Крылатое человекоподобное существо. История одной семьи

Каля привстала над столом. Летчик, почти болезненно отмечавший все её движения, вздрогнул: ему показалось, что девушка приподнялась вместе с креслом, такою силой повеяло от неё разом с грубоватым запашком дешёвого одеколона. Покатые плечи, следом узкая талия выросли над столом – очерк силуэта не имел ни единой неточности, как чертёж невиданной машины, да не будет это дурно понято.

Илья истолковал его вздох иначе и посмотрел торжествующе. По говору за столом лётчик понял, что готовится что-то, известное всем… его вовлекали в семейную шутку и от этого густого духа тайны он растрогался, ибо он был такой человек.

Кусок пробки также поднялся над бутылкой, вывинчиваясь в воздух, жидкость толкала его. Илья одними губами произносил сокровенные слова, корча арлекиновы рожи и пялясь на сестру огненными глазами. Бутылка ездила в его руках, подымаясь вбок в сторону, где сидели дамы. Поля изнывала от мелкой мармеладной радости. Анастасия, сидевшая на углу, подняла глаза – она не улыбалась, но глаза были мягко веселы.

Вслух он процитировал:

– И пробка в потолок.

Поднявшись в воздух, и, как показалось лётчику, зависнув на долю мгновения, сходный с пулей, кусок дерева полетел к Калерии через стол. Она вскочила, сдвинув креслице, и не отбежала, а отпрыгнула в угол комнаты, за диван. Оттуда она не взвизгнула, а прорычала что-то, исподлобья глядя на Илью.

Поля со смехом пошарила и раскрасневшаяся, с выбившейся на бледный лоб прядкой, показала выуженную из-под кресла Калерии пробку.

Все смотрели на неё секунду, потом повинуясь бровям Ильи, перевели взгляды на лётчика, оказывается, воздвигшегося во весь немалый рост и чуть скосившись над столом. Этакая мачта, устоявшая в шторм.

Громовой хохот обрушился на стол: яблоки дрожали. Илья ржал во всё горло, нескупо показывая рот, набитый зубами – желтоватыми, хорошими, виднелись даже клыки – приострённые, как у оборотня, про которого рассказывала Оля Доннерветтер неискушённому сотруднику. Блестели дурным светом глаза.

Девушки засуетились. Поля тянулась, откидываясь на кресле, и уговаривала Калерию не серчать.

– Вечно спектакль играют.

Лётчик оглядчиво сел, стараясь не грохнуть стулом.

– Что ты, Каля… – Щебетала медсестра.

Калерия вернулась за стол суровая и такая красивая, что у бедного лётчика язык присох к гортани, когда она, обводя стол тёмными от страха и гнева глазами задела его – по рыжей щётке надо лбом и портупее, матово блестевшей от светящего в углу рыжего абажура.

Бокалы были заполнены всего на одну шестнадцатую, но то было шампанское, притом хорошее. Золотые кружочки плавали над столом, когда все повторяли одно слово:

– Победа… Победа…

Илья указал:

– Мы все мал-мала делаем… а вот человек…

Лётчик холодно молчал, тяжело смущаясь и получая от этого удовольствие. Калерия оглядела его красные губы, очень точно очерченные, тонковатые, и длинный, как он сам, подбородок. Поля толкнула Анастасию. Олюшка прохладно рассматривала Поленькины пожимающиеся плечи, сидя ровно и вольно в кресле.

– Почему вы стали лётчиком? – Спросила Поля.

Илья метнул на неё взгляд владельца кукольного театра и, разглядывая под столом бутылку с Чёрной Стрелой, назидательно молвил, пока рыжий мучительно искал слова для ответа на глупый вопрос:

– Как говаривал первый любавичский ребе – не задают вопросов о причинах желания.

Он вертел ненужный уже штопор.

Калерия с сожалением подумала о шампанском, которого более не было.

– А что, маиор, – вдумчиво подмигивая, заметил Илья, – случались ли вам всякие штуки?..

Майор посмотрел на инструмент в его руке.

– Увы.

Поленька, с красными маленькими ушами, вмешалась, поставив оба свежих розовых локтя на скатерть:

– Ох, вы, верно, всякие фигуры умеете, Вар… Валериан, м-м…а?

Илья сухо переспросил:

– Так что, насчёт фигур? Сколько и как?

Калерия рявкнула:

– Переключите на другой канал, пожалуйста.

Она спихнула Поленькин локоть, второй, подкосившись, съехал сам.

– Я имела в виду мёртвую голову… то есть, петлю. – Растерянно бормотала Поленька. – Штопорок…

– К сожалению, – ловко двигая бокал, проговорил Валерьян Львович, переглядываясь с Ильёй, – это распространённейшее и, увы, пагубное заблуждение… штопор не является фигурой, – он запнулся, Илья строго подкивнул, – высшего пилотажа. – Потерянно договорил лётчик и забормотал что-то вроде «прямой штопор» и «шутка ли, шутка…»

Он помялся.

– А что, не выдумка то, что я слыхал в городе?

– Насчёт чего-с?

– Будто гигантские кости нашли во время раскопок… где-то наверху.

Все подумали о лиловом сумраке в горах, и лётчик, знавший одиночество полёта над землёй, вздрогнул. Его настроение передалось всем, даже Поленька притихла и перестала щипать вяленый кишмиш из тарелки, которую Оля придвинула ей, а Калерия отодвинула.

Илья провёл рукой за распахнутым воротником. Калерия недовольно сказала:

– Некому позаботиться, так сам застегнись. Взгляни на майора, вот воплощённая опрятность.

Она повернулась к лётчику:

– Он галстук в кармане носит. Чуть начальство – тащит, стыдно сказать, откуда и разглаживает на коленке.

Слегка мятый воротник Ильи затрепетал от скрытого смеха.

– Да, люди ноне холодны, нету самаритян…

– Как же. – С другого конца стола возразила Калерия. – А веснушки, косы по сию пору и прочее?

Лётчик прислушивался, чувствуя себя без малейшей неловкости – ему казалось, что он провёл полжизни на этой терраске. Он позволил себе спокойнее взглянуть на тот конец стола.

– Вам так платье идёт. – Глупо улыбаясь тонким ртом, прочирикал этот обречённый.

– Это моё… – Слабо и будто против воли проговорила Поля.

Дальнейшее сделалось необыкновенно быстро и, как успел подумать ошпаренный впечатлением лётчик – пунктуально.

Калерия поднялась из-за стола и, стащив через голову платье, подала Олюшке:

– Передай ей, будь добра.

Коттедж с привидениями

За столом стало тихо, будто кто ещё пришёл, из тех, кого надо спрашивать, кто ты и откуда. Илья беззвучно строил гримасы лётчику, захлебнувшемуся в воспоминаниях о фигурах высшего пилотажа. Тот с усилием отвёл глаза.

– Вот что бывает, Поленька, – негромко резюмировал Илья, – когда одна красавица позавидует другой. Это, милая, смертный грех. Как сын жреца вам говорю.

Поленька зарыдала в голос, взлетела, обидев довоенный, с лирной спинкой стул, и помчалась в комнату.

– Э, она ребёнка разбудит. – Вставая и с неудовольствием глядя на Илью, проворчала Оля.

Она тихо вошла в комнаты.

– Ничего. – Вслед утешил Илья. – Позволь мужчине увидеть, как плачет девушка. Редкостное очищающее зрелище и этап созревания.

Калерия молча опустилась в кресло.

Лётчик выглядел так, будто над ним заклинание сотворили. Это была мысль Ильи, а вслед за ней пришла другая, благодетельная. Он без мимических сигналов протянул, а лётчик без разговоров осушил до краёв полный бокал страшного чёрного вина. (Шампанского ведь уже не было.)

Это несколько привело полузадушенного в чувство.

Оля, выйдя и обнимая одной рукой Полю за талию, другой бросила Калерии халат.

Та облачилась в него, не вставая и нарочито, как показалось Оле, неуклюже разыскивая проймы и продолжая смотреть перед собою.

Разговор постепенно восстановился, благодаря непритязательным шуткам Ильи и ужасному вину, щедро пошедшему в ход вслед за уничтоженным шампанским. Девушки, правда, от добавочного блаженства отказались.

Летчик, улучив минуту общего разговора, когда внимание девушек всецело переключилось на Илью, перегнулся к Оле.

– А что потом было с авгуром Прокопием … – Начал он и пожалел, ибо тут же Поленька прислушалась. Тем не менее, она продолжала всхохатывать на шутки Ильи о подробностях жизни потусторонних существ из фольклора, сталкивающихся с представителями города в некоем месте, где обитатели всех измерений одинаково беззащитны перед обстоятельствами.

Оля с королевским бесстрастием потребовала:

– Сигарет ваших мне дайте, лётчик.

Он вывинтился из-за стола и отошел к куртке. Оля встала за ним.

– Да нет, вот они.

Беседа за столом продолжалась вокруг ни на что не обратившего внимания Ильи.

– А ничего. – Молвила Оля, принимая сигарету нежными пальцами и с видом знатока обнюхивая туго набитую трубочку с золотым логотипом в виде крыльев.

– Надеюсь, вы не покупали их у местных. – Окликнул через стол Илья.

– А что?

– Тогда вы точно узрите привидений. – Отвечал Илья и продолжал рассказывать, как существо, размахивая крыльями, говорит: эге, амиго, культур-мультур тебя не учили в твой шайтанский школа.

– Эй, тут не дымить, яко бесы – Воскликнула Каля, следившая за рассказом с удовольствием – она любила брата несмотря ни на что, как самоё себя.

Тем временем, лётчик и Оля вышли на крыльцо, лёгкий холод спящего виноградника с угасающим месяцем взволновал девушку и молодого человека. Они вскользь оглядели друг друга, и лётчик воодушевился: красота гражданской жизни в разных ликах представала перед победителем. Скользили тени рогатых и крылатых оленей: таковы были шутки первой весенней луны и принадлежащего ей сумрака.

Но, несмотря на лаконизм олиного ответа, разговор только начался.

– Тогда – ничего. Ничего не было. – Пуская тонюсенькую струйку, сама

себе объяснила Оля.

Она указала на тонкий серп в смутно шевелящемся винограднике на столбах. В сумраке возникла и погасла красная трасса сигареты.

– Новолуние… всегда мне тяжело в такие ночи. Здесь дурное новолуние, знаете?

Она продолжала:

– И вообще у Илии такая манера рассказывать. О своём отце говорит, как об актёре… строго говоря, тому, и вправду, предлагали театр – голос зело сладок, густ. И был он довольно молод… когда…

Лётчик горячо усмехнулся.

– Я, Ольга Павловна…

– Олюшка.

Он вскользь посмотрел на просвечивающие под светлым платьем милые, очень стройные ноги – пряменькие, и Оля улыбнулась в дым.

– Так вот. Я ж не злыдень какой. – Сказал Валерьян. – Я абсолютно согласен с тем сказочным существом, которое изобразил Илья. Пуще горькой редьки мне эти, получавшие отличные оценки в шайтанской школе.

Оля взглянула, подвигаясь в круг света от маленького фонарика, укреплённого ещё Борисом в ветвях виноградника – проволока припутана к лозе накрепко.

– А вы хоть ели горькую редьку? Местная хороша – горло дерёт, нечисть выводит… у Поли спросите. Только не при Илье – а то он распишет вам некоторые её свойства

– Чьи?

Оля подвигала сигаретой.

– Я про редьку говорила.

Лётчик выслушал.

– Я, – поведал этот славный парень, – пробовал и горькую редьку.

Она полуобернулась.

Из окна донёсся яростный на все голоса звук, как пред концертом, когда пробуют инструмент: смеялись. Над всем воспарил звучный женский гоготок, от которого вздрогнули плечи лётчика.

Лётчик вдруг посмотрел на смещающиеся тени под виноградником. Тревожимые согнутой иголкой еле приметного месяца они пробирались по дворику до самой живой изгороди.

Она заметила его взгляды и пояснила сигаретой:

– Ныне виноградник не обрезан. Борис сам не обрезал никогда, звал одного местного. Ну, а мы не нашли, запропастился куда-то. Так что Чёрная Стрела под вопросом.

– Да, искусство. – Неуверенно похвалил лётчик.

Оля прислушалась.

– Веселятся. Что там ещё Илья сочинил? Второй-то бутылки нету, это он ради вас.

– Честь. – Серьёзно заметил рыжий парень и снова поглядел на тень, торопящуюся с волочащимся хвостом жимолости от калитки. – Вы никого более не ждёте?

Оля пожала плечами.

– Кого же? Вся наша банда в ссоре… ах, я хотела сказать, в сборе.

Насмешливо прищурилась в дыму.

– Извините… словечки… это всё Илья… веселит он нас… потешный мужчина…

– С кем поведёшься, – сообщил Валерьян.

– Верно – Кивнула Оля. – Ну, так вернемся к ним… а то не все смеются.

Валерьян хотел возразить, но на что, собственно. Шагнул, чуть не оступился. Почувствовал Олины пальцы на рукаве.

– Вы в воздухе так же широко шагаете?

Неловкий смех был ответом.

– Рост проклятый.

– Ах, да… Ноги мешаются, да?

– Да, бывает.

– Ах, не всегда на земле нам мешают наши тела.

Молчание явилось кем-то третьим между ними. Оля смотрела так, ну видит в темноте барышня.

– Странные вы какие-то. – Хмуро сказал лётчик. Он помрачнел и рыжина его погасла.

– Ну, ну.

– Но красивые. – Смешавшись и подставляя себя фонарику, так что заблестел погон, простил рыжий.

Оля увела его в дом и вовремя, кажется.

– К слову, о страшных существах, господа. – Возвысил голос Илья и все, не сразу затихнув после предыдущей шуточки, прислушались один за другим к посерьёзневшему властному и насмешливому голосу.

– Давеча слышал я, что вводят войска.

– Фронт разве переместился?

– Фронт не переместился… говорят, внутренний враг оживился на пограничье с некоей территорией. В горах усиленный патруль.

– Что значит оживился? – Придралась Калерия. – Он, что, мёртвый был?

Илья взглянул на лётчика

– Вот вы, Валерьян Львович, что скажете?

Тот пожал плечами, Поля протянула ему яблоко через стол.

– Да, был такой разговор.

Калерия, неподвижно обхватившая бокал, подняла голову и палец.

– Что? – Спросил Илья, отменив собственную реплику, адресованную лётчику.

– Вы слышали?

Поля, сидевшая с открытым ртом и внимавшая Илье, насупилась.

– Ну, хватит. Ты и десять минут назад жаловалась, что тебе слышится что-то.

Она обхватила себя, как дриада над собственным деревом.

– У меня мурашки везде бегают.

Калерия не слушала, глядя в темноту окна. Лётчик заметил, что у неё шевельнулось розовое маленькое ухо под волосами.

– Вы что-нибудь видели? – Обратился Илья к Оленьке и лётчику.

Оля недоумённо приподняла плечо и взяла яблоко, прижав его к щеке.

– Нет…

– Местные разочарованы, – нудил Илья. – Сначала пришли с плотиной и водопроводом, с йодом и ватой… и блаженным медицинским спиртом, – Поля высунула кончик языка, – да-с, пришли.

– А что? – Спросила Поля.

Молчавшая Анастасия заговорила нараспев, тихо и внятно:

– Девочки надрываются на полях, где растут прекрасные, но чудовищные цветы… эти цветы сами не раскрываются, и они должны разнимать острые, как бритва, лепестки своими руками.

Олюшка сурово взглянула на неё:

– Они и раньше надрывались.

– Но раньше Баалзеб так часто не спускался с вершин. – Обыденно ответила Анастасия.

Все замолчали. Вдалеке постучали деликатно калиткой. Илья встрепенулся и, радуясь возможности прекратить разговор о Баалзебе, спускающемся с вершин, – и местные, и те, кого называли «чужаками», не любили таких разговоров, считая их дурной приметой, – помахал рукой – я сейчас – вышел.

Калерия прислушалась. Продолжая слушать, поднялась и выглянула во внешний двор, приоткрыв дверь веранды и напустив холодку, который не понравится кокону в сундуке. Плоховато видно в новолуние, но всё же за теневым форпостом живой изгороди мелькнули две фигуры.

– Как наш малыш? – Мягко спросила Анастасия.

Калерия мрачно взглянула на неё.

– Недавно домой не хотел идти. Камень подобрал и показывает мне.

Она занесла руку.

– Недурно. – Мурлыкнула Оля.

– Да, недурно. – Подтвердила Калерия.

– Эта беленькая крошка с толстыми щеками и бессмысленным взглядом зелёных глаз заполнила наши сердца. – Низко склонившись над пустым бокалом, Анастасия выглядела вовсе не грустной.

– Беленькая крошка, гм-м… – Проурчала Оля. – С ней трудно порой, но мы без неё никто.

Калерия посмотрела на неё.

– Кто-то, – сказала она, поворачиваясь к лётчику всем телом, – из нас всегда берёт на себя реплики Ильи, когда он выходит.

– Обычно это бываешь ты. – Заметила Оля.

– Где, кстати, он. – Анастасия заботливо отирала виноградный сок со щеки Поленьки.

– Он на вас похож? Ребёнок?

– Да… – Неопределённо согласилась Калерия и посмотрела опять на Олю.

Та сделала жест – молчу.

– Зимою я в конторе работала. Определили его в ясли. Однажды я не могла его отвести. Донесла до прямой дорожки и говорю: «Иди». Машин не было, знаете. Вот он пошёл – я смотрю. Ну, и ушла. Ну, он двинул, и тут с ним по младенчеству… я вовремя не высадила. Так вот, он в ясли не пошёл, а пошёл в контору. Как он помнил, где это, не ведаю. Ну, пришёл и зашёл.

Анастасия, слушавшая с упоением, вмешалась:

– Женщины были в восторге.

– Мы там воды нагрели… но, а потом, как сели за столы, так у всех зубы застучали: как мог двухлетний ребёнок прийти за квартал туда, где был один раз?

– Сильный характер. – Пробормотал внимавший рассказу о штанишках человек со звездой.

– Но вообще-то я дочку хотела.

Анастасия обратилась к сестре:

– Лерик, расскажи нашему новому другу о пророчестве.

Поля ударила ладошкой по столу:

– Не смей! Суеверия тут разводить! Командиру и слушать такое нельзя!

Каля посмотрела на сестру мимо бушующей сестры милосердия и лётчик в который раз подивился, какой немилосердной может быть эта молодая женщина, чья красота воспринималась как ожог. В глубине её души словно лежал чёрный камень и смутно возникал сквозь туман.

– И не подумаю. – Оскорбительно равнодушно процедила она. – Полька в кои-то веки права. Ему не подобает вздор слушать.

Поля захохотала. Анастасия ещё погляделась в зелёные раскосые и непроницаемые глаза сестры и, повернувшись к лётчику, заговорила непринуждённо:

– Так слушайте.

Поля открыла ротик и цоки-цок, закрыла. Каля вопреки тираде молчала угрюмо.

– Нашему крошке однажды цыганка нагадала… вы любите цыган?

– Да. – Его голос звучал искренне. – Они такие свободные… и в тоже время, когда смотришь на их кибитки и яркие платья, чувствуешь опасность.

– Это хорошо и вы всё верно сказали. В нашем городе они редкие гости. Когда малышу было несколько дней от роду, Калерия и Борис прощались на вокзале. Борис склонился над ребёнком на руках Калерии… вот этой, которая сейчас делает вид, будто потеряла слух и дар речи. А как вы видите, сестра моя не совсем дурна…

Лётчик отчаянно и дерзко улыбнулся. Каля хранила ледяное молчание.

– И свояк мой, поверьте, из тех мужчин, на которых женщина взглянет и второй раз…

Лётчик опять попытался ухмыльнуться. Поля брякнула:

– Как вы совсем.

Анастасия выждала, пока лётчик делает вид, будто ему на коленку фея села, потом медленно поднимает мятущийся взгляд и встречается с её спокойным.

– И вот, и вот. Малыш вовсе не испугался отца в новом облике, но Борис снял пилотку, прежде чем поцеловать сына. Тут подходит товарный поезд, распахивается дверца и вываливается, как разноцветное облако, цыганская толпа. Они промахнули мимо нас, но рядом задержалась очень старая женщина, на редкость величественная, которую вели под оба локтя два сына, тоже уже пожилых. Она посмотрела на этих троих и сказала что-то. Два её сына, похожих на огромных воронов, разом торжественно воззрились на Калерию. Остальное я знаю со слов Бориса.

Она замолчала и несчастный лётчик, задыхавшийся от полноты чувств, характерной для этого дома, проговорил болезненным голосом:

– Умоляю…

Анастасия выразительно глянула на сестру, но Калерия нашла себе занятие: протаскивала сквозь снятое с пальца колечко край скатерти.

– Что ж, я скажу. Цыганка сообщила, что у этого «царевича» родятся три дочери.

– Надо же.

– Первая будет строить дома, вторая – тут непонятно, сам ворон затруднился передать то, что сказала его мать… какие-то волшебные коробочки делать, которые передают мысли на расстояние, а третья будет бездельницей и от безделья подвергнет человеческий род опасности.

– Передовая наука, – вежливо молвил лётчик, – не отрицает, что прошлое и будущее связаны. Но вот коробочки? Похоже на рации стражей порядка.

– Нет, они с картинками будут. Как телевизор.

Поля тоненько привизгнула.

– С ума сойти. А ещё она сказала, что он женится на женщине…

Поля оборвала себя и лётчик, проследив её взгляд над ладошкой, зажавшей рот, убедился, что она смотрит на Олю, девушку со сложной фамилией и детскими чертами бледного лица.

Та будто приподнялась над столом, хотя не вставала. Лётчик несколько раз моргнул. Наверное, сомелье из скромности приуменьшил качества Чёрной Стрелы.

– Конечно, женится. – Снисходительно завершила паузу Ольга. – В вашей семье все примерные.

Поля как-то растерялась и забормотала не в лад:

– Ну да, вот ведь и Калюшка… а малыш-то в неё пошёл.

Лётчик, выслушавший пророчество, несколько раз переспросил подробности. Анастасия умилённо поняла, что этим вполне бесшабашным и знающим себе цену парнем движут отнюдь не только мотивы, связанные со скатертью в колечке. В каждой семье полно этакого вздора, доказывающего детскую уникальность, полным-полно многозначительных преданий самого низкого сорта. Тем не менее, небесный гость совершенно искренне заинтересовался пророчеством. Похоже, он уже прикипел к этой семье…

Вечер исчезал, таял, потрескивал в печке за дверью. На утеплённой веранде делалось всё холоднее, синие духи вечера обступали дом, заглядывали в окна. Далеко чувствовалась плывущая к городу луна – пепельный шар, и только белый бивень проступал в черноте.

Все притихли, стали возникать паузы между репликами. Даже Поля задумалась и закатывала глаза к рыжему абажуру.

Каля встала.

– Ну, Илья, видно, на всю ночь пропал… что до крайности невежливо. Пойдёмте, я вас отведу в коттедж с привидениями. Заодно и Поленьку сведём, куда надо.

Поленька протестовать не стала.

– А кто меня домой проводит?

– Я, – вызвалась с нехорошей улыбкой Оля.

У дверей Каля, кое-как закутав плечи в старую серую кофту, которую сняла с нарочного крючка, сделалась совсем уж нестерпимо красивой в этой стираной и штопаной рвани – ни дать ни взять, луна во всём блеске сквозь завистливую тучку.

Эта луна однако имела что-то на уме. Выпустив Валерьяна Львовича в ночной дворик, она ему очень приветливо улыбнулась.

– Я сей секунд… забыла. Ключи…

Она невзначай прикрыла дверь перед лётчиковым носом, но так это вышло – совсем не обидно.

Он растерянно улыбнулся двери и затоптался между каменной раковиной и тёмным переходом во внутренний двор.

Но стены старого дома Аксаковских сложены из хрупкого ракушечника, завезённого в город некогда по ошибке. Волшебный материал хорошо спасает от холода и жары, но плохо сдерживает звуковые частоты.

Да и дверь не закрылась наглухо. А кто-нибудь разве приказал лётчику бежать прочь, зажать уши? Никто.

Валерьян Львович остался, где его пригвоздили слова хозяйки.

И немедленно был вознаграждён за военное послушание. Из проёма двери источалось накопленное вечеринкой душистое тепло, и свет выбивался в полутьму. Заодно оттуда послышались голоса.

Впрочем, слышно было плохо.

Поэтому, уж коли эпизод попал в папку с этой историей, будет справедливым упомянуть, что – теоретически – имелись и более благоприятные места для подслушивания и подглядывания.

И если бы кто-нибудь воспользовался ими, то увидел бы Калерию и Олю в прихожей с печкой, а дверь опять же не прикрыта.

Каля, натягивая рукав разношенной кофты на маленький кулак, замялась:

– Олька, такое дело…

Тут она высвободила кулак и протянула его Оле. В розовой ладони что-то трепетно раскрывалось, похожее на вылупившуюся из кокона бабочку. Но это была не бабочка.

Оля присмотрелась. Умна была госпожа Доннерветтер, но и она присмирела под чарами чудесной вечеринки, подарившей им целого лётчика. К тому же, она была ведь совсем молода, как и все в этом доме.

Поэтому даже этой умной особе понадобилось мгновение, не меньше. Засим другая бы вскрикнула или ахнула. Оленька только подняла пёрышко-бровь.

– Опять живопись.

Каля кивнула. Оля осторожно приняла у неё бабочку.

– Чистая работа. – Заметила она, и выражение её утончённого лица сделалось похожим на выражение сухого и смуглого лица черноглазого работника в таинственном здании на окраине.

Каля фыркнула.

– Чего уж.

– Выросли в профессиональном плане. С виду совсем-совсем настоящая… даже эти золотые полосочки продёрнуты, и портрет прописан.

– Рада, что тебе понравилось. – Сухо поблагодарила Каля. – И всё же это подделка.

– Когда уже накроют эту банду.

В спальне проснулся и заворковал ребёнок. Поля на веранде услышала и немедленно кинулась творить добрые дела.

Она протиснулась между подружками, мельком глянула.

– Опять картинку подсунули?

Каля с оттяжкой промолвила:

– Отчего же? Не подсунули. Мне сегодня жалованье дали. Вот и… пожаловали.

Поля сразу возмутилась и залепетала:

– Сколько тебя учила. Надо говорить «заработная плата». Жалованье это унизительное слово от старого режима. К тому же, я не верю. Ты, Калька, что-то напутала. Тебе, верно, на рынке местные всучили…

Каля надменно дождалась паузы:

– Вот на рынке-то фальшивки и не ходят.

А Оля с угрожающей улыбкой поддержала атаку:

– К тому же, что значит – местные? Ты, амиго, часом, не исповедуешь старорежимные предрассудки?

Поля застыла с открытым розовым ротиком. В спальне опять разговорился малыш. Поля захлопнула врата мудрости и выхватила купюру у юмористки.

– Завтра же схожу в ваш профком и подниму вопрос.

Она удалилась в спаленку, демонстративно не обратив внимания на то, что обе девицы расхохотались. Каля – сердито, Оля – расслабленно. Ну и правильно, ведь не ей же… заработную плату фальшивками выдают.

Каля пристально посмотрела в прозрачные олины гляделки.

– Вот что, Олька, гони мне ненарисованную…

Оля сразу смех выключила.

– Не паникуй. – Проворчала и, взяв со спинки стула оставленную сумочку, принялась без энтузиазма возиться с замочком.

Каля свирепо покосилась на шикарную сумочку. Как-то она заявила, мол, туда только что-нибудь из бельеца влезет. Оля тогда загадочно улыбнулась и потупилась.

Но в сумочку влезали ещё и деньги.

– Чего Илью не подождёшь?

– Тебе неясно? Вызвали его… сама слышала этого Киплинга. Пока, извини, косу заплетёт.

Оля погрозила ей пальчиком.

– Я же сказала – извини. Шевелись, жлуда.

Оля, нимало не обиженная такой наглостью, показала в сторону двери.

– Коттедж сдашь… вот тебе и деньги. Такой фальшивками не расплатится.

Каля возмутилась:

– Сей секунд выжимать из человека деньги?

Оля кивнула.

– А я не человек. Ясно.

Она протянула Кале бумажку другого, нежели выданная в счёт жалованья, цвета, радужную и нарядную.

Каля вспыхнувшими зелёными глазами так и съела бумажку, но рука её не шевельнулась.

– Ну, Олька, ты что?

Та покачала головой – поощряюще.

– У меня мельче нету. Я тоже заработную плату, видишь ли, получила.

Каля схватила и не удержалась, поднесла купюру к свету, пробивавшемуся с веранды. Оля захихикала. Каля чуть смутилась, спрятала купюру в карман кофты. Из спальни донёсся отчаянный вскрик:

– Наследничек! Ты что, ангельчик мой, творишь?

Оля переглянулась с хозяйкой. Каля облегчённо вздохнула.

– А ну, подь сюды. – Негромко молвила она.

В спальне обморочно молчали.

Наконец, появилась Поля, держа проснувшегося розового малыша на локте правой, а в левой руке у неё подрагивала купюра.

– Не знаю, как он успел… там на тумбочке Илюша карандаши оставил.

Девицы склонились над купюрой. Потом отвели разом взгляды. Оля зажала рот и выскочила вон на веранду. Оттуда послышался всхлипывающий истерический смех. Каля так не веселилась. Она забрала несчастную денежку и потрясла у ребёнка перед носом:

– Это вот что? Бандит… Зачем дяденьке пририсовал?

Малыш смотрел на неё, улыбаясь, потом положил голову в золотом пуху на Поленькино плечо. Он утомился.

Поленька пискнула:

– Художник…

Каля повернулась к ней и в полумраке состроила страшную гримасу.

– За такое художество сразу за город отправляют.

Поля охнула и остекленела со страху. Каля утешилась и пощекотала ребёнка под кругленьким подбородком.

– Ну, ладно. Теперь с ней в профком не пойдёшь.

Вошла Оля с незажжённой свечой и погремела в кармашке спичками.

– Взяла без спросу в твоей буржуйской кладовке.

Каля вытащила спичку и с одного чирка зажгла свечу. Та загорелась ровно и высоко.

Малыш оживился и внимательно смотрел в пламя.

Оля кивнула на дверь.

– Он подслушивает. – Одними губами произнесла.

Каля кивнула.

– Не сомневаюсь.

Она сунула купюру в огонь и та сразу свернулась, источая запах краски и бумаги. В прихожей сделалось, как в волшебном фонаре, углы выпустили целую свору непрописанных существ, которые живут во всяком доме.

Портрет на купюре менялся, подсвечивался, производя впечатление оживающего, ну, точнёхонько в телевизионном ящике.

– Не урони искру. – Прикрикнула Оля, и сама заворожённо следившая за скрученной лепестком подделкой.

Едва она это произнесла, огонёк согнулся, выпрямился и заметался, ровно дунул на него кто-то из-за плеча Поленьки.

Девушки переглянулись. Каля прикрыла пламя ладонью и скрипнула зубками – горячий воздух обжигал.

Оля воздушно вступила в крошечную гостиную и отодвинула занавеску на окне. Вгляделась. За окном пронёсся порыв ветра – один из необъяснимых кунштюков здешней природы. Поднимается, как со своего неведомого лежбища, и, промчавшись по городу, заставляет падать семейные портреты в наглухо закрытых домах.

Она вернулась. Каля всмотрелась в лицо подруги – безмятежное, как всегда. Тогда она неприметно повела ресницами – сделавшись похожа на кроткую сестру. Оля кивнула так неприметно, что, может, и не кивала вовсе.

– Спасибо. – Громко и прилежно выговорила Каля и хлопнула себя по карману.

– Будь начеку. – Ответила небрежно Оленька Доннерветтер.

Пристыженная Поля унесла и уложила ребёнка. С неё взяли пахголь унэтт (Каля) и слово активной молодой гражданки (Оля), что она нигде – понимаешь? – не проговорится про таланты, которые младший Аксаковский унаследовал по отцовской линии.

Лётчик терпеливо курил, сидя на краю каменной раковины. Каля извинилась, но он, вскочив и погубив в кулаке невинную сигаретку, принялся так непринуждённо лгать про свежий воздух, что она остановилась и усмехнулась.

Он предложил проводить девушек, получил отказ.

– В городе совершенно безопасно. – Сообщила Оля.

– И всё же…

– Да совершенно же. Говорят, у нас тут особый патруль.

Лётчик приподнял бровь – новая, не замеченная мимика.

– Что за, позвольте?..

– Ах, ну удивительный патруль. Странный. У них такие машины…

Оленька широко улыбнулась маленьким ртом.

– Городские легенды, конечно. Но насчёт безопасности – правда чистейшая.

И тронула пальчиками рукав мундира. Лётчик на руку не посмотрел – выучен хорошо. Но бровь – это рыжее перо – заняла своё положенное место.

Во дворике было ещё лучше, чем когда беседовали здесь Оля и лётчик.

Всё же лётчик продолжал уговаривать их, и вся компания вывалилась за калитку на спящую улицу. Красный огонёк извивался среди камушков. Калерия наклонила голову.

Недокуренная папироса тлела, видно, давно.

– Чушь, он папирос не бросает. Он до крошки докуривает.

– Я тоже, – с чувством и непонятной улыбкой признался лётчик.

– Ах, ах.

Поля, которую Калерия вела за плечи, оглядывалась, видела что-то в ветвях виноградника.

– А этот маленький храбрец не боится привидений. – Упрекнул лётчик хорошенькую Полю, понимающе улыбаясь.

– Он боится только, что во дворе живёт крокодил. – Стучала зубами Поля, озираясь. – Это ему отец наплёл.