два кукиша.
Этого оскорбления Разин не стерпел. Он схватил обидчика вместе с конём, быстро забрался с ним на сторожевую башню и занёс его над площадью…
– А народ того воеводу не любил, – донесся до Петули голос щуплого.
Бонифаций потряс головой. Ни Геракла, ни Спинозы рядом не было. Он торопливо похлопал себя по куртке: шкуры на месте. За кормой журчала вода. На левом берегу белели монастырские стены.
– Причаливай! – распорядился Разин.
Глава 5. Казанская Божья матерь
В Макарьевском монастыре били в набат. Отец Варлаам, услышав о прибытии Степана Разина, велел братии готовиться к осаде:
– Господь посылает нам испытание, – рек он. – Будем же тверды в вере, не пощадим живота своего, но не дадим разбойникам и ворам осквернить святую обитель. Так постоим же за правое дело, братья, а если надо – поляжем!
Монахи осенили себя крестным знамением и по приказу настоятеля стали сносить в потаённые места святые реликвии, чудотворные иконы и древние рукописи.
– Может, обойдётся, – говорили одни. – Казна-то у нас невелика… Увидит разбойник, что брать нечего, и уберётся восвояси.
– Как бы не так, – возражали другие. – Вор только в злобу войдёт, коли откупа не получит. Обитель разорит, а нас всех перебьёт. Что, забыли, как в Астрахани он воеводу с башни сбросил?
Отец Варлаам потайным ходом нескольких братьев отправил за подмогой в соседние монастыри, а сам, помолясь, вышел на переговоры с душегубом.
– Ну что, поп, – тряхнул Разин гривой смоляных волос, – не жалей мошны. Дай нам денег по-хорошему. На благое дело пойдут: нищим раздам. Вы тут жируете, чернецы, а люди с голоду пухнут. Не станешь мне противуречить, и я твоих иноков не обижу. С миром уйду. А иначе… – брови атамана сдвинулись.
Настоятель не торопился с ответом.
– Оставь Богу Богово, а кесарю – кесарево, – наконец сказал он. – Моя братия с хлеба на воду перебивается, но нищим сама помогает. Не больно разживёшься на наших медных грошах. А грех великий сотворишь. И не будет тебе за него прощения.
Усмехнулся Стенька:
– Не боюсь я суда людского, не побоюсь и Божьего. Ты мне проповедь не читай, не за этим я сюда пришел. Не прибедняйся, поп. Сам твою казну сочту. Среди меди и серебро, и золотишко найдётся.
– Что ж, чему быть – того не миновать, – вздохнул Варлаам. – Об одном только тебя прошу: повремени до утра. Нынче праздник наш храмовый, Святого Макария день. Всенощная у нас. Не грабь пока, дай братии помолиться, души свои очистить.
Долго молчал атаман. Наконец сказал:
– Ладно, поп. Будь по-твоему. Вас, монахов, не переделаешь. Твоего Христа вместе с разбойниками распяли. Подожду до утра. Но помни: мои ребята вокруг стоят. И мышь не пробежит. Так что хорошенько помолитесь напоследок.
Алые отблески костров играли на монастырских стенах. Сотня отборных казаков расположилась на ночлег вокруг святой обители. Не спали только дозорные. Степан Тимофеич тоже не смыкал глаз.
– Вот ты мне скажи, – допытывался он у Пушкина, – где правда? Брата моего Ивана казнили ни за что, народ живёт впроголодь, мы, казаки, столько лет кровь свою проливали на рубежах за царя и отечество, а нам жалование урезали и последних вольностей лишили. Это ли не грех? За что ж меня с церковных амвонов проклинают? Я же не себе мошну набиваю… Верните людям то, что им по праву принадлежит, и я первый от разбоя откажусь.
– Не знаю, брат, – покачал головой Пушкин. – Скажу только, что самые чёрные дела из благих намерений вершились. Сам подумай, сколько ты безвинных душ погубил, сколько сирот оставил, сколько городов выжег. Ты сам своим грехам счёт ведёшь. И перед своею совестью ответ держишь.
Степан Тимофеич, не отрываясь, смотрел на языки пламени. Пушкин тоже молчал. Петуля дремал, прислонившись к бронзовому колену поэта.
– Степан! – позвал женский голос, и Бонифаций открыл глаза. У костра стояла женщина в длинном платье и большом платке. Её запавшие глаза были строги и печальны, губы сурово сжаты.
– Степан! – повторила женщина, и Разин обернулся.
– Уходи отсюда, атаман, – она потеребила край платка и вздохнула. – Хватит уже.
– Кто такая? Как прошла? – вскинулся Разин.
Но женщина уже растворилась в темноте, будто её и не бывало.
Атаман вскочил.
– Эй, дозорный! – гневно крикнул он. – Заснул на посту! Куда глядишь? Откуда эта баба взялась?
– Какая баба, Степан Тимофеич? – растерялся пожилой казак. – Побойся бога! Места тут дикие, пустынные… А монастырь мужской.
– Ты видел? – Разин схватил памятник за плечо.
– Была тётка, – подтвердил Петуля. – А потом раз – и нету!
– Она не зря приходила, Степан Тимофеич, – негромко сказал Пушкин.
Разин в бешенстве бросился к железным воротам и затарабанил что есть мочи.
– Открывай, поп! – кричал он. – Открывай немедля! Не то спалю!
Заскрипели петли. Стенька оттолкнул послушника и ворвался в монастырь. Но на его пути встал Варлаам.
– Остановись! – настоятель поднял над головой крест. – Ты же слово дал!
– И слово сдержу! – глаза у Разина сверкали. – Покажи, поп, свои иконы. Все, какие есть.
– Ладно, – согласился настоятель, немного помедлив. – Но оставь своих головорезов за воротами.
– Возьму с собой двоих, – атаман знаком подозвал поэта и мальчика. – Они не из моих ребят. Странники, прибились.
Варлаам покосился на памятник и посторонился.
В дальней ризнице лежали старинные книги, громоздились подсвечники и чаши для причастия, вдоль стен стояли вынутые из иконостаса иконы, укрытые чёрными покровами. Воск со свечи стекал по Стенькиной руке, обжигая пальцы, но он ничего не чувствовал.
– Другую, – скомандовал Разин молодому монаху.
– Святой Николай Чудотворец московского письма… – пояснил Варлаам.
– Да сдался мне твой чудотворец! – раздражённо бросил Стенька. – Баб показывай!
– Святая Варвара Великомученица, привезена из Византийской земли, – поднёс икону молодой.
– Не та!
– Софья Премудрая…
– Нет. Дальше давай!
– Казанская Божья Матерь, – тем же ровным голосом продолжал монах.
– Эта приходила! – узнал Петуля.
– Держи! – Разин сунул свечу Пушкину и вырвал у монаха икону.
Из серебряного оклада на него строго и печально смотрели запавшие глаза, губы были сурово сжаты.
Ни слова не говоря, Разин прижал икону к груди, повернулся и пошёл прочь.
– Подымай народ, – сказал он дозорному, выйдя из стен монастыря. – Отчаливаем.
– Степан Тимофеич, ты чего? – удивился щуплый. – Неужто передумал?
– Я здесь хозяин, – отрезал атаман. – Делай, что велено. Да притащите со струга два сундука с самоцветами и оставьте здесь, у ворот. Смотри, если хоть камушек утаишь…
Сборы были столь поспешными, что, когда Пушкин и Петуля, распрощавшись с отцом Варлаамом, вышли на берег, они увидели только скользящие вниз по течению тёмные силуэты судов. Флотилия Разина уходила.
– Стойте! – заорал Бонифаций. – А мы как же?!
Но его никто не слышал.
Пушкин проводил ладьи взглядом.
– Ну что, брат Петуля, – сказал он, опускаясь на землю рядом с догорающим костром. – Мы дочитали этот сюжет. Дождёмся утра.
* * *
– Передаем Богатырскую симфонию композитора Бородина, – сообщили по радио. – Исполняет большой симфонический оркестр. Дирижёр – Игорь Мухудинов.
Василий Иванович аккуратно выскреб ложечкой из скорлупы остатки яйца всмятку и просмотрел утреннюю газету. Там напечатали большое интервью со скульптором Зурабом Левензоном, который выражал обеспокоенность по поводу загадочного исчезновения памятника Пушкину с одноимённой площади. В заключение ваятель выражал надежду, что бесценное культурное достояние будет возвращено народу.
– Хм, – скептически хмыкнул пенсионер. – Вернут они, как же… Небось давно уже переправили за границу. Это сколько Пушкина ищут-то? С тех пор, как 187 квартиру ограбили?
Он взглянул на календарь.
Под портретом принцессы Дианы значилось: понедельник, 26 июня.
Часть 4. Богатырская застава
Глава 1. Клёк и ба-бах!
Не снижая скорости, птица бросила Геракла и Спинозу в гнездо и понеслась дальше. Шаткое сооружение из огромных сучьев балансировало на острие скалы. При каждом движении оно опасно раскачивалось. Судя по запаху, внутри было очень грязно. Кто-то громко клюнул президента в шлем.
– Пошёл вон! – Катя обеими руками отпихнула мокрого вонючего птенца. – Кыш отсюда!
Птенец послушно отодвинулся от ребят, немного поворочался и уснул.
– Поразительный интеллект! – воскликнул Витя. – Он понимает человеческую речь и выполняет команды!
– Конечно, – согласилась Катя. – Если он людей жрёт вместе с их мозгами и умом… – Она ощупала гнездо. – Вот и косточки тут…
– Не может быть, – усомнился научный руководитель, трогая гладкую поверхность чего-то, что сунула ему Геракл. – У пернатых, Катя, нет зубов. Они пищу проглатывают, не жуя.
– Пусть только попробуют! – девочка потрогала правый бицепс. – Ещё посмотрим, кто кого проглотит.
Светало. Птенец сонно пошевелился и всхрапнул.
– Тут какая-то ошибка, – побледнел Спиноза. – Птенцы не храпят и не бывают такими огромными.
– Здоровый конь, – оценила противника Катя. – У бабушки телёнок и то меньше. И без перьев.
Птенец снова зашевелился и открыл глаза. Каждый из них был размером с суповую тарелку.
– Клёк! – он распахнул жёлтый клюв. – Клёк! Клёк!
– Катя, – шёпотом спросил Спиноза, – почему он так на меня смотрит?
Птенец кокетливо склонил голову набок. Вытянул тощую голую шею и игриво ущипнул научного руководителя за рукав белого халата.
– Ой! – пискнул Спиноза. – Кажется, у него есть зубы.
– Закрой рот, хищник! – подала команду Геракл.
Птенец заинтересовано повернулся к девочке и радостно заклёкотал. Поёрзал и неуклюже пополз к ней. Гнездо закачалось и съехало набок.
– Осторожнее! – Витя вцепился в сучья. – Вывалимся!
– Клёк-клёк-клёк! – птенец постучал зубами над Катиным ухом.
– Ах, вот ты как?! – ловким движением Катя ухватилась за клюв и сжала его обеими руками. Птенец помотал головой, пытаясь освободиться. Гнездо накренилось ещё сильнее.
– Отпусти его, Катя, отпусти! – Одной рукой продолжая держаться за сучья, другой Спиноза потащил птенца на себя для сохранения равновесия. – Мы разобьёмся!
– Лучше разбиться, чем быть сожратой! – гордо ответила девочка. – Ой! – дно под ее ногами затрещало. – Связать бы его чем-нибудь!
Птенец бешено бился.
– Катя! – крикнул научный руководитель. – Суй ему голову под крыло!
– Легко сказать! У меня руки заняты! Сам крылья ищи!
– Они по бокам, Катя! – оторвавшись от стенки, Спиноза зажал птичий хвост между ногами. – Вот, кажется, одно.
Изловчившись, он потянул за большое серое перо. Птенец забился еще сильнее и расправил над оранжевым шлемом крыло размером со школьную доску. Развернувшись вместе с клювом, Катя залезла под этот парашют и притиснула голову птенца к его боку.
– Отпуска-ай! – заорала она. И школьная доска больно хлобыстнула её по спине.
– Уф, – девочка выползла из подмышки и навалилась на крыло с наружной стороны. – Надо поприжимать, чтобы привык.
– Что ты, Катя, – Спиноза поправил шлем и отряхнул руки от пуха. – Он теперь в состоянии гипноза. И никакой опасности не представляет. Помнишь, мы с Петулей такой же опыт с петухом проводили. Только… – замялся он немного, – куриные, оказывается, гипнозу не поддаются.
Катя отошла от птенца и полюбовалась своей работой. Детёныш не шевелился.
– Какой ты умный, Витя! – восхищённо вздохнула Геракл. – Если бы не ты… А он ещё долго будет так сидеть?
– Как тебе сказать… – научный руководитель протер очки. – Точными данными учёные ещё не располагают. Более того, мы с тобой, вероятно первые провели эксперимент с представителями подвида э-э-э…
– Надо слезать отсюда, – Катя опасливо выглянула из гнезда. Далеко внизу заманчиво зеленела трава. – Ты не боишься?
– Нет, естественно, – ещё больше побледнел Спиноза. – Жаль, у нас нет никакого снаряжения. Альпенштока, например…
Геракл перевалилась через край и зацепилась за гнездо снаружи. Нащупала кроссовкой выбоину в камне и протянула Спинозе руку:
– Держись за меня.
Мальчик мужественно зажмурился и сделал шаг вперёд. Катя едва успела поймать его на лету и прижать к скале.
Спуск проходил тяжело. Над головами угрожающе раскачивалось гнездо. Ребята не успели пройти и полпути, как между сучьев показался жёлтый клюв птенца, потом раздался его громкий и обиженный клёкот. Сверху тут же реактивным гулом откликнулась мамаша. На скалу упала гигантская тень.
– Береги голову, Катя! – Спиноза вжался в камень.
Геракл закрыла оранжевый шлем своим телом. Птица спикировала вниз, прямо к ребятам. Её железные крылья скользнули по Катиной куртке.
– Ой, мамочки! – заверещала девочка.
– Прощай! – прохрипел полузадушенный Спиноза.
Катя перекрутилась вокруг своей оси и обернулась лицом к опасности, спиной прикрывая драгоценную голову научного руководителя. Птица поднялась в небо, сделала виток вокруг скалы и снова камнем обрушилась вниз, не отрывая от жертвы злобного взгляда. Острый клюв метил девочке прямо в сердце.
– А-а-а! – заорала Геракл.
Раздался выстрел. Другой. Третий.
На ребят посыпались перья. С жалобным клёкотом птица скрылась в гнезде.
Не удержав равновесия, Катя покатилась по откосу. За ней, прикрывая руками очки, кувыркался Спиноза.
– Ой, – девочка разожмурилась. – Витечка, ты живой?
Над ней склонилась знакомая усатая физиономия.
– Цел твой арап, цел, – солдат передёрнул затвор ружья. – Только поцарапался маленько.
– Дядя Тёркин! – обрадовалась Катя. – Как вы нас нашли?
– Кричали… – солдат сдвинул шапку на затылок.
– Нет слов, – Спиноза потёр коленку. – Даже не знаю, как вас благодарить за очередное своевременное спасение.
– Да брось, чего там… – Тёркин развязал мешок и дал ребятам по куску хлеба с солью. – Проголодались, небось. – Он расхохотался. – А уж как мы испужались! Я, арап, даже поперхнулся. Налетела Дива-птица – и всё. Ни тебя, ни девки.
– Точно! – Спиноза так обрадовался, аж вскочил. – Точно! Именно так называется этот подвид! Я читал его описание у Брема.
– А где Петуля с Пушкиным? – огляделась по сторонам Геракл.
– Вот туда пошли, – показал солдат. – Вас ищут. Мы на два отряда разбились… Держите прямо, там и обнаружите. А мне, арапы, пора. – Он взвалил мешок на плечо. – Бывайте!
И Тёркин, не оглядываясь, затопал по берегу.