Глобус Билла. Пятая книга. Козерог

Билл отступил и повёл плечом, выставил руку, защищаясь. Иннан весело кричала:

– А! Попался, рыжий! Дикарь прознал что-то о тебе! Сейчас мы совлечём с тебя покровы и рассмотрим, что ты прячешь.

Билл испуганно пробормотал:

– Да ничегошеньки. Иннан, вот честно… ей-Абу-Решит, не знаю, о чём гундосит этот, в грязных джинсах. К тому же, – добавил он, успокаиваясь, – я всё могу объяснить.

Стало тихо. Иннан засунула в рот последний кусочек. Облизала пальцы.

– Что объяснить?

Билл нагло отвечал:

– Да всё.

Он повёл глазами на Энкиду:

– Похоже, тут кто-то считает себя безгрешным…

Ас во всё время невнятицы помалкивал. Но стратег в нём не дремал.

– Очень интересно, но мне пора.

Войне стало тесно на материках, вонючие дымки разлетались из двух дымящих очагов и с двух сторон к полуострову, роясь, как сбежавшие из пробирки вирусы, приближались два облака.

Пока эти волшебные штуки состояли исключительно из мыслей и прочих нежных невещественных деталей, как-то: разговоры в пивной, лозунги на детском утреннике и пара ссор на ярмарке по средам.

В разговорах была впервые упомянута национальная принадлежность собутыльников, чего допрежь не водилось в этом сонном наимирнейшем месте, где властвовала пена, и свежая горечь отменного продукта вкупе с прыгающими картинками Мегамира полностью удовлетворяли потребность души в небольшом негативе.

Лозунг, толстыми и милыми, как щенята, буквами разбрёдшийся по листу, сообщал, что страна, в которой мы живём – самая лучшая на свете.

Что касается ссор, то они, быстро вспыхнув, к счастью, также быстро утихли.

По этим слабо выраженным симптомам не всякий мог бы распознать приближение модной болезни – всё же дело происходило в провинции, на краю мира, если можно так выразиться. Полуостров даже не на всех картах был обозначен, эта территория богов, издавна облюбованная колонистами и обустроенная космолётчиками и прочим персоналом великого поколения испытаний, нелепым образом как будто не была открыта эридианцами.

Прознав всё о своей планете, любопытные, как леану, из которых они сделаны, скептичные, как боги, которые вдохнули дыханье жизни в их грудные клетки, жители Эриду почему-то ни разу не наткнулись на довольно большой кусок земли между двумя материками.

То есть, всё обстояло несколько сложнее: они всегда знали о его существовании, но никто бы его не нашёл ни на одной разноцветной, как анатомическая схема, политической карте.

Это была игра по правилам, но кто и когда составил их – известно только в доме с прачечной.

Большой старый Мегамир в Гостиной изредка показывал какие-то «ограниченные контингенты» и «передислоцированные части». Пару раз мелькнуло и полуофициальное название полуострова. (Его, при том, что он не существовал, так часто передавали из рук в руки, что никогда не было точно известно, как же он называется.)

В вязком вареве Мегамира целые территории окрашивались в пёстрый оттенок военной формы. И однажды Билл спросил у дяди:

– Как же ж это… вроде как мы на линии фронта?

Мардук сказал:

– Да-а? Вот ужасы-то. А ты уверен?

Билл набрался духу – того самого, вероятно, который некогда его предки вдвинули в лёгкие леану, и заметил:

– Как бы нам узнать поточнее? У вас ведь связи есть, дядя?

Мардук почесал в затылке, совсем как Билл.

– Не знаю… подумать надо.

Когда вышли во двор, Ас поглядел в окно, в котором дядин силуэт почти сливался с диковинной фигурой соглядатая.

– Подумать ему надо. Всё ясно.

– Ты думаешь? – Растерянно переспросил Билл, но Ас уже пошёл со двора.

Вот так – Биллу никто ничего не хотел объяснить. Даже девицы – лица вытягивались, а шутки повторялись.

Билл не мог не заметить, что пастбище всё чаще наперекрест объезжают машины туарегов по специально выстроенным выгнутым мостам, а появившиеся будочки блокпостов сквозь стекло поблёскивают чьими-то пристальными глазами. Небо между башнями звенело от маленьких беспилотников, а однажды Ас включил, – чтобы проверить, – сеть синергии.

Он сразу её отключил, когда в центр пастбища принялся валиться маленький самолётик, тут же подхваченный и подброшенный незримой силой.

Доволен ли командир, Билл не знал. Полагал, что да – доволен.

Энкиду подтвердил тайную мысль Билла.

– Сир Мардук как раз у окошечка косящатого чай пил. Теперь он знает…

А что знает – мысль не довершил.

В обычное время – если таковое ещё текло по циферблату, – Ас использовал два старых эрликона для простодушного сострела с небес ошибшихся адресом бомбардировщиков. Ну, на случай, буде опять спутается расписание.

Билл ещё раз спросил у дяди – он почувствовал необычное воодушевление:

– А нам тут ничего не грозит?

Мардук взялся отшучиваться и делал это так ловко да ладно, что Билл вовсе приуныл.

– Он же ничего не замышляет? – Робко попытался узнать он у этих двоих.

Ас фыркнул. И всё. Билл обдумал этот звук. Энкиду почти ласково растолковал:

– Билл, у него преимущество.

– Но он же не с нами воевать будет?

– Конечно, нет. – Шанни строгенько ужалила синилками. Она полулежала в траве и строила домик для переселившейся луговой собачки.

Билл припомнил то, что увидел на площади в городе, и задумался. Энкиду услышал его мысли.

– Город оккупирован.

Билл всполошился.

– Как это?

– Так это. Комендантский час и… всё такое.

Неизвестно, стало ли Мардуку известно об этом разговоре, но наутро он, утерев рот салфеточкой, упомнил как бы между прочим:

– Да, и, детки… нет, спасибо, Шанни… всё чудесно, я объелся. Так вот… на улицу сегодня… да и завтра лучше бы не выходить. Лулу расшумелись.

Он был так спокоен в стиле «как всегда», что даже застрявший в горле Билла кусок удивился.

– И завтра? – Только и смог растерянно переспросить он.

– Ну, и… недельку… другую. Не долее, полагаю.

При этом Мардук весело оглядел Аса.

– Вот у него узнайте. Он же професьёнал у нас.

Но узнавать никто не стал. Вместо этого професьёнал холодно сказал:

– Что происходит?

– Просят на улицы после такого-то часика не выходить. – Был ответ.

– Это вы устроили, сир?

– Почему это я, – ничуточки не рассердился Мардук, – я тут ни причём. Как будто я всесильный какой. Поверьте, я их ничему не учил. Они сами всё.

Он заворчал:

– Вечно Мардук. Будто я бог какой. Ишь ты. Они всё на лету схватывают.

Он поднялся, опять повеселев:

– Стало быть, я вас предупредил. Ничего серьёзного… вряд ли они сюда сунутся. Этот, – он кивнул на неподвижно сидящего Аса, – целый полигон соорудил. А всё же… бережёного, как говорится.

И с этими обнадёживающими словами вышел.

Ас тоже – сапог за сапог, спинка сзади. На пороге метко зыркнул в сторону Энкиду. Тот неловко выкарабкался из-за стола, наскоро сунув в пасть ещё блинок.

– Блины сегодня хороши. – Объяснил он Биллу.

Иннан – вялая и закутанная в плащ чёрных волос, – даже не отпустив напоследок колкости в адрес флотского аппетита у сухопутных, вылезла в окно, показав во всей красе драные, шитые жемчугом джинсы.

Шанни взглядцем порезала на порционные куски Билла. Корабельная кошка и гигант остались сам-друг за столом. Истинная леди дождалась, пока доместикус унесёт тарелки.

– Я вот погулять собралась.

Билл вскинулся.

– Как….ты разве не слышала, что он…

Шанни вздёрнула маленький, но самоуверенный подбородок.

– Он же подчеркнул, что это просто мера предосторожности. Он за нас беспокоится. А мне подышать хочется.

Билл подумал.

– Можно с тобой? – Наконец решился.

Шанни скорчила рожицу.

– Ты куда?

– На Старые Заводы я не пойду.

Биллу свезло – сообразил не ляпнуть: «Да как раз на Старых Заводах сейчас безопасно», зато у него вылетело:

– В деревню?

Тут же напомнил себе, что не знает, сколько известно Шанни. Она понимающе усмехнулась.

– В лес я пойду.

Билл лихорадочно соображал…

– Белочки всякие… – И прикусил язык.

Шанни серьёзно согласилась.

– Ага. – Смилостивилась. – Лес – это территория Энкиду. Там мы у него, как за каменной стеной.

– Какой лес?

– Всякий.

…Лес был один, и всякий. Билл задирал голову и тихонько подвывал – от восторга. Он по горлышко – не примите дурно – преисполнился благодарностью к Шанни и время от времени искал её преданными глазами леану, чтобы выразить ей…

Было хорошо: толстые деревья шли куда-то, и видны лишь их могучие слоновьи ноги. Только эти жители Эриду не обязаны жрать живых… они жрут солнце, землю, запивают водой.

Он сдуру поделился мыслью с Шанни.

(Билл в своём умилении хищника перед святыми забыл, что и земля и вода сами пожрали столько живых, что о чистоте помыслов и помину нету. Солнечный свет подсвечивал преступлениям.)

Запах? Ах, здесь было лучше, чем возле ушка Шанни, слаще пряников.

Впрочем, запах слегка смутил саму Шанни.

Шанни потянула носом и спросила, чувствует ли Билл. Нет, он не чувствовал. И вообще, он расслабился и сел под деревом, сообщив, что подумает. Шанни улыбнулась. Она углядела тропиночку, которая настойчиво приглашала.

– Не заблудись. – Вслед сказал Билл.

Она помахала, не оборачиваясь.

Тропинка вела себя, как зверёк, шныряя в кустах.

Запах становился сильнее и заманчивее… Шанни остановилась, не веря синим глазам.

В таком количестве она их никогда не видела.

Никакого просвета в кронах вековых деревьев, а под сумрачным сплетением домик с лесенкой.

У крыльца на рогожах лежали они. Столько яблок… они покоились грудами, среди которых явственно возвышались три самых крупных пирамидальных. И яблоки сорта особенного… тёмные, пунцовые, удлинённые. Запах шёл от них, от их пупырчатой массы, слагавшейся в удивительный рисунок.

Здесь, на полуострове они были редкостью. Иннан не вписала эту древесную нацию в свою книгу жизни. Стояла там одна яблонька, но юная, не выше Иннан.

– Молодо, зелено. – Высказался (про деревце) Ас. Реплика трещала по швам от иронии и нежности.

Иннан без комментариев разобиделась до пунцовых пятен на щеках.

Кушали обыкновенно те, почти чёрные, плоды с дерева, где такие обширные листья. Также уважали маленькие жёлто-зелёные сабли со вкусом песочных пирожных.

А яблок не видывали. Шанни и не знала, как соскучилась по их запаху и крутым лакированным бокам. В этот момент дверь в домике со скрипом растворилась и по лесенке спустилась женщина. Она мельком глянула на Шанни и не удивилась.

Шанни поздоровалась. Женщина кивнула, а может, и нет. С грудой яблок в переднике она прошла к одной из рогож и высыпала ношу. Дрессировали их, что ли – плоды легли, не разбегаясь. Одно только покатилось. Женщина глянула на него, как на Шанни, и не подняла.

Была она пожилая, и наделена женственной силой: плотный румянец подёрнут трещинками и прожилками, как на старых портретах предков Билла под лестницей, скулы подоконниками под тёмные окна глаз, тело приятно полное и крепкое натянуло пёстрое платье. Волосы не чёрные, а цвета созревших каштанчиков, как на Нибиру в родном городе Шанни. Словом, кровь Алан – одной из священных династий, – переполняла её, как пиявку, щипни – брызнет.

Аланы были самыми хитрыми и сметливыми на решения из всех знаменитых родов, чью подноготную открыл Биллу зимней ночью у огня актёр.

– Яблочки у вас… – Вкрадчиво, скрывая лёгкую оторопь, открыла интермедию Шанни.

Женщина что-то проговорила в ответ. Она распрямилась, и оправив каштанчики под косынку, смотрела на яблоки. Волосы были побиты сединой, как первым свежим снегом – всем тётка хороша. И почему сравнение с пиявкой пришло в глупую голову Шанни?

Женщина отдыхала, уперев белые кулаки в поясницу. Шанни посмотрела на домик и вспомнила сказку, которую прочитал им на корабле Глобус книжник Энкиду. В сказке упоминалось отравленное яблоко и ведьма. Шанни, которую что-то подтолкнуло, сказала направившейся к дому хозяйке:

– Не угостите?

Женщина обернулась и внимательно посмотрела – наконец.

– Милости прошу. – Проговорила она звонким грудным голосом.

Она вернулась – собиралась сама выбрать яблоко. Шанни вдруг охватило странное чувство, что это с ней уже было. И сама фраза, бегущей строчкой на исподе лба, тоже казалась читанной и слышанной.

Шанни спешно наклонилась и схватила яблоко.

Женщина усмехнулась. Шанни смущённо молвила, запинаясь:

– Что вам трудиться… спасибо.

На самом деле, ей стало страшно и не хотелось брать яблоко из рук этой ухватистой бабы. Но она почувствовала неловкость, потому что хозяйка насквозь её увидела.

Шанни поднесла яблоко к губам – хотела загородиться его пунцовым цветом. Она откусила кусочек и тут же забыла все свои страхи.

– Ах…

Женщина улыбнулась. Зубы у неё тоже были очень хорошие.

Шанни ощутила во рту необыкновенный вкус, пряный запах переполнил нежные крылья носа, по губам потекла тоненькая струйка сока. Шанни с наслаждением прожевала кусочек. У неё потемнело в глазах.

– Тах. Та-та-тах. Тарарах.

Шанни открыла глаза и услышала, как рядом говорят на незнакомом языке. Было темно, свет пробивался тонкими едкими полосками и казался красноватым. Шанни качало. Спросонья она решила, что снова очутилась под Старыми Заводами.

Но, вскочив и ткнувшись головой во что-то твёрдое, от испуга пришла в себя. Голову слегка вело.

Она огляделась и принялась трогать стены.

Она пребывала в деревянном ящике, который двигался. Судя по звукам снаружи, ехал на расхлябанном грузовике.

Оттуда же доносились голоса. Шанни прислушалась и ничего не поняла. Потом стала различать отдельные слова.

Её куда-то везли. Прежде чем поднимать крик и вообще обнаруживать себя, Шанни попыталась определить – куда.

Взгорки и перепады дороги подсказали ей, что она не на территории туарегов, и уж тем паче, не в городе.

Свет влез в многочисленные щели со всех шести сторон ящика и перекрестился во всех направлениях. Иные световые кресты повисли в воздухе.

Она приняла устойчивое положение и, осторожно перебирая руками по стене, прильнула к похожей на глазницу щели – сплошь пёстрая дорога. Форма! Догадалась Шанни.

Кто-то курил.

Полоску дыма, перекрученную ветерком, она разглядела так хорошо, что ей стало казаться – она сама сделана из того же материала, и её сейчас унесёт, вытянет воздухом в щель. Это у неё, конечно, от усталости и страха такая мысль появилась.

При том ещё было ощущение, что мысль эта – не её.

Голоса…

Ехала машина, большая. В кузове ящик, в ящике – любительница яблок.

Шанни передёрнуло, она коснулась пальцем рта. На губах сохранился тот самый вкус.

Действует ли ещё яд?

Кто-то громко и сердито что-то сказал, прямо внутри головы. Шанни получила удар испуга, но сообразила – это снаружи.

Ей удалось уравновесить мысли, и следующий звук – смех – уже не испугал.

Рядом с ящиком шагал кто-то. Чужой запах… Она отпрянула.

И вот тогда Шанни ударилась в панику. Она заколотила в стену и закричала:

– Мардук!

И оп-па:

– Мардук!

Что-то подсказало ей, что пускаться в пространные объяснения на глупом птичьем языке не стоит.

Движение не сразу прекратилось. Голоса умолкли.

– Тах?

Кто-то думал.

– Та-ра-рах. – Как будто соглашаясь, ответил он.

Затем к щели прильнул предмет, застивший свет, и доска затрещала. Шанни осторожно, как по льду, подползла по неверной поверхности и застыла: в щели вспух глаз, дерево, шершавое и серое, выдавило из себя этот орган, чтобы рассмотреть новую жиличку.

Шанни именно так и подумала в первую минуту – в таком состоянии находилась её душа. А ведь душа этой залётной нибирийки была бы под стать наёмному убийце – если бы когда-нибудь где-нибудь родился убийца с принципами и убеждениями.

Послышался смешок. Стена ослепла – пустая глазница уставилась на Шанни, только теперь сообразившую, что к чему.

– Та-тах.

– Ух… ха-ха…

Услышала она, и снова мысль отчаянно вцепилась в незнакомые звуки. Она отползла так, чтобы из щели её не было видно. Сама она заметила, как мелькают там детали лиц, не соединяющиеся в целое.

Они рассматривают её, как пойманную птицу. Снова вылез проклятый глаз. Она подавила желание протянуть руку и…

Вместо этого она, почти прижав губы к дереву, сказала:

– Мардук.

За стеной умолкли голоса.

– Мардук. – Повторила она твёрдо, стараясь унять дрожь в голосе и держась этого всеобъемлющего объяснения.

Глаз исчез. Снаружи послышался голос.

Он повторил странно с акцентом:

– Ма-адук

И снова смех. Перебивка – движение и дыхание, сквозь щель просунулась веточка.

– Ма-адук.

Они то ли издевались над ней, то ли, и впрямь, не понимали ни черта…

Внезапно за стеной рявкнул тяжёлый бездумный голос, и всё стихло. Ящик перестал качаться и поплыл.

Шанни скорчилась в углу и пыталась думать. Стало холодно. Её начало колотить, потом дрожь утихла, из углов наплыло спасительное временное безразличие.

Она дремала. Обстоятельства отразились во сне таким образом: Шанни готовила обед. Уже небывальщина – давненько она этим не занималась. С самого полёта. Теперь она стояла над чистым из неморёного дерева столом в неизвестной светлой кухне. Свет лился в зашторенные окна. Шанни месила тесто в кастрюльке, и оно прилипало к пальцам. Она то и дело добавляла в него из разных бутылочек и скляночек какие-то ингредиенты, но оно не желало вести себя пристойно и загустеть.

Вместо этого оно начало принимать очертания лица и чем старательнее Шанни пыталась замесить образ в тесто, чем явнее проступали у неё между пальцами выпуклости щёк и лба – лицо было повёрнуто в три четверти.

Она во сне вспомнила про человека, сделавшего из дерева куклу и вдохнувшего в неё жизнь, и рассмеялась.

Смех оборвался, когда она увидела, что из кастрюльки на неё с интересом смотрит лицо – только глаза закрыты и под тестяными веками двигаются глазные яблоки. Шанни медленно протянула руку, взяла со стола шкурку какого-то плода и бросила возле стола. Потом шагнула и, наступив на скользкое, упала.

Кастрюлька тоже упала и покатилась.

Шанни почувствовала, что глаза её мечутся под плотно сомкнутыми веками, а дыхание совершается в ускоренном темпе.

Руки и ноги были холодными и влажными, но лоб в испарине, а за воротником ползла жгучая струйка.

Оказывается, пока Шанни спала, она подчистую забыла о том, что происходит. Она испытывала не страх, а досаду, что ничего не придумала.

Ящик не покачивался, очевидно, была сделана остановка. Шанни решила удостовериться и приподнялась, – тотчас её бросило на пол. Стены поменялись местами.

Ящик принялись выгружать и сильно толкнули. Шанни вскрикнула. Снаружи послышался яростный упрекающий голос. Шанни это слегка успокоило – раз они беспокоятся о сохранности груза, значит, не такие они несведущие в лингвистике, как хотели казаться…

Ящик перенесли под вскрики куда-то и поставили.

Стало тихо в ящике и вокруг.

Потом крышку поддел язычок инструмента, и Шанни хотя и знала, что следует зажмуриться, была ослеплена.

На один миг она увидела солдат, толпящихся, солдат, выстроенных в цепь, солдат, входящих и выходящих во множественные двери. И откуда дядя Мардук взял столько?

Форма производила впечатление однообразной и серой. Пушка ворочалась с хоботом. Холм и другой, заходят друг за друга косолапо.

Она очутилась в военном лагере, на бивуаке – так это красиво называется? На летних квартирах оккупантов… или не оккупантов.

Грязная растоптанная земля разрезана дорогой, – хорошее горное шоссе… да, вполне приличное, растерянно подумала Шанни.

Всё, что она успела увидеть – увидела и хорошо, что поторопилась. Отодвинулась стена из солдатских спин. Машина, из кузова которой выгрузили ящик, подъехала совсем близко к низенькому помещению – такой же ящик, но побольше.

Хохот возник и сразу прервался. Она сообразила, что на сей раз звук относится не к ней. Смеялись над одним из однообразных солдат, совершившим оплошность.

Интересно, какую он может совершить оплошность, как он вообще себя от другого отличает.

Тех, кто её привёз, она не видела.

Ящик стоял между двумя телегами, и впереди открывался вход в помещение. Понукающие крики раздались совсем близко, из машины. Она поняла, что кричат на неё.

Как на животное, которое надо перегнать из транспортной клетки в постоянную. Сообразила Шанни.

У неё мелькнула мысль – если быстро выпрыгнуть из ящика и ринуться в просвет под телегой… не додумав эту замечательную мысль, она её заморозила.

Она выбралась из ящика, быстро прошла по световому коридору, сопровождаемая криками. Дверца захлопнулась.

Шанни оказалась в помещении, которое принято на всех континентах именовать сараем. Но в этом прорезали окошко. Узенькое и забрано решёткой.

Она ждала. Сейчас около полудня. Размышлять о том, как её будут спасать, она себе не позволяла. Спасать себя придётся самой Шанни. В сером солдатском раю всё реже слышались разговоры. Злая узница пожелала им хорошего мёртвого часа.

Послышались шаги. К домику кто-то шёл.

К решётке прижалось лицо, прикрытое фуражкой по глаза, и голос с лёгким акцентом сказал вскочившей и подбежавшей Шанни:

– Он знает. Так что…

И сразу лицо отодвинулось, шаги – прочь.

Голос был незнакомый… Шанни принялась обдумывать.

Башня дерева нагрелась от того, что внутри по жилам бежала-торопилась бирюзовая, но грешная, как в теле хищника, смесь. Сделанная из света и воды, из многих жизней тех, кто смешался с землёй, она была жаркой и, главное, её переполняла информация. Билл почтительно прижимался широкой спиной к плоти дерева и двигал лопатками, подбородок склонён, длинные ноги врастопырку лежали в траве.

Мир наполнял мир, Биллу было хорошо. В какой момент это произошло, он не понял. Он просто поднялся – из разбросанного томного тела, сразу собрав его в сильную биологическую машину, встал.

Встал… Зачем?

Он не знал. Сунув руки подмышки, прошёлся, огибая дерево. Деревья помельче, не такие осанистые, исповедовали принцип относительно тесноты и обиды. Множество змеиных шей срастались на высоте роста Билла потолком, окружали его стенами. Здесь не заплутаешь.

А где Шанни, кстати?

Билл лениво огляделся – пусто. Небо в ветвях, несколько голубых глаз, уставилось на него.

В чаще обитал запах, до того сильный и волнующий, что Билл удивился – и как это он раньше не почувствовал. А ведь Шанни его даже о чём-то таком спросила.

Постойте-ка, господа деревья. Минутку… как она спросила?

«Билл, чуешь? Тут воняет чьими-то снами…»

Забавная реплика. Билл ей ответил… что, а?

Не помню, что сказал. Не помню, что думал….

Запах, сорвавшись с цепи, наполнил – не ноздри, о нет – лёгкие. Билл глубоко затянулся лесной сигареткой.

Теперь он шёл сквозь чащу, и всё быстрее. Ветки дважды с откровенным любопытством сунулись ему в лицо. Зелёный лист тронул губы, а сухая ветвь, единственная высохшая в этой части сочного леса, больно щёлкнула его по шее.

А вот ещё, ссохшаяся и указывающая на север…

Он поскользнулся и удержал равновесие. Посмотрел и поднял надкушенное яблоко. Сунул в карман, не задумываясь. Тут же, изумившись, вытащил…

Надкушенное яблоко? Оно откуда здесь взялось?

Он огляделся – лес как лес. Ну, прогалина. Луна, вероятно, хороша здесь в пятнадцатую ночь осени.

Никого, и почему-то высохшие ветви очерчивали какой-то предмет, которого нет.

Он склонился. На земле раньше лежало что-то тяжёлое. Трава вытерта, как волосы младенца. А это у нас что?

Яблоко было надкушено красивыми зубами, свод правильный, такой образует неповторимую улыбку. Кто-то улыбался, потом надкусил яблоко.

– Эй. – Тихо сказал он.

Во рту пересохло, и голова закружилась.

– Шанни?

– Согласно древнему закону озёрных жителей, у каждого, сир, есть право задать один вопрос королю.

Ас кивнул. Старый туарег склонился к нему со своего тяжёлого удобного седла. Четвероногий лебедь изогнул шею. Будь здесь Билл, он бы подумал о деревьях.

Лицо старика в спущенном забрале белого шлема и благородный лик животины разом уставили на Аса, стоявшего там внизу, на крыльце диспетчерской, две пары сияющих непроницаемых глаз.

Поскольку – похоже – оба ждали ответа, Ас не посмел их томить:

– Сир, это справедливо во всех отношениях. Но вы не по адресу.

Старик без улыбки молвил:

– Сир, при всём почтении… я не вас имел в иду.

Ас заставил себя улыбнуться, удивившись тому, что его кольнула мелочная обида. Так, несильно – обидка. И всё же?

– Само собой. Но тогда…

– Вы могли бы использовать своё право. – Объяснял старик, как несмышлёнышу. – Задав вопрос сиру Мардуку…

Ас не справился с собой.

– Отчего бы вам самому не спросить? – Ответил он вопросом. – Господин Мардук преисполнен почтения к потомкам своего кровного родственника.

Старик внезапно спешился – он сделал это так легко, будто груз нечеловечески долгой жизни не был сложен у него на закорках.

Он стоял лицом к лицу с командиром.

– Вы – наследник.

Ас проворчал:

– Один из многих…

– Из тех, кто был избран… Спросите, наследник, что его величество думает о войне?

Ас огрызнулся:

– Его величество даже отрицает своё величие.

Он прямо взглянул в синие глаза, всегда напоминавшие ему Шанни.

– Отшутится…

Старик помрачнел.

– Тогда спросите, в своём ли он уме…

Ас подумал.

– Но ведь в законе идёт речь всего об одном вопросе, не так ли? – Неожиданно мягко парировал он.

Старик как нож метнул:

– Сир, и вы туда же?

Прежде чем Ас напыжился, он внезапно склонился в поклоне – тот, кто никому никогда не кланялся.

– Пока я могу говорить со своим королём без лимита, я использую эту возможность. – Разгибая спину, он и голос разогнул.

И слегка пошатнулся. Позволил Асу поддержать себя под локоть.

– Неслыханная честь. – Еле слышно проговорил Ас.

И поклонился в ответ.

Уже час третий начал свой путь после полудня. Он миновал, завещав отчаяние, если злоупотребить словарём благородного туарега, наследнику. Спасения не предвиделось, отчаяние добралось красным столбиком до верха. Красное что-то мелькнуло и в окошке между прутьев – это чудом добрался к узнице предвестник ветра, который начнётся нескоро – завтра.

Завтра?

Шанни прильнула к расчищенному рукавом уголку грязного окна.

Гвалт снаружи вроде птичьего и желтизна пространства подрисована закатом. Рожи, погоны с нарисованными химкарандашом знаками, босые ноги во фрунте рядом с пыльными сапогами мнут траву, которая не распрямляется.

Пёстрый балаган сбоку – шинок, и оттуда неуверенная радость и стук стекла о стекло.

Грохот отозвался в стенах тюрьмы. В углу окна замигала подслеповатая фара, въехала маленькая машина военного образца, похожая на превращённого в железо щенка, и чужой голос что-то прокричал.

Она обернулась в коморку – тишь, солнце кровавое, щели в досках и мятая в лужицах глина. Потрогала стены рядом, встала по стеночке. Окошко на свету, на восток приманило. Там расчерченная решёткой площадка – деревня горбами, расхристанная постояльцами в хаки, тропа кривая к избёнке с косою вывеской насчёт штаба и часов приёма для местного населения, когда провиант сдавать.

Лагерь федералов залёг в ложбине среди холмов, поставлен нужник с присыпанным щебнем пятаком. Суетится серая ткань гимнастёрок и зелень мундиров.

Машина – маленькая тупоносая – кое-как стояла посреди дороги и её с почтительной досадой обходили. Видать, какую-то шишку доставили, а офицер, хоть и в чинах, всего лишь шофёр. Кого же привезли? Шанни вытянула шею, пытаясь нарушить законы оптики, в надежде, что взгляд преломится в луже от вчерашнего дождя и отразит фигуру на заднем сиденье. Но она не могла разглядеть.

Шёл громила-офицер. От этой воинственной фигуры повеяло таким чужеродным духом, что Шанни с горькой усмешкой подумала, как бы ей хотелось сейчас увидеть Билла, или Энкиду или командира Глобуса.

Вот ведь, не ценишь, ухмыльнулась она. Эти трое, с которыми было связано столько душевного разора и запутанных мыслей, сейчас представились ей прямо столпами творения. Во всяком случае, любой из них без единой секунды на размышления отдал бы за неё жизнь. А она столько пилила их и… стоит только вспомнить скандал из-за пистолетов. От этой нахлынувшей истины у неё чуть ли не слёзы навернулись.

Никого из них тут нету, никто не вступится за неё… и она с раздражением подумала, что насчёт пистолетов была права всё-таки.

Тем временем разгильдяйской походкой, в которой странным образом чувствовалась фрунтовая муштра, затянутая ремнём фигура приближалась по тропе. Вразвалку, пиная сапогом незримые препятствия на пути, визитёр подошёл поближе и пропал. Она поняла, что он требует ключи. В окне возникла тень под фуражкой, и Шанни замерла у стены.

Она услышала голоса, робкие и слегка неуверенные. Вероятно, приезжий был наделён невиданными полномочиями, которые бедные конвоиры ощущали всею кожей, как нечто непреложное, всё же продолжая беспокоиться насчёт ранее полученных инструкций.

Кто же там прячется в машине, кого привёз наглый адъютант?

Он пару раз отдал приказы резким и злым голосом, причём Шанни сразу засекла характерные ноты – и злость и резкость напускные, сам обалдуй совершенно спокоен и равнодушен. Такое умение вырабатывается у тех, кто проходит долгую школу власти.

На миг он заткнулся и, посматривая по сторонам, что-то кому-то сказал негромко, и ответом было покорное хихиканье. Чья-то рука указала прямо в её окошко. Шанни как в лицо ударили, она прижалась к стене возле окошка. Потом бросилась в угол, споткнулась и упала.

Шанни пригляделась, приподнимаясь на руках и отползая в угол извечным движением тюремного жителя. Сквозь спутанное пыльное золото волос она, призывая усилием воли всю наблюдательность, весь свой опыт по части знания сердец, вглядывалась в вошедшего.

Ему пришлось наклониться и покоситься набок в дверях, так он был высок и широк в плечах. Придержав одним пальцем громадную фуражку, он перешагнул лужу у порога и выпрямился в низеньком помещении, сразу наполнив утлые стены.

Так получилось, что световая решётка накрыла его, ярко высветив половину лица. Мгновение он привыкал к полутьме. Затем нашёл шевелящееся пятно в углу и с такой неописуемой самоуверенностью шагнул, давя мокрую глину пола и хрустнув попавшей под каблук доской, что Шанни заколотило от ужаса. Металлический вкус страха во рту, будто она давится ржавчиной – унизительное для достоинства мыслящего существа ощущение, заставило её с силой сглотнуть и в этом судорожном движении выразился протест реального мира, созданного только для радости, а не для скорби.

Она не ошиблась – сволочь первостатейная. Громадная фигура холёного и постоянно сытого увальня, перетянутая портупеей по широкой груди, вызывала чувство отвращения. От этого визитёра исходил непонятный, но явственный дух опасности. Может, дело было в его собственном, усиленном жарой запахе?

Какая-то немыслимая смесь обильного свежего пота, жуткого солдатского мыла и дорогих, очень тонких и чувственных, духов, довершала образ.

Под фуражкой блеснули пустые большие глаза, и уголок рта приподнялся над бритым твёрдым подбородком. Возможно, он даже привлекателен – если на свете существует объективность такого рода.

Во всяком случае, одного взгляда довольно, чтобы понять – с акулой проще договориться… даже если она слегка голодна.