Солнечный свет пробивался между ставнями и освещал кровать и задернутый балдахин. С улицы то и дело доносились возгласы босоногих рикш, развозивших пассажиров, и гудки проносящихся машин.

Это утро было самым сладостным и прекрасным в моей жизни, наполненным яркими красками и стуком счастливого сердца. Словно все вокруг за одну ночь преобразилось, стало прекраснее, приобрело новые совершенные формы, и даже воздух, наполненный ароматом листвы из сада, ослепительно искрился и сиял.

Я вздрогнула, когда горячие губы коснулись моей шеи, но не открыла глаза, боясь, что тем самым поцелуй прервется. Казалось, уже невозможно испытать большего блаженства, чем то, которое мне подарили эти губы ночью, ту упоительную сладостную боль, тот всепоглощающий жар, те сводящие с ума ласки, но теперь, когда Эдвард жадно выцеловывал нежную впадинку ключицы, тело отозвалось ревнивым голодом. Я ощущала его прикосновения так остро, что хотелось кричать. Невозможно сладко и больно.

Не в силах бороться со все более возрастающим тягучим наслаждением, запускаю пальцы в волосы Эдварда и выгибаюсь. Больше! Поцелуев. Ласк. ЕГО! Хочу больше! И не знаю, когда смогу насытиться.

– Ты наконец-то проснулась, моя принцесса? – хриплый голос Эдварда искрится смехом. – А я все ждал у твоего одра, как верный арап, когда же раджкумари соблаговолит открыть свои прекрасные очи, напоминающие индийские изумруды. Боялся потревожить сон, и все же не смог побороть искушения. Осознание того, что ты моя, моя целиком, сводит с ума, не дает дышать…

Договорить он не смог, так как вновь припал к моей шее, как измученный жаждой скиталец припадает к прохладному источнику.

Сквозь приоткрытые ресницы вижу его лицо. Эдвард уже побрился, и от загорелой кожи шел терпкий аромат дорогого одеколона. Каштановые волосы были тщательно зачесаны назад, но теперь, когда я вновь взъерошила их, они падали ему на глаза. Одеться он тоже успел, белые льняные брюки и белую рубашку, правда последнюю не застегнул, и теперь я с жадностью рассматривала красивое крепкое тело своего мужа. МОЕГО МУЖА. От этой мысли сердце застучало еще сильней и стало нечем дышать. Казалось, осознание того, что мы с Эдвардом в самом деле женаты, пришло только сейчас. И оглушило, настолько это было нереально. Эдвард – мой! Только мой!

Ревниво веду пальцами по загорелой груди Эдварда, ныряю под рубашку, чтобы ощутить мускулы плеч, прижимаюсь ладонями к крепкому животу, и с наслаждением слышу, как Эдвард судорожно втягивает воздух. В горле бьется пульс, губы колет сотни иголочек. Что со мной? Я не могу остановиться… Мне мало…

Касаюсь застежки брюк и вздрагиваю от возбуждения. Эдвард накрывает ладонью мою руку, словно останавливая. Поднимаю глаза и встречаюсь с его взглядом. Диким. Жадным. Пугающим. Секунда… Тянусь к нему, и наши губы сливаются в один неистовый жаркий поцелуй. Не надо слов, ничего не надо. Только ОН. ЕГО поцелуи, ЕГО ласки.

И вот уже брюки и белье скинуты на ковер, а я ревниво стягиваю рубашку. Мне нужно все его тело. Откидываюсь на шелковую прохладную простынь и обхватываю ногами бедра Эдварда. В этот раз уже не было боли, только непередаваемое наслаждение…

Стол стоял накрытым к завтраку на первом этаже. Вышколенная английская прислуга в темно-синей форме, белоснежных фартуках и в перчатках прислуживала за столом. Даже за границей Эдвард любил жить как английский лорд. Темнокожих лао здесь нельзя было встретить, словно этот дом был маленькой Англией посреди знойного Лаоса. Завтрак также представлял собой английскую респектабельность. Ни тебе жареных нутовых лепешек, ни острого прохладного супа из водорослей. Я с тоской скользила взглядом по жареному бекону и тостам.

– Если ты чего-то желаешь, моя дорогая, повар незамедлительно это приготовит, – Эдвард внимательно следил за мной с противоположной стороны стола.

Эта европейская манера супружеских пар сидеть по разные концы обеденных столов всегда казалась мне странной. За рядом блюд я даже с трудом могу видеть лицо Эдварда. И это мне не нравится, но безупречное воспитание помогает справиться с недовольством и выдавить улыбку.

– Все в порядке… завтрак великолепен…

Эдвард улыбается, я же спешу отвести взгляд.

По правде говоря, внутри меня бушевало смятение и растерянность. Теперь, когда голова немного прояснилась, я вдруг с ужасом осознала, что не знаю, что делать дальше! Все изменилось слишком быстро! Еще вчера вечером я ненавидела Эдварда и мечтала лишь об одном – забрать материнское наследство. Сегодня же… Я? Кто я теперь?

Незаметно вздыхаю и рассматриваю рукава нового шелкового платья, пастельного пудрового оттенка с плиссированной юбкой и нежной вышивкой на лифе и рукавах. Мое вчерашнее платье было безнадежно испорчено, и Эдвард, заметив мои тщетные попытки кое-как застегнуть крючки на спине, громко засмеялся и позвонил в мастерскую мадам Женье, чтобы сделать срочный заказ самого модного и дорогого платья, которое имелось в наличии. Меньше, чем через полчаса смуглолицый доставщик привез покупку, завернутую в надушенную бумагу и перехваченную фирменной ленточкой мастерской мадам Женье с вензелем хозяйки.

Эдвард, стоя у меня за спиной и покуривая сигару, с хитрым прищуром наблюдал за тем, как я разворачивала его подарок.

– Что же, дорогая, ни восторга, ни горящих глаз? – с улыбкой протянул он, заметив, как я замерла перед вышитым шелком. – Конечно я не индийский раджа, но клянусь, что окружу тебя неменьшей роскошью. Вот увидишь, когда войдешь в наш дом в Лондоне.

– Миссис Фейн?

Я вздрогнула, возвращаясь в реальность. Седой слуга держал сияющий серебряный чайник.

– Да? – растерянно хлопаю глазами.

– Не желаете ли еще чаю, мадам? – повторил слуга.

– О, да, конечно…

И коричневая тонкая струйка льется в фарфоровую чашку. Передо мной на тарелке уже лежала яичница, бекон и тонкий пшеничный тост. Беру вилку и кладу в рот. Медленно жую. Совсем нет соли, а про перец и говорить не стоит. Скольжу взглядом по столу, в поисках солонки, и нахожу на той стороне возле локтя Эдварда. Он уже давно погружен в чтение свежего выпуска «Вьетьян Ньюс Дейли».

Открываю рот, чтобы попросить его передать соль, и так и замираю…

Как мне теперь к нему обращаться? Мистер Эдвард? Муж? Дорогой? Просто Эдвард? Или у него есть ласковое домашнее прозвище? Какое? Эдди? А вдруг так его звала леди Кингсли? В один миг мыслей в голове стало так много, что застучало в висках, а ладони вспотели. Хватаю чашку и судорожно выпиваю обжигающий чай.

– Все хорошо, дорогая? – интересуется Эдвард, выглядывая из-за газеты.

– Да, все хорошо, – улыбаюсь, из последних сил стараясь не высказать того, что так и крутилось на языке. Кто мы теперь друг другу? Что-то изменилось? Ты забираешь меня в Лондон? А как же твоя мать? Твоя невеста.

– Эта страна катится в пекло, – задумчиво произносит Эдвард, переворачивая страницу газеты, – самое благоразумное, что можно сейчас сделать – это все продавать, выводить средства и уплывать ближайшим теплоходом.

Его слова оглушили меня, вмиг изгнав иные тревоги и волнения. Уезжать? Так значит…

– Ты уезжаешь? – слова срываются быстрее, чем я успеваю их остановить.

– Да, – кивает Эдвард, не открываясь от газеты, – фабрики я продал одному местному сумасшедшему, который еще верит в их прибыльность, и мне только остается закрыть некоторые дела в рудниках на севере, и можно сказать, что я прощаюсь с Лаосом. Этот бизнес-проект себя изжил.

Холодный расчет, которым сквозило каждое слово Эдварда вызвало оторопь. Какой же я была дурой, когда даже на секунду поверила, что все может быть иначе, что все можно изменить.

– Я… – поднимаюсь на дрожащих ногах, – мне, пожалуй, пора…

Отодвигаю стул и быстро направляюсь к выходу. Эдвард догнал сразу.

– Киара! Что случилось? – он развернул меня и сжал плечи. – Ты вдруг решила уйти?

– Пусти, Эдвард! – пытаюсь вырваться, при этом избегая его потемневшего взгляда, который меня пугал.

– Мне казалось, что уже вчера я ясно дал тебе понять, что никуда тебя не отпущу, – и словно в подтверждение своих слов, он сжал меня сильнее, зажимая между собой и дверью. – Тебе не понравились мои слова? Что ты хотела услышать? Что я готов умирать за Индокитай, как твой друг Франсуа Герен? Так вот, Киара, нет. Я не настолько юн и глуп, чтобы совершать подобные никому ненужные безумства.

Его взгляд горел яростью.

– Ты уже все сказал, Эдвард, – бросаю ему с горькой насмешкой, – для тебя Лаос – это бизнес-проект. Это достаточно для меня, чтобы возненавидеть тебя до конца моих дней.

Эдвард дернулся, сильнее стискивая мои плечи, а в серых глазах вдруг отразилась… боль? Я сделала больно лорду Эдварду Фейну?

– Да, Киара, я бизнесмен, я продаю, покупаю и снова продаю, – голос его дрожал от напряжения и рвущейся наружу ярости, – мне, аристократу по крови, чьи предки правили Англией и Шотландией и вели наступление на Нормандию – мне пришлось унизить себя до уровня торгаша и барыги, заниматься тем, что настоящий джентльмен посчитает ниже своего достоинства. И причина здесь только одна – спасти мою семью. Мать, обезумевшую от горя после гибели младшего брата и смерти отца, юную сестру, девицу на выданье, да кто ее возьмет только без приданного, пускай даже и дочку лорда. Я несу на своих плечах такой груз, что ты и представить себе не можешь, Киара!

Его глаза сверкали, и мне стало страшно. Захотелось убежать и заплакать. Что угодно, лишь бы не видеть его таким.

– Тогда мне тем более не место в твоей жизни, – говорю, стараясь придать своему лицу холодное выражение, – я не хочу становиться еще одной ношей на твоих плечах.

Хочу дернуться, чтобы вырваться из крепких рук – но куда там, я не могла даже пошевелиться.

– Слишком поздно, – горько усмехнулся Эдвард, – сегодня утром, пока ты спала, я отправил в Англию два письма. Одно для матери, а втрое для Бланш. В них я говорю, что разрываю многолетнюю помолвку и везу молодую жену – Киару Маре.

От услышанного на мгновение перестаю дышать, только хлопаю растерянно глазами.

– Ты написал матери и невесте? – все еще не верю я.

Эдвард вновь усмехнулся, а в глазах зажегся знакомый задорный огонь.

– Конечно, я был глупцом, считая, что могу легко управлять своим сердцем. Это было слишком самоуверенно. Вплоть до вчерашнего вечера, я тешил себя надеждой, что смогу легко отпустить тебя.

Эдвард замолчал и с нежностью, от которой меня всю объял трепет, убрал тонкую прядку моих черных волос за ухо.

– Вчера сразу после той дурацкой королевской церемонии я должен был как раз отправляться на север, – продолжал он. – Билет куплен, багаж отправлен на вокзал. Я в самом деле подписал бракоразводные документы, решив, что так будет лучше для всех. Я простился со всей напыщенной французской элитой и уже направлялся к машине, когда вдруг мои глаза сами собой нашли твое лицо в толпе. Я замер на мгновение, решив, что могу полюбоваться тобой тайком в последний раз. Какая же это была ошибка! – в этом возгласе послышалось столько скрытой боли, что мое сердце невольно сжалось. – Чем больше я смотрел на тебя, Киара Маре, тем сильнее меня охватывал ужас. Я вдруг отчетливо осознал, что не мыслю своей жизни без тебя. Каким-то невероятным образом индийская принцесса завладела всеми моими чувствами и мыслями. И я понял, что скорее умру, чем отпущу тебя.

Он вдруг рассмеялся, как-то странно, словно желая скрыть свое волнение, а затем сжал мою ладонь.

– Я люблю тебя, Киара Марэ, – его губы улыбались, произнося это признание, но глаза по-прежнему оставались серьезными, за черным зрачком билось что-то столь неистовое и новое, что мне стало страшно, и я попятилась к двери. Благо к тому времени Эдвард уже выпустил меня.

– Любишь? – повторяю, словно пробуя это словно на языке. – Любишь? И при этом презираешь страну, в которой я родилась и выросла, ненавидишь моего брата и отца?

Лицо Эдварда застыло, взгляд похолодел.

– К твоему отцу я не питаю неприязни. Он достойный человек, пускай и самодур, а вот твой брат… Неужели он так важен для тебя? Мне казалось, вы не очень-то близки, в отличие от старшей сестры.

Он замер, напряженно ожидая ответа.

– Мы выросли с Даниэлем вместе, он вырезал мне кукол из коры пальм, – говорю, глядя в даль, – смерть матери всех нас изменила, наверное, Даниэль пострадал сильнее, хоть и пытался это скрыть.

Я помню, как мы с Джи просиживали всю ночь под дверью Даниэля, слушая приглушенные всхлипы. Возможно, если бы Кашви Маре осталась жива, она смогла бы помочь своему старшему сыну развить лучшие душевные качества и остерегла от дурных компаний… Возможно…

Эдвард прижимается губами к моему виску.

– Давай, больше не будем говорить об этом, Киара, – выдохнул он, – мы каждый раз ссоримся, касаясь этой темы. А ведь я только что произнес то, что еще ни разу от меня не слышала ни одна женщина.

Я с удивлением подняла бровь, и Эдвард вновь схватил мою руку и расхохотался, чем изрядно напугал прислугу. Бедняги и так уже столпились у противоположного входа в обеденную залу, смущенно заглядывая.

– Ах ты маленькая бессердечная мучительница! О, Киара, только не делай вид, будто тебе все равно!

И он взял мой подбородок и осторожно поднял.

– Ведь я только что признался вам в любви, миссис Фейн, а вы