Часть 3. Сарынь на кичку!
Глава 1. Зуб кашевара
– Не догнать, – задыхаясь от бега, пропыхтел Тёркин. – Дива-птица. Никак в гнездо ребят потащила. Плохи дела.
– Она их сожрёт? – испугался Петуля.
– Этого нельзя допустить, – вскочил Пушкин. – Мы тотчас же выходим на поиски.
– Слышь, арап, – обратился Тёркин к памятнику, – гнездо-то ёйное тут, в утёсах, искать надо. Ты с мальцом туда ступай, а я во-он там прочешу.
Солдат подтянул пояс и направился к дальнему холму. Александр Сергеевич и Бонифаций полезли на ближайшую вершину.
– Катька не пропадёт, – успокаивал себя Петуля, – а вот Спиноза! Заклюют ведь…
Камень пошатнулся, и бизнесмен едва не свалился со скалы. Александр Сергеевич успел схватить его за куртку.
– А может, и нет, – продолжал бормотать Бонифаций, оправившись от испуга. – Витька в этой… в технике безопасности… и Геракл его защитит…
Они поднялись на лысую гору. Над Волгой клубился туман. Волны казались серыми, тяжёлыми. Противоположный берег терялся в предрассветной мгле. В распадке между холмами что-то темнело. Оттуда слышались голоса.
– Гнездо! – обрадовался Петуля. – Нашли!
Он кубарем скатился по склону. Пушкин цеплялся руками за камни и старался не отставать. Но все же Бонифаций вырвался далеко вперёд.
В гнезде было многолюдно. Бизнесмен вкатился в толпу жертв Дивы-птицы. Все, как по команде, обернулись. Со всех сторон его окружали плечистые мужики, заросшие бородами и косматыми гривами.
– Что, проситься пришёл? – прищурился толстомордый дядька в кафтане.
– Мне ещё жизнь дорога, – огрызнулся Бонифаций, поднимаясь на ноги.
– А зачем тогда явился? – подал голос щупленький мужичонка.
– Дык… – двоечник оглядел толпу. – За Гераклом и Спинозой. Их ещё не сожрали?
– Кого-кого? – переспросил щуплый.
– Катьку и Витку. Он в таком шлеме «Харлей»… Его ни с кем не спутаешь…
Дядьки загоготали.
– Сожрали-сожрали. С кашею, – подтвердили они. – Вот Стешка варил, – и вытолкнули в середину круга долговязого парнишку.
– Будет брехать-то, – отмахнулся тот. – Только и знаете, что зубы скалить. Какой я вам Стешка? Не девка, чай…
– Ах ты, гад! – Петуля набросился на него с кулаками. – Такую голову сварить! Людоед! Маньяк!
– Что?! – вскипел мальчишка. – От такового слышу! – и заехал бизнесмену в глаз.
Мужики оживились.
– Ножку, ножку ставь! – подсказывали они Бонифацию.
– Под микитки хватай! – подзадоривали долговязого.
Петуля был сильнее, но пацан ловчее. Двоечник размахивался, а Стешка проскальзывал у него под рукой и больно пинал в ляжку. Но время от времени Петуле всё же удавалось его достать. Один раз Бонифаций так врезал, что Стешка свалился на землю, правда, успел ухватить обидчика за ногу. Пацаны сцепились в клубок и покатились. Зрители вошли в раж. Они кричали, свистели, улюлюкали и топали ногами. Увлечённые схваткой мужики даже не заметили, как сквозь толпу протиснулся вперёд большой чёрный памятник.
– Юноша, – обратился он к живому клубку. – Мы зря теряем время. – И легко оторвал Петулю от отчаянно защищавшегося парнишки.
Стешка шмыгнул носом и размазал по щекам кровь.
– Пусти, – вырывался из бронзовых рук Бонифаций. – Я его уничтожу! Шестёрка птицына! Спинозу сварить – это ж надо! А Геракла за что? Ей жить и жить! Пусти, я ему глотку перегрызу!
– Брехло! – Стешка выплюнул на ладонь выбитый зуб. – Никого я не варил! А жа жуб ты ещё ответишь!
– Каков молодец! – раздался голос из рядов зрителей. – Бойко бьётся! – И в круг выступил рослый мужик в красной рубахе. – Хочешь вором-разбойничком стать? Я б тебя взял!
Петуля всё ещё тяжело дышал.
– А это кто? – широкоплечий постучал по бронзовой крылатке. – Лыцарь?
Пушкин брезгливо отстранился.
Косой шрам на лице мужика побагровел. В глазах вспыхнула злоба.
– Ах ты, тварь немецкая! Не желаешь, значит, мараться об нас? Русским духом брезговаешь? Да знаешь ли, кто я таков? Я, – мужик со всего маху стукнул себя в кумачовую грудь, – сам атаман Ураков! Слыхал небось, немчура? На Волге меня всякий знает! Ни один рулевой не смеет ослушаться, коли выйду да крикну в голос: «Приворачивай!»
Он выхватил из-за пояса пистолет и направил на поэта чёрное дуло:
– Что, наложил в штаны, пёсий сын?
Гладкий ствол упёрся памятнику в грудь. В животе у Петули похолодело. Он решил вызвать огонь на себя:
– Эй!
Атаман обернулся.
– Не стреляйте, – вежливо попросил Бонифаций.
– Тебя, щенок, не спросил, – раздражённо бросил Ураков. – Тут моя власть. С тобой я после поговорю.
– Это не немец, – торопливо объяснил мальчик. – Это памятник. Статуя, значит… из железа…
Атаман опустил пистолет и недоверчиво осмотрел поэта.
– Ишь, – почесал он дулом шрам, – железный, значит… А чего тогда ходит?
– Мне почём знать? – пожал плечами Бонифаций. – Ну такой памятник, живой. Он еще стихи сочиняет.
– Ух ты! – удивился щуплый мужичонка. – Духовные?
– Про хазар, – кивнул Петуля. – Как ныне сбирается вещий Олег…
И он с небольшими запинками прочел первую строфу стихотворения про своего киевского партнёра.
– Как красиво! – ахнул Стешка. – Жа душу хватает!
– Аж в слезу прошибает, – с чувством подтвердил щуплый.
Атаман, видимо, смягчился. Он сунул пистолет за пояс и подобревшим голосом сказал:
– А про нас, лихих людей, песни знаешь?
Пушкин не ответил.
– Дядечка, – Стешка умоляюще посмотрел на памятник. – Рашкажи что-нибудь!
Поэт взлохматил его смоляные кудри:
– Не шуми, мати, зелёная дубравушка!
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати!
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью – самого царя!
Над Волгой рассвело. Стала видна противоположная сторона, далёкая, пологая, поросшая редкими деревьями. Река сверкала под лучами солнца. Играли блики на водяной стремнине. Билась о берег волна.
– Ещё первой мой товарищ – тёмная ночь,
А второй мой товарищ – буланый нож,
А как третий-от товарищ – то мой добрый конь,
А четвёртый мой товарищ – то тугой лук.
Раскатывался над водою, над камнями, над лесом бронзовый голос поэта. Разбойники слушали, затаив дыхание.
– Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умей ответ держать.
Я за то тебя, детинушка, пожалую,
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной…
Поэт замолк. И все молчали. Потом тишину прорезал свист.
– Судно! – крикнул дозорный. – Купецкое!
– Готовьсь! – очнулся атаман. – Поживимся добычею!
Разбойники нехотя поднялись.
– Брошьте, братцы! – вдруг остановил их Стешка. – Не надо. Взять нечего.
– А ты откель знаешь? – насторожился атаман.
– Так видно же, – Стешка вглядывался вдаль. – Вышоко на волне штоит.
– Правду говорит кашевар, – подтвердил щуплый. – Глаз-то молодой, зоркий.
– Не врёшь? – заколебался атаман.
– Вот те крешт, – побожился пацан.
– Здесь криминал, – шепнул Бонифаций Пушкину. – Пошли отсюда.
– Куда? – заступил дорогу щуплый. – Пускай духовное поёт.
– Спой! – подхватили голоса.
– Вот пристали! – с досадой сказал Петуля. – Ладно, прочтите им, только покороче.
Стешка не сводил с поэта восторженных глаз. Пушкин вздохнул и начал:
– Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном…
– Катька, Витька! – простонал Бонифаций. – Орел там их клюёт, а мы здесь…
Снова свистнул дозорный.
– Готовьсь! – скомандовал атаман.
– Брось, не штоит, не взять ничего, – Стешка даже не обернулся на реку. – Дальше, дяденька!
– Ну, – поддержали кашевара разбойники, не поднимаясь с мест. – Дальше, дальше!
Пушкин усмехнулся:
– Благодарная аудитория. Что ж, слушайте.
Как по Волге-реке широкой
Выплывала востроносая лодка,
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин…
Атаман Ураков так и подскочил.
– Ах ты, змеёныш! – бросился он к кашевару. – На груди тебя пригрел, а ты измену замыслил? Чуяло мое сердце, чуяло!.. Один струг пропустили, другой, а теперь ты на моё место метишь?! В Волге-матушке твоё место, на донышке!
Он выхватил пистолет и, никому не дав опомниться, выстрелил в Стешку. Петуля пригнулся и закрыл лицо руками.
– Ох! – дружно вырвалось из разбойничьих глоток. – Убил!
Бонифаций покосился на кашевара. Но тот стоял и не падал.
– Бах! – Ураков выстрелил прямо в Стешкину грудь из другого пистолета. Кашевар только захлопал глазами.
– Заговорённый! – закрестились разбойники. – Пуля не берёт!
Атаман в ужасе бросил пистолеты и первым рванулся вниз. Шайка кинулась врассыпную.
В распадке между холмов остались только трое. Два пацана и памятник.
– Не понял, – сказал Петуля, – чего это они свалили?
Пушкин расхохотался:
– Заговорённый, заговорённый! – он протянул Стешке руку и разжал кулак. – Держи на память. Это как мух ловить.
На бронзовой ладони лежали две сплющенные пульки.
Глава 2. Шаганэ из Шемахи
– Не могу больше, – пожаловался Петуля. – Ноги гудят.
Он присел на камень.
– Да, пожалуй, мы так ничего не добьёмся, – кивнул Пушкин. – Вон сколько холмов облазили. Ни Дивы-птицы, ни Катрин, ни Спинозы…
С самого утра, распрощавшись со Стешкой, рыскали они по окрестным утёсам, но ничего, даже отдалённо напоминающего гигантское гнездо, не видели. А над Волгой уже сгустились сумерки.
– Чё делать будем? – Петуля прислушался к своему животу. – И жрать охота.
– Отложим поиски до утра, – решил поэт. – В темноте одолевать кручи бессмысленно. Продолжим экспедицию завтра. Как знать, возможно, они ещё живы…
От разогретого за день леса подымался пар. Вода в реке была спокойной, тихой и прозрачной. Иногда над поверхностью скользила серебристая дуга рыбьего тела, во все стороны от неё разбегались круги.
– Рыбки бы, – Бонифаций завистливо проводил взглядом плеснувший по воде хвост.
– Можно и наудить, – согласился памятник.
– Чем? – безнадёжно спросил бизнесмен. – Хоть бы крючок какой был.
– Боливаром моим, – и, войдя по колено в воду, Александр Сергеевич ловко подцепил рыбину шляпой.
Бонифаций разжигал костер. Горький опыт с печкой не прошёл для Петули даром. Теперь он действовал по всем правилам. Сложил крест-накрест толстые поленья, накидал на них сухого мха, а сверху соорудил домик из тонких веточек. Оставалось только поджечь.
– Эй! – крикнул двоечник великому русскому писателю. – Вы, случайно, не курите?
– Курил, – отозвался Александр Сергеевич, выбрасывая на берег крупного осетра. – Но, к сожалению, спичек у меня нет. Впрочем, можно обойтись и без них. Поищи кремешек.
Под ногами перекатывались голыши. С Бонифация сошло семь потов, прежде чем он высек искру. И вскоре на берегу запылал маленький костёр.
– Завидую тебе, брат Петуля, – растянувшись на песке, поэт подпёр голову рукой и с удовольствием наблюдал, как мальчик уписывает за обе щёки печёную рыбу. – Волжская осетринка, скажу тебе, знатная штука. Жаль только, мне теперь не оценить её сладости…
– А вы попробуйте, – посоветовал Рюрикович, протягивая поэту кусок. – Вдруг пойдёт.
– Попробовать-то можно, да что толку? – отказался от угощения классик. – Я давеча в Коростене пиво пил. Но, представь себе, не ощутил ни вкуса, ни аромата. Не много радости быть бронзовым.
– Ага, – кивнул Петуля. – И я пиво пробовал…
– А я предпочитаю вино, – признался Александр Сергеевич. – Мадера, рейнвейн, клико… Поверишь ли, даже простое деревенское винцо может быть очень и очень тонким.
Статуя мечтательно посмотрела в тёмное небо.
– Бывало, в Бессарабии Никита наливает мне полную кружку с розовою пенкою… Выпьешь, закусишь брынзою и помидором – ах!
– Я один раз, – вспомнил Петуля, – в школе стих учил. Там ещё мужик со старухой пил. Говорит, горе, мол, у меня…
– Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя. Где же кружка?
Сердцу будет веселей,
– продекламировал Пушкин.
– Точно! – обрадовался Бонифаций. – Вам тоже наизусть задавали?
Пушкин рассмеялся:
– Да я, брат, с этой старушкой был коротко знаком. Это няня моя. Добрейшая была женщина…
– Слышь, – вдруг прервал его Петуля. – Тут кто-то есть.
Сквозь шорох волны пробивались неясные звуки, похожие на плач.
– Геракл это! – Бонифаций вскочил на ноги. – По Спинозе страдает!
Он бросился в темноту. Поэт выхватил из костра головню и поспешил за ним.
На берегу у самой воды билась в рыданиях женщина.
– Ай-яй-яй! – голосила она. – Ой-ёй-ёй!
– Не Катька, – разочаровался Рюрикович.
– Сударыня, – склонился над ней Пушкин, – вы нуждаетесь в помощи?
Женщина взглянула на него и вжалась в песок. Огромные чёрные глаза, подведённые сурьмой, расширились от ужаса, длинные ресницы затрепетали.
– Дэв! – прошептала она. – Иблис! Я уже умэр?
– Не бойтесь, – мягко сказал Александр Сергеевич. – Я не причиню вам зла.
– Лучше бы я умэр! – женщина забилась на песке, как рыба, выброшенная из воды. – Ай-яй-яй!
– Стоит ли так убиваться, сударыня? Вы можете поранить себя, – Пушкин передал Петуле головню, легко поднял незнакомку и понес её к костру. – Вам следует обсушить платье.
На всякий случай Бонифаций посветил в разные стороны. Но ни Геракла, ни Спинозы не обнаружил.
Незнакомка всё ещё всхлипывала. Одета она была непривычно. Поверх чёрных кос под прозрачным платком блестела маленькая шапочка. Из-под узкого платья с жемчужными пуговицами выглядывали узорные шаровары, перехваченные на щиколотках тугими манжетами.
– Ой-ёй-ёй, как я нэсчастны! – в такт рыданиям на женщине позвякивали кольца и браслеты. – Русска рэка нэ хочит мэня утонуть!
– Вы хотели лишить себя жизни! – поразился Александр Сергеевич. – Но отчего же? Вы так молоды, хороши собой…
Женщина автоматически поправила шапочку на голове и разгладила фату.
– Маладой – да. Хароший – да, – подтвердила она. – А Стёпка мэня бросыла.
– Куда бросила? – Петуля, как и незнакомка, сел по-турецки. – В воду, что ль?
Девушка метнула на него взгляд из-под длинных ресниц.
– В воду я сам сэбя бросыла, – объяснила она. – А Стёпка мэня совсем-совсем бросыла. Тэперь она Настька любыт.
– Вот в чём дело! – догадался памятник. – Любовный треугольник. И наша красавица оказалась третьей лишней.
– Настька лишний! – обиделась красавица. – Простой дэвка, немытый… А я – княжески дочь. Ой-ёй-ёй! Зачэм я Стёпка повэрил? Зачэм от папка-мамка ушёл? Зачэм родина оставил? Ай-ай-ай! Шемаха! Шемаха!
– Вы, сударыня, персиянка? Попали в плен?
– Сам из дома ушёл, – не дожидаясь приглашения, незнакомка двумя пальчиками взяла рыбину, отщипнула и отправила в рот малюсенький кусочек. – Повэрил и ушёл. Стёпка шубы дарыла, шапки дарыла, цацки дарыла… – женщина в сердцах сдёрнула с шеи ожерелье и бросила его в костёр. Перламутровые бусинки блеснули и раскатились по красноватым углям.
– Не-ет! – Петуля бесстрашно бросился в огонь. – Это ж таких денег стоит!
– Зачэм мнэ дэнэг? – персиянка стянула с пальца рубиновый перстенёк. – Мнэ нэ нада дэнэг!
Двоечник быстро выхватил у неё перстень и напялил себе на мизинец.
– Мнэ нада любов, – доверчиво сказала ему персиянка и протяжно всхлипнула.
– Ну полно, полно, – успокаивал её Пушкин. – Вы ещё будете любить и не раз. И недостатка в поклонниках, поверьте, никогда не почувствуете.
– Ага, – кивнул Рюрикович. – Вы такая… э-э-э … гламурная.
– Ты так думать? – кокетливо улыбнулась ему княжна. – Ты хорошая. Как тэбэ имя?
– Он Пушкин, – уважительно показал бизнесмен на статую. – А я Бонифаций. Петуля, значит.
– Пэ-ту-ля! – пропела незнакомка. – А я Шаганэ.
– Тоже красиво, – оценил Рюрикович.
– Хочиш, я тэбэ спою, – неожиданно предложила женщина, – а, Пэтуля-джан?
Не дожидаясь ответа, она поднялась и легко, почти не касаясь земли, закружила вокруг костра, выделывая руками кренделя:
– Стэп да стэп кругом, ай-яй-яй,
Путь далёк лэжит…
– Там, в степи глухой, – подхватил ломким баском Бонифаций, – помирал ямщик!
– Браво, браво! – зааплодировал Александр Сергеевич. – Неплохой, право же, дуэт сложился!
Перевалило за полночь. Персидская княжна сладко дремала у огня, набросив на плечи Петулину куртку. Бизнесмен то и дело заботливо поправлял её на женщине. Спать он не решался. Кто её знает, эту иностранку, вдруг она снова решит утопнуть вместе с его запасом пушнины?
– Вот неожиданность, – посетовал поэт, кивая на Шаганэ. – И довольно некстати. Как с ней поступить? Не бросать же здесь, в самом деле…
– Ага, – усилием воли Рюрикович отгонял от себя сон. – Может, её домой послать, в Персию ихнюю?
– Шемаха, Шемаха, – бормотала во сне красавица. – Вах! Вах!
– Бах! Бах! – постреливали в огне последние жемчужины.
На берег равнодушно набегали волжские волны.
Глава 3. «Не видать тебе подарка…»
Не открывая глаз, Бонифаций протянул руку и пощупал Шаганэ. Пушнина была на месте. Персиянка хлопнула длинными ресницами:
– Петуля-джан! Ку-ку!
– Ку-ку, кукареку, – отозвался Рюрикович, стаскивая с неё куртку.
– Княжна явно благоволит к тебе, брат, – заметил Александр Сергеевич.
– Жэниться хочу, – подтвердила Шаганэ и пощекотала травинкой бизнесменский нос.
Уши у Рюриковича зарделись.
– Я, это, не могу… – стал оправдываться он. – У меня уже есть… Малуша…
– Вах-вах, – закручинилась шемаханская княжна. – И ты мэнэ бросыла, Пэтуля-джан.
Её лицо страдальчески сморщилось. На длинные ресницы накатила слеза.
– Ради бога, сударыня, – торопливо сказал Пушкин, – без сцен. И, прошу вас, больше не надо топиться.
– Чё рассиживаться? Пошли, – бизнесмен поднялся и потопал по берегу. Закутавшись в фату, Шаганэ засеменила следом.
Вся компания двинулась вниз по течению и очень скоро вышла к большому селу с пристанью, у которой покачивались на привязи суда. Увидев обрыв над Волгой, Шаганэ снова взрыдала:
– Здэсь мэнэ Стёпка бросыла! Ай-яй-яй!
На шум из сторожки выглянул сгорбленный старичок.
– Чего надо-ть? – дружелюбно спросил он.
– Здравствуй, брат, – начал было Пушкин. – Не подскажешь ли…
– Чур меня! Чур! – с неожиданной прытью дедок заскочил обратно и захлопнул за собой дверь.
Александр Сергеевич постучал в окошко:
– Мне бы только справиться…
– Сгинь, нечистая сила! – крикнул старик, не показываясь.
– Вот темнота! Пушкина не узнать! – Петуля забарабанил в дверь. – Дед, а дед! Как в Персию проехать?
Дверь чуть приоткрылась, и в щели показалось ружейное дуло. За ним медленно высунулся лодочник. Увидев живого человека, он приосанился:
– Караван нынче собирается, – старик перевёл дуло на стоящие неподалёку суда. – Никита Афанасьев с посольством.
– Нам бы билетик. Тётку отправить надо, – объяснил Бонифаций, кивая на княжну.
– Заплотишь купцу – отвезёт, – ответил старик, немного освоившись и с любопытством поглядывая на Пушкина. – А ентот кто?
– Пушкин, – со значением сказал Петуля. – Известно, кто. Да ты не бойся, дед. Он мужик свойский. Только железный.
Всё еще держа пищаль наизготовку, лодочник вышел из сторожки.
– Ну, здоров будь тогда, – приблизился он к Александру Сергеевичу. – Это ж как тебя угораздило?
– Таким уродился, – усмехнулся поэт. – Ты вот что скажи, любезнейший: не видал ли кто в округе двух ребят нездешних? Девочку и мальчика? Мы их разыскиваем.
– Их птица унесла, – вмешался Бонифаций. – Здоровая, как самолёт.
– Сказывают, – добавил Александр Сергеевич, – будто гнездо её где-то в этих местах.
– А-а… – старик прислонил пищаль к стене и потеребил бородёнку. – Дива-птица, что ль? Видывать не приходилось, но слыхивал, там, – он показал вниз по течению, – в аккурат под Астраханью, гнездовье её.
– А где эта Астрахань? – нетерпеливо спросил Петуля.
– Да не близко. Почитай, в самом устье…
Пушкин с Рюриковичем переглянулись.
– Три билета, – упавшим голосом сказал бизнесмен. – Кому платить?
Купец Никита Афанасьев оказался сговорчивым. Оглядев компанию, он сразу согласился на предложенные Бонифацием условия. Проезд обошелся в один-единственный перстень, который неизвестный Стёпка подарил княжеской дочери.
Плыть было жарко и скучно. Петуля без всякого интереса глядел на правый берег, пологий и пустынный. Иногда там показывались унылые деревни, бредущие с вершами рыбаки или волочились навстречу баржи. Их, точь-в-точь, как на картинке в учебнике, тянули на канатах понурые бурлаки. По левому борту шли сплошные безлюдные обрывы. Противно кричали толстые чайки.
– Тьфу, – сплюнул Петуля.
Плевок немного покружился за кормой и отстал от корабля.
– Никита-джан! – пропел за его спиной знакомый персиянский голос. – Ку-ку!
– Ку-ку, красавица, ку-ку! – рассмеялся купец.
– Раскуковались тут! – Петуля снова сплюнул, но неудачно. Ветер бросил слюну в его же собственное лицо. Бонифаций с отвращением утёрся и пошёл искать Пушкина. Поэт беседовал на каком-то иностранном языке с важным толстым послом.
– Ну завон лепистоль дипломатикь де тсар рюс Жан Трезьем. Везём дипломатическую почту русского царя Ивана Третьего, – доверительно сообщил памятнику иностранец. – Пур нотрэ прэнс…в смысле, нашему князю…
Пушкин ничего не успел ответить, потому что над его головой со свистом пролетела пуля. Александр Сергеевич толкнул Петулю на палубу. Рядом тяжело плюхнулся посол.
– Сарынь на кичку! – крикнул чей-то зычный голос. – Заворачивай!
Корабль покачнулся. Об его борт ударилось другое судно.
– Лё корсар, – прошептал посол Петуле в ухо. – Лё пират!
Бонифаций не видел, что делается у него над головой. Он только слышал выстрелы, ругань и глухие удары. Потом всё стихло.
Кто-то схватил мальчика за шиворот:
– Вставай!
Бизнесмен попытался вырваться. Больше всего Петулю беспокоила судьба пушного запаса за подкладкой куртки. Его поставили на ноги и потащили к борту.
Пленных выстроили в ряд на палубе пиратского челна. В кресле перед ними сидел человек в синем бархатном кафтане, погружённый в глубокую задумчивость.
– Привели, Степан Тимофеевич, – почтительно доложил щуплый кривоногий старикашка, который показался Петуле смутно знакомым.
Атаман поднял на пленников тяжёлый взгляд. Вдруг его чёрные глаза расширились.
– Стёпка! – восторженно взвизгнула Шаганэ. – Дарагая! Зачэм ты мэнэ бросыла? Харашо, что я нэ умэр!
– Опять ты? – побледнел главарь. – Откуда взялась?
– Я хатэла патапыть сэбя Волга-мат! – метнулась к нему княжна. – Но мэня нэ дала Пушкин-джан и Пэтуля-джан. И вот я опьят с тобой!
– Где этот Пушкин, сукин сын? – атаман стукнул кулаком по подлокотнику. – Найду – шкуру спущу!
– Вот она! – радостно защебетала персиянка, показывая на памятник. – А вот – Пэтуля-джан!
У атамана отвисла челюсть.
– Совсем не изменился, – вытаращился он на Бонифация. – Это ж сколько лет прошло?
– Будь здоров, Степан Тимофеич Разин, – подал голос Пушкин.
– Дяденька! – пролепетал атаман.
– Стешка, что ль? – сообразил Петуля. – Ёлки зелёные, что с тобой?
– А с тобой что? – атаман изумлённо пощупал Бонифация. – Не растёшь?
– Только без рук! – бизнесмен отпрянул и поплотнее запахнул дорогостоящую куртку. – А чё мне расти со вчера?
– Шутишь? – с надеждой спросил Разин. – Почитай, лет двадцать пролетело.
– Какие шутки? – разозлился Рюрикович. – Забыл, что ль? Вчера утром я тебе зуб выбил. А у меня, глянь, – он засучил штанину, – во какой синячище остался!
Щуплый старикашка присел на корточки и внимательно изучил повреждённое место.
– И вот этого сморчка я вчера видел, – вгляделся Петуля в знакомую плешь.
– Не иначе, как чародейство, – объявил щуплый, поднимаясь. – Заговорённый.
– Ох, – Разин снял шапку и утёр пот со лба. – От сердца отлегло. Дяденька, – он кивнул на поэта, – и тебя, выходит, заговорили… Ну что, пацан, может, подерёмся?
– Нэт! – Шаганэ упала в ноги атаману. – Нэ бэй, Стёпка! Нэ губи! Пэтуля-джан хароший! Он мэнэ к тэбэ привел!
Щуплый неодобрительно покачал головой:
– Ишь, какая навязчивая! Стыдно, девка ведь. Сказано тебе было: иди, мол, на все четыре стороны, а ты… Эх! – он в досаде сплюнул, обернулся к атаману и предложил: – Степан Тимофеич, может, камень к ногам и за борт? А? В набежавшую волну?
Разин задумался.
– Не стоит, – негромко сказал Пушкин. – Пускай лучше у меня будет ещё одна досадная неточность. И без того молва уже вовсю трезвонит.
– А что говорят? – заинтересовался атаман.
– Говорят, будто ты погубил девицу, – уклончиво ответил поэт. – Волге-матушке, мол, ею поклонился.
– Вот ведь люди! – Разин сдвинул шапку набекрень. – Мирская молва – морская волна. Накатила и убежала. А вот не возьму грех на душу! – Он оглядел пленников. – Эй, купец, поди сюда!
Афанасьев выступил из ряда.
– Жалую тебя, купецкая душа, подарком, – Стенька подтолкнул Шаганэ к Никите. – Жалую тебя персиянскою княжною. И отпускаю с миром. Женись на ней и больше мне не попадайся!
– По рукам, – согласился купец, принимая персиянку в объятия.
– Перфэман! Манификь! Восхитительно! – воскликнул толстый посол, обращаясь к памятнику. – Иль э ль ом трэ гран! Это великий человек!
– Ля натюр ларж! Широкая душа! А как же! – с гордостью ответил поэт.
– Прощай, Стёпка! – персиянка послала Разину воздушный поцелуй. – Никита-джан, а ты мэнэ будешь цацки дарыть?
– Буду-буду! – пообещал Афанасьев.
За купцом последовали корабельщики и посол со свитою.
– Лучше бы всё-таки её за борт, – провожая глазами шемахинскую красавицу, с сожалением сказал щуплый. – И без добычи остались, опять же…
– Будет тебе добыча, – пообещал Степан Тимофеич. – Мало, что ль, судов по Волге ходит? А то пойдем к Астрахани…
– И нам как раз туда нужно! – обрадовался Петуля. – За Гераклом и Спинозой.
– А! – вспомнил атаман. – Друзья твои… Тоже, поди, заговорённые.
Петуля пожал плечами. Он не знал, как получилось, что со вчерашнего дня для кашевара Стешки прошло целых двадцать лет и он из пацана превратился в бородатого мужика. Эх, был бы рядом Витька, он бы всё объяснил!
Подул ветер, подняли паруса. Струг развернулся и поплыл вниз по течению.
– Так вот ты какой, брат, – сказал атаману Пушкин. – Много я о тебе слыхивал, да не думал, что доведётся встретиться.
– Я тебя тоже не раз вспоминал, – улыбнулся Разин. – Гляди!
Он расстегнул кафтан, оттянул ворот рубахи, и Петуля увидел коробочку, которая висела у Степана Тимофеевича на груди. Щёлкнула крышка. В ладанке лежали две сплющенные пульки.
– Те самые, – объяснил атаман. – Помнишь, дяденька, ты меня и впрямь заговорил. С той поры ни в огне не горю, ни в воде не тону. Не берут меня ни клинок, ни пушка.
Он сунул ладанку под рубаху, застегнул кафтан и попросил Пушкина:
– Спой что-нибудь….
Хлопал парус. Бурлила вдоль борта вода. Клонилось к закату солнце. А над Волгой-рекой разносился голос поэта:
– Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил, —
На большой мне, знать, дороге
Умереть Господь судил…