– Добрая ночь, – поздоровался мальчишка.
– Добрая, – задумчиво ответил мужчина, повернулся к подростку и спросил. – Ты не слышал, когда проходил через залу, ребята очень недовольны тем, что я назначил собрание в столь позднее время, да ещё и перед таким важным днём? Вам явно не суждено выспаться сегодня, – и с сочувствием и виной в глазах осмотрел необычайно бодрую для подобного времени суток толпу.
– Не слышал, – подавил зевок и зажмурился парень, – но я уверен, никто из них не обвиняет Вас. А если кому-то что-то не нравится, то вслух он точно ничего не скажет, поэтому Вам не о чем беспокоиться.
– Ты умеешь обнадёживать, – улыбнулся Павел Петрович, – зато всегда говоришь, что думаешь, не стесняясь, за то я тебя и ценю.
– А ребята не понимают, чем я Вам так угодил, что удостоился такой чести, – без тени шутки произнёс юноша, вовсе не жалуясь, – я много успел про себя услышать и понять. Может, Вы объясните им?
Куратор рассмеялся, и его толстый живот и щёки затряслись. Совершенно не верилось, что такой человек способен на твёрдое проявление характера и имеет собственные идеи и стремления.
– А я ведь не шутил, – немного занудливо и замедленно оповестил его Юра, – на самом деле у меня полностью отсутствует чувство юмора. Меня ничего не может рассмешить, кроме щекотки, естественно.
– А твой друг, Виктор, совсем на тебя не похож, – невпопад вставил ПаПе, очевидно, устав от долгих излияний и монотонного неизменчивого голоса, – Кстати, он ещё не пришёл. Ты знаешь, что с ним произошло?
– Он придёт, – пообещал парень, – он всегда опаздывает. Меня это немного злит.
– Мы все не без недостатков, – заметил мужчина, тонко намекая на излишнюю размеренность и неторопливость собеседника.
Надо отметить, что в помещении была превосходная акустика: то, что предназначалось для всех ушей, то есть, звуки, исходящие из центра, прекрасно и равномерно распространялись по всей зале, а личные разговоры, а именно те, которые имели место в тёмных закоулках, оставались в тайне. Вот и сейчас по подземной пещере пронёсся уверенный кашель, привлекающий к себе внимание, подростки встрепенулись, Павел Петрович с гордостью обратил взгляд к своей подопечной, а Юрий, набросивший на голову капюшон и откинувшийся назад, только искусно делал вид, что спал и не интересовался происходящим, на самом же деле он внимательно слушал.
– Полагаю, все, кто хотел, уже собрались здесь, так что я начинаю, – громко и чётко произнесла невозмутимая девушка, одетая в безупречную строгую юбку и рубашку, словно на официальной докладе, – я привыкла первыми сообщать плохие новости, так что вынуждена вас огорчить: я…
– Ой, простите! Простите-извините! – по толпе пробежала недовольная рябь. Кто-то активно работал локтями, стараясь пробраться к желаемому столику в самом углу. Началась толчея, раздражённые выкрики, обзывательства и оскорбления, в которых фигурировало одно имя – Виктор.
– Твоя правда, пришёл, – удивлённо отметил ПаПе. Юрий промолчал, посчитав лишним что-либо отвечать или комментировать.
– Ты что, издеваешься, толстяк? – воскликнул кто-то, особенно вспыльчивый.
– Разговоры! – прикрикнул Павел Петрович, ценитель высокого слога и светских вежливых бесед. Витька торопливо пристроился к барной стойке, с восторженно-взволнованным выражением и уставился на Женьку. Девушка также проводила мальчишку взглядом и продолжила с нажимом.
– Так что вынуждена вас огорчить: я завтра утром уезжаю в Целинск, на весь учебный год, в специальную школу, поэтому придётся вам, тем, кто останется, искать другого осведомителя.
Зала наполнилась многочисленными горестными стонами и вздохами разочарования. Евгения подняла руку, призывая к молчанию.
– Однако у меня есть и радостные вести, – все примолкли. – Во-первых, я буду возвращаться в Юрган в свободные и значимые дни, кроме того, я знаю, здесь присутствует хорошая мне замена, – и устремила взор на смутившегося коренастого парня с длинными, собранными в хвост волосами. – Я сомневаюсь, что в ближайшем времени ситуация хоть как-то изменится или появятся жизненно важные новости. По крайней мере, в последние несколько недель всё протекает гладко и спокойно. Большая часть народа покинет город, и вам станет легче проводить собрания, я же во время учёбы попытаюсь найти новых единомышленников.
– В этом нет никакой необходимости, моя дорогая, – возразил, выйдя в свет, Павел Петрович. – Я, конечно, уважаю твоё рвение, но не боишься ли ты выдать наш замысел незаинтересованным личностям? Я нисколько не ограничиваю тебя в действиях и решениях, но предупреждаю: в Целинске с тобой рядом не будет Питера. Если кто-то узнает, этого уже не исправить.
– Я обещаю быть очень осторожной, Вы же знаете меня. Сначала прощупаю почву и лишь когда всё выведаю, – она хлопнула в ладоши, утвердительно обводя аудиторию взглядом.
– Я тебе доверяю, – кротко кивнул мужчина и вернулся на своё прежнее место наблюдателя.
– И всё же, есть какие-нибудь новости? – выкрикнул кто-то.
– Да, разумеется, они всегда есть, – девушка откашлялась, – совсем недавно, например, два дня назад, мы с уважаемым Павлом Петровичем и несколькими взрослыми ребятами провели очень хорошую попытку, к сожалению, неудачную, вербовки Алексея Романова…
Тем временем Виктор стоял рядом со своими приятелями и то тихо что-то нашёптывал им, то отвлекался на Женькину речь. Людмила и Дмитрий казались не очень обрадованными такому соседству и еле-еле сдерживались, чтобы не прекратить какой-нибудь резкой репликой этот нескончаемый поток бессвязных слов.
– А я ведь горжусь, что дружу с такой девушкой. Настоящий оратор, вы только послушайте! – восклицал он, не осознавая, что мешал приятелям в полной мере оценить талант Евгении. – А опоздал я не потому, что проспал, вы же знаете, как важно для меня каждое собрание! Опоздал я потому, что по дороге сюда за мной погналась страшная огромная собака! – и он, описывая размеры пса, максимально развёл руки в стороны. – И это всего лишь туловище, без учёта головы и хвоста, вы представляете? Сущее чудовище из ада! И собак я до смерти боюсь, так что пришлось мне убегать от неё целых полчаса, через лес, между особняков, по дороге, а она такая быстрая, конечно же, на длиннющих лапах! В общем, если бы не псина, я бы даже пришёл заранее, раньше вас.
– Конечно, – не поверил Дима, а Люся не выдержала.
– Зачем же ты убегал, глупый? Ведь на уроках ССБ с самого начала учат, что при встрече с такими животными категорически нельзя делать резких движений, а только замереть и медленно, избегая зрительного контакта, опуститься на землю! Мы с тобой рядом в тот день сидели, как ты слушал?
– Да? – удивился парень, – запамятовал… – и вдруг покосился в сторону ПаПе. Оказалось, его вечно сонный друг на минуту ожил, активно помахал рукой Витьке, кажется, вслух поприветствовал и снова задремал. Виктор стремительно отвернулся, на лбу его было написано, что мальчишке стыдно за своего приятеля. – И как только бедный Павел Петрович Юрку терпит, – пробормотал он и неловко хихикнул, ища поддержки. Некоторые ребята согласно кивнули, другие осуждающе покачали головой. Вокруг раздались аплодисменты, и под нестройный хор похвал Женя спустилась со сцены, окончив выступление. Сразу же её место занял куратор.
– Я хочу сказать всего пару слов, – он добродушно распахнул руки, словно желая всех обнять, – как давно мы уже знакомы? Относительно истории – совсем малость, но на самом деле время измеряется отнюдь не годами и месяцами, хотя глупцы, назвавшие себя первооткрывателями, упрямо пытаются. Им постоянно не хватает этого самого времени, они стараются поймать его и присвоить, вписывают в уравнения всё новые факты, но что-то у них не сходится. Конечно, ведь они забывают маленькую, но важнейшую деталь – результат потраченных часов и оставшиеся навсегда воспоминания. Всем же известно, что иногда минута кажется бесконечной, и всё можно успеть за один оборот стрелки, а иногда целый день пролетает за мгновение, если прожит безо всякой пользы, бездарно. Чем больше в нашей памяти отложится мгновений, тем дольше мы жили, а нам, определённо, есть, что вспомнить, верно? – его поддержал гул голосов. – Вижу, вы согласны, что знаем мы друг друга уже невероятно долго. Многие из вас сдружились, сплотились, что похвально, некоторые предпочитают держаться обособившимися, а другие всеми силами стараются вам показать, как нуждаются в дружбе и общении, а вы бессердечно их игнорируете. Нехорошо, нехорошо, – на этих словах Дмитрий с Людмилой стыдливо вжали головы в плечи. – Однако вернёмся к времени: к счастью ли, к сожалению, в последние недели наступило затишье во всей стране, так что мы впервые смогли составить примерный план действий. Шестнадцатое марта – кто-то подумает, что ждать придётся нескончаемо долго, однако вынужден вас ошеломить: месяцы без нашей деятельности пробегут абсолютно незаметно, ведь очень многие покидают нас, – он грустно ссутулился, – ребята, милые, не первый раз говорю, но мне будет не хватать вас! Мы научились очень хорошо понимать друг друга, привязались к новым друзьям, и последнее, что хочу сказать, помните: уже совсем скоро роковой момент, роковой для всех нас. Вы уже взрослые, сами сделали выбор, и знаете, что без жертв не добиться результата, однако даже те, кто… Возможно… Не застанет плодов своих усилий, всё равно прожил гораздо дольше, чем старики, просидевшие всю жизнь у окон и готовые на любую подлость ради возможности не покидать любимое старое кресло!
Мужчина закончил с дрожью в голосе и, смаргивая с ресниц подозрительную влагу, спустился к толпящимся, страстно желающим объятий или хотя бы прикосновений детям, что мгновенно обступили его, едва не плача от обожания и осознания священности происходящего. Жар человеческих тел, крики, толчея – всё это очень напоминало типичную встречу известного посредственного музыканта с многочисленными обезумевшими фанатами, стоявший в стороне Юрка даже удивился, отчего товарищи не разорвали ПаПе на сувениры. Однако мужчина ни капли не пользовался своим положениям и не преувеличивал своих чувств, едва сдерживая слёзы и протягивая руки всем подопечным.
– Не горюйте, слышите? Не смейте горевать. Ещё многое успеет измениться: чьи-то пути разойдутся навсегда, кто-то, ныне враждующие, станут лучшими друзьями. К нам могут примкнуть новые люди, но и старые знакомцы способны навек поменять своё мировоззрение, или струсить, или попасть под влияние проправительственной пропаганды и покинуть нас… – многочисленные разочарованные восклицания и обещания вечной верности эхом отразились от стен, а один юноша, до того момента стоявший отдельно от товарищей с печальным и виноватым, но решительным видом, вдруг вспыхнул, его глаза загорелись зелёным пламенем; он по освободившейся дорожке, провожаемый взглядами сверстников, прошёл к куратору. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, и парень резко обнял мужчину, крепко прижавшись к нему. Павел Петрович с грустью и любовью положил ладонь на затылок мальчишке. Зала погрузилась в полную тишину – ребята понимали, что происходит что-то очень важное, и ждали объяснений. У каждого в груди сжалось сердце, готовясь к печальному известию и тоске, Юрий оттолкнулся от стены и встал рядом со всеми остальными, также внимательно наблюдая.
– Ты всё точно решил? – тихо спросил Павел Петрович. – Это совсем как расстриг из монахов – шанса вернуться не будет, – и шутливо поднял уголки губ. Юноша с твёрдостью посмотрел на куратора и прикрыл веки, показывая согласие. – В таком случае мы с тобой позже поговорим, после общего собрания, чтобы обсудить кое-что, – пообещал мужчина.
– Больше двух – говорят вслух! – обиженно топнул ногой какой-то маленький невежа – младший участник движения справедливости, за что сразу же был схвачен цепкими пальцами соседа за круглое ухо. Но эффект домино уже не остановить: ребята, начиная малышами и заканчивая старшими, начали роптать, мол, действительно, если произошло что-то важное, касающееся их клуба, то каждый имеет право знать. ПаПе поцокал языком и поднял обе руки: воцарилось молчание.
– Надеюсь, каждый из вас понимает, что существуют проблемы коллектива, и личные, так что вам вовсе необязательно знать обо всех семейных, например, распрях вашего товарища – он сам решит, хочет ли с вами делиться.
Подростки утихли, но Питер, парень, так неожиданно заключивший в объятия своего куратора, поднял голову и напряжённо произнёс:
– Вы правы, – он на секунду повернулся к Павлу Петровичу и повторил, – они правы. Они хотят знать, что случилось, поэтому я прошу, – снова взгляд, брошенный на ПаПе, – чтобы Вы разрешили мне обсудить это «кое-что» с Вами прямо сейчас, при всех моих товарищах.
– Я, разумеется, не могу тебе запретить, – похоже, мужчина был поражён. – Но пойми, что в противном случае неловко и неудобно станет именно тебе.
– Я не собираюсь искать поддержки у друзей или обвинять в чём-либо Вас, Павел Петрович, – он упрямо выпрямился, – мне не нужна защита. Я принял решение, и должен сказать о нём всем; должен знать, что обо мне подумают.
– Хорошо, – сдался куратор. Ребята стояли, как громом поражённые – им стало ясно, что одной плохой новостью собрание не ограничится. Мальчишка встал рядом со сценой, повернулся ко всем лицом, набрал побольше воздуха.
– Я собираюсь покинуть клуб, – коротко и сразу отрубил Питер Лутчанов. – Подождите, дайте мне договорить, – остановил он нарастающий шум. – Многие из вас, особенно мои приятели, замечали, что в последнее время я реже посещал встречи, а если и не замечали, то я вас уже… оповестил. Я не люблю долгие предисловия, – он обвёл собравшихся ястребиным взглядом, – я больше не разделяю ваши идеи и интересы. Хотя нет, убеждения у меня те же, но способы их осуществления я считаю крайне неправильными и безнравственными, поэтому отказываюсь участвовать в терроре. У меня всё, – он отошёл в тень.
– Петька, что с тобой произошло? – раздался чей-то растерянный голос. – Неужели ты не шутишь?
– Клоун из здесь присутствующих только один, и он рядом со мной, – хмуро сказала Женька, показывая на Митю, – а Питер говорит абсолютно серьёзно. Только его это нисколько не оправдывает.
– Как же так, друзья? Мы ведь такие сплочённые, а только на пути первое хилое препятствие, и наш коллектив уже рассыпается. Что же дальше?
– А ничего, такими темпами нас останется двое к шестнадцатому марта. И не оскорбляйтесь, здесь все потенциальные предатели, это нормальное явление, Павел Петрович недавно говорил – любой может струсить.
– М-да, а как многообещающе всё начиналось… – зала заполнилась осуждающими выкриками. Куратору вновь пришлось призвать к спокойствию. Пётр высоко поднял голову и продолжал смотреть прямо – представить сложно, как ему это удавалось.
– Разговоры! – повторил Павел Петрович. – Давайте договоримся, никто не нарушает порядок, если хотите высказаться, то только по делу, без субъективной точки зрения – друзьям пожалуетесь, – без разного рода оскорблений и предварительно подняв руку. Я провожу собрание, а не митинг, протесты поберегите до весны. Обсуждению, выяснению причин и прочей дипломатии здесь не место, поэтому будьте так любезны, – он сложил вместе большой и остальные пальцы в форме сомкнутого клюва. – Отлично, – довольно улыбнулся мужчина, – итак, Пётр, мы выслушали твоё мнение, однако я бы хотел кое-что уточнить: отчего ты так смачно назвал наш протест терактом, и чем ты конкретно недоволен? Когда ты переменил свою позицию?
– Я не отвергаю прежних идей и не меньше вашего жду их воплощения. Но наши методы абсолютно бесчестные! Мы ничего не добьёмся, если продолжим в том же духе! Подумайте, ведь мы задействуем совершенно незаинтересованных людей, против их воли, а те, ради кого мы стараемся, не знают даже о нашем существовании!
Подростки протестующе загудели – он читает им мораль? Не маленькие уже, проповеди слушать!
– Поэтому я хотел поговорить с бедными ребятами и включить их в наше собрание, но вы не разрешили! – перекрикивал он толпу.
– Спасибо, Петя, за разъяснение причин, мы поняли, что заставляет тебя покинуть нас. Однако остался ещё ряд вопросов, более общих.
Мальчишка приготовился к новой словесной атаке и отражению её. При всеобщем обсуждении Павел Петрович надел маску, скрывающую все чувства, обратился в строгого судью.
– Пётр, как ты сам понимаешь, ситуация касается не только тебя, но и всех нас. На данный момент, мальчик мой, ты уникален, и нашему клубу придётся очень нелегко без твоих талантов, – сотня злых взглядов нацелилась на юношу. – Вполне возможно, без твоей помощи наш план обречён на провал, – удивительно, как мальчишка не расплавился, так накалилась обстановка. – Ты единственный человек, который в случае ошибки может дать нам ещё один шанс. Почему же, осознавая подобную ответственность, ты отрекаешься от неё?
– Потому что считаю, что без прежнего рвения я лишь замедлю или помешаю вам, – ответил парень, с трудом поворачивая задеревеневшую шею к, возможно, бывшим товарищам.
– Не спорю, ты тоже прав, – смилостивился мужчина. – Но ты не задумывался, отчего вдруг так охладел к нашим замыслам?
– Я ведь уже объяснял, я…
– Не оттого ли, что ты получил дар, за который мы все боремся, и решил, что не хочешь отвоёвывать такие же права для остальных людей, которые ничуть не хуже тебя? Ты необязательно осознавал это, возможно такие рассуждения, вполне логичные для любого человека с инстинктом самосохранения, возникли в твоём подсознании сами собой.
Питер, открывший рот, чтобы возмутиться, медленно закрыл его и замер. На лице его отобразился настоящий шок и неверие, сомнение, так что несложно было догадаться, что такое мальчишке и в голову не приходило, поэтому он не приготовил заранее защитную реплику на этот случай. Ребята ждали. ПаПе ждал. А юноше нечего сказать. Из последних сил он выдавил:
– Не знаю. Как вы говорили, возможно всё, но я не считаю, что дело в том. Я по-прежнему прошу разрешения уйти.
Момент наивысшего напряжения остался позади, и куратор, казалось, удовлетворённо потёр руки.
– Мы всё выяснили, я надеюсь, ни у кого нет больше вопросов, недопонимание не возникло? – молчание – знак согласия. – Думаю, после такой пытки мы разрешим Пете проститься с нами. Что, отпускаем его? – в последней фразе сквозила насмешка.
Собравшиеся нестройно поддакнули. Только эмоционально иссушенный парень расслабился и слез со сцены, как куратор схватил его за рукав.
– И последнее, уже наедине, – шепнул мужчина, отходя с жертвой в пустое пространство под факелом. – Теперь ты меня послушай: меньше всего мне нравится перспектива утечки информации. Ты умный юноша, мне же не нужно растолковывать тебе, о чём я?
– Я не проболтаюсь! – оскорбился мальчишка.
– Я почти верю, но это лишь мера предосторожности, не принимай близко к сердцу. Не люблю я шантаж, – ПаПе тяжело вздохнул, – но выхода нет. Просто напомню: ты же в курсе, как правительство относится к людям, получившим дар незаконно?
Питер медленно кивнул. Болезненная бледность распространилась от кончика носа до корней волос и даже перешла на ладонь.
– Отлично! – мужчина оставил Лутчанова у стены, сам же вышел к публике. – В таком случае объявляю собрание законченным, расходитесь по домам скорее, вы ещё выспаться должны перед завтрашним днём. Первое сентября, всё-таки, – и дёрнул за старый ржавый рычаг. Все огни постепенно погасли.
***
Сегодняшнее утро однозначно не входило в десяток самых лучших в списке Лизы, ведь началось оно неоправданно рано – в пять тридцать. Хмурая невыспавшаяся девушка осматривала в зеркале свой школьный наряд: голубая блузка с длинными рукавами и светло-коричневый комбинезон с расклешёнными штанинами. На ногах поблёскивают тёмные лаковые туфли, у горла повязан контрастный галстук. Конечно, это всё замечательно, но даже новая шёлковая лента в косах не поднимает настроения. Лизавета вовсе не отпетая лентяйка, хотя и любила бездельничать; в школе никто не смел её обижать, помня о крайне боевом настрое и беспроигрышной тактике боя; вставать с лучами солнца девушка давно привыкла. Но сегодня, именно сегодня с самого утра в сердце копошилось что-то непонятное, отвратительное, не дающее покоя – какое-то мерзкое чувство, часто возникающее у людей, забывших о чём-либо неприятном, но важном. Так же и Лиза тщетно углубилась в воспоминания, желая найти мучившую её причину плохого настроения. Медленно сходя вниз по винтовой лестнице, блондинка корила себя за то, что в детстве решила жить на самом верху башни, потому что теперь спуск занимал приличное количество времени, а подъём… Кстати! Елизавета остановилась на половине пути, стукнула по перилам, и направилась обратно, за школьной сумкой. На первом этаже ученица появилась десять минут спустя, с горчичного цвета рюкзаком на плече. Прошмыгнув мимо кухни, она захватила большой ломоть белого хлеба с шоколадной пастой, который теперь хмуро пережёвывала. Но стоило ей распахнуть ворота и сделать первый шаг навстречу новому учебному годы, как её остановил окрик матери:
– Стоп. Что ты ешь? – Олеся в деловом удобном тёмно-синем костюме неожиданно преградила дочери дорогу. Девушка продемонстрировала скромный завтрак. – А знаешь ли ты, что мы уже давно ждём тебя в столовой? И Саша, и Коля, и я, в конце концов. Сидим за столом и размышляем: скоро ли ты соблаговолишь к нам спуститься или суждено нам всем ждать до обеда? Кажется, Лиза уже проснулась, говорю я, наверное, в школу собирается, не буду подгонять…
– Я действительно собиралась, – блондинка встряхнула сумкой в доказательство.
– Как долго? Пять минут? Сашка тоже…
– Сашка идёт в школу ко второму уроку! У неё есть время.
– А у тебя всегда есть оправдания.
– Вам ничто не мешало поесть без меня, – огрызнулась девушка, – вы же помните, с утра у меня нет аппетита.
– Конечно, на геркулесовую кашу нет. Зато на хлеб с шоколадом – всегда!
– Мама, кажется, ты учила меня, как нужно правильно питаться, когда мне было семь лет.
– Не многое же ты усвоила за прошедшие восемь, – скептически фыркнула Олеся. – Как я понимаю, завтракать ты не собираешься? Посидела бы тогда хоть с нами, подождала. Или ты считаешь, семьянинам так поступать необязательно?
Лизавета с мрачным торжеством осознала, что нашла повод.
– Ты забыла? Я всегда ухожу в школу раньше, у меня нет времени, – она попыталась протиснуться в щель между матерью и косяком.
– Разумеется, его у тебя нет. И не будет, если продолжишь тратить его не-пойми-на-что, – женщина устало потёрла глаза и сдалась. – Меня всегда интересовало, почему выходишь ты сильно заранее, а на уроки частенько опаздываешь.
– Понятия не имею, – буркнула девушка, после чего встала на цыпочки и быстро поцеловала маму в щёку. Та рассерженно одёрнула манжет и пропустила блондинку. Средняя Заболоцкая воспользовалась случаем и, громко попрощавшись со всеми остальными домашними, размеренным шагом отправилась в школу.
– Подожди! – девушка снова остановилась и повернулась к Олесе с выжиданием. – Как ты успела взять булку, если даже не заходила в столовую?
– Мне на кухне дали, – пожала плечами та.
– Эх, Ленка, Ленка… – осуждающе пробормотала мать.
– Вам с папой тоже пора собираться, – заметила Елизавета, взглянув на наручные часы. – Вы ведь должны ехать в Приречный.
– Знаю, – отмахнулась женщина. – Я, в отличие от кого-то, лучше на работу опоздаю, но с родственниками посижу.
Девушка уже открыла рот, чтобы ответить колкостью, но за спиной матери внезапно показалась Саша, с большой чашкой дымящегося чая в руках.
– Опять спорите? – беспечно спросила она, предусмотрительно делая маленький глоток.
– Санечка, я уже множество раз повторяла, мы не спорим, просто обсуждаем, – отрезала Олеся.
– Я верю вам на слово. Меня немного отвлекали ваши крики, и я решила посмотреть, обе ли вы ещё живы.
– Не говори глупостей, Саня, – вмешалась девушка в разговор, – Мама же сказала, у нас всё хорошо.
– А я сказала, что я вам верю, – Александра ещё немного отпила из кружечки. – Удачи в школе, Лизон.
Блондинка махнула бутербродом на прощание и с тяжёлым сердцем отправилась дальше; к счастью, её школа располагалась совсем недалеко. Всего десять минут по ещё пустующим широким вечнозелёным улицам, посреди которых стыдливо пролегли тоненькие дорожки, встреча с несколькими одноклассниками, вежливое их игнорирование, отряхивание пальцев от крошек, и вот перед глазами высокая цилиндрическая постройка, увитая виноградником, – Лизин блок. В самой школе не наблюдалось ничего необычного, а в её расположении – очень даже: она была как будто центром «солнышка», образованного пересечением шести главных дорог и пяти побочных. По точно такому же принципу строились и прочие муниципальные здания: остальные учебные заведения, госпитали, дворцы правосудия и другие, в результате чего сверху можно было увидеть подобие созвездия: высокие башни – звёзды, лучики – улочки, остальное необъятное пространство – травяно-зелёное небо. «Жаль, что на самом деле оно совсем не такое чистое и почти круглый год серое и унылое», – мельком подумала девушка, натягивая рукава рубашки на озябшие пальцы и ускоряя шаг. «Целыми днями одно и то же: тёмные грозовые тучи и ветер. Говорят, в Зауралье ещё хуже – или адская жара, или кислотные дожди». Лизавета подбежала к школе, кое-как прислонилась к шершавой стене и, не обращая внимания на неуверенные жесты охранников, увещевающих, чтобы студенты скорее заходили внутрь и не задерживались снаружи, осталась ждать. Спустя пару минут к Заболоцкой подошла рыженькая девочка с таким же хмурым выражением и, бессловесно поздоровавшись, встала рядом.
– Ты сегодня рано, – отстранённо уронила Лиза, – я надеялась увидеть тебя не раньше середины первого занятия.
– Расстроена, что придётся провести со мной чуть больше времени? – осведомилась Софья. Елизавета бросила на неё внимательный взгляд, словно проверяя, после чего неожиданно заухмылялась (ответы Сони всегда были колкими и лаконичными), и подруги сжали друг друга в медвежьих объятиях.
– Терпеть не могу такую погоду, так зябко, – уже совсем другим тоном пожаловалась девушка.
– Никто не мешает тебе… Одеваться! Как тебе моё гениальное предложение? – спросила Соня и без предупреждения нахлобучила на белокурую голову зимнюю шапку из толстой пряжи.
– Я же знаю, что ты в любом случае обо мне позаботишься.
Блондинка нащупала рукой на затылке огромный мягкий помпон и стянула убор, чтобы получше его рассмотреть: кремовый с вкраплением золотых нитей, соответствующий сегодняшней моде. Новый. Лизавета подняла глаза на приятельницу – на той было приталенное бежевое пальто с косыми отворотами и на двух рядах пуговиц, опять же обновка. Рыженькая заметила, что девушка пристально разглядывает предметы её гардероба, и радостно повертелась.
– Что ты думаешь?
– Тебе очень идёт, – оценила средняя Заболоцкая, – как я понимаю, Олежа расщедрился? Даже не знаю, кого тебе благодарить за то, что никто не узнал о твоём временном отсутствии на кухне.
– Какая наглая! Тебе палец в рот не клади, – хихикнула Софья. – Именно из-за тебя я оказалась в той картинной зале!
– И подслушала много чего интересного, – Соня лишь немного нахмурилась. – Что случилось? Только не говори, что муки совести! Ты лучший работник у Лихоборова…
– Не преувеличивай, – справедливо оценила свои достоинства рыжая девочка.
– В любом случае, никто не безвинен, – резонно утешила подругу Лиза. – Кстати, чем закончился тот интригующий разговор?
– Не поверишь, Илье даже выговора не сделали, а хамства в нём не убавилось ни на грамм.
– Отчего я не сомневалась? – призадумалась девушка. – Потому что младший Лихоборов всегда был грубияном и ханжой одновременно. Слова некультурного не скажет, а обидит похлеще невежи.
Мимо подруг пробежали трое ребят с одинаковыми крупными бусами на шее. Подобные украшения Лизавета видела на базаре – ими торговала женщина на входе.
– А тебе понравилась вчерашняя ярмарка? – заметила сувениры и Кунжутова. – По-моему, организация на высшем уровне, Олег Ярославович позволил нам погулять, и я до сих пор впечатлена. Ой, ты как будто позеленела.
– Несварение от цветастости и блёсток, – буркнула дворянка.
– Ух, какая мужественная, – подбоченилась та. – А я считаю, что праздник роскошный.
– Лучше поговорим о занятиях…
Сотни колокольчиков, развешенных около дверей и окон, оповестили о скором начале уроков. Девочки не заметили, как пролетело двадцать минут.
– Зайдём внутрь? Хотя бы для того, чтобы погреться? Или у меня осядем? – спросила блондинка.
– Думаю, в первый учебный день стоит посмотреть, может, что-то изменилось.
– Я в это не верю, но… Напомни, что нам поставили первым?
– Как будто я готовилась, – закатила глаза Соня и лениво пошла ко входу, около которого бедные замёрзшие охранники делали им отчаянные знаки. Девочки поднялись на самый верх сооружения, долго стояли у лестницы, хватая ртом воздух в попытках отдышаться и грозя пальцами невидимым составителям расписания. От дежурных педагогов ученицы узнали, что первая дисциплина сегодня – политология (блондинка со стоном возвела глаза к потолку), разумеется, с опозданием подошли к большой круглой зале и застыли на пороге: в центре площадка, на которой вольготно разместился тёмный тяжёлый стол с многочисленными надстроенными полочками. Вокруг располагались поднимающиеся вверх трибуны с прикреплёнными к ним одним концом досками – партами. Заняли примерно четверть от всего количества сидений; между рядами, девушки только сейчас заметили, расхаживал толстый преподаватель в галстуке, с сахарной улыбкой и блестящей лысиной. Ученики с прилежным интересом разглядывали нового учителя – первое в жизни занятие по политологии, как-никак. Маленькие глазки толстяка обратились на подруг с некоторым удивлением.
– Ты ведь часто говоришь: встречают по одёжке, провожают по уму, – шепнула приятельнице Лизавета. – Если проще, первое впечатление самое важное, да? Поздравляю, мы уже выделились. А так как нас не по чему провожать, – в доказательство Софья глупо хохотнула, – то боюсь, расположение политолога, – букву «П» она словно плюнула, – нам не светит…
– Здравствуйте, девочки, – очень благодушно и невнятно начал он. – Почему же опаздываем на первый урок? Может, вам не нравится изучать наше государство? – и рассмеялся каким-то жеманным смехом, показывая, что последнее его предположение не более чем шутка.
«Весёлое же у нас будет времяпрепровождение», – мелькнула мысль в голове Лизы, пока та стояла с неопределённым видом.
– Простите, пожалуйста, Евгений Витальевич, – запела Кунжутова. «Когда она успела узнать его имя?» – Мы так торопились, готовились, волновались, а в результате… Всё равно опоздали! Вот так незадача!