Эпоха молчания

3 апреля

Ничто в этом мире не длится вечно. И любая, даже самая кровавая революция рано или поздно заканчивается. На этот раз тоже пролилось много крови, но все же меньше, чем могло бы быть. Самым большим достижением этого переворота стали вовсе не сгинувшие люди, а те, кто замолчал, потому что в спешке им намертво зашили рты. И когда мир наконец немного успокоился, нам объяснили новые правила.

Людей разделили на касты. Самыми главными и важными стали так называемые голоса. К ним, в первую очередь, отнесли чиновников всех мастей, которые несли новые законы и распоряжались государством. Для галочки им тоже выдали счетчики, если мне не изменяет память, по пять тысяч слов на день, потому что они вроде как тоже должны были думать и нормировать то, что хотят произнести. На практике же всем было плевать, сколько слов в день они произносят. За все время существования нового государства не было ни одного публичного судебного процесса, направленного против кого-то из них из-за нарушения речевых ограничений.

К ним же, кстати, относились и судьи, а еще директоры заводов и фабрик, редакторы средств массовой информации и большие уважаемые ученые. В общем, все те, в чьих руках теперь была власть.

Вторую касту составили люди, которых действительно ограничивали в количестве слов. Их так и назвали – ограниченные. Потому что все еще были профессии, где слова имели значение. Да и вообще, нельзя было просто так взять и зашить рты всем сразу. Оставались полицейские, охранники, врачи, продавцы, сантехники, секретари, повара, телеведущие и многие другие. Но, если быть честным, в этой касте оказались граждане, которые чаще всего просто не представляли угрозы. А даже если и представляли, то им давалось слишком мало слов. Вообще, сама возможность говорить была привилегией, которую очень ценили и боялись потерять.

Тут в плане количества все было слишком индивидуально. 15 тысяч слов – достаточно усредненное значение, которое поступало на счетчики ограниченных в начале каждого месяца. А ведь были штрафы. Много штрафов. Но об этом позже.

Последней и самой низшей кастой стали молчуны. Те, кому законодательно запретили произносить слова. Счетчики на их ремнях всегда были пусты и висели лишь для одной цели – следить за молчанием. Молчуны делились на зашитых и врожденных. Зашитые заслужили, если можно так выразиться, свое «почетное звание». Коротко говоря, каким-то способом (а их было много) нарушили закон, и по решению суда им зашили рот и отправили в гетто. Параллельно с этим в живот вставлялась трубка, которая вела напрямую к желудку. А значит, человек не умирал, а продолжал жить дальше, с этого момента питаясь мерзкой белой жижей, вкуса которой даже не знал. А еще, получив такое наказание, очевидно, что рот этот человек не мог открыть больше никогда, хотя бы потому что через несколько месяцев его язык намертво присыхал к нёбу.

Врожденные молчуны стали представителями своей касты с момента появления на свет, потому что родились от зашитых. Им, кстати говоря, ничего не зашивали, вроде как, давая возможность при должном усердии перейти к ограниченным. На практике такого почти никогда не происходило. А вот к ним, вниз – это всегда пожалуйста.

Система каст работала идеально, потому что наказания были несоразмерны преступлениям. Но об этом я расскажу как-нибудь потом.

Доктор Боб

Доктор в сотый раз перечитал записку, которую спустили из министерства. Удивительно, как судьба целой семьи может уместиться на одном малюсеньком куске бумаги всего в двух словах: «УТИЛИЗИРУЙТЕ ИХ».

Он принялся расхаживать по кабинету. За свою относительно недолгую карьеру врача ему впервые приказали кого-то утилизировать. Хотя на самом деле, это была нормальная практика. Дело в том, что не все казни принято проводить на виду. Публичность – это, конечно, хорошо, но, если показать людям реальную цифру ежегодных утилизаций, они точно поднимут бунт. Но доктора по определению не могут быть злыми – это каждый знает. А потом что? Подумаешь, укол? Всем нам время от времени ставят уколы. И вот, человека уже нет. Никто же не будет спрашивать, что именно потекло по венам очередного бедолаги. Врачам доверяют все, не подозревая о том, что именно они за многие годы существования нового государства все чаще и чаще становились палачами неугодных режиму людей.

Доктор Боб однако же никогда с подобными приказами не сталкивался. Мало кто знал, что он, на самом деле, сильно отличался от своих коллег. И это отличие мешало ему прямо сейчас пойти и выполнить указание.

Боб был сильным и мускулистым, очень умным и порядочным человеком с огромными зелеными глазами, темно-русыми чуть кудрявыми волосами и абсолютно чистым сердцем. Надо сказать, что последнее сильно усложняло его жизнь. В школе он не раз ввязывался в драки, пытаясь защитить слабых, хотя и знал, чем для него и его семьи это может закончиться. Но он также отлично понимал – ниже падать почти что некуда, потому что Боб был из семьи врожденных молчунов и, наверное, первым со всей огромной улицы, кто за очень многие годы смог перейти в другую касту. Однако трудно было не заметить его упорство в учебе, спорте, во всех сферах маленькой серой жизни молчунов.

Так бывало очень редко, но таланты Боба заметили. Еще бы, ведь он был отличником и чемпионом. Особенно хорошо ему давались естественные науки. Еще и порядочность эта, черт бы ее взял! Суть в том, что по всем своим характеристикам он был опасным молчуном, рано или поздно Боб мог рвануть, как ручная граната. Именно поэтому совет школы направил прошение в министерство образования. И, спустя время, сотни тестов и проверок, наверху дали отмашку, чтобы перевести его в ограниченные с правом обучения в университете. Всем было очевидно: опасного молчуна лучше сделать неопасным ограниченным, дав ему иллюзию некоторой свободы.

Боб всю жизнь хотел что-то изменить, сделать что-то по-настоящему значимое. Он очень любил отца и мать, но не мог провести жизнь, смиренно сидя в гетто. Хотя, несмотря на все трудности, Боб любил это место: здесь все было знакомо, а люди всегда были готовы прийти на помощь. Там, куда он уходил, такого не было. Однако он понимал, что, когда тебе дается шанс, его надо использовать, чтобы в будущем не сожалеть о своем бездействии. Больше всего на свете он боялся проснуться как-то утром лет в 50 и понять, что все точно также тикает, идет своим чередом, а он ничего за всю свою жизнь так и не сделал.

Переход в другую касту предполагал переезд и почти полное отречение от своей семьи. Первое время Боба съедало это изнутри. Он не мог поверить, что можно взять и отказаться от близких. Но родители поняли его выбор и приняли этот путь. Ведь на самом деле любой хочет, чтобы его ребенок жил счастливо. Или хотя бы нормально. Все мечтают, чтобы дети шли вперед, а не топтались на месте. Но гетто не могло дать этого. Здесь люди жили только для того, чтобы выживать. Поэтому мама и папа благословили единственного сына, понимая, что вряд ли его когда-нибудь увидят.

В итоге Боб ушел со спокойным сердцем, веря, что когда-нибудь обязательно вернется. К тому же, у него был секрет, о котором никто не знал. Власти видели в нем только мальчика с выдающимися способностями, инструмент, который можно использовать в своих интересах. Но о мотивах Боба они не знали.

Дело в том, что этот крепко сложенный здоровяк был не так-то прост, как казалось на первый взгляд. Он был слишком умен, слишком. На это при отборе никто не обратил внимания, слепо надеясь, что все его мозги он использует только в профессии, минуя частную жизнь и проблемы большинства. Не учли они только одного – Боб до дрожи в коленках ненавидел свое государство, он ненавидел каждого чиновника, каждую швею, каждого, кто в желании выслужиться клеветал на соседа, которого затем увозили навсегда. Он желал долгой и мучительной смерти этой жуткой системе. Но больше всего на свете он ненавидел людей, которые полвека назад арестовали и публично застрелили его деда, опустив всю его семью на самое дно.

Доктор Боб искал единомышленников и среди ограниченных, и в кругах интеллигенции. Он понимал, что абсолютное большинство недовольно тем, что происходит вокруг. Не могло быть довольно. Кто вообще будет рад жить в вечном страхе? Кто? Вот только ничего не выходило. Слежка, доносы, угрозы, смерти сковали людей и намертво заблокировали доступ к реальным мыслям друг друга. Поэтому Боб принял решение просто ждать, но со временем смирился с тем, что мир просто не готов меняться. И какие бы ужасные вещи не происходили вокруг, чудовищнее всего было то, что, кажется, все просто привыкли.

Большая мускулистая рука сжала записку, определяющую судьбу целой семьи. Боб тяжело вздохнул и направился в сторону палаты Розы. Все должно было случиться сегодня.

7 апреля

Если вы читаете это из мира, где молчание давно уже устарело, и весь этот режим рухнул, то, наверное, задаетесь логичным вопросом: почему я ни разу не упомянул такой прекрасный вид общения, как переписка?

Все слишком просто и слишком ужасно одновременно, мои дорогие читатели. Дело в том, что после прихода новой власти, переписка оказалась вне закона. Были запрещены все пишущие предметы, будь то ручки, карандаши, фломастеры, короче говоря, любые вещи, из-под которых могли выйти слова. Бумага тоже оказалась под запретом. Именно поэтому для меня (и для вас, я надеюсь) так велика ценности этого дневника. Нет, мне ничего этого тоже нельзя. Но я на свой страх и риск пишу. Возможно, потому что больше никто и никогда не осмелится.

Вы должны понимать одну простую вещь: в первые месяцы нового режима творилась настоящая анархия. У свежеиспеченной власти было очень много сил и последователей, даже слишком. Никто так до конца и не понял, как в такой большой стране нашлось такое количество приверженцев режима тишины и тотального молчания. Да это уже и не было так важно. Сначала людей попросили добровольно сдать всю канцелярию, которую немедленно при них же сжигали. После этого так называемого акта милосердия, основанного на псевдодоверии, в ход пошла тяжелая артиллерия. Силовики беспощадно врывались в дома горожан, обыскивали квартиры от и до, забирались под деревянные полы, капались в нижнем белье, ворошили мусорные ведра. И вот тогда, не приведи вас бог что-то спрятать или утаить.

Любого человека, у которого нашелся старый блокнот или незаточенный карандаш, на месте объявляли изменником. И его вместе со всей семьей ждало лишь одно – депортация в тюрьму, зашитые наскоро рты и перемещение в низшую касту молчунов. Бесполезно было что-то доказывать, оправдываться, сжигать прямо при них случайно (или неслучайно) оказавшиеся в доме кусочки бумаги. Приказ звучал четко: очистить государство от заговора и измены. «Из пепла строим новый мир» – так звучал лозунг того безумия. А могло ведь и совсем не повезти: иногда попадались особо ожесточенные бригады зачистки, конченые отморозки, которые, в случае неповиновения, просто расстреливали всю семью на месте. Да, так можно было тоже.

Кроме того, государство перерезало доступ к радио и телевидению, перестала выходить печатная пресса. Почти полгода мир был в полном вакууме. Никто до конца не понимал, что же происходит вокруг. Всем просто было страшно. Я, честно признаться, рад, что тогда еще не родился и не застал всего этого.

В итоге, когда пришел конец тотальной чистки, с открытыми ртами остались только те, кто был ну совсем уж безопасен. Спустя время заработала государственная волна радиовещания и один канал на телевидении. В единственной газете была ровно та информация, которую людям разрешалось знать.

Через год наши предки, пережившие революцию, оказались в новом мире: тихом и очень послушном. Идеально и сером, как и мы все.

Первая утилизация

Боб уверенно шел по коридору, кивая пролетающим мимо медсестрам и врачам. Они, сами того не замечая, уважительно расступались и оборачивались ему вслед. Огромного, мускулистого, доброго, а, самое главное, очень умного главу родильного отделения в этой больнице уважал каждый. Никто и никогда не сомневался в нем, потому что Боб всегда поступал правильно и, кажется, вообще ничего не боялся.

Он бесцеремонно подошел к палате Розы, без промедлений дернул ручку и слегка обомлел. Ему показалось, что время за этой дверью будто бы застыло. Искусственный свет продолговатых ламп отскакивал от белых стен. За окном медленно падал липкий снег, а весь мир вокруг был пропитан давно забытым чувством. Роза и Ной сидели в обнимку, абсолютно неподвижно, по их щекам катились слезы. Боб в один момент понял, что они догадались.

«Черт возьми!» – подумал он.

Кажется, доктор совсем забыл про то, как каждую секунду своей жизни ощущают себя молчуны. Он слишком сильно удалился от своей касты, настолько, что железный страх, сковывавший каждого из этих униженных людей, перестал держать его за глотку. Но сейчас в одно мгновение он вспомнил его и буквально отшатнулся от Розы и Ноя. Казалось, что ему разом перекрыли весь кислород, и теперь Боб стоял в оцепенении охваченный самым ужасным чувством в этом мире – ему было невероятно до трясучки страшно.

Ной поднял голову, уставился на врача, а затем очень аккуратно, чтобы жена не заметила, поднял руку и провел пальцем вдоль своей шеи. Боб почти незаметно кивнул, а затем тихо произнес:

– Собирайтесь.

Супруги вышли из оцепенения и медленно зашевелились. Никто из них больше не поднимал глаз. Роза, всхлипывая, потянулась к тумбочке, но Боб прикоснулся к ее руке, одним взглядом дав понять, что брать с собой ничего не нужно. Тогда шаркая тапочками по мраморному полу, опустив голову она, словно заключенная, прошла к двери и остановилась. Ной последовал за ней. Очевидно, они абсолютно точно осознавали, что сейчас их отведут на казнь.

Боб прошел мимо, уверенным движением распахнул дверь и жестом указал, чтобы они следовали за ним. Однако уверенность начала таять, как тонкая восковая свеча, как только они оказались в коридоре. Доктор шагал медленно, ведя подконвойных по коридору родильного блока, где то и дело сновал персонал. Внешне глава отделения выглядел все таким же непробивным и могучим. Однако внутри него разгорался самый настоящий пожар, который разгонял большое доброе сердце, потому что прямо сейчас он решал, куда вести смертников: в процедурный кабинет на четвертом этаже, или в детское отделение – на первом.

«Так, давай рассуждать логически. Эти люди не сделали ничего плохого. Они просто хотели ребенка. Правильно? Правильно».

Он еще замедлил шаг и повернул направо.

«Это режим привел нас к тому, что у их мальчика нет рта. Нельзя десятками лет заставлять страну молчать, а затем удивляться такому финалу. И только поэтому убивать целую семью? Если я убью, то никогда себя за это не прощу. Правильно? Правильно!»

Боб еще раз повернул направо в широкий коридор, за которым следовала лестница.

«Но если я их спасу, то сам окажусь под угрозой. Меня снова спустят вниз, зашьют рот. А моя семья… Их ведь тоже зацепит, тут даже сомневаться не стоит… Тебе оно надо, Боб? Неужели ты так долго к этому шел, чтобы разрушить все одним глупым решением?»

У лестницы доктор остановился. Роза и Ной впервые подняли глаза и в непонимании уставились на него. Говорят, что молчуны за все эти годы режима как-то научились понимать друг друга без слов. Вроде как новая способность у них открылась взамен утерянной. Это все, конечно, были догадки, в которые Боб не верил. Но почему-то именно сейчас он сам ощутил от подконвойных, увидел в их глазах настоящую ничем необоснованную надежду.

«Просто. Сделай. Это»

Боб набрал полную грудь воздуха и быстрыми шагами затопал по лестнице вниз. Роза и Ной еле успевали за ним. Они не очень понимали, почему доктор ускорился и что собирался сделать. Единственное, в чем они почему-то точно были уверены: этот человек их не убьет.

Перед детским отделением он остановился, будто снова засомневался: а стоит ли вот так пускать свою жизнь под откос.

«Боб, давай, как пластырь оторвать! Возьми и сделай это прямо сейчас, а думать будешь потом» – убеждал себя он.

Большой мускулистой рукой доктор открыл железную дверь детского отделения, за которой стоял десяток кювезов с кричащими малышами. И только один ребенок не плакал, а молча, с интересом разглядывал этот мир. Из живота у него торчала трубка, в которую поступала питательная смесь. Боб удивился этому мудрому глубокому взгляда. Такого у младенцев не бывает. Именно в этот момент он вдруг точно осознал, что за Лео нужно бороться.

Врач взял Розу за руку и подвел к нему. Она тут же заплакала.

– Отвлеку медсестру. Пять минут, – он повернулся к Ною, который не мог оторвать глаз от сына. – Смесь, трубки, мальчик. Коридор до выхода. Кладовка за прачечной.

Боб двинулся к кабинету медсестры, которая через окошечко наблюдала за младенцами. Роза и Ной переглянулись и, как только дверь сестринской закрылась, начали собираться. Им хватило двух минут, чтобы скидать вещи в висящую рядом с Лео сумку, а затем они шмыгнули в коридор и добежали до кладовки. Когда они посмотрели на сына, тот уже крепко спал.

15 апреля

Сейчас я очень сильно вас удивлю, но иногда мне, неговорящему, обиженному, запуганному кажется, что, в какой-то мере, наш мир заслужил то, что получилось. И режим этот проклятый, и казни, и, черт подери, даже этих тварей у власти. Мы же сами шли к этому режиму. Вряд ли, конечно, цель, которой мы добились, была видна издалека. Но если отмотать на много лет назад и проанализировать, то все вполне логично.

Итак, сначала была демократия, причем, почти везде. И это считалось благом. Планета состояла из длинных нитей, по которым люди могли общаться, находясь на разных полюсах. Никто никому не затыкал рот. Говорить можно было что угодно, а главное, тогда, когда ты этого хочешь. Иногда я думаю, что во всем виновата сраная демократия, которую подавали под соусом свободолюбия и всеобщего равенства.

Говорить можно было все. Да. Но не всем это нравилось. Поэтому вокруг были одни конфликты: правые против левых, белые против красных, верующие против атеистов. Но больше всего, конечно, воевали огромные государства. Они делили людей, территории, сферы влияния, природные ресурсы, из года в год становясь все злее и злее. И как бы да, в целом, мир был миром. Но оказалось, разрушить его было проще, чем карточный домик.

Тогда людям часто показывали кино, описывающее разные варианты развития цивилизации. Особенно в чести были фильмы-антиутопии про мир будущего после ядерной катастрофы или большой войны. Наверное, невероятно интересно смотреть, как рушатся несуществующие государства и наступает хаос. Ирония состоит в том, что вряд ли хоть кто-то из ныне живущих представлял, что все будет как в кино, и даже хуже. Гораздо, гораздо хуже.

Сейчас есть несколько версий того, кто первым объявил войну. Думаю, у каждого оставшегося в живых она своя. Одни говорят, что конфликт начался из-за того, что большая и могущественная страна решила вернуть себе какой-то маленький полуостров, а остальные были сильно против. Другие, что первой на тропу войны выступило государство, которое обвинили в создании страшной болезни, и оно решило отомстить за унижение. Третьи… А, в целом, это не важно.

Вы просто должны понимать: все произошло молниеносно. Технологический прогресс все-таки тот еще мудак. Я не буду отвлекаться на перечисление исторических справок, просто перечислю события в хронологическом порядке. Война шла две недели, убив больше половины всего живого, что было на планете. Еще через две недели разлетелся вирус, от которого в течение месяца вымерло две трети выжившего населения. Потом где-то лет 10 мир приходил в себя, собирался по кусочкам, хотя, по факту, разворовывался и разграблялся. А еще разбредался по тем территориям, куда еще можно было идти. И итоге маленькие кучки выживших устали от военного положения, они снова вышли на площади к существующей тогда власти. Они воевали, но теперь уже внутри и между собой. Именно тогда и должен был наступить конец. Но он не наступил.

Новая власть думала недолго. Она надела на свои драконьи лапищи ежовые рукавицы, взяла в руки огромный ключ и завернула гайки до конца. Нас ограничили во всем, насильственно разделили на касты, запугали, зашили рты, начали убивать без разбору. Мы стали рабами нового мира. И только поэтому выжили.

Я ненавижу этот режим, но почему-то не могу перестать им восхищаться.