Моя прабабушка была горой

Ночь в ауле и утро в городе

Асия Сарыева

Айжан нашла по объявлению квартиру на сутки в центре города, туда и поехали после пар. Всю ночь болтали, смеялись, допивали вино, потом три раза ставили чайник и пили чай. Под утро улеглись было вповалку, всемером, на тонкий матрас на полу, но не могли перестать говорить. В какой-то момент Дина выкрикнула поверх гула полутрезвой беседы:

– Я пойду выйду, подышу!

– На балкон? – спросил Айбек.

– Какой балкон, там шины. На улицу!

– Мы тебя обратно не пустим, – констатировала Эльвира.

– Тогда я возьму заложника. Айжан, пошли со мной?

На тот момент воля Айжан, слегка спугнутая алкоголем, уже начала к ней возвращаться, но ещё не восстановилась полностью. Это состояние было по-своему завораживающим в своей отстранённости.

«Я над схваткой», – мелькнуло в голове у Айжан. Она бы с большим удовольствием осталась лежать на матрасе, смотреть на своих друзей и постепенно засыпать. Вслух же она сказала:

– Пошли.

– Мооой человек!

– Ақ жол, түлектер!¹ – закричали несколько человек. Все засмеялись, потому что это было внутренней шуткой в компании.

Через несколько минут были уже во дворе, застёгивая куртки под горло.

– Не холодно? – спросила Дина.

– Нормально, – улыбнулась Айжан. – Куда идём?

– Давай до аллеи. Зря, что ли, этот клоповник тут сняли?

Было шесть утра, была суббота, и людей почти не было. В парке немногие оставшиеся серые листья начинали потихоньку желтеть и буреть под медленно встающим солнцем. Остальные листья этого пространства трещали под ногами. Пели птицы, но так редко и лениво, что тишине не мешали. И две девушки тоже шли молча. Они шли в сторону гор, чьи верхушки, уже засыпанные снегом, висели в тумане. Здания по сторонам аллеи ещё будто спали и были в расфокусе.

В какой-то момент Айжан захотелось остановиться, врасти в этот шуршащий ковер, по которому ступала уже по ощущениям вечность, хотя на самом деле не больше десяти минут. Глубоко вдохнуть и посмотреть на горы внимательно, отдать им должное. Когда всю жизнь живёшь в их окружении, легко воспринимать их как нечто само собой разумеющееся.

Из головы Айжан почти ушли все мысли, но Дина вернула её к реальности:

– Смотри, какое дерево! Сфоткаешь меня возле него? А потом я тебя.

Дуб действительно был своеобразным. Он был старым, большим, с затейливо раскинувшимися ветвями, но это было не главным. Ствол дерева был каким-то неестественно, беспросветно чёрным.

Дина встала у дуба и начала позировать. В какой-то момент она умудрилась выгнуть руки так, что они зеркалили изгиб ветвей дерева, и почему-то это было очень смешно. Айжан засмеялась, но тут что-то произошло буквально в миг между моментом, в который она закрыла глаза, и моментом, в который их открыла.

Только что живая и улыбающаяся Дина лежала под дубом, со всё так же выгнутыми руками. Её лицо застыло – не в испуге, нет – в удивлении. С шеи Дины густо и быстро текла кровь, и её было много, ужасно много, она заливала бурые листья на холодной земле и была самым ярким пятном на этой картине.

Айжан уронила телефон. Время будто застыло, и в нём застыла она сама. Её руки вдруг налились непривычной тяжестью. Она медленно подняла их к лицу.

У неё по-прежнему было десять пальцев, но теперь на каждый из них было надето по одному, а то и по два кольца, на вид серебряных. Каждое кольцо было не похоже на другое и было украшено абстрактными узорами. Каждый палец заканчивался когтём, не ногтём, а именно когтём – длинным, острым, красным, блестящим, металлическим.

И руки были в крови.

– Айжан?

Она моргнула, и руки перед её лицом снова стали нормальными.

Рядом стояла Дина, снова вполне живая, только не улыбающаяся.

– Что случилось? Телефон не сломался? – спросила восставшая из мёртвых.

Айжан посмотрела на дуб. Под ним никого не было, и никаких ярких пятен вокруг тоже не было.

– Я чёт это… – пробормотала она и на всякий случай потрогала подругу за плечо.

– Чего? – спросила та обеспокоенно.

– Чего-то вот… – Айжан рискнула и зажмурила глаза. Открыв их, она увидела ту же картину, то есть живую Дину. – Такая фигня привиделась.

– Какая фигня?

– Да ну, не хочу пересказывать даже.

– Окей, давай присядем, вон скамейка. Телефон не забудь.

Они сели на лавку, которая стояла чуть поодаль, но всё равно слишком близко к дурацкому дубу.

– Ууууф, – протянула Айжан.

Она посмотрела на небо. Там было высоко, безоблачно, чисто. Это немного её успокоило.

– Может, в мечеть сходить?

– Ты же этот, как там, агностик, – заметила Дина.

– Ну вот Бог меня и наказал за это глюками, – усмехнулась Айжан.

Дина улыбнулась в ответ.

– Ну смотри, хочешь, на следующей неделе вместе сходим. Заодно за курсовые помолимся.

– А ты же этот, как его, еретик.

– Всё время путаешь, не еретик, а аргын². За компанию с тобой схожу. Если хочешь.

– Я подумаю.

Они замолчали. В отличие от Айжан, Дина была общительной. Ей всегда было что сказать. Но ещё с ней можно было помолчать, и это давало чувство защищённости.

В мыслях Айжан начали вспыхивать воспоминания, которые она когда-то, давным-давно, почти неосознанно, спрятала очень глубоко. Не потому, что они были плохими или страшными, а потому, что они были будто из другой жизни, были присущими только детству, странными и нерациональными, некомфортными и не принадлежащими взрослой душе.

Хотя в тех событиях не было ничего необычного, если подумать. Это были даже не события, а простая ситуация – бабушка рассказывала внучке сказку.

Это было в деревне, куда Айжан приезжала каждое лето, и другие подробности – железную кровать с пружинами, яйца на завтрак, чай с молоком и жентом³, коров на выпасе, опилки из птичника, сундук, украшенный орнаментами, в котором лежали платки и отрезы ткани, громких соседских мальчишек – Айжан вспоминала часто и ярко. Но не это.

Она любила слушать, как рассказывала бабушка. У Ажеки⁴ был богатый казахский язык, она знала наизусть бесчисленное, казалось, множество, песен и стихов, и Айжан потом часто жалела, что не просила её записать хоть что-то – не факт, что все эти произведения были зафиксированы в, допустим, фольклорных сборниках. Она также много позже поняла, что, пересказывая даже «зафиксированные» истории, бабушка часто добавляла от себя много новых деталей, но для маленькой Айжан всё, конечно, звучало органично.

Однажды настало время страшной сказки. Ажека говорила не торопясь, чётко, выдерживая драматические паузы, и при этом увлечённо. Айжан лежала, укрывшись одеялом, и слушала внимательно, как никогда в жизни.

Кочевникам в степи следует остерегаться многих злых существ, но больше всего – Жезтырнак. Она была бы красива, если бы не медный нос. И когти у неё медные, и она может ими разорвать одинокого путника на мелкие кусочки. А может не рвать, а высосать когтями всю кровь из бедолаги, потому что кровью она тоже питается. Иногда она может обмануть и притвориться человеком, и тогда горе поверившим в её обман. Не то что одинокие путники – целые семьи могут стать её жертвами. Только хитростью и ловкостью можно победить её, но и в этом случае нужно опасаться. Если убить Жезтырнак, то обязательно придёт мстить её муж Сорель, а дальше кто знает, сколько у неё родственников. Вот и один храбрый охотник сумел разоблачить притворство и повергнуть эту не то демоницу, не то проклятую человеческую женщину. Но ему и его аулу стоит теперь быть очень осторожными и следить за каждым незнакомцем, просящем о ночлеге.

Вот такая была сказка. Маленькой Айжан было и страшно, и любопытно, и она забросала бабушку вопросами, на которые та с охотой отвечала, и в конце концов почти полностью успокоила внучку, сказав, что в их дом Жезтырнак уж точно не придёт – ведь она живёт в степи, а гор, которые были видны из окна детской, она боится. Степь для девочки, жившей в Алматы, была какой-то абстрактной концепцией. Если подумать, то и до сих пор, даже для выросшей Айжан, степь была по большей части просто частью пейзажа, который она иногда видела в поезде.

А в тот вечер Ажека рассказала сказку и в ответ на «Қайырлы түн!»⁵ от внучки улыбнулась ей, поцеловала, сказала: «Қайырлы түн, Айжаным менің!»⁶ – и ушла к себе.

У Айжан в ту ночь получилось заснуть, но что ей снилось, она уже совершенно точно не помнила.

Её снова вытащил в окружающий мир голос Дины:

– Пилить, что ли, собираются?

У дуба собралось несколько человек в оранжевых жилетах. Они держали в руках разные угрожающие инструменты и действительно очень активно размахивали ими вокруг чёрного дерева. Впрочем, не факт, что с целью именно спилить.

От оранжевой группы отделилась женщина, чье лицо было замотано платком. Только глаза не были спрятаны под тканью. Видимо, для защиты от всё более активного солнца. А может, от пыли и опилок. Айжан часто видела в городе людей в таких ансамблях, но не особо задумывалась об их смысле.

Женщина подошла к скамейке и спросила:

– Қыздар, сигарет бар ма?⁷ – её голос звучал глухо, будто не из-за платка, а из-под земли. От неё пахло перегаром, правда, не сильно.

– Жоқ, кешіріңіз⁸, – ответила Айжан.

На женщине были полутканевые, полурезиновые перчатки с отрезанными кончиками пальцев. Ногти на них были изгрызены почти до мяса, и Айжан стало почти неуютно от такой неухоженности.

– Ал сағат қанша болды?⁹ – снова спросила она.

– Алтыдан қырық минут кетті¹⁰, – снова ответила Айжан.

Её собеседница продолжала стоять молча. Вдруг её взгляд сфокусировался и остановился. Она смотрела совершенно трезво и очень внимательно. Как ни странно, это не вызвало у Айжан никакого дискомфорта. Она видела только глаза женщины, космически чёрные, как тот дуб, и – она сейчас поняла – очень красивые.

Под этими глазами и не отрывая собственного взгляда, Айжан снова вернулась в ту ночь, когда бабушка рассказала ей страшную сказку. Она вспомнила, что ей снилось – продолжение истории.

Ажека рассказывала, что муж придёт мстить за жену, но, на самом деле, вышло наоборот. Охотник убил Сореля, красивого, высокого, с медными когтями, который любил пить человеческую кровь и любил свою Жезтырнак. Вдова пошла мстить и лично убила первенца охотника, но покоя ей это не принесло. Одно утешение, от Сореля остались у Жезтырнак дети. И она поклялась: пока будет жив её род, не будет покоя роду убийце её мужа. И раз в поколение разыгрывалась в степи драма: одного из потомков охотника, самого любимого семьей, самого доброго, храброго или красивого, однажды утром находили с перерезанным горлом. Дети, внуки и правнуки Жезтырнак не щадили ни мужчин, ни женщин, ни маленьких детей, ни глубоких стариков. За этими чудовищами тоже охотились, и убивали их, но всё равно оставался кто-то, и в их крови медью звенело унаследованное желание мести. Наконец, много лет спустя, старейшина рода, который был очень мудрым человеком, догадался, что Жезтырнак и её потомки боятся гор – те лишают чудовищ сил. Он постановил: всей большой семье покинуть степь, откочевать в горные пастбища и не покидать больше тех мест.

Так и сделали. И с тех пор потомки охотника вздохнули свободно, а потом и вовсе перестали верить в своё проклятие, и забыли о Жезтырнак и её детях. Ведь говорят, постепенно страшные создания в степи вымерли, впрочем, как и добрые, волшебные, но зато кровь у путников ночами никто не пьёт. Правда, праправнуки охотника всё равно продолжают жить возле гор – хоть подсознательно, но чувствуют, что там им безопасней. Пусть и говорят, что чудовища вымерли – никто ведь не может сказать наверняка?

И правильно, потому что потомки Жезтырнак дожили до наших дней. Их мало, они слабей, чем их прапрабабка, но они продолжают приходить в мир. Быть может, они даже рождаются на одной лишь неуспокоенной злобе. Они инстинктивно ищут потомков охотника, тянутся к ним, иногда сами не понимая почему. Детей степи по-прежнему не пускают горы, но и они становятся хитрей. Одна из праправнучек Жезтырнак решилась даже подбросить своего ребёнка людям, и они приняли его за обычного человека. Где-то растёт этот ребёнок, не боясь гор и не подозревая о своём предназначении. Но однажды всё в его жизни изменится, и в нём проснётся жажда крови и жажда мести. Самое страшное – нет, захватывающее – то, что этим ребёнком может оказаться кто угодно.

Вот такой был сон. Это воспоминание пронеслось в голове Айжан очень быстро и полуосознанно – пока она не мигая смотрела в глаза женщине в оранжевом жилете. Она моргнула, и взгляд женщины за это время снова расфокусировался.

– Рахмет, қызым¹¹, – сказала она, развернулась и пошла к своим товарищам по работе. Они продолжили обхаживать дуб, и Айжан от всей души понадеялась, что чёрное дерево спилят прямо в ад.

– Жанчик, – осторожно сказала Дина. – Что это было?

– Да, странная женщина. Ну что, давай возвращаться? А то они там сейчас весь кофе выпьют, который мы для себя брали.

– Айжан.

– Да, Динкин?

– На каком языке вы с этой женщиной говорили?

– В смысле? На казахском.

– Нет, это был не казахский. Вообще не поняла, что за язык. Как будто выдуманный какой-то.

Айжан посмотрела направо, надеясь увидеть горы, утопающие в утреннем солнце. Вместо этого перед её глазами встал далёкий огонёк у бледного очертания одинокой юрты на фоне заросшего полынью, бесконечного и темнеющего горизонта.

ИСТОЧНИК

Жезтырнак – демоница из казахской мифологии, а также легенд ряда других тюрских народов. Обычно жезтырнак описывают как красивую женщину с медными когтями и медным носом. Это крайне жестокая и мстительная нечисть, обладающая сверхъестественной силой.

По легендам, жезтырнаки нападают ночью и стараются действовать хитростью и обманом. Хотя и считается, что они очень сильны, демоницы предпочитают разрывать своими медными когтями спящих и беззащитных воинов. В честном бою жезтырнак обычно проигрывает людям, особенно если речь идёт о воинах-батырах. Но победа редко приносит людям что-то хорошее: за убитую жезтырнак придут мстить её муж и другие родственники, которые могут вырезать весь аул того, кому не посчастливилось однажды встретиться с жезтырнак.

Женщина без имени

Александра Шукарнова

Над Каяловым Бором садилось солнце. Аккуратное, красное, как спелое яблоко, оно лениво заваливалось за макушки елей. Второе солнце, деревянное, огромное, оставалось на месте.

Светлана Петровна сидела на скамейке, аккуратно расправив парадную плиссированную юбку. Второе солнце ей нравилось больше. Хотя бы потому, что оно не собиралось заходить. Стояло себе на месте, фотографируйся – не хочу, зря, что ли, здесь арт-объект строили?

Жаль, Артур не любил фотографироваться. Зато он любил Светин борщ и маленькую уютную кухоньку.

– Знаешь, Свет, нам всё-таки нужно расстаться.

Артур, сидящий рядом на той же скамейке, говорил нехотя, будто с большим трудом. Света молчала. Она давно чувствовала, что что-то не так. Просто не хотела верить.

И вот, наконец, страшные слова сказаны. С ужасом Света почувствовала, что её сердце куда-то проваливается.

– Почему?

Артур замялся, но всё равно произнёс:

– Ты извини, но нам с тобой не по пути.

– Артур…

Светлана хотела сказать что-то ещё, но задохнулась от нахлынувших чувств. Она зажмурилась и сжала зубы, чтобы не расплакаться. Руки вцепились в край скамейки. А Артур продолжал, говоря всё быстрее, будто с облегчением:

– Ты же, Светочка, как из леса, уж прости. Тебе нужен кто-то попроще. И ты его встретишь, я не сомневаюсь. Ты красивая, при всех прочих твоих недостатках, и ещё не старая. А я тебе не нужен. Кто я? А кто – ты? Петровна из продуктового?

То, что у неё, «Петровны из продуктового», выйти замуж за филолога Артура Андреевича, преподавателя, автора учебника, почётного члена чего-то там, шансов было не много, Света понимала и так. Но она не настаивала на браке.

«Брак – это условности», – так говорил Артур.

И Света была согласна. Был бы милый рядом, правда же? Главное – это любовь, а случиться она может с кем угодно. Даже с одинокой сорокалетней продавщицей. Вот только длится эта любовь недолго, надо же, даже на год не хватило…

– Артур, что я сделала не так? Тебе что-то не нравится? Я готовлю плохо, да?

Артур Андреевич вздохнул:

– Дело не в тебе. Просто мне нужна другая женщина. Не такая, как ты.

– А какая?

– Менее… дремучая.

Света почувствовала, что краснеет. Из глаз всё-таки побежали слёзы. Она и сама понимала: где-то у неё не хватает образования, где-то – изысканных манер, но зачем же он с ней… так?

Артур Андреевич, мельком взглянув на неё, сморщился:

– Ну, к чему этот плач Ярославны? Сама подумай: какие у нас с тобой шансы? Вот ты, моя дорогая, знаешь вообще, кто такая Ярославна?

Про Ярославну Света знала, как ни странно. Смутно помнила со школьных лет «Слово о полку Игореве». А теперь, когда в Россоши построили экопарк «Каялов Бор», обыграв основные моменты похода незадачливого князя Игоря на половцев, про верную жену князя Ярославну не вспоминал только ленивый.

Но Света всё же покачала головой. Она понимала: Артур вот-вот уйдёт. Пусть уж расскажет ей, дремучей, ещё что-нибудь. Всё равно что. Она просто послушает его голос…

– Ярославна, солнце моё, была супругой князя Игоря. Если бы ты читала «Слово о полку Игореве», то была бы в курсе, разумеется. Один из самых ярких моментов произведения – тот самый, упомянутый мной «Плач Ярославны». После битвы с половцами, которая, по мнению историков, произошла именно здесь, на реке Каяле, позже переименованной в Сухую Россошь, Игорь был пленён, а его жена…

Голос Артура доносился до Светы будто через туман. Она слушала про далёкую Ярославну, мудрую, нежную и прекрасную. О том, как та плакала на стене Путивля, уговаривая ветер и солнце помочь возлюбленному вернуться домой. О том, как природа покорилась, указав князю верный путь.

Артур увлёкся. Солнце почти спряталось за горизонтом, а он всё говорил и говорил. О том, что Ярославна осталась в летописях женщиной без имени, сохранив только отчество. О том, что историки лишь предполагают, что её звали Ефросиньей, опираясь на «Родословник» Екатерины II и «Любецкий синодик». Что исследователям известны имена всех сыновей Ярославны и Игоря, но не известно имя их единственной дочери, потому что рождение девочки не считалось особо значимым событием. О неведомых потомках прекрасной княгини, которые, согласно легенде, тоже могли заклинать солнце и ветер, воду и землю. О том, что он, Артур, всегда мечтал именно о такой женщине, скромной, мудрой, верной, загадочной, но не судьба, перевелись такие женщины, канули в Лету, и концов не сыскать…

– Знаешь, Артур, мы так в детстве играли, – неожиданно улыбнулась Света, – заклинали природу, как ты говоришь. Если шёл дождь, нужно было сказать: «Дождик-дождик, перестань, я поеду в Верестань», и дождик заканчивался.

Артур нахмурился. С досадой махнул рукой:

– Хватит! Я тебе о сокровенном рассказываю, а ты? Всех благ… Петровна!

Последнее слово он выплюнул, будто ругательство. Вскочил со скамейки, взмахнув руками. Проворно двинулся прочь, почти сразу скрывшись из виду в густеющих сумерках.

Света осталась сидеть. Сердцу было больно, а по лицу опять потекли слёзы.

Верхушки сосен глухо зашумели. Поднимался ветер.

ИСТОЧНИК

Вдохновением для рассказа послужили «Плач Ярославны» – один из ключевых и самых поэтических фрагментов памятника древнерусской литературы «Слово о полку Игореве» – и гипотеза историков Поливановых, согласно которой битва русичей с половцами в 1185 году произошла в устье речки Россоши (Каялы) при впадении её в реку Черную Калитву (Сальницу).

Экопарк «Каялов Бор», упоминаемый в рассказе, находится в городе Россошь, Воронежская область.

Ваша жалоба принята к рассмотрению

Мария Еремина

Она вошла очень тихо, спокойно так, будто бы даже равнодушно. Иван Константинович сразу напрягся. Не так приходят подавать заявление, совсем не так: кричат, рыдают, взывают к справедливости, причитают, украдкой вытирают слёзы. А эта… Психованная, наверное, решил для себя Иван Константинович. Как бы ни на кого не кинулась. Или аферистка начинающая, ещё не выучила, как на жалость давить и жертву разыгрывать. Таких Иван Константинович тоже повидал: приходят, жалуются, то студент-однокурсник преследует, то муж как-то не так пристает, то друзья фотографиями неприличными шантажируют. А сами-то ни кожи, ни рожи. Ясно же как день, внимания просто девкам не хватает, вот бегают, жалуются.

Ещё и на дежурстве сегодня Олежка, молодой, наивный, нестрелянный. Вот сейчас она ему на уши и присядет со своими преследованиями-приставаниями, а Олежка, нет бы сразу от ворот поворот дать, мол, дамочка, идите домой со своими глупостями, расчувствуется, всё запишет старательно, в работу примет – а им, и если не повезёт, то даже и самому Ивану Константиновичу, потом реагировать, разбираться и отчитываться. Получается, сама судьба заставила Ивана Константиновича пройти именно мимо входа именно в эту минуту – должен же кто-то наконец-то показать дурному новичку, как работать-то надо. Иван Константинович глубоко вздохнул, преисполнившись ответственностью, возложенной на него Вселенной, и уверенно прошагал к стойке дежурного, чуть не поскользнувшись по дороге – эта жалобщица ещё и наследить успела, никакого уважения.

Олежка, видимо, уже успел задать стандартные вопросы, потому что, когда Иван Константинович тяжело облокотился на стойку, девушка мелодично сказала:

– На меня напал мой жених.

Ну, точно, не подвела чуйка! Иван Константинович даже крякнул удовлетворённо. Он ведь прям знал, он таких издалека видит, вертихвосток. Жених на неё напал, а сама стоит, ни синячка, ни царапинки. Платье лёгкое, не по погоде, на бретельках: и шею, и руки отлично видно – ни следочка. Девушка продолжила, и хоть с каждой секундой она всё меньше нравилась Ивану Константиновичу, её голос показался ему даже более нежным и чарующим, чем во время прошлой фразы:

– Он пригрозил меня убить.

Иван Костантинович стиснул зубы. «Как убьют, так и приходите», – так и вертелось на языке вроде как в шутку. Но нельзя, нельзя. Новые правила, этика-эстетика, теперь нельзя дуре сказать, что она дура, даже если она напрашивается. Вот чего она хочет? Чтоб Иван Константинович с её женихом поговорил, раз она не может? Или чтоб Олежка, как собачонка, на коврике около её двери дежурил? Отличная, кстати, идея, туда ему и дорога. Или, может, чтоб весь отдел вокруг неё ходил, как телохранители киношные? Ну не может полиция по каждому грубому слову в ружьё подниматься. Вон, Иван Константинович вчера тоже соседу сказал, что его шавку с балкона выбросит, если она ещё раз среди ночи залает, так что ж, и к ней теперь охранника приставить? А ведь любому нормальному человеку понятно, что никакую собаку ни с какого балкона Иван Константинович выбрасывать не собирался.

– Это ваша первая жалоба на жениха? – перебил поток мыслей Олежка.

– Вторая.

Тут Ивана Константиновича осенило: журналистка. Потому и голос такой поставленный, и уверенная такая, сейчас спровоцирует, на диктофон запишет, а завтра из каждого утюга будут говорить, мол, полиция плохая, грубят, работать не хотят, женщин обижают, в культуре не разбираются.

– А кто принимал первую, не вспомните?

– Почему же, вспомню, – в голосе отчётливо зазвенела улыбка, – Иван Константинович Полесов.

Девушка даже не повернула головы в сторону Ивана Константиновича, а вот Олежка тут же уставился на него и, кажется, даже моргать перестал. Через силу, не отрывая взгляда, только как-то выдавил:

– Расскажите, пожалуйста, подробности.

И она заговорила. Её голос тёк, затапливал, закручивал смертельным водоворотом и тянул куда-то на дно. Она всё говорила, и говорила, и говорила, медленно, тягуче – рассказ её превратился в опасную топь, ступишь, не вырвешься. Иван Константинович начал задыхаться, перед глазами встала пелена. Вдруг словно сквозь толщу воды послышался звонкий голос Олежки:

– Мы должны проверить место преступления.

Это было совсем не по протоколу. Но у Ивана Константиновича першило горло и слезились глаза, а ещё он внезапно заметил, что уже давно куда-то идёт, спотыкается, оступается, но идёт. По насыпи, по траве, по чавкающему берегу. И не один идёт. Иван Константинович покрутил головой, насчитал в сгущающихся сумерках человек пятнадцать, сбился. Целое сыскное мероприятие, всё отделение околдовала, чертовка. И пострадавшая впереди, словно королева перед войском.

Наконец, остановилась около небольшой речки:

– Здесь.

Очарованное войско безропотно ступило в воду. Зашарили руками, загомонили, осоловело заморгали. Иван Константинович выдохнул: грешным делом, решил, что перетопит их ведьма проклятая. Девица, словно услышав, тут же прямо перед Иваном Константиновичем возникла. В лицо заглянула. Губы будто бы в улыбке растянула. За руку потянула, отводя вдаль от основной группы.

Иван Константинович наконец-то её вспомнил. Приходила, не соврала. В этом же синем платье и приходила. Месяца три назад. И руки были, как платье, синие, все запястья захватанные. Испуганная была, плакала постоянно, слёзы размазывала, говорила, убьёт её жених. Да кто ж так не говорит? Иван Константинович тогда сказал ей успокоиться, ночь подумать, приходить на утро с холодной головой, нечего молодому хорошему парню жизнь на эмоциях ломать. Она и ушла. И пропала. Совсем пропала, Иван Константинович даже как-то объявления видел на улице. Даже что-то беспокойное почувствовал – а нет, всё же прав оказался, вот она, жива-здорова, понервировать просто родню решила.

– Нашёл! – послышался испуганный звонкий голос. Иван Константинович поморщился: опять Олежка. Нехотя оглянулся, пригляделся. В полутьме со всплеском мелькнуло тело в какой-то синей тряпке, по рукам доплыло до берега.

Больше Иван Константинович уже ничего разглядеть не мог, ноги несли его всё дальше, слушаясь течения и не подчиняясь разуму. Вскоре ничего и не осталось, кроме шелеста реки вокруг и бледной фигуры впереди. Иван Константинович лениво отметил, что в воду они зашли, хорошо если по пояс, а с волос девушки так и льётся вода. Что-то подсказало ему, что это наблюдение ему уже не поможет.

ИСТОЧНИК

В славянской мифологии русалки – вредоносные, нередко мстительные духи, способные утопить человека, который был неосторожен и оказался рядом с их водоёмом.

Часть легенд утверждают, что русалки – девушки, умершие насильственной смертью или совершившие самоубийство. В некоторых сказаниях русалками становились обманутые и брошенные невесты. А в других – все утонувшие при любых обстоятельствах дети и невенчанные девицы превращались в русалок.

Во многих текстах русалки как существа, тесно связанные с водоёмами, умеют управлять водой и колдовать.